Текст книги "История метафизики. Том первый. Часть вторая"

3. Теософическая натурфилософия

Агриппа фон Неттесгейм (1487—1535) был первым из новых неоплатоников, кто превратил натурфилософию в центр философии. Он отвергает аристотелевскую логику, поскольку все рассуждения идут по кругу. Он сам занимался астрологией, алхимией и магией, чтобы извлечь выгоду из власти богатых и могущественных людей, но прекрасно понимал, сколько в них обмана и мошенничества. Тем не менее он придерживается их фундаментальной основы, ценя мудрость и благочестие прежде всего как средство обретения власти над тайными силами природы. Он выделяет три вида магии, соответствующие трем мирам: элементарную, которая действует через элементы, небесную, которая действует через звезды, и божественную, которая действует через веру и религиозные обряды; его усилия направлены прежде всего на элементарную или природную магию, которую он пытается объяснить с помощью распространенной в его время концепции скрытых, тайных или специфических качеств или сил вещей (virtutes или qualitates occultae). Скрытыми они называются потому, что интеллект не может вывести их из субстанции, но опыт должен дать информацию о тех, что заложены в форме. То, что вещи действуют, что они, не удовлетворяясь своей собственной природой, выходят из себя и очаровывают других, кажется ему чудесным, даже невозможным в случае чистых тел, поскольку физическая субстанция неэффективна и неактивна. Поскольку опыт показывает эффективность, вещи не могут быть чистыми телами, но в них должны обитать духи, которые как скрытые силы вызывают движение и изменения. Ибо только душа может переходить от одной субстанции к другой и производить эффект. Источником этой общей одушевленности вещей является мировая душа, которая поддерживает общий порядок в мировой машине и тем самым представляет собой причину причинной связи вещей. Через всю природу проходит чувство природы, которое отражает естественную связь всех вещей, дает животным их прорицательский дух, а также учит нас способом, далеко превосходящим чувственное восприятие, распознавать скрытые знаки вещей и использовать их скрытые силы. Нам позволено использовать эти силы, потому что все происходит благодаря нам, и мы должны подниматься к высшему через высшее, пока не увидим все в Боге. Он ищет связь между телом и душой в пятой сущности, эфире или spiritus, как для отдельных вещей, так и для всего мира; такое использование языка, согласно которому «дух» это более тонкая субстанция, посредничающая между более грубой субстанцией и душой, стало доминирующим благодаря ему в течение долгого времени.

Ауреол Теофраст Парацельс фон Гогенгейм 1493—1541) также взял за отправную точку неоплатоническо-христианскую философию, не позволяя навязать себе конфессиональные догмы, и опирался на учение Агриппы. То, что он вносит в эту новую доктрину, сводится, по сути, к тому, что он подводит весь природный процесс под натурфилософскую категорию химизма, тем самым открывая для натурфилософии эпохи Реформации точку зрения, которая все еще была чужда древним и стала доступной только благодаря алхимии. Четыре элемента Аристотеля теперь окончательно ликвидированы как элементы и сведены к простым проявлениям материи, к агрегатным состояниям, как мы теперь говорим. Три мира физический, духовный (побочный или небесный) и божественный (сакраментальный) соответствуют трем материям или трем субстанциям, которые встречаются во всем, например, в духовной жизни человека в виде разума, мудрости и искусства. Поскольку он представляет все три субстанции как материальные, не стоит удивляться, что он также считает их едиными во всех химических соединениях, что он возводит их в ранг элементов макрокосмического и микрокосмического химического процесса природы и что он дает им концептуальные обозначения, заимствованные из раскольнического искусства своего времени. (Физическое) тело, (эфирный или сидерический) дух и (божественная) душа, по его словам, ведут себя как соль, ртуть и сера, так что эти химические вещества, которые он считает химическими элементами, также представляют собой элементы структуры мира. Тот факт, что впоследствии и другие вещества научились считать химическими элементами, не может умалить заслуг Парацельса, которые заключаются в том, что он попытался заменить физические агрегатные состояния химическими элементами. Он мог довольствоваться столь малым количеством, потому что под элементами соль, ртуть и сера он понимал не физические субстанции, а лежащие в их основе materiae primae, или spiritus, или особые скрытые силы.

Химизм Парацельса основан на предпосылке, что одно и то же познается и исцеляется одним и тем же, но что познание и самоутверждение возможны только через дифференциацию и отделение от противоположности. Все вещи наделены внутренним алхимиком, который чувствует и отделяет друга от врага, полезное от вредного; у животных этот дар проявляется как инстинкт, который на низших уровнях химизма теперь называется избирательным сродством. Отсюда видно, что Парацельс определяет понятие химии шире, чем современное естествознание; он видит центр химических превращений не только в брожении и гниении, не только в жизненном процессе пищеварения и усвоения органики как химическом процессе, но и в деторождении. Тогда, конечно, не только растворение в смерти, но и рождение и рост предстают как моменты химического процесса природы, который ни в коем случае не мыслится как чисто аналитический, но в то же время как синтетический; он призван не разлагать вещи на их мертвые составляющие, но очищать их от недобросовестных примесей, очищать от яда, прилипшего к ним от огня, позволять им достичь полного развития virtutes occultae их зародышевых центров, короче говоря, приводить их к их истинной жизни. Последний суд также является химическим процессом, поскольку в этом окончательном разделении зло и добро разделяются, то есть элементарные вещи возвращаются к вечным мучениям в первой материи, в то время как таинственные вещи преображаются в Боге и становятся причастниками вечной радости. Таким образом, даже этические категории восходят к химическим, и остается непонятным, как сотворенное добро и лишь относительно (т.е. вредное для чего-то другого или) зло может быть отвергнуто как зло само по себе и осуждено на вечные муки.

Учение Агриппы о том, что spiritus или дух это эфирное или побочное тело, соединяющее физическое тело с душой, более подробно объяснено Парацельсом и связано с пневматическим телом талмудическо-павлинской доктрины воскресения. Однако этот дух не прост, а состоит из многих духов, которые взаимодействуют друг с другом и с физическим телом и его частями; В частности, согласно Агриппе, различают низший дух (archaeus, spiritus vitae или жизненная сила, также mumia) и высший (астральное, сидерическое тело, evestrum). Даже душа проходит различные стадии, хотя как божественная искра она представляет собой единство, пронизывающее и освещающее весь микрокосм (как ангел или совесть). Как эксперимент без науки обманчив, так и умозрение без опыта порождает пустые фантазии; только сочетание эксперимента и умозрения дает истинный опыт (experientia, т. е. индуктивное знание). Свет природы и внутренний свет должны дополнять друг друга, и не следует забывать о Боге, стоящем над природой, от которого исходят все силы и который держит их все в своей руке.

Иероним Кардан (1501—1576) исходил из иной предпосылки, чем Парацельс, рассматривая тепло, которое он приравнивал к свету, как проявление мировой души, одушевляющей Вселенную. Материя и тепло-свет два его природных принципа, которые ведут себя как пассивное и активное, вещество и форма. Основной характеристикой материи является влага, которая делится на землю, воду и воздух. Поскольку оба принципа взаимодействуют во всем, нет ничего неодушевленного, даже в царстве минералов. Тело, состоящее из материи и анимы, затем соединяется посредством духа (spiritus) с духом (mens), который происходит от Бога и функцией которого является знание, особенно рациональное, математическое знание.

В отличие от Кардана, Бернардус Телезиус (1508—1588) считал материю по сути лишенной свойств и поэтому поместил холод в качестве третьего принципа наряду с теплом и материей. Так же как тепло принцип движения, холод принцип застывания и неподвижности; первый расширяет материю, второй сжимает ее. Холод находится в центре земли, тепло на небе и в солнце. Материя, тепло и холод созданы Богом таким образом, что они сохраняются в одном и том же объеме и постоянно действуют, так что не требуют никакого вмешательства со стороны Бога. Сжатие и расширение, холод и тепло это силы материи, которая сама по себе бессильна. Физика должна иметь дело только с природой; она должна стать совершенно независимой от теологии и метафизики, от религии и морали, чего, по общему признанию, Телезиусу пока не удается сделать. Она должна ставить вопрос только о природе, заниматься только чувственным опытом; однако различие между сверхчувственным и разумным разумом не вполне вписывается в этот чувственный подход. Поскольку материя и силы остаются в одной и той же массе и могут происходить только механические превращения, нет никакого развития, из которого возникло бы что-то новое. Все возникает и исчезает в смешении сил, и каждая возникшая вещь стремится к самосохранению, в том числе и душа, которая находит в нем меру своих прав и обязанностей. Позднейшие сенсуализм, материализм и эвдемонизм с полным основанием могут ссылаться на Телезия как на своего предтечу, который представляет собой слияние восстановленной эпикурейской физики с открытым теперь законом расширения тел за счет тепла.

Как и Телезий, новоплатоник Франц Патриций (1529—1597) исходит из понятия тепла, так же как и из понятия света. Не чистые духи могут двигать небесные сферы, потому что бесплотное и телесное не могут соприкасаться друг с другом, а движение передается только через прикосновение. Посредником, устанавливающим связь, является мировая душа, частью которой являются все души; она должна быть наполовину духовной, наполовину чувственной, наполовину бесплотной и наполовину телесной, короче говоря, посредником между субстанцией и формой, или forma substantialis. Патриций находит эту середину в свете солнца и звезд, в то время как первый свет, исходящий от Божества, Единого и Единственного (unomnia), считается чисто духовным и бесплотным (т. е. невоспринимаемым грубым чувством). О небесном свете говорят, что он духовен как деятельность, а физический потому что чувственно воспринимается телесными глазами. Свет это осуществление пространства и материя всех вещей, это всепроникающая, все наполняющая бесконечная деятельность Бога и в то же время носитель семян жизни, которые распространяются по всей природе. Вне Бога нет ничего простого, тем более в физическом мире, из которого все состоит; с этой точки зрения Патриций отрицает аристотелевские элементы. Истинные элементы это пространство, которое не существует как пустое место, свет, который течет через него, и два спутника света: поток (фтор), который производит все изменяющиеся тела, и тепло, которое формирует и оживляет их. Земля это только дрожжи или отбросы (faex) потока, сгущенная жидкость, которая только внешне не является жидкостью, как показывает ее разжижение огнем. По-видимому, нет разницы, приравнивать ли тепло к Патрицию как сопутствующему свету, или свет к Телезию как следствию тепла, или свет и тепло к Кардану. Но важно, что Телезиус отделяет холод от влажной материи Кардана как динамический фактор сжатия и затвердевания, а Патриций растворяет всю материю без остатка в продукте динамического потока, который он определяет как свет

Аристотелисты XVI века, которые по сути были аверроистами, также были привлечены к натурфилософии тягой времени и эклектично использовали неоплатонические элементы мысли. Андреас Цезальпинус (1519—1603) подчеркивал общую одушевленность природы и выражал это таким образом, что не существует других субстанций, кроме живых существ и их частей. Не каждая вещь одушевлена сама по себе, но как член одушевленного целого природы, от которого она может быть отделена только насильственной и неправдивой абстракцией. Произведения искусства не следует называть субстанциями в большей степени, чем материей или образцовыми идеями. Первая материя, как предмет изменения, реальна и постоянна; но в своем отношении к принимаемым формам она лишь возможна и постоянно изменяется. Он разделяет движущую и конечную причину между двумя различными субъектами, небом и Богом; Бог это только цель стремления всех вещей, но сам он чистый интеллект, или просто умозрительный, а не активный интеллект, в то время как окончательно задуманное небо движет всем посредством исходящего от него тепла. Бог это субстанция, которая создается путем абстрагирования от материи и которая может быть только Единой; все остальные субстанции должны быть созданы путем добавления формы к материи. Если вечно завершенная и потому самодостаточная познавательная деятельность Бога соответствует форме, то его бытие соответствует материи; материя должна проистекать из бытия Бога, поскольку она не может проистекать из его познания. Он строго проводит аверроистское единство интеллекта и утверждает, что части интеллекта познают себя только непосредственно, тогда как другие части познают себя только опосредованно, из противопоставления себе. Это признание относительной непознаваемости отдельных частей абсолютного интеллекта друг для друга; Цезальпин, конечно, отверг бы абсолютную непознаваемость абсолютного интеллекта. Он отличает оживляющую мир душу от витализирующей теплоты или духа жизни и рассматривает первую как нематериальную, а вторую как более тонкое тело. Он также не предполагает полного отделения души от материи для состояния совершенства, но вместе с Цезальпином считает, что только в этом состоянии мы можем испытать экстатическое видение Бога.

Якоб Забарелла (1532—1589) внес значительный вклад в раскрытие всей пропасти между аристотелевской доктриной и церковным учением. Он объявил логику простым инструментом философии, который не принадлежит философии и не содержит ничего, что стоило бы знать.

Цезарь Кремоний (1550—1631) предтеча Декарта, полностью предвосхитивший его дуализм, хотя и в связи с аристотелевско-неоплатоническим взглядом на мир, от которого Декарту нужно было только отделиться. Бог лишь цель, а не движущая причина мира. Мир делится на интеллигенцию, к которой относится мышление, и на телесные вещи, для которых расширение в пространстве является неотъемлемым свойством. Сущность материи состоит в расширении, поскольку каждое материальное изменение распространяется от одной пространственной границы к другой. Движущей силой мира является небо, которое должно быть одушевлено, чтобы пробудить в себе стремление к Богу; душой неба является природа, которая, хотя и более абстрактна, чем все другие формы, тем не менее материальна. Она является посредником между духовным и телесным, склоняясь к первому через познание и ко второму через движение. Однако он еще слишком далек от тела, чтобы оказывать на него прямое воздействие, и поэтому нуждается во врожденном тепле как во втором посреднике. В человеке также способность познания имеет духовную природу, а способность движения физическую; таким образом, практическая деятельность человека связана с материей, а тело является ее необходимой принадлежностью. Движение в мире нетленно, потому что оно стремится к нетленной цели; хотя оно производит движение через себя (в той мере, в какой небеса являются его частью), оно зависит от высшей цели. —

Филотео (греч. «любящий Бога») Джордано Бруно (1548—1600) подвел итог натурфилософским изысканиям своего времени на основе философии Кузана. Вместе с Патрицием он называет свет первой субстанцией, проявлением бытия, образом вечной жизни и воспевает его в гимнах. Вместе с Телезием он называет контраст теплого и холодного, огненного и влажного первым в космосе, позволяет жизни возникнуть из их взаимопроникновения и находит в них контраст солнца и земли, неподвижных звезд и планет, которые дополняют друг друга, согревая и охлаждая, оживляя и освежая. Вместе с Копемиком он признает в земле планету солнца, но при этом считает солнце движущейся звездой, а неподвижные звезды солнцами. Вместе с Парацельсом он рассматривает природный процесс как постоянное чередование сочетания и разделения элементов, в котором каждый может стать каждым без изменения основных субстанций. Он превозносит Аверроэса за его учение о том, что материя порождает все формы из самой себя, и Давида Динантского за его обожествление материальной субстанции, но не отказывается от формы, поскольку объединяет и приравнивает всеобщую материю и всеобщую форму во Всеедином с Николаем Кузанусом. Вместе с Агриппой он признает причинность, порядок целого и гармонию частей в деятельности мировой души; подобно Агриппе и Парацельсу, он верит в мантику и магию посредством стягивания человеческой души в ее центр и концентрации воображения, которые становятся действенными благодаря симпатии всех вещей и их центральной связи в мировой душе. Природа его отправная точка и центр его интересов; даже Бог становится для него природой, создающей природу, или природой природы. Его цель монистическая философия природы, которая, однако, оставляет место для теологии как внутри, так и вне себя.

По образному величию и смелости замысла ему нет равных, а его оригинальность не поколеблена, а подтверждена его синтетической мощью, ведь в его работах заложены семена будущего, а именно единое предвосхищение систем Спинозы и Лейбница. С другой стороны, ему не хватает интеллектуальной остроты, трезвости и строгой последовательности мысли, прозрачной системы построения и развития. Поэтому его влияние было скорее косвенным, чем прямым, хотя Спиноза знал его непосредственно.

В сомнении как исходном пункте, в учении о ступенях познания и в цели совпадения противоположностей в бесконечном и едином он присоединяется к Кузану, но не останавливается на сомнении надолго и надеется победить docta ignorantia умозрительной силой своего синтетического воображения, созерцание которого подражает божественному разуму. От него же он получил идею универсального организма, в котором все члены по-своему микрокосмически представляют целое, и каждый обозначается в каждом, а все во всех, а также принцип, согласно которому нетождественное должно быть тождественным, то есть не два, а одно, а также понятие развертывания и соответствующее ему понятие развертывания. Но его интерес к религии ослабевает в той же мере, в какой усиливается интерес к природе; он яростно выступает против институтов церкви и некоторых ее основных доктрин и тем самым вступает в трагический конфликт с церковью. Он принимает доктрину о мировой душе, которую отверг Николай, идет на компромисс с пантеистическим натурализмом аверроистов и стоиков и даже с материализмом Телезия, который Николай отверг бы с порога. Он борется против Аристотеля так же яростно, как и его современники, но отчасти по противоположным причинам; он критикует его, например, за то, что он предполагает пространственно конечный мир, а они за то, что он предполагает временно-бесконечный мировой процесс». Бруно развивает учение о микрокосмической природе индивидов, связывая с ним идею о том, что индивидом может быть только истинное и сущностное единство, монада, что вся природа одушевлена и что действенность субстанциального основана на его динамической природе или природе силы. Согласно этому, вся природа должна состоять из одушевленных единиц силы или индивидуальных монад, каждая из которых может стать всем.

Бруно признает важность понятия минимума и применяет его трояким образом (отсюда название работы: de triplici minimo). В математической области минимум это то, что позже было названо дифференциалом, составляющий фактор конечной математической величины, но как таковой его следует отличать от понятия предела, лишенного какой-либо генетической силы. В физической сфере минимум объясняет контакт, увеличение и уменьшение тел и факт неравенства всего. В метафизической области минимумы это сверхчувственные, мельчайшие силы, которые относятся к физическим минимумам, как идея относится к внешнему виду, и поэтому представляют собой действительные составные элементы материи в метафизическом смысле. 22
  Однако Бруно не понимает, что физическое и математическое имеют совершенно разные значения: первое как дискретный составной элемент реальности, второе как ментальная фиксация закона изменения из постоянного потока изменений. Он ошибочно переносит конституцию реального тела из дискретных атомов в математическое тело как простое пространственное образование. Эта ошибка была легко устранена при дальнейшем развитии его концепции математического минимума.


[Закрыть]Как сверхчувственные нетленные монады силы, они по существу неделимы, т. е. атомы; если Бруно иногда называет их первыми неделимыми телами, то это неправильное приспособление к использованию языка. Они становятся телами, только расширяясь в соответствии с числом (измерений) и таким образом (динамически) заполняя пространство.

Поскольку они имеют изначальное отношение к пространству, их также называют точками, и эти точки, по которым определяется их местоположение в пространстве, являются в то же время центрами их динамического расширения (force centra). Расширение из центральной точки, или разворачивание, есть в то же время вступление в жизнь или рождение; сжатие в центральную точку, или сворачивание, есть выход из жизни или смерть. Монады неизменны в своем бытии; все изменения в них стремятся не к иному бытию, а к иному способу бытия.

Как ничто не возникает и не исчезает в соответствии с субстанцией, так и ничто новое не возникает под солнцем; то, что возникает, уже было, ибо все возникающее есть лишь иное проявление субстанциального бытия монады. Каждая монада может притягивать к себе другие монады, собирать их вокруг себя, упорядочивать, обрабатывать, господствовать, организовывать, а также снова разделять их; такая монада, властвующая над другими, называется душой; она образует свое тело, притягивая и группируя другие атомы, и управляет им. Мировые тела и мировые системы также являются единицами или монадами в том же смысле; всеобъемлющее Единое (называется ли оно мировой душой или Богом) это монада монад. Монады находятся друг с другом в реальном influxus physicus, который возможен благодаря общей для всех них силовой природе и опосредован мировой душой, населяющей их всех. Все монады лишь относительные единицы, индивидуальности, субстанции; только монада монад есть единство par excellence, высшая индивидуальность в безусловном смысле, а значит, и абсолютная субстанция, чьи проявления или способы существования все относительные субстанции. Таким образом, плюрализм монадологии является у Бруно приостановленным моментом монизма единой субстанции, и эта приостановка не является, как у Лейбница, простой велеречивостью, но реально реализуется, даже если способ синтеза скорее обозначен в образах и подобиях, чем концептуально развит из общей динамической природы единой и многих монад. Неисчислимое множество монад находится не в Едином, как в контейнере или пространстве, а подобно сокам и крови в жизни тела, как дерево в семени, конечности в зародыше. Все разнообразие родов, видов и индивидуумов это меняющееся проявление Единого, первоисточника всех форм и материи всего сущего; ибо нет ничего внешнего по отношению к Единому, а то, что было бы внешним по отношению к нему, было бы иллюзорным, тщетным и пустым. Поэтому, когда мы смотрим на отдельное человеческое существо, мы воспринимаем не конкретную субстанцию, а саму субстанцию. Разум признает отдельные существа, которые восприятие воспринимает как субстанции, проявлениями или состояниями (circonstanzie) или случайностями единой истинной субстанции.

Единое это сущее во всем бытии, всеобщая субстанция, благодаря которой все есть, сущность, которая является источником всех существ, та, которая содержит и постигает все в себе; оно во всем и все в нем, то есть содержится и постигается в нем. Акт божественного познания есть субстанция вещей. Все, что в природе последовательно и сопоставимо, находится в Едином; ибо Единое есть бесконечность в себе, а бесконечность есть развитое Единое. Множество не есть число без единства, бесконечное множество не есть бесконечное число без единства; единство есть субстанция бесконечного числа. В бесконечности центр находится везде и нигде, а периферия везде и нигде, поэтому центр и периферия едины. Тот, кто постигает Единое, постигает все, тот, кто не постигает Единое, не постигает ничего. Цель науки свести все мысли к Единому, в котором противоположности объединяются без противоречий; эта высшая мысль может быть только мыслью о бесконечном Едином или едином бесконечном.

Внутренне бесконечное Единое, разворачивающееся во внешнюю бесконечность, и внешнее бесконечное Единое, объединенное только составляющим его Единым, следует теперь различать как субстанциальный мир-душу и мир видимостей: в обоих совпадают, но в разных смыслах, окружность и центр, движение и покой. Мир это бесконечное тело или тотальный организм, Единое бесплотная душа, образующая его и господствующая над ним. В мире только целое бесконечно и находится в покое, части же конечны и находятся в движении; в мировой душе части так же бесконечны и находятся в покое, как и целое. Мир состоит из бесчисленного множества миров (мировых систем и мировых тел), каждый из которых конечен и находится в движении; Единое же бесконечно в каждом из своих атрибутов, и поскольку все атрибуты в нем едины, ни один из них не ограничивает другие. Мир не бесконечен сам по себе, поскольку он завершен только в целом, а не в частях; Единое же бесконечно само по себе, поскольку оно завершено как в целом мире, так и в каждой из его частей бесконечным и полным образом (что следует из неделимости и динамической вездесущности единой субстанции). Но мир должен быть бесконечным в целом, то есть как целое, потому что бесконечная причина может иметь только бесконечное следствие, потому что простота Бога была бы аннулирована, если бы бесконечной была только его деятельность, остающаяся в нем, а не также его деятельность, выходящая из него, и потому что было бы кощунством думать, что воля Творца может производить только конечные вещи. Бесконечность мира следует понимать как бесконечность в пространстве, во времени и в числе. Единое как мир-душа это цель и предел натурфилософии, потому что она включает в себя распад всех противоположностей в единство; созерцание еще более высокого, сверхъестественного единства остается за теологией, поскольку у философии нет мотива выходить за пределы Единого как мира-души. Мы имеем дело только с внутримирским Богом, с природой природы или с мировой душой, чье воздействие передается природе; Бог, лежащий за пределами этого, не имеет к нам никакого отношения. Поэтому там, где Бруно в своих философских изложениях употребляет слово «Бог», мы всегда должны предполагать, что он имеет в виду Бога, действующего в мире и касающегося только нас, то есть мир-душу, но не Бога, стоящего над миром-душой и позади нее. Только в тех местах, где о Боге говорится как об отличном от мир-души и противостоящем ей, можно приписать этому слову значение, отличное от мир-души. Можно было бы склониться к мысли, что Бруно не верил в Бога, стоящего над и за мир-душой, и оставил его нетронутым только по внешним причинам; однако этому противоречит тот факт, что он присваивает неоплатоническое различие между Богом, Нусом и мир-душой и приравнивает его к христианской Троице. Ему кажется недостойным Бога разделять и рассеивать свою бесконечную силу среди сосуществующих конечных членов мира и быть втянутым в до и после изменения. Поэтому, как бы часто он ни чередовал слова «Бог» и «мир-душа», он все же настаивает на том, что не Бог, а мир-душа является (непосредственным) движителем мира; если мир-душа это единая субстанция или натурализующая природа, то Бог это душа мира-души, или сверхсущественная субстанция, или сверхъестественный принцип. Легко заметить, что единственным философским мотивом превосходства Бога над мир-душой является ложная концепция бесконечности Бруно; из нее вытекает, с одной стороны, полная бесконечность мира, а с другой невозможность как-то непосредственно соотнести истинно бесконечное с конечным. Но так же легко заметить, что уклонение не удается, отчасти потому, что истинная бесконечность уже была приписана миру-душе в противовес миру, а отчасти потому, что никакое посредничество не может наполовину уменьшить или преодолеть оппозицию истинно бесконечного и конечного. Если истинная бесконечность состоит в исключении конечного из себя, а не в его включении в себя, то конечность содержания мира остается необъяснимой из бесконечного принципа; как только противоречие завершенной бесконечности в абсолюте установлено как реализованное, другие противоречия в нем, конечно, уже не могут иметь значения. Но если Единое только потенциально бесконечно, то ни его соответствующая волевая деятельность, ни соответствующий мир в целом не обязательно должны быть бесконечными; тогда и Абсолюту уже не подобает иметь дело непосредственно с конечными членами мира, тогда отпадает всякий мотив для различения между миром-душой и Богом.

Там, где Бруно устанавливает двуединую оппозицию Бога и мир-души, Бог означает все моменты Божества, которые выше мир-души, то есть единство Единого с вечным Нусом, или Логосом, или Софией, или единство Отца и Сына, или единство самого Бога и его ума; две высшие ипостаси обобщаются как вневременные и бесконечно активные и противопоставляются третьей как временно-активной и расщепляющей свою активность на конечности. Из этого обобщения Бога с его разумом (Nus) вытекает триединство Бога, мировой души и мира (т. е. Отца и Сына, т. е. духа и третьего мира). В других местах единство Бога с его разумом обозначается не как Бог, а как божественный разум; тогда троица выглