Текст книги "Дикая игра. Моя мать, ее любовник и я…"

Глава 6

Используя давнюю дружбу Чарльза и Бена как прикрытие, моя мать всячески обхаживала жену Бена. Лили славилась своими цветниками в английском стиле, пышными и ухоженными, которые тянулись по обе стороны обширной лужайки и окаймляли их дом. Всю работу в саду она выполняла сама, часами вскапывая, сажая, удобряя и пропалывая, и ее цветники были безупречны. Моя мать охала и ахала над ними, осыпая Лили комплиментами. А наедине со мной признавалась, что не понимает, чем все так восхищаются. «Аккуратные ряды. Крепкие стебли. Приятные цвета, разумеется. Но, честное слово, где тут творческий подход?»

В трудолюбии Лили моя мать предпочитала видеть отсутствие воображения и гибкости, попытку властвовать и навязывать порядок, и делала вывод, что так же Лили ведет себя и в своем браке. «Бен – он как дикий зверь, – говорила мать совсем другим тоном, и мне становилось ясно, что мы уже оставили тему садоводства. – Этому мужчине нужны джунгли». Я мысленно переносилась к буйной путанице шиповника, что карабкался по склонам нашего участка, к береговым птицам, пировавшим на песчаных низменностях под ним. Как мне представлялось, Бен был там счастлив.

Моя мать также проявляла интерес к двум детям Бена и Лили, Джеку и Ханне. Когда начался этот роман, им обоим было чуть больше двадцати. Я не была знакома ни с одним из детей Саутеров, но меня они тоже интересовали. Джек летом работал спасателем в Калифорнии, а зимой патрульным на лыжных курортах Колорадо; Ханна была жокеем в Массачусетсе. Моя мать предполагала, что профессии, избранные детьми, должно быть, разочаровали их отца, выпускника Массачусетского технологического института и бизнесмена. Лили сохранила собрание переплетенных в кожу дневников времен раннего детства своих детей, с пространными описаниями их настроений, предпочтений, занятий и блюд, которые им нравились и не нравились. И хотя Малабар любовно изучала эти страницы вместе с Лили, когда мы оставались вдвоем, она только фыркала. «Убить столько времени на описание пюре из зеленого горошка!»

Между тем, ведя младенческие альбомы собственных детей – Кристофера, Питера и мой, – она вела себя точно так же. Писала в них о том, что мы любили и не любили, наклеивала на черные странички прядки наших белесых детских волос и рисовала схемы открытых ртов со стрелочками и датами, указывавшими, когда прорезался какой зуб. В этих увлекательных записях она перечисляла наши таланты и антипатии, стараясь уловить и запечатлеть детскую сущность каждого из нас в годовалом возрасте. Кристофер: ползает вперед и назад, рвет в клочки газеты, все хватает! Питер: вспыльчивость и своеволие! Ренни: никаких особых талантов, зато аппетит!

А еще Саутеры много путешествовали. Все эти поездки, десятки экспедиций в дальние края, от Китая и Индии до Галапагосских островов, Мексики и Аргентины, по всей Европе – в Шотландию, Данию, Францию и Испанию; Африка и все уголки Америки. Бен руководил компанией в Бостоне, у которой были «дочки» в тридцати разных странах, и очень многие из этих поездок были связаны с его работой, но не реже они с женой ездили и ради удовольствия. Мать с ужасом рассказывала мне о недельных и даже месячных пробелах в детских дневниках Джека и Ханны, когда Лили отсутствовала дома, шатаясь с Беном невесть где.

– Да что это за мать, которая могла так надолго бросить своих детей? – возмущалась она вслух. – Это чудовищно!

Я послушно ужасалась вместе с Малабар, принимая ее чувства как свои собственные, но видела, что на самом деле она завидует этим семейным поездкам Саутеров. Хотя Бен уже в целом отошел от дел, он по-прежнему оставался активным членом многих советов директоров, и его жизнь была полна приключений охотника и рыболова. Моя мать мечтала о путешествиях, о такой жизни, какую вели ее отец и мачеха, Джулия. Когда Джулия не лежала на лечении от алкоголизма в центре Бетти Форд, они частенько отдыхали в каком-нибудь роскошном отеле какой-нибудь экзотической страны. Чарльз подарил моей матери жизнь в комфорте, но дни его странствий по земному шару остались далеко позади.

