Текст книги "Полное собрание стихотворений в одном томе (сборник)"

Шутливые стихи

Верная Ева

 
Стари ки порою говорят:
– Жил я с бабкой сорок лет подряд,
И, признаюсь не в обиду вам,
Словно с верной Евою Адам.
 
 
Ева впрямь – примерная жена:
Яблоко смущенно надкусила,
Доброго Адама полюбила
И всю жизнь была ему верна.
 
 
Муж привык спокойно отправляться
На охоту и на сбор маслин.
Он в супруге мог не сомневаться,
Мог бы даже головой ручаться!..
Ибо больше не было мужчин.
 

1964

Яблоко раздора

 
Взяв бутерброд с повидлом про запас,
Размахивая сумкой спозаранку,
Я торопился в школу, в первый класс,
Гоня ногой грохочущую банку.
 
 
У самой школы в сквере, где качели,
Под липой на скамеечке, рядком,
Три взрослых старшеклассницы сидели,
Толстенный перелистывая том.
 
 
Увидели меня. Переглянулись.
Поспорили чуть-чуть. И, наконец,
Вдруг как-то оживленно встрепенулись
И крикнули: – Поди сюда, малец!
 
 
Одна, в кудряшках, поправляя ленту,
Сказала, начиная разговор:
– Читал ли ты старинную легенду
Про трех богинь и про великий спор?
 
 
Но я в ответ растерянно молчал,
Задумчиво поскребывая ухо.
Я про богинь ни слова не читал,
Я больше знал про Муху-цокотуху.
 
 
– Ну, ничего! Ты слушай, пистолет:
Богиням как-то яблоко досталось.
Оно судьбою той предназначалось,
Кого прекрасней и на свете нет.
 
 
Кто краше всех? Заспорили богини.
Все жарче спор, и долго ль до греха?!
Но тут, по счастью, встретили в лощине
Париса – молодого пастуха.
 
 
Богини тотчас прекратили спор,
Пушистые ресницы опустили,
Затем Парису яблоко вручили
И вынести велели приговор.
 
 
Ты, мальчуган, конечно, извини,
Пускай смешно, но мы хотим узнать,
Задать вопрос вот так же, как они,
Ты маленький, и ты не сможешь лгать.
 
 
Портфель открыла на больших замках.
– Подумай, друг, а мы сейчас придем! –
И вот стою я с яблоком в руках,
А три подруги скрылись за углом.
 
 
В кружок веселой стайкой собрались.
– А здорово придумано! Ура!
Пускай же скажет маленький «Парис»,
Кто всех красивей. Двинулись. Пора!
 
 
Но тут столбняк их к месту приковал:
Не вынося «богиням» приговора,
«Парис» сопел и с хрустом доедал,
Давясь от счастья, «яблоко раздора».
 

1965

Три джигита

 
Крепость стояла в глухих горах,
Многим внушая трепет и страх.
К ней, говорят, уж который век
Забыл тропу человек.
 
 
Там, среди черных руин, говорят,
Волки да злобные совы царят.
А по ночам уныло
Воет нечистая сила.
 
 
Об этом услышали трое друзей.
Трое друзей оседлали коней.
– А ну, покажем, – сказали они, –
Что люди сильней чертей!
 
 
В крепость ворвались под грохот подков,
Выгнали разом и сов, и волков.
Сказали: – Враги наши в страхе бегут!
Пускай же отныне крепость зовут
В честь нас «Боевой салют»!
 
 
Костер разожгли, достали еду,
Возле платана палатку разбили,
А чтобы врасплох не попасть в беду,
На башню ворона посадили.
 
 
Ворон ученый. Ему сто лет.
Мудрее и опытней стража нет.
В полночь он крикнул: – Беда! Беда!
Совы летят сюда!
 
 
Тысячи сов беспощадных и злых,
Крепость дрожала от криков ночных!
Но бились храбро трое друзей
И оказались сильней.
 
 
Солнце встает… Облака бегут…
Вновь неприступно стоит «Салют»!
А ночью опять: – Вставайте! Беда!
Звери идут сюда!
 
