Текст книги "Интервью у собственного сердца. Том 1"

Был ли счастлив дядя Лева с Марго, я не знаю. Думаю, что это скорей всего было счастье трудолюбивого скакуна, на котором гарцует надменная амазонка. Таким было это счастье или другим, неизвестно, но вот то, что долговечность ему суждена не была, это, увы, к сожалению, горький факт. Превосходного человека «королева Марго» нашла все-таки. Но это для нее была лишь программа-минимум. Превосходный человек – это все-таки не богатство, не слава и не столичные города. Поэтому, когда в Мары приехал по каким-то делам один ленинградский ученый, Марго поняла, что звездный час ее пробил. Теперь или никогда! Конечно, ее муж мечтал о профессии ученого и по вечерам сидел порой над какими-то мудреными книжками, но все это было лишь в мечтах. На самом же деле ради блага других он от этой карьеры отрекся, а раз так, то… «пусть неудачник плачет!». А тут был настоящий ученый, руководитель кафедры (это она узнала точно), да еще не где-нибудь, а в Ленинграде, и не совсем еще стар, и оклад и прочие блага. Короче говоря, судьба приезжего была решена. А уж осуществлять свои решения «королева Марго» умела! Вот так и остался мой добрейший дядя Левон со всеми своими отменными качествами, что называется, брошенным на песке. А уж песка-то, кстати, в Туркмении предостаточно!

Вот тут-то бы и закончиться этой грустной истории и начаться другой, со счастливым финалом, о том, как после злой волшебницы к доброму герою пришла принцесса. Но так чаще всего бывает в сказках. А в жизни превалирует вот тот самый закон, где минус тянется к плюсу, и никак иначе. В отношении дяди Левы закон этот действовал неотвратимо. Не успела разжать когти одна хищная птица, как на судьбе его сомкнула когти вторая, еще более хищная.

Однажды дядю Леву пригласил в гости приятель на день своего рождения. Было не очень скучно и не очень весело. Болтали гости, произносились тосты, звучал старенький патефон. Дядя Лева был не большой охотник до танцев. И тогда к нему подвели женщину, маленькую и отменно некрасивую.

– Вот, Левон, поговори и развлеки. А то она тоже не танцует и ей скучно.

– Антонина, – густо покраснев, представилась она, – но можно просто Тося. Работаю фармацевтом в аптеке и вас, Левон Григорьевич, знаю давным-давно… Откуда? Ну, это мой секрет. Нельзя же все сразу. Вот познакомимся получше, тогда, может быть, расскажу…

Она кокетливо улыбалась, брала как бы невзначай его руку в свою. Маленькие ее глазки лучились возбуждением и азартом. И то ли от вечернего освещения, то ли от выпитого вина, но ее на редкость некрасивое лицо стало казаться даже симпатичным и привлекательным. Не дожидаясь окончания вечера, она, сославшись на усталость, попросила Левона Григорьевича проводить ее домой. Взяла его под руку и больше не выпускала этой руки до победного конца. Сияла фосфорическим светом азиатская лунная ночь, цвели акации, и голова кружилась от пряного аромата… У калитки Тося с подкупающей беззащитностью предложила зайти к ней на чашечку чая, приготовленного по ее рецепту… Она же все-таки фармацевт и в рецептуре толк понимает…

И дядя Лева, вероятно, рассудил так: «Ну и что же, что я войду, в конце концов я же не даю никаких обещаний. И она так умоляюще смотрит. За ней, вероятно, никто особенно и не ухаживает… Наверное, на душе у нее одиноко… Уйти ведь никогда не поздно…»

Увы, не поздно это лишь там, где имеешь дело с порядочными людьми. Но не от этой крохотной Тоси! Для нее мой дядя Левон с его мягким сердцем и таким же густым мягким голосом, с покладистым характером и атлетической мускулатурой, да в придачу к тому же еще и холостой, был если не полубогом, то уж таким вожделенным оазисом, поступиться которым она бы не согласилась ни за что! Уверенная, что успех, даже самый призрачный, надо решительно закреплять, Тося решила провести операцию захвата. Нет любви? Но какое это может иметь значение?! Таких людей, как Левон, не выпускают из рук! Воспользовавшись первым же удобным случаем, когда Левон Григорьевич уехал на несколько дней в командировку, она решила, что час ее пробил. Брат Левона, Андрей, жил тогда уже в Ташкенте, другой брат, Михаил, женился и жил отдельно, младший брат, Саша, учился в институте в Самарканде, Маня тоже вышла замуж и жила в Ташкенте. Дома оставались лишь тихая и безответная бабушка, Мариам Хосрофовна, мать Левона, да Арфеня – сестра, такая же тихая и застенчивая. Хищники всегда знают психологию своих жертв. И Тося брала свои позиции, а точнее, не свои, а чужие, решительным штурмом. Вечером с чемоданом в руках и несколькими узлами она явилась в дом и, поставив вещи на пол, объявила удивленной Мариам Хосрофовне, что она жена Левы, что зовут ее Тося и что Лева сам собирался объявить это дома, но не успел и уехал в командировку. Что они любят друг друга и что она ждет от Левы ребенка. Произнеся всю эту заготовленную и отрепетированную речь, самозваная жена кинулась на шею удивленной «свекрови» и оросила ее передник такими же отрепетированными слезами. Следует сразу же сказать, что Тося была бездетна и знала это отлично, а лицемерную версию о ребенке придумала на всякий случай, как самый неотразимый аргумент. Прием примитивный и старый, как мир. Что могла сказать на все это моя карабахская тишайшая бабушка?

– Вай мэ, – сказала она, – зачем надо так волноваться? Ну раз жена, значит, жена. Будем рады… Живите…

Вот и все. И ни протеста, ни удивления. Хотя для удивления все-таки повод был. Что греха таить, Марго была эгоистичным человеком, но там, как говорится, было на что посмотреть и было что обнять! Выглядела она яркой, броской и надменно манящей. А тут ничего, ну абсолютнейший нуль! Тощая, маленькая, почти без переносицы, лоб да ноздри, мышиные глазки и еще более черный эгоизм. Если Марго была одной из самых видных женщин в городе, то Тося – одной из самых, если не самой некрасивой. И когда холостой дядя Лева вернулся домой, то его встретила на пороге новоиспеченная «жена» с елейной улыбкой, медовыми словами и виноватым лицом… Да, хищники всегда знают психологию своих жертв. Тося это знала и била наверняка. Не мог дядя Левон выставить эту жалкую лицемерку за дверь. Не поднялась рука. Честное слово, все как в старой песне: «Мы сами копали могилу себе…»

Причем с великой болью должен сказать, что смысл этой горькой песни имел для дяди Левы не переносный, а самый что ни на есть прямой. А открылось это позже, почти через год и вот при каких обстоятельствах. Об ожидаемом ребенке Тося объявила не только бабушке, но и скороиспеченному мужу. Но время шло, а тощая фигурка Тоси не увеличивалась ни на сантиметр. Говорят, что тайное чаще всего становится явным. В данном случае «тайна» становиться явной никак не желала. Явным же становилось совершенно другое – Тосина банальная ложь. Будь между ними любовь, ну просто какое-то сильное чувство, все бы, возможно, сошло на нет. Но любви не было ни с той, ни с другой стороны. И вот когда выяснилось, что нет ни любви, ни ребенка и вообще ничего нет да и завтра не будет, дядя Левон заскучал. А после того, как примитивная и хищная Тося стала забирать власть в доме в свои малюсенькие, но цепкие руки, повышать на бабушку голос, покрикивать на Арфеню и вообще третировать всех и вся, дядя Левон решил проявить твердость и заговорить о разводе. Но где это видано, чтобы доброта в семье побеждала подлость? Оказалось, что Тося к такому разговору была давным-давно готова и встретила его во всеоружии. Театрально упав ему на грудь, она кинулась затем ничком на тахту и тяжело разрыдалась. Сквозь стенания и плач в мужа летели слова:

– Левушка, прости… прости меня, милый! Я дрянь, я бессовестная дрянь! Я должна, я должна была тебе сразу же сказать, но я боялась, боялась, что ты меня бросишь… Впрочем, нет, не бросишь, ты не из тех, кто бросает в трудную минуту, а просто не захочешь начинать жить вместе… Пожалуйста, выслушай и прости… У меня туберкулез в самой тяжелой открытой форме… три каверны… Я знаю… я не должна была ни обнимать тебя, ни целовать… Но меня ослепила любовь… Я забыла про все, понимаешь, забыла!.. Вчера я была у врача, дела мои плохи… совсем плохи… Мне осталось недолго… Левушка, неужели ты бросишь меня сейчас? Неужели бросишь? – И она замерла, покорная и немая.

Что мог сказать дядя Левон, уничтоженный и потрясенный? Ну действительно, что? Да, он пожалел. И простил очередную хитрость и ложь, причем какую хитрость и какую ложь! Туберкулез – болезнь не из легких. И это известно всем. Скольких людей уложила она «под березку» – не сосчитать. А в условиях среднеазиатской пыли и жары болезнь эта обретает тройную силу и пылает в человеке, как хворост на ветру. И Тося, как медик, знала это отлично. Знала и губила спасавшего ее человека, не пожалев ни на грамм. Когда кто-нибудь из нас заболевает гриппом, мы изо всех сил стараемся, чтобы никто из-за нас не пострадал, никто не заразился. Пьем и едим из отдельной посуды. Не подпускаем близких, родных и друзей и так далее, а тут – туберкулез, да еще в самой тяжелой форме, а она и обнимала и целовала в губы и ела порой из одной посуды. И случилось так, как и должно было случиться. Тося умерла.

Мне кажется, что о таком человеке, как дядя Лева, можно было бы создать неплохой фильм «Трудяга» или «Баллада о добряке». Вот до этого места, о котором я рассказал. А вот если фильм потянуть дальше и рассказать о третьей жене, тут критики закричали бы: «Стоп! Это уже перебор! Третья бессердечная жена? Это уже, товарищи, пересол и фальшь!»

Да, в кино такой бы сюжет забраковали. А в жизни он остался. Ибо закон, где эгоист эксплуатирует добряка, действует все-таки безотказно. Тося умерла перед самой войной. В первые же дни войны Левон Григорьевич пошел в военкомат, но в армию его не взяли. Однажды в юности он решил поковырять спичкой в ухе, и кто-то нечаянно подтолкнул его под локоть, и спичка проткнула барабанную перепонку. И это ухо перестало слышать. Миша, Андрей и Саша ушли на войну, а дядю Леву отправили в Челябинск на трудфронт, где было, может быть, ничуть не легче, чем на войне. Только вот не стреляли. А погибших от болезней, голода и несчастных случаев было хоть отбавляй. В конце войны, когда нужно было уже думать о возвращении домой, его взволновала своими чарами молодая ядреная Маша – эвакуированная из Украины. В смысле решимости и упорства она могла дать целый ряд очков даже Тосе. Но, в отличие от нее, обладала могучим здоровьем. Спокойный, трудолюбивый и на редкость сердечный Левон Григорьевич ей очень понравился. И после долгих душевных бесед она сказала:

– Короче так. Жизнь у вас, Лева, была, прямо скажем, не мед. Жениться тоже надо уметь. А вы не умели. В этом вся беда. А удачная жена – это если не сто, так уж девяносто процентов счастья! У меня на родине немец все разрушил и пожег. Так что ехать мне некуда. И если вы не возражаете, едем к вам, в ваш этот самый Мары или как его там. И будем строить ваше счастье, ну и мое, конечно, тоже.

О «Тосином подарке» в ту пору дядя Лева еще не знал. Его могучий организм перемолол бы любые туберкулезные палочки, если бы не сырость, холод, голод и прочие лишения трудфронта. Даже после возвращения домой он не подозревал еще ни о чем. У другого это сказалось бы давным-давно, если не сразу. Но дядя Лева если и не мог бы состязаться с редкостной силой моего отца, то уж креститься двухпудовкой мог, что называется, запросто. Поэтому «Тосин подарок» обнаружил у себя далеко не сразу, а лишь через несколько лет после того, как родились у него две дочки Люда и Наташа и умерла наша бабушка. Мария Даниловна правила в ту пору домом еще более властно, чем когда-то двуличная Тося. Вернувшись из поликлиники, дядя Лева с тихой печалью сказал жене:

– Видишь ли, Маша, у меня большая неприятность. Туберкулез. Причин искать не будем, поздно да и нет смысла. Главное сейчас то, чтобы были здоровы вы, ты и дети. Давай сейчас продумаем все, чтобы полностью исключить какую-либо опасность. А еще, пожалуйста, прости, что так случилось. Я этого никак не предполагал.