Короче говоря, даже Лили находила Малабар обаятельной. И кто бы стал ее винить? Тот, на кого моя мать направляла свой свет, позволяя нежиться в нем и чувствовать, что объект внимания привлекает интерес и развлекает ее, просто не мог отвести от нее взгляда. Малабар умела быть чрезвычайно харизматичной – этаким глотком свежего воздуха, неотразимой комбинацией ума и непочтительности, – и Лили была очарована. Довольно скоро обе супружеские пары начали общаться еще теснее, и Саутеры стали нашими самыми частыми летними гостями на Кейп-Коде. Они зачастили к нам, тем самым позволяя роману матери и Бена развиваться полным ходом, едва ли не у всех на виду.

Но этого все равно было мало. Мать жаждала проводить с Беном больше времени. В те недели, а иногда и месяцы, что разделяли их свидания, ею овладевало настоящее отчаяние.

– Ренни, мне кажется, я больше этого не вынесу, – сказала она однажды в бешенстве после того, как Бен и Лили перенесли очередной приезд, который был намечен на следующую неделю.

– Что случилось? – спросила я.

– Да это все Лили со своими чертовыми цветами! В Плимуте затеяли групповую экскурсию по садам, и цветники Лили будут частью маршрута.

Мы были в доме на Кейп-Коде, проводя там выходные под конец сентября. В то сладкое и печальное время, полное напоминаний о недавних удовольствиях, – гамак снят, лодки вытащены на берег, болотная трава порыжела. Мать с Беном только что отметили свою первую годовщину. Мне вскоре должно было исполниться шестнадцать.

– Подумать, Ренни. Нам нужно подумать. Как вытаскивать Саутеров на мыс почаще? – говорила мать. – Чем больше времени Бен будет проводить со мной, тем больше ему будет необходимо быть со мной.

Мы были в кухне, как обычно. Мать тестировала рецепт для своей следующей колонки «Готовим заранее», пряное осеннее рагу. Она бросила копченые колбаски в сотейник к французской чечевице, яростно помешивая варево.

– Попробуешь? – предложила мне, дуя на ложку.

Я кивнула и открыла рот. Я работала дегустатором для матери столько, сколько себя помнила. Покатала предложенное на языке: обжаренные семена кумина, еще твердоватая чечевица, густая томатная основа, специи. Колбаса была приятно солоноватой, но еще не пропиталась, как надо, остальной смесью.

– Хорошо, но не здо́рово, – сказала я. – Чего-то не хватает.

Я не стала напоминать матери, что это был как раз тот тип острых, кислых блюд, которые раздражали мой желудок.

– Каким же ты стала гастрономическим снобом! – с гордостью заметила Малабар. – Полагаю, ты предпочла бы рагу из тибетского яка? Или, может быть, идеально мраморные ушные мочки говядины вагю, приготовленные строго по твоему вкусу?

И тут выражение лица матери изменилось, точно острые осколки какой-то идеи устремились к ней, как железные опилки к магниту.

– О боже мой, Ренни! Вот оно! – Малабар перегнулась через столешницу, обхватила мое лицо руками и чмокнула в лоб. – Ренни, ты самый умный ребенок на свете!

Я жила ради таких моментов с Малабар. Несмотря на то что мне было невдомек, что я такого сказала или сделала, чтобы решить мамину проблему, достаточно было просто знать, что я помогла. Когда я слушала, как мать излагала свою грандиозную идею, мое сердце бешено колотилось от возбуждения. Вместе мы придумали самый изобретательный план всех времен и народов.

Через пару недель нам удалось запустить эту идею в полет. Мать посвятила Бена в подробности во время одного из их чрезвычайно редких телефонных разговоров, и они оба согласились, что мое участие в плане будет ключевым.

К тому времени уже наступил октябрь, в гавани не осталось катеров, за исключением тех, что принадлежали самым неустрашимым коммерческим ловцам лобстеров, и даже их в ближайшие дни предстояло вытащить на берег. Бен только что вернулся со своей ежегодной охоты на чернохвостых оленей на ранчо в Сан-Фелипе, штат Калифорния, и они с Лили приехали к нам и привезли с собой стейки из оленины и фунт изумительной печени, которую мать немедленно очистила, нарезала ломтиками и выложила в блюдо с пахтой, чтобы обескровить. Чарльз, сидевший на своем любимом высоком табурете, том, что ближе всех к бару с его шейкерами и мензурками, привстал при виде дорогих друзей. Бен с ходу начал рассказывать историю о том, как он свалился с пикапа после пятой порции бурбона, а друзья этого даже не заметили.