 
Рев леопардов, рычанье волков…
Дикие вопли… Удары клыков!
Но бились без страха трое друзей
И победили зверей!
 
 
День промелькнул. Месяц блестит…
Ворон опять тревожно кричит:
– Вставайте! Вставайте! Беда! Беда!
Духи летят сюда!
 
 
Борьба до рассвета была слышна:
Черти визжали, выл сатана!
Но бились отчаянно трое друзей
И разгромили чертей!
 
 
Победа! Сверкает в лучах родник,
Вкусно шипит над огнем шашлык.
Но что там за шум на тропе лесной?
– А ну, посмотри, часовой!
 
 
Ворон взглянул на тропинку лесную:
– Там, – он сказал, – ваши жены идут.
Вмиг опустел «Боевой салют»!
Трое кинулись врассыпную…
 

1965

Стихи без конца

 
Ну вот мы и поругались.
И, после колючих фраз,
Вспыхнули и расстались,
Наверное, в сотый раз.
 
 
И что мы за люди такие,
Что мир нас и лад не берет?
Ну, были бы мы плохие,
А то ведь наоборот!
 
 
Вот нынче, ну что за кошка
Прошла меж тобой и мной?
Нет, кошка тут даже множко –
Котенок дурным-дурной.
 
 
Как вышло? Ты вспоминаешь:
Мы – рядом. В душе покой.
И вдруг ты сказала: – А знаешь,
Какой-то ты не такой!
– Какой, – говорю, – какой же?
Чего мне недостает?
– Такой-то такой, а все же
Какой-то уже не тот!
 
 
Раньше ты был замечательным,
Все дни без конца звонил,
Трепетным был, внимательным,
Не упрекнешь – любил!
 
 
– Постой, – я сказал, – послушай!
Безумный ты человек.
Да я же, как Фауст, душу
Отдал тебе навек!
 
 
– Как Фауст? Ну вот и прекрасно.
Картина предельно ясна:
Ты – бедненький, разнесчастный,
А я, значит, Сатана?
 
 
– Да нет, – я воскликнул, – что ты
– Не надо, благодарю!..
Мне тоже понятно, кто ты,
Но я же не говорю…
 
 
Страсти росли, накалялись:
– Ты злишься от неправоты!
– Нет, это все ты! Все ты! –
Вот так мы и поругались…
 
 
И кто только выдумал ссоры?!
Ну пусть бы стряслась беда,
А то ведь пустые споры,
Дикая ерунда.
 
 
И что мы за люди такие,
Что мир нас и лад не берет?
Ну, были бы мы плохие,
А то ведь наоборот!
 
 
Давай увидимся снова,
А ссоры – долой навек!
Пусть каждое будет слово
Нежнее прозрачных рек.
 
 
Представь: вот мы снова рядом,
Я весь лучусь от тепла,
А ты со счастливым взглядом
Скажешь мне: – Я пришла!
 
 
Обнявшись, почти немея
И радости не тая:
– Я счастлив! – шепну тебе я.
– Нет, – скажешь ты, – это я!
 
 
Мы сядем, и нежно очень
Ты скажешь мне: – Мой родной,
А все-таки, между прочим,
Какой-то ты не такой!..
 
 
– Какой, – я спрошу, – какой же?
Чего мне недостает?
– Такой-то такой, а все же
Какой-то уже не тот!
 
 
Раньше ты был замечательным,
Все дни без конца звонил,
Трепетным был, внимательным,
Не упрекнешь – любил!
 
 
– Постой, – я скажу, – послушай!
Безумный ты человек.
Да я же, как Фауст, душу
Отдал тебе навек!
 
 
– Как Фауст? Ну вот и прекрасно.
Картина предельно ясна:
Ты – бедненький, разнесчастный,
А я, значит, Сатана?
 