«Любящие» глаза Маши испуганно забегали по комнате, словно мыши, в поисках выхода. Ее «преданная» рука бережно погладила голову мужа, а губы весело произнесли:

– Ой, Господи ж Боже! Да нехай она сгорыть, та болэзнь! Я ж будто знала, когда стала откармливать хрячка. Через два месяца зарежем и так буду кормить тебя салом, что станешь здоровей здорового!

А в голове уже крутились и метались холодные мысли о том, как похитрее выйти из положения: и удрать и ничего не упустить! О больной Тосе она знала давно из рассказов мужа. Теперь же все сопоставила, обдумала и решила. Решила твердо и беспощадно. Хотя губы продолжали улыбаться и произносить теплые и ласковые слова.

Что окончательно сгубило моего светлого дядю? Почему он не поправился? Прежде чем ответить на этот вопрос, я долго колебался, долго думал и размышлял, говорить обо всем до конца или не надо. А потом решился: если слукавить, умолчать, пройти мимо, вся картина будет искажена, а главное, останется в тени еще один характер, характер удивительный в своем роде. Характер, о котором можно было бы написать целую книгу, и книгу, достаточно горькую. И имя тому характеру – Рогнеда. Но расскажу все по порядку.

Как я уже говорил, с первых же дней войны Михак, то есть наш Миша, Андрей и Саша ушли на фронт. У читателя наверняка уже давно просится наружу вопрос: почему я все время называю их по именам, а не говорю дядя Миша, дядя Андрей, дядя Саша? Да потому что они сами приучили с детства меня так говорить. И в этом был свой резон. Дело в том, что возрастная дистанция была между нами совсем небольшой. Миша был старше меня всего на девять лет, Андрюша на семь, а Саша так и вообще на четыре. Ну как я мог звать дядей Андрея, когда, к примеру, мне было пять, а Андрюше двенадцать?

Андрей, надо сказать, был самым высоким и красивым из всех бабушкиных сыновей. И он, говоря откровенно, был бабушкиной слабостью, хотя она этого не показывала вроде бы никак. Перед войной Андрей окончил институт в Ташкенте, женился и летом 1939 года привез свою молодую супругу в Мары показать ее родным и соседям. Зоя была интересная, довольно высокая блондинка с капризно поджатыми губами и холодноватым взглядом. С Андрюшей она говорила так, словно одаривала его и словом и жестом. А Андрей не сводил с нее восхищенных глаз и старался предугадать все ее желания. Как сейчас вижу их, идущих по Туркестанской улице, высоких, красивых и очень разных: Андрей черный, с южным загаром и крупными чертами лица, она вся беленькая, с прямым носиком, серыми глазами и гибкая, как стройное деревце. У Андрея был ласковый и мягкий характер, но не надо путать его с добротой и сердечностью его старшего брата Левона. Дядя Левон любил всех своих родных, все человечество и готов был разбиться в лепешку, помогая всем, кому мог помочь. Когда я был ранен и начинал, выйдя из госпиталя, свою самостоятельную жизнь, он посылал мне деньги, посылки, приезжал в гости и готов был вынуть из груди сердце, чтобы только сделать мне что-то хорошее. В какой-то мере с детских лет он заменял мне отца. Люди с такой удивительно чуткой и красивой душой встречаются на земле редко. Спасибо же тебе, мой светлый и ласковый дядя Лева, за все хорошее, что ты сделал мне в жизни! Спасибо!

Андрей, как я уже говорил, тоже был ласковым и мягким, но это была иная доброта. Андрей любил лишь то, что его непосредственно окружало: свою жену, свой дом. Он был самым красивым в нашей семье: густой бархатный голос с грудными модуляциями, олимпийское спокойствие всегда и везде, отличный рассказчик, непревзойденный тамада. Женщины под его взглядом падали, как мухи. После окончания института Андрей ушел в армию и служил в чине лейтенанта под Ростовом. Весной 1941 года к нему туда ездила на побывку Зоя, а вернувшись в Ташкент, в положенный срок родила сына. На этом, впрочем, их совместная жизнь и кончилась…

Михак, или Михаил, был старше Андрея и шел сразу после Левона. От всех своих братьев и сестер он отличался бешеной вспыльчивостью. Но в действительности злого сердца у Михака не было, просто порою он плохо владел собой. Мог наломать дров таких, что потом и сам был не рад. Если где-то в районе нескольких прилегающих улиц вспыхивала драка – в центре ее чаще всего оказывался Миша Асадов. И сколько бы против него ни было противников, не отступал никогда. Дрался, что называется, до последнего вздоха. Ростом Михак был ниже всех своих братьев. Широченные плечи, мускулистая волосатая грудь и длинные тяжелые руки. Если же стычка вспыхивала в квартале у персов, где чаще всего сверкали ножи, тогда бежали за дядей моим Левоном. И тот, кидаясь тигром в пламя борьбы и разноязычный гвалт, мгновенно вносил перелом в любое сражение и, выхватив упирающегося брата из-под ножей и яростных кулаков, тащил его домой. Читали вы роман Ирвина Шоу «Богач, бедняк»? Вот это мой дядя Миша. При этом был он сердечным отцом и мужем. Свою тоненькую русскую Шуру берег, ласкал и ни разу не обидел ни словом, ни жестом. Вина дядя Миша не пил и разгульных приятелей избегал. Короче, был очень домашним существом. Но выход бурным эмоциям и энергии его мышц все-таки был необходим. Как-то на профсоюзном собрании Туркменторга, где дядя работал бухгалтером, директор городского ресторана пожаловался на то, что нет ему сладу с пьяными ресторанными скандалистами. Что дежурный милиционер человек робкий и вообще с бузотерами беда. И вдруг кто-то предложил:

– Товарищи! А Михаил Григорьевич? Во-первых, у него нет ни одной профсоюзной нагрузки, а во-вторых, он же не боится никого!

Как ни странно, поручение это (а впрочем, почему как ни странно? Именно так и должно было быть) очень пришлось по душе Михаилу Григорьевичу. Он сам не признавался себе в том, что, став уже взрослым и семейным человеком, так и не утерял страсти к боевым схваткам прежних лет.

Где-то часов в девять вечера, когда шум в ресторане начинал усиливаться в децибелах, а эмоциональное напряжение подымалось к красной черте, Миша тихо входил в ресторан и садился за крайний столик, где его ждали приготовленная заранее кружка пива и крепкий чай. Он сидел тихо, перелистывая газеты и попивая пиво или чаек, пока… пока вдруг не бежали к нему:

– Михаил Григорьевич! Выручайте! В соседнем зале драка!

И вот тут наступал Мишин «звездный час». Отодвинув пиалу с чаем, он неторопливо вставал и, сутуля широченные плечи, шел к скандалистам. Если его узнавали, скандал моментально стихал. А если нет, то скандалистам приходилось плохо. Пьяные головы к увещеваниям глухи. Взглянув с раздражением на неожиданного пришельца, скандалисты дружно обрушивали свою злость на него:

– Тэбэ чего? Какой такой тэбэ дэло? В морду захотел? На, получай!

И кулак скандалиста взмывает вверх, а затем со свистом летит вперед в лицо Михаила, но замирает посредине пути, перехваченный его могучей волосатой рукой. Другая рука Миши «для успокоения» тяжело падает на голову детины, и тот медленно оседает вниз. Затем с вывернутыми назад руками его ведут к дверям и вышвыривают на тротуар, вслед за первым так же быстро вылетает второй, а если нужно, и третий. Но это не все. Выбросив скандалистов, Миша тут же выходит на улицу вслед за ними. Во-первых, чтобы предотвратить их новое вторжение в ресторан, а во-вторых, чтобы окончательно погасить страсти. Как правило, выброшенные на улицу пьянчуги угрожают ему расправой и даже порой хватаются за ножи. Остаться за дверью – значит дать им опомниться и набраться новых сил. Нет, Миша тут же выходил за пьянчугами следом. Обычно, видя такую решимость, скандалисты с ворчанием уходили прочь, но бывало и по-иному. Бывало, что, выкрикивая многоцветную брань, они кидались на Михаила с кулаками и с холодным оружием. И вот тут Михаил Григорьевич словно бы погружался в свою боевую молодость. Опыт по этой части у него был больше, чем у них, да и силой он превосходил их намного. В течение нескольких минут он «успокаивал» абсолютно и усаживал или укладывал, смотря по состоянию, скандалистов под огромный тутовник, стоящий у входа. Так что подъехавшей милиции оставалось только аккуратно усадить их в машину и отвезти куда следует. Вот таким боевым и активным человеком был Миша Асадов. А ушел на войну тихо, скромно и как-то совсем незаметно. Поцеловал утром спящих Аркашу, Лиду и Эллу, крепко обнял свою верную Шуру и тихо сказал:

– Береги детей, моя славная. Думаю, что война будет недолгой. Победим, и я приеду домой!

Вслед за ним ушел Саша, и бабушка осталась дома с одной только Арфеней. И когда соседи, успокаивая ее, говорили, что дети непременно вернутся, бабушка тихо вздыхала:

– Дай Бог… Дай Бог… Больше всего боюсь за Мишу. Ему будет всех трудней…

Да, она знала характер Михаила. Знала, что он всегда будет в самой гуще огня, такой уж у него характер. И сердце, замиравшее от тревоги, не обмануло ее. Миша с войны не вернулся. Где и как он погиб – неизвестно. Помню, что, находясь на фронте, я прочел в одном из сообщений Совинформбюро о том, что в декабре 1941 года под Москвой фашисты заживо сожгли красноармейца Асадова. Инициалы указаны не были. Не знаю отчего, но вот словно какая-то птица клюнула меня в сердце: «Это он, Миша! Не Андрей, не Саша, а именно он, Михаил!» Впрочем, так это или не так, неизвестно и до сего дня. Никаких сведений о муже Шура так и не получила.

Фронтовая судьба Саши сложилась относительно благополучно. Воевал, дошел с боями до Праги, ранен не был, хоть и перенес все тяготы войны, но после победы нормально вернулся домой.

А вот с Андреем все вышло намного сложней. В самом начале войны батарея, где он служил, была окружена немцами. Андрея ранили, а когда пришел в себя – вокруг были враги. Гранату, которую он пытался снять с пояса, у него вырвали и ударили еще по голове. Он потерял сознание снова и пришел в себя уже за колючей проволокой. Затем четыре года тяжелейшего фашистского плена, плена, где все лучшее и все скверное в человеке проявляется с десятикратной силой. Лейтенант Андрей Григорьевич Асадов вел себя геройски. Об этом говорю не я, об этом говорит написанная о нем книжка, автор которой бедовал с ним вместе под дулами автоматов и бранью конвойных. Книга эта бережно хранится и по сей день в его доме. Я не буду пересказывать содержание этой книги, скажу лишь, что Андрей не только бесстрашно смотрел смерти в глаза, но и примером и словом поддерживал и организовывал на борьбу других. О своих муках в фашистских концлагерях Андрей рассказывать не любил.

Освободившись из плена, Андрей несколько месяцев проходил еще всевозможные проверки. Как? Отчего? Почему? Впрочем, в ту пору без этого тоже, вероятно, было нельзя. Предателей всякого рода хватало. Одну трагическую ошибку совершил тогда Андрюша, не дал телеграммы домой о том, что он жив и здоров. Бабушка тогда была еще жива. Для нее Андрей пропал с первых дней войны и на столе лежала бумага о том, что он погиб на фронте. Такую же похоронку получила в Ташкенте и Зоя. Но сердца жены и матери, к сожалению, далеко не всегда горят с одинаковой силой. Мать ждала сына до последнего вздоха, а жена… быстренько вышла замуж. Ну так вот, когда Андрей вернулся в Союз из плена, мать его была еще жива. Она теряла силы и фактически уходила из жизни от тоски. Пока шла война, она еще держалась, надеялась, цеплялась за малейшую веру. Но когда война завершилась и солдаты вернулись домой, последняя надежда погасла в ее груди. А Андрей по молодости и по нелепому эгоизму решил сначала полностью восстановиться в правах, потом съездить в Ташкент к Зое, выяснить все дела там, а уж потом, в виде сюрприза, неожиданно приехать в родной дом. Подай он ей хотя бы малейший знак о себе, она воспряла бы духом, она прожила бы еще не один год. Но… она считала его погибшим где-то в чужедальних краях и не дожила до его возвращения всего неделю. К величайшему сожалению, о женах мы думаем чаще, чем о матерях! Хотя матери нужно зачастую так мало… Ну, что случилось, того уже не вернешь.

Узнав о замужестве Зои, я огорчился за Андрея, но, откровенно говоря, удивлен был не очень. Достаточно было вспомнить ее холодно-равнодушное лицо, капризно поджатые губы и то, как она царственно повелевала Андреем, легко было понять, что большого счастья она Андрею не сулила. Ее новый муж был каким-то тыловым начальником, имел отличную квартиру и прекрасное снабжение и для расчетливо-эгоистичной души был просто кладом. Впрочем, не убежден, что, женившись на Зое Прокофьевне, он нашел то, что искал. Ну, это их дело.

Думаю, что, по закону справедливости, после такой жены, как Зоя, на плечи Андрею должны были лечь совершенно иные руки: мягкие, ласковые и нежные. И такие ласковые ручки ему на плечи действительно легли. Ручки, в сравнении с которыми железные пальцы робота – сущие пустяки. Не подумайте только, что разговор тут идет на какие-то частные темы. Увы, абсолютно нет. Я говорю о вещах сугубо типичных, которые если и отличаются друг от друга, то разве что именами, прихотливостью коллизий, рисунками поведений и степенью эмоций, что ли. Разве таких людей, как Тося или Зоя, природа выпустила в свет только в единственном экземпляре? И разве характеры многих других людей, о которых я говорю в тех или иных сочетаниях, никогда не встречались вам в жизни? Да, у каждого есть своя, может быть, неповторимая индивидуальность, и вместе с тем и светлые люди, и железные эгоисты жили и долго еще будут жить на земле. Конечно, с той лишь разницей, что прекрасные люди, к сожалению, встречаются все-таки реже, чем плохие, а будь все наоборот, на земле давно наступил бы рай.

Большинство характеров, описанных здесь, это типы. Позитивные или негативные, это как и на чей вкус, а вот Ляля – это уникум. Какая Ляля? Сейчас коротко расскажу. Когда окончилась война, Саша демобилизовался не сразу. Он еще какое-то время служил в Белоруссии. Там он повстречал белорусскую девушку Лену, на которой вскоре и женился. Вместе с ней и приехал затем в Мары. Ляля, как он ее называл, была в ту пору миниатюрной и даже хрупкой женщиной. Приехав же в Туркмению, она стала поправляться, как на дрожжах. Ее бурный аппетит относили на счет минувшей войны. Дескать, наголодалась в дни оккупации, а теперь приходит, бедняжка, в себя. Но спустя год или два не без удивления заметили, что Ляля не только «пришла в себя», но стала далеко выходить за собственные рамки и уж не приходила, а, напротив, «выходила из себя» самым катастрофическим образом. Через какое-то время Ляля превратилась в средней величины туго набитый шар. Впрочем, даже не так, вернее, это была небольшая слониха. Ноги у Ляли действительно как у хорошей слонихи, руки толстенные и колоссальной величины живот. Беда в том, что Ляля не знала сытости. Она не была прихотливой в еде и ела все под метелку в любом количестве. И ела до тех пор, пока еда была на столе. От мощных жировых отложений ей постоянно было жарко. Вечером она ходила купаться в Мургаб, но прохлады не ощущала.

– Вы знаете, – со смехом признавалась она, – я даже в реке сижу и потею. Мне все время жарко.

Собственная толщина не смущала ее ничуть.

– Зато я добродушная и веселая, – со смехом говорила она, уписывая седьмую котлету.

Однажды жена моя, Галя, угощала ее мороженым. Я предупредил ее, что Ляля в этом смысле человек серьезный. И Галя из перестраховки принесла и положила в холодильник шесть четырехсотграммовых пачек пломбира. И Ляля, весело болтая, сразу же после плотнейшего обеда, как говорится, «под разговор» незаметно все их и «убрала». И когда удивленная Галя, уже больше из любопытства, спросила:

– А не смогла бы ты съесть мороженого еще?

Ляля с неменьшим удивлением ответила:

– Еще? Ну конечно! А что, у тебя есть еще мороженое?

Впрочем, все это не столько весело, сколько грустно. Я не медик и точно все объяснить не берусь. Просто в ее организме не срабатывали какие-то рецепторы, пробуксовывали предназначенные для этого рефлекторные центры. Кстати, со временем всевозможные пробуксовки в психике становились у нее все заметнее и заметнее. То вдруг беспечная веселость начинала сменяться у нее глубокой ипохондрией, то она начинала быть невероятно подозрительной, следя повсюду за тем, не интересуется ли ее Саша какими-нибудь молодыми барышнями. На той почве она начинала заводить бесконечные скандалы, которые в конце концов завершились разводом. Но и живя уже одна, постепенно впала в такую мрачность, что стала подозревать всех соседей, всех жителей города и вообще всех людей в желании причинить ей какое-то черное зло. В конце концов кончилось все это нервной клиникой.

Что же касается Саши, то он после всех мытарств с этой необыкновенной Лялей встретил потом тихую Раю, которая была его истинным другом и любящей душой. Она была моложе Саши на 20 лет, и он все не решался зарегистрировать этот брак. Стеснялся. Что скажут люди? Но Раю искренне и сердечно любил до конца. Умер он от рака легких в 60 лет.

Ну, а теперь об Андрее и о той роковой драме, которую пережил мой дядя Левон. Мне очень трудно подходить к этому рассказу. Но и промолчать, по долгу совести, не имею права. Как я уже говорил, вернувшись в Ташкент, Андрей пришел к семейному пепелищу. У жены был другой муж, а у сына другой отец… Увидев своего абсолютно целехонького и красивого мужа, Зоя растерянно заметалась. Совала в руки какие-то похоронки, документы, справки, предлагала все переиграть назад. Но Андрей отрицательно покачал головой. Он поступил на работу и какое-то время с горя жил бездумной «холостяцкой» жизнью. Неизвестно, сколько бы времени продолжалась такая жизнь, если бы «занавес» вдруг неожиданно не опустился. Занавес плотный, тяжелый, ни просвета, ни щели… И написано на нем от края и до края: Рогнеда. Нет, я не случайно произношу это имя с некоторой зловещей торжественностью. Рогнеда – это ярко выраженный характер, образ, тип. В литературе у нее немало разномастных сестер: шекспировская леди Макбет, горьковская Васса Железнова, щедринская Анна Павловна Затрапезная…

И вот тут мне хотелось бы коснуться одного вопроса, который всю жизнь меня занимал и казался чудовищно непонятным. Мне не раз приходилось сталкиваться с такими парадоксами, когда муж, человек с завидной волей и мужеством, прошедший огни и воды, умевший без страха смотреть смерти в глаза, попадал под полное владычество какой-нибудь Мани из Казани, которая делала с ним все, что угодно. Мне рассказывали, например, что один из знаменитых дрессировщиков тигров, бесстрашно вкладывавший голову в пасть зверю и таскавший их за хвосты, как котят, при появлении своей жены, маленькой крикливой женщины, терялся, бледнел и вел себя, как школьник в присутствии строгой директрисы. Мне не раз приходилось наблюдать, как боевые офицеры, подымавшиеся в атаку под пулеметный огонь и ходившие в опасные разведки, беспрекословно слушались своих самых обыкновеннейших и порой банальнейших жен. Следует сказать, что подобный парадокс является в какой-то мере просто закономерностью.