– Кстати говоря, Бен, почему бы тебе не смешать всем по коктейлю? – предложила мать.

Чарльз без звука уступил другу свои хозяйские обязанности, и Бен смешал напитки, пока мать занималась печенкой. Она вышла в сад, нарвала веточки орегано и шалфея и припустила их в сливочном масле с чесноком, наполнив кухню головокружительным ароматом. Потом карамелизировала шалот и другие овощи, а в отдельной сковороде стала обжаривать лоснившиеся ломти печени.

Малабар все еще была в кухне, а мы, остальные, набросили куртки, вышли в прохладный осенний воздух и уселись полукругом за уличным столом, тент в центре которого был уже сложен и перехвачен ремнями на зиму. Позади нас садилось солнце, отбрасывая длинные косые полосы света поперек порта и создавая иллюзию того, что болотная трава вспыхнула пламенем, сияя золотом над поверхностью воды. Из дома доносился рокот кухонного комбайна, в котором мать смешивала овощи с печенью, несомненно, добавляя в паштет кусочки размягченного сливочного масла и хлопья соли. Через взъерошенный ветром залив до нас доносились пронзительные крики крачек, и вдруг десятки их материализовались перед нами и спикировали к какому-то подводному возмущению. Затем поверхность воды вскипела, проткнутая плавниками – мой отец называл это «луфаревым блицем»[15]15
  Луфарь – крупная хищная рыба, обычно весом в 5–6 кг.


[Закрыть], – и тысячи мелких рыбешек выпрыгнули в воздух, спасаясь от рыб, охотившихся на них снизу, попадая в жадные клювы черноголовых крачек, бросавшихся сверху.

Я изучала Бена, пока он наблюдал за этой бойней. Его тело вздрагивало, как у некоторых мужчин, когда они смотрят футбольный матч, воображая, что ловят пас. Видно было, что он бы с удовольствием схватил удочку и метнулся к воде – так обязательно сделали бы мой отец или Питер, – но вместо этого, услышав постукивание по стеклянной раздвижной двери, он повернулся, чтобы помочь моей матери, которая стояла с другой стороны, держа в руках большую круглую доску-поднос. Они лучисто улыбнулись друг другу, когда она проскользнула мимо.

Стая птиц рассеялась, их обжорство закончилось как раз тогда, когда началось наше.

Малабар опустила на стол искусно разложенные закуски: тонюсенькие, как бумага, ломтики карпаччо из оленины, каждый украшен ложкой сливочного хрена; миску со сморщенными солеными оливками; два треугольника перезрелого сыра, вытекавшего из мягкой корки; и блюдо с эфирно-нежным паштетом из оленьей печени, выложенным рядом с коллекцией корнишонов и ломтиков маринованного лука. Поднос представлял собой произведение искусства, каждый деликатес был отделен от остальных веточками розмарина из собственного огорода и украшен цветами настурции, привезенными Лили.

Малабар полюбовалась своим шедевром и рассмеялась грудным смехом.

– Если уж мы переживем это угощение, то нас ничто не убьет, – сказала она, поднимая бокал. – За сальмонеллу!

– За легионеллез! – поддержал тост Чарльз.

Я подняла свой бокал и сделала большой глоток имбирного эля.

– Давай сюда бактерии! – потребовал Бен, завладевая свободной рукой Малабар. У моей матери были длинные, изящные пальцы, загибавшиеся на кончиках, точно носы лыж. Она подпиливала ногти, заостряя концы, десять крохотных кинжалов. Бен поцеловал ее ладонь. – Малабар, не могу придумать лучшей смерти, чем быть отравленным тобой.

Ледяной шипучий напиток застрял узлом угрызений совести у меня в глотке.

Лили заметила мой дискомфорт и закатила в ответ глаза – взгляд, который, как я поняла, значил: «Я не переживаю, и тебе не стоит. Не обращай внимания на этих старых дураков». Видя невозмутимость Лили, я немного расслабилась. И все же что-то на моем лице выдало озабоченность, и мне становилось не по себе оттого, что Лили это видела. Идиотка, – выругала я себя и от души пожелала, чтобы Бен с Малабар вели себя более сдержанно.

Мать разложила щедрые порции паштета по тонким ломтикам подсушенного и намазанного маслом французского хлеба и раздала по одному в наши протянутые ладони, словно просфоры на причастии. Мы сунули их в рот целиком; вкусы и текстуры обволакивали язык, когда кремообразные, остро отдающие дичиной слои раскрывались в замедленном движении.

– Райское блаженство, – промычал Бен невнятно, продолжая жевать.