 
Да нет, – я воскликну, – что ты!..
– Не надо, благодарю!..
Мне тоже понятно, кто ты,
Но я же не говорю…
 
 
Мы спорим, мы накаляемся.
– Ты злишься от неправоты!
– Нет, это все ты! Все ты! –
И снова мы поругаемся…
 

Эпилог

 
Спорщики! Если вам ссор этих мало,
Прочтите еще раз стихи сначала!
 

1968

Весенний жребий

 
Нам по семнадцать. Апрельским днем,
Для форса дымя «Пальмирой»,
Мы на бульваре сидим впятером,
Болтаем о боксе, но втайне ждем
Наташку из третьей квартиры.
 
 
Мы знаем, осталось недолго ждать
Ее голосок веселый.
Она возвращается ровно в пять
Из музыкальной школы.
 
 
– Внимание! Тихо. Идет Наташка!
Трубы, играйте встречу! –
Мы дружно гудим и, подняв фуражки,
Рявкаем: – Добрый вечер!
 
 
Наташка морщится: – Просто смешно,
Не глотки, а фальшь несносная.
А я через час собираюсь в кино.
Если хотите, пойдем заодно,
Рыцарство безголосое.
 
 
– Нет, – мы ответили, – так не пойдет.
Пусть кто-то один проводит.
Конечно, рыцари дружный народ,
Но кучей в кино не ходят.
 
 
Подумай и выбери одного! –
Мы спорили, мы смеялись,
В то время как сами, невесть отчего,
Отчаянно волновались.
 
 
Наморщив носик и щуря глаз,
Наташка сказала: – Бросьте!
Не знаю, кого и выбрать из вас?
А впрочем, пусть жребий решит сейчас,
Чтоб вам не рычать от злости.
 
 
Блокнотик вынула голубой.
– Уймитесь, волнения страсти!
Сейчас занесу я своей рукой
Каждого в «Листик счастья».
 
 
Сложила листки – и в карман пальто.
– Вот так. И никто не слукавит.
Давайте же, рыцари. Смело! Кто
Решенье судьбы объявит?
 
 
Очкарик Мишка вздохнул тайком:
– Эх, пусть неудачник плачет! –
Вынул записку и с мрачным лицом
Двинул в ребра мне кулаком:
– Ладно! Твоя удача.
 
 
Звезды в небе уже давно
Синим горят пожаром,
А мы все идем, идем из кино
Гоголевским бульваром…
 
 
Наташка стройна и красива так,
Что вдоль по спине мурашки.
И вот совершил я отчаянный шаг –
Под руку взял Наташку!
 
 
Потом помолчал и вздохнул тяжело:
– Вечер хорош, как песня!
Сегодня, право, мне повезло,
А завтра вот – неизвестно…
 
 
Ребята потребуют все равно
«Рыцарской лотереи»,
И завтра, быть может, с тобой в кино
Пойдет… Ты смеешься? А мне не смешно –
Кто-то из них, злодеев!
 
 
– А ты погоди, не беги в кусты.
Вдруг снова счастливый случай?!
Вот я так уверена в том, что ты
Уж асно к а кой в езу чи й!
 
 
Когда до подъезда дошли почти,
Шепнула: – Ты все не веришь?
Вот тут остальные записки. Прочти.
Но только ни звука потом, учти! –
И тенью скользнула к двери.
 
 
Стоя с метелкой в тени ларька,
Суровая тетя Паша
Все с подозреньем из-под платка
Смотрела на странного чудака,
Что возле подъезда пляшет.
 
 
Нет, мой полуночно-счастливый смех
Старуха не одобряла.
А я был все радостней, как на грех,
Еще бы: на всех записках, на всех,
Имя мое стояло!
 

1969

Через край

 
Она журила своих подруг
За то, что те в любви невнимательны:
– Раз любишь – то все позабудь вокруг!
И где бы ни был твой близкий друг,
Будь рядом с ним всюду и обязательно!
 
 
Сама же и вправду давным-давно
Она ходила за милым следом:
На стадионы, в театр, в кино,
Была с ним, когда он играл в домино,
Сидела в столовке за каждым обедом.
 