Чарльз кивнул.

– Погодите-ка… Слушайте все, у меня идея! – драматически объявила моя мать, хлопнув ладонями по столу.

Я подобралась. Это была подсказка для меня. Мы с матерью репетировали, как будем скреплять раствором каждый кирпичик в этой сюжетной линии, и критически важно было вовлечь в игру Чарльза и Лили. Этот разговор не могли вести исключительно мать и Бен. Это выглядело бы некрасиво. Моя роль была решающей.

Малабар сделала нарочито неторопливый глоток своего «пауэр-пэка», споласкивая небо. Аудитория подалась вперед.

– Что вы думаете о… – Она сделала паузу ради вящего эффекта, – кулинарной книге с рецептами из дичи?

Я глотнула еще имбирного эля и немного выждала.

Брови Чарльза задумчиво поднялись; он, несомненно, старался представить, что может сулить ему следующий год пробных ужинов. Как правило, он наслаждался плодами труда Малабар, когда она работала над своей газетной колонкой, но так было не всегда. В первый год их брака моя мать согласилась составить благотворительную кулинарную книгу для средней школы, где учились мы с Питером. Другие родители, которых никак нельзя было назвать искушенными кулинарами, приносили свои рецепты, и в течение одного очень долгого года Малабар тестировала дома всевозможные тягучие рагу. Чарльз приходил домой по вечерам, бросал взгляд на мать, сгорбившуюся над плитой, видел красноречивый красный блокнот на стойке – и съеживался в ужасе: «Милая, нет! Только не новый пробный ужин!»

– А что именно считается настоящей дичью? – спросила я. – Звучит как-то скучновато: мясо, мясо и снова мясо?

– О, Ренни, это совсем не так, – возразила мать. – Наша кулинарная книга может быть такой, какой мы захотим ее видеть. Она определенно должна включать морепродукты; посмотри только на все здешние богатства. И растения – того типа, которые можно просто собирать. Лили, ты могла бы рассказать мне о заготовке грибов.

Лили улыбнулась при мысли о том, что у нее тоже будет своя роль.

– Да кто ее купит-то? – усомнилась я, играя «адвоката дьявола», намекая интонацией, что взрослые оторвались от жизни. – Не у каждого есть знакомый охотник. Вы, ребята, – исключение, а не правило. Все это, – и я указала на поднос с закусками, – далеко не норма.

– Норма, дорогая моя, – ответствовала мать своим самым царственным тоном, – то, к чему я никогда не стремилась.

– Ладно, хорошо. Ты – ненормальная, мама. Но никто из моей школы никогда не пробовал ни фазана, ни кролика. Такую книгу купят от силы человек десять.

– Я не согласна, Ренни, – вставила реплику Лили.

Я тихонько выдохнула: она заглотнула наживку.

– Подумай обо всех тех людях, которых начинает бесить современная пищевая индустрия. То, как мы выращиваем мясо в этой стране, – продолжала она. – Химикаты. Пестициды. Условия.

Крючок, леска, поплавок.

Моя мать поморгала мне, сказав азбукой Морзе «люблю тебя», а Бен под столом задел своим коленом мое.

– Блестящая идея, милая, – сказал моей матери Чарльз и тут же напомнил нам, что все его дети обожают рыбачить и охотиться. – Считай, что я в доле.

– Я тоже, Малабар, – сказала Лили. – Как это будет здорово!

Бен заложил руки за голову и откинулся на спинку стула.

– Придержите коней, – сказал он, широко ухмыляясь. – Не так быстро! Мы еще не обсудили, как будем делить авторские гонорары. Мне кажется, что парочка охотников-собирателей должна получить больший куш, чем палочка поваров-едоков.

– Ой, Бен, – рассмеялась Лили, – прекрати сию минуту!

– А название для книги у нас есть? – поинтересовался Чарльз.

Бен и моя мать на миг умолкли. Потом устремили взоры вверх, словно заглавие могло упасть с неба.

– Может быть, что-нибудь простенькое? – проговорила Малабар. – Мы могли бы назвать ее «Игра с дичью». Так читатель поймет, чего ему ждать, но и в этом есть и обещание приключения.

– Идеально! – выдохнула Лили.

Бен коснулся своим бокалом маминого.

– За нашу игру с дичью, Малабар.

Глава 7

Наш дом на Кейп-Коде стал осью вселенной этой безумной игры с дичью. Каролинские утки висели в чулане, вызревая; разделывались и тушились кролики; мидии, клэмы и лобстеры, разделенные слоями морских водорослей, томились над углями в гигантских коптильнях на пляже. Копались ямы, разводились костры, шматки мяса сдабривались оливковым маслом, розмарином и толченым чесноком. Гипнотическое шипение жира, капающего на угли, было звуковым фоном практически к любой трапезе. Малабар, эксперт по извлечению всего съедобного из любого создания, не снимая, держала свой громадный эмалированный казан, почерневший снизу, на задней конфорке, томя в нем жесткие отрубы мяса, перетапливая лоснящиеся ломти сала, варя на медленном огне мозговые кости.

Всякий раз как Бен врывался в нашу дверь с миниатюрной Лили на буксире, он приносил что-нибудь неожиданное – зеленых лягушек из своего пруда или белку, которую задавил, спеша добраться до нас, – вдобавок к оговоренной добыче, которой предстояло стать очередным ужином. Когда они приезжали, мать готовила что-нибудь легкое на перекус, и мы обсуждали завтрашнее вечернее пиршество, наперебой предлагая идеи, как лучше всего его приготовить. Часто я пробовала привезенную дичину впервые – бизона, аллигатора или свиязь, – но Бен подробно рассказывал о ней и призывал делиться идеями. Что, если мы сунем под кожу сливочное масло и листья эстрагона? А может, запечь на медленном огне, пока мясо не начнет сползать с костей? Чего-нибудь сладенького в соус, например инжира или смородины?

Бен был самым опытным едоком дичи среди нас, хвастал, что пробовал всю свою добычу, от черного пастушка, пичужки весом в пятьдесят граммов, до шеститонного слона. Он ел даже мясо прославившихся своим отвратным вкусом животных, например вонючих нырков, которых местные жители называли скунсоголовыми, и утверждал, что они вполне терпимы, если с их мяса снять пахучий жир, а потом быстро обжарить. И предложил моей матери придумать рецепт.

– «Игра с дичью» задумана не как манифест выживанца, Бен. Это будет гурманская поваренная книга, – возразила она. Посмотрела на Лили и покачала головой с наигранным раздражением.

– Малабар, все еще хуже, чем ты думаешь, – пожаловалась Лили, упиваясь сочувствием подруги.

Оглядываясь назад, я не могу поверить, что Чарльз и Лили не замечали того, что происходило у них на глазах. Как могли они не ощущать запаха и вкуса предчувствия каждый раз, когда садились пробовать очередной шедевр матери, и Songs for Swingin’ Lovers Фрэнка Синатры вплывали в столовую и выгибались дугой над их головами? Пальцы их супругов соприкасались с каждой передаваемой тарелкой. Взгляды задерживались друг на друге. Смех Малабар провоцировал присутствующих – угадайте, о чем я сейчас думаю.

Моя мать и Бен вместе чистили устриц, ощипывали крякв, выдирали внутренности из хрупких лесных созданий. Их болтовня о дичи, которую они запекали, была насыщена порнографическими двусмысленностями – сочными ляжками, аппетитными грудками, нежными бедрами. Каждый их жест казался кричаще чувственным – то, как они с хлюпаньем выедали клэмов из раковин, глодали кости и высасывали костный мозг, макали мизинцы в остатки соуса на своих тарелках. И не имело значения, что они стонали от восторга, а у меня от этого звука сводило желудок, и я бежала на второй этаж за антацидом[16]16
  Лекарственный препарат, предназначенный для лечения кислотозависимых заболеваний желудочно-кишечного тракта.


[Закрыть], который глотала горстями.

И все это время Чарльз и Лили продолжали игру, жуя и смакуя, совершенно серьезно оценивая разные куски лосятины, гольца или куропатки по веским показателям сочности или вкуса. Дегустация – это вам не шутка. Лили даже заносила свои впечатления в маленький блокнотик на пружинке. Чарльз был доволен, когда их вкусы совпадали. Они негласно объединялись в голос разума во время шутливых перебранок Бена и матери, выходящих за грань.

– Малабар, – говорил Бен, блестя глазами, – вот как, скажи мне, может женщина учиться в «Ле Гордон-Блю» и ни черта не смыслить в разделке мяса?

Лили спешила защитить Малабар:

– Ой, брось, Бен! Не глупи. Кто угодно может разделать мясо. Мясников – как собак нерезаных.

– «Ле Кордон-Бле», а не «Ле Гордон-Блю», – отвечала мать, поправляя произношение Бена. Месяцами она пыталась научить его произносить звонкое «з» на конце слова вишисуаз[17]17
  Луковый суп-пюре.


[Закрыть], чтобы оно звучало утонченнее. Воинственно указала острием ножа для филировки на Бена. – Твоя дичь была бы жесткой, как подошва, если бы не я!

– Рекомендую сдаться, Бен, – посоветовал другу Чарльз. – Переспорить Малабар невозможно. – Он, любуясь, глядел на жену. – Но нет поражения слаще. Кому еще налить вина?

Подсказки были повсюду, разбросанные, точно водоросли на берегу. Кажется, Бен оговорился и назвал Малабар «милая моя»? Никто не слышал, как она предложила воспроизвести соус, который им подавали в ресторане Lutèce?

А как же все их внезапные исчезновения?

– Бен, будь душкой, – говорила мать, обваливая кусок икры шэда[18]18
  Шэд – рыба семейства сельдевых.


[Закрыть] в слегка присоленной муке, – принеси угля. Он в дальнем углу подвала, рядом с садовыми инструментами.

– Малабар, – спустя пару минут слышался возглас Бена сквозь половицы. – Не могла бы ты мне помочь? Я его не вижу.

Мать вытирала руки фартуком или ближайшим полотенцем и бросала на Лили взгляд, полный добродушного недовольства и солидарности, словно говорящий «ох уж эти мужчины!».

Эти моменты пугали меня больше, чем любые другие. Время замедлялось; желудок жгло, пульс звенел в ушах, словно это меня должны были вот-вот поймать. Свою роль я знала назубок. Нужно было отвлекать и развлекать; я начинала слишком много говорить, рассказывать анекдоты, танцевать джигу в кухне – все, что угодно, только бы сделать незаметным отсутствие Бена и матери. Как будто танцевальные па и болтовня способны отвлечь внимание от тиканья напольных часов и от того, как абсурдно много времени требуется двум взрослым людям, чтобы найти десятифунтовый мешок с углем.

Наконец раздавались шаги – пять, шесть, семь минут спустя. Вечность.

– Ну? Именно там, где я и говорила! – объявляла моя мать.

Я окидывала ее настороженным взглядом на предмет растрепавшихся волос, смазанной губной помады, беспорядка в одежде. Но если я заправляла выбившуюся прядь на место или выравнивала воротничок, она могла как шлепнуть меня по руке, так и поблагодарить – с одинаковой вероятностью. Она и не думала робко прятать глаза или находить себе какое-нибудь срочное дело в кухне. Наоборот, взгляд горел вызовом, подбородок поднят. Она ощущала свое право на тот небольшой кусочек Бена, что у нее был, на тот тусклый отблеск будущего яркого света, в котором она могла купаться сейчас, – и, черт возьми, никто у нее этого не отнимет.

Может ли такое быть, чтобы Лили, к тому времени прожившая с Беном почти сорок лет, искренне считала мужа безобидным любителем флирта и не обращала на это внимания? Полагаю, Чарльз и вообразить не мог, чтобы Бен, старый друг и крестный его сына, был влюблен в его жену, не говоря уже о том, чтобы крутить с ней любовь. Впоследствии я узнала, что до женитьбы Чарльза на моей матери Бен Саутер был одним из тех, кто подозревал ее в нечистых намерениях. Он отговаривал Чарльза, чуть ли не самого завидного бостонского холостяка того времени, от поспешного брака с ней.

Так что, несмотря на улики, которые все накапливались, несмотря на «химию» между матерью и Беном, электризовавшую воздух, Чарльз и Лили оставались неколебимы, поддерживая как эту дружбу, так и нарождавшуюся книгу об игре с дичью. Наверное, в самой глубине души они понимали, так же как и я (ибо моя мать выразилась на эту тему яснее некуда), что эта любовная связь ставит во главу угла интересы всех и каждого.

Но терпение Малабар истощалось. Как же она справлялась с неудовлетворенностью, напиравшей с одной стороны, и смертью Чарльза, грозившей с другой? Просто. Она наполняла шейкер льдом, доливала бурбона и заворачивалась в кокон из выпивки, приглушая боль и притупляя вину, продолжая толочь воду в ступе, бесконечно кружить вокруг той жизни, что была так желанна, того золотого кольца, что вроде и близко, а не достать. Смешав себе «пауэр-пэк», сухой «Манхэттен», она на миг замирала, заглядывала в шейкер – а потом добавляла еще унцию крепкого.

Я, смешивая «Манхэттен», годами делала то же самое.