 
Стремясь все полней и полней любить,
Мчалась за ним на каток, на танцы
И даже выучилась курить,
Чтоб и в курилках не разлучаться.
 
 
И так – с утра до темна. Всегда,
Не пропустив ни одной минутки,
И только шептала ему иногда:
– Вот свадьбу сыграем и уж тогда
Рядышком будем всю жизнь все сутки!
 
 
И, раздувая любви накал,
Так в своем рвении преуспела,
Что раз он вдруг дико захохотал,
Прыгнул в окно и навек пропал!
Вот как она ему надоела…
 

1969

Разговор по существу

 
– Ты на меня рассердился снова,
Назвал недотрогой, достал табак.
А я… Я на все для тебя готова,
Вот женимся только, и, честное слово,
Ну что ты ни скажешь – все будет так!
 
 
Он усмехнулся: – Не в этом дело!
Прости, если я повторяю вновь.
Ты просто постичь еще не сумела,
Какое большое слово – любовь!
 
 
Все эти ЗАГСы – одни формальности,
Сердце ж свободно от всяких уз.
И я хоть в аду утверждать берусь:
Важно, чтоб чувства сберечь в сохранности.
 
 
Есть в тебе что-то чуть-чуть забавное,
И ты уж слушай меня всегда:
Взаимный огонь – это самое главное,
А брак – устарелая ерунда!
 
 
Она кивнула: – Ну да, конечно.
Я вправду, наверно, смешней детей!
Главное – это огонь сердечный.
Ты прав. Ты же опытней и умней.
 
 
С моей доверчивою натурой
Так трудно правильный путь найти.
Вот так и жила бы я дура дурой,
Когда бы не ты на моем пути!
 
 
Зато уж теперь все легко и ясно,
И золотые твои слова.
И я… Я на все для тебя согласна,
Вот только ты все же женись сперва.
 

1970

Он ей восхищенно цветы дарил…

 
Он ей восхищенно цветы дарил,
Она – с усмешкою принимала.
Он о любви ей своей твердил,
Она – снисходительно разрешала.
 
 
Вот так и встречались: огонь и лед.
Она всему улыбалась свету,
Его же почти не брала в расчет:
Скажет: приду! А сама не придет.
Он к ней, а любимой и дома нету…
 
 
Он пробовал все: и слова и ласки,
И вновь за букетом дарил букет.
Но все понапрасну: держась по-царски,
Она лишь смеялась ему в ответ.
 
 
И вдруг – как включили обратный ход:
«Царица», забыв про свою корону,
То письма ему сердитые шлет,
То требует вечером к телефону.
 
 
Но что за причина сердечной вьюги?..
Ответ до смешного, увы, простой.
Он взял и сказал: – Ну и шут с тобой! –
И ходит с цветами к ее подруге.
 

1970

Женская логика

 
– Прости меня, – промолвила она, –
Но ты меня немного обижаешь,
Все время вот целуешь, обнимаешь,
Как будто я иначе не нужна!
 
 
Он покраснел: – Ну, да… Но если любишь?
Ведь сердце же колотится в груди!
Как усидеть?
– А ты вот усиди!
Не то все сам немедленно погубишь.
 
 
Нельзя, чтоб в чувствах появилась трещина.
Вы все, мужчины, низменны навек!
Пойми: перед тобою человек,
А ты во мне все время видишь женщину.
 
 
Я о таком на свете понаслышана,
Что ты со мной и спорить не берись!
– Ну, хорошо… Я понял… Не сердись…
Пускай все будет тихо и возвышенно.
 
 
И впрямь, отныне – ни обид, ни ссор.
Бежали дни и назначались встречи.
Он стал почти ручным и каждый вечер
Вел умный и красивый разговор.
 
 
Она же, хоть и счастлива была,
Но постепенно словно бы темнела.
Все реже улыбалась, похудела
И вдруг (совсем немыслимое дело!)
Взяла и на свиданье не пришла…
 
 
Он позвонил: – В чем дело? Почему?
– Ах, почему? Спасибо за беседы!
А я не тумба! Хватит! Не приеду! –
Она сквозь слезы крикнула ему.
 
 
– Ведь это же издевка и тоска!
Скажи, какой красноречивый книжник!
Я, как ни странно, женщина пока,
А ты… а ты… бесчувственный булыжник!
 

1970

Долголетие

 
Как-то раз появилась в центральной газете
Небольшая заметка, а рядом портрет
Старика дагестанца, что прожил на свете
Ровно сто шестьдесят жизнерадостных лет!
 
 
А затем в тот заоблачный край поднялся
Из ученых Москвы выездной совет,
Чтобы выяснить, чем этот дед питался,
Сколько спал, как работал и развлекался
И знавал ли какие пороки дед?
 
 
Он сидел перед саклей в густом саду,
Черной буркой окутав сухие плечи:
– Да, конечно, я всякую ел еду.
Мясо? Нет! Мясо – несколько раз в году.
Чаще фрукты, лаваш или сыр овечий.
 
 
Да, курил. Впрочем, бросил лет сто назад.
Пил? А как же! Иначе бы умер сразу.
Нет, женился не часто… Четыре раза…
Даже сам своей скромности был не рад!
 
 
Ну, случались и мелочи иногда…
Был джигитом. А впрочем, не только был. –
Он расправил усы, велики года,
Но джигит и сейчас еще хоть куда,
Не растратил горячих душевных сил.
 
 
– Мне таких еще жарких улыбок хочется,
Как мальчишке, которому шестьдесят! –
И при этом так глянул на переводчицу,
Что, смутясь, та на миг отошла назад.
 
 
– Жаль, вот внуки немного меня тревожат.
Вон Джафар – молодой, а кряхтит, как дед.
Стыдно молвить, на яблоню влезть не может,
А всего ведь каких-то сто десять лет!
 
 
В чем секрет долголетья такого, в чем?
В пище, воздухе или особых генах?
И, вернувшись в Москву, за большим столом,
Долго спорил совет в институтских стенах.
 
 
Только как же мне хочется им сказать,
Даже если в том споре паду бесславно я:
– Бросьте, милые, множить и плюсовать,
Ведь не в этом, наверно, сегодня главное!
 
 
Это славно: наследственность и лаваш,
Только верно ли мы над проблемой бьемся?
Как он жил, этот дед долголетний ваш?
Вот давайте, товарищи, разберемся.
 
 
Год за годом он пас на лугах овец.
Рядом горный родник, тишина, прохлада…
Шесть овчарок хранили надежно стадо.
Впрочем, жил, как и дед его и отец.
 
 
Время замерло. Некуда торопиться.
В небе чертит орел не спеша круги.
Мирно блеют кудрявые «шашлыки»,
Да кричит в можжевельнике чибис-птица.
 
 
В доме тихо… Извечный удел жены:
Будь нежна и любимому не перечь
(Хорошо или нет – не об этом речь),
Но в семье никогда никакой войны.
 
 
Что там воздух? Да разве же в нем секрет?
Просто нервы не чиркались вроде спичек.
Никакой суеты, нервотрепок, стычек.
Вот и жил человек полтораста лет!
 
 
Мы же словно ошпарены навсегда,
Черт ведь знает, как сами к себе относимся!
Вечно мчимся куда-то, за чем-то носимся,
И попробуй ответить: зачем, куда?
 
 
Вечно встрепаны, вечно во всем правы,
С добродушьем как будто и не знакомы,
На работе, в троллейбусе или дома
Мы же часто буквально рычим, как львы!
 
 
Каждый нерв, как под током у нас всегда.
Только нам наплевать на такие вещи!
Мы кипим и бурлим, как в котле вода.
И нередко уже в пятьдесят беда:
То инфаркт, то инсульт, то «сюрприз» похлеще.
 
 
Но пора уяснить, наконец, одно:
Если нервничать вечно и волноваться,
То откуда же здесь долголетью взяться?!
Говорить-то об этом и то смешно!
 
 
И при чем тут кумыс и сыры овечьи!
Для того чтобы жить, не считая лет,
Нам бы надо общаться по-человечьи.
Вот, наверное, в чем основной секрет!
 
 
И когда мы научимся постоянно
Наши нервы и радости сберегать,
Вот тогда уже нас прилетят изучать
Представители славного Дагестана!
 

1971

«Кроткие» мужчины

 
Весенним утром четверо мужчин
Шагали на рыбалку оживленно.
– Нет, что за счастье, – вымолвил один, –
Что нам вослед не увязались жены!
 
 
Ну до чего ж я, братцы, не люблю,
Когда во все стараются соваться,
Воспитывать тебя, распоряжаться,
Да хоть бы взять красавицу мою!
 
 
И, задохнувшись от веселой злости
(Спасибо, дом достаточно далек),
Он стал жене отсутствующей кости
Молоть буквально в пыль и порошок!
 
 
Другой сказал: – Бывает хуже, братцы.
Подумаешь, супруга-командир!
А ты рискни хоть годик пообщаться
С женой, что вечно жаждет поругаться
Да ленится, нагуливая жир!
 
 
Придет с работы – час толчет картошку,
А поторопишь – лучше и не тронь:
Так и пойдет на приступ с поварешкой,
Из глаз огонь и изо рта огонь!
 
 
– Стоп! – рявкнул третий, закрутив картинно
Свой черный ус. – Все это кутерьма.
Да нет страшнее в жизни для мужчины
Чем ревность жен, сводящая с ума!
 
 
Вернулся поздно, а она не спит:
«Где, трам-там-там, тебя, мой милый, носит?»
И так «тепло» и «задушевно» спросит,
Что сердце в пятки в ужасе летит!
 
 
Четвертый же сурово пробасил:
– Да вы еще о главном не сказали,
А главное, что лгут они, канальи,
И сплетничают свыше всяких сил!
 
 
Мою хоть в кипяток с размаху бросьте,
Да ваших тоже, шут меня дери,
А через час приди и посмотри:
Кипят, а нам перемывают кости!
 
 
Блеснула речка весело вдали.
Мужья от криков чуточку устали.
И тут из сумок завтраки достали,
Которые им жены припасли.
 
 
Костер зари, оплавя небосклон,
Смотрел, как дружно «рыцари» шагали,
Те, что ни разу в жизни не болтали,
Не сплетничали зря и не ругали
Своих «болтливых» и «ужасных» жен.
 

Июль 1976 г.

«Встретились двое. Один сказал…»

 
Встретились двое. Один сказал:
– Я сердце лечу и нервы лечу,
Пять лет по аптекам, как пес скачу.
Деньги спустил, а здоровым не стал.
 
 
– А я так совсем доходягой был,
Но вот уже год, как жизнь хороша.
Все хвори и боли свои забыл
И сердце, и нервы, все починил,
Причем не потративши ни гроша!
 
 
– Вот чудо, так чудо! Но, дорогой,
Открой мне, пожалуйста, свой секрет?!
– А тут никакого секрета нет,
Просто я год, как развелся с женой.
 

27 ноября 1982 г.

Пародии

Маргарита Алигер

 
Если было б мне теперь
восемнадцать лет,
я охотнее всего
отвечала б: «Нет!»
Если было б мне теперь
года двадцать два,
я охотнее всего
отвечала б: «Да!»
 

М. Алигер

 
В день, когда сравнялось мне
Восемнадцать лет,
Я решительно ему
Отвечала: «Нет!»
 
 
А когда сравнялось мне
Ровно сорок два,
Я сама его нашла
И сказала: «Да!»
 
 
Но сказал он: «Не спеши
Сердце отдавать.
Лучше стать еще взрослей,
Лучше подождать.
 
 
Ранний брак – опасный брак».
Милый, как он прав!
В шестьдесят приду к нему,
Совершенной став.
Шестьдесят – почти совсем
Взрослые года.
Ах, как счастлив будет он,
Лишь скажу я: «Да!»
 

1962

Виктор Боков

Стихи мои, как кузов,

Который полон грузов:

Капусты, дынь, арбузов

И прочих огурцов.

Бей меня, солнце,

По ягодицам!

Это, я думаю,

Пригодится.

В. Боков

 
В стихах моих есть и грибы, и капуста,
Есть бабы, частушки и плуг в борозде.
А мне говорят: – Ну, а где же искусство? –
А мне говорят: – А поэзия где?
 
 
Поэзия где? А поди угадай-ка,
Но я ее выжму, в кадушке найду.
Возьму-ка я в руки сейчас балалайку
И, плачьте не плачьте, от вас не уйду!
 
 
Я милке принес из-под Вологды кошку,
Мол, нет чернобурки. Иду налегке.
А милка моя осерчала немножко
И хвать этой кошкой меня по щеке.
 
 
Зазноба моя полновата немножко,
Разносит ее, что ни день, за троих.
Одни говорят – от блинов и картошки,
Другие, что это от книжек моих.
 
 
А мне наплевать, что соседи болтают,
Грызет же меня только дума одна:
Не все еще в мире про Бокова знают,
Для славы мне что-то еще не хватает,
И вот непонятно, какого рожна?!
 
 
Возможно, чтоб спеть мне и ярко и пылко,
Пусть кто-нибудь свистнет меня по затылку,
Тогда, вероятно, от тумаков
Я мигом прославлюсь на много веков.
 
 
А если не выйдет, а если беда,
А если окажется все ерунда,
Тогда вы мне тресните по ягодицам!
Вот это уж точно, что мне пригодится.
 

1977

Евгений Винокуров

Сержант Денисов был хороший парень,

Сейчас ему я очень благодарен.

Е. Винокуров

 
Я молод был. Я слово знал – «талант»,
Я весь дрожал от счастья спозаранку,
Когда Петров, прокуренный сержант,
Меня учил накручивать портянку.
 
 
О, эти руки в рыжих волосках!
О, эти пятки с кожею железной!
Я б жизнь свою считал небесполезной,
Пробыв хоть час в сержантских сапогах.
 
 
Я помню ночь. Портянки на шесте.
Они, сушась, над печкою повисли…
Я жил, всегда учась их чистоте
(Конечно, только в переносном смысле).
 
 
Нет, я не слаб. Возьмусь – и будь здоров:
Один гружу состав на полустанке.
Нельзя иначе, ведь сержант Петров
Мне доверял носить свои портянки!
 

1957

Андрей Вознесенский

Сирень прощается, сирень, как лыжница,

Сирень, как пудель, – мне в щеки лижется!..

Расул Гамзатов хмур, как бизон,

Расул Гамзатов сказал: «Свезем».

Сущность женщины – горизонтальная…

А. Вознесенский

 
К оригинальности я рвался с юности,
Пленен помадами, шелками-юбочками.
Ах, экстра-девочки! Ох, чудо-бабы!
То сигареточки, то баобабы.
 
 
Картины Рубенса, клаксоны «Форда»,
Три сивых мерина на дне фиорда.
Три пьяных мерина, две чайных ложки,
Старухи пылкие, как в марте кошки.
 
 
Глядят горгонами, шипят гангренами,
Кто с микрофонами, кто с мигрофенами.
Но мчусь я в сторону, где челок трасса,
Расул Гамзатов кричит мне: «Асса!»
 
 
«Шуми!» – басит он. И я шумлю.
«Люби!» – кричит он. И я люблю.
Мотоциклисточки, чувихи в брючках,
Мне в руку лижутся и в авторучку.
Но я избалован и двадцать первую
Согну в параболу, швырну в гиперболу.
 
 
Я был в соборах, плевал на фрески,
Смотрел к монашкам за занавески.
Стоят и молятся, вздыхал печально я,
А сущность женщины – горизонтальная!
 
 
Гоген, Растрелли, турбин аккорды…
И вновь три мерина на дне фиорда.
Три пьяных тени, сирень в бреду.
Чернила в пене… Перо в поту…
 
 
Чего хочу я? О чем пишу?
Вот если выясню – тогда скажу!
 

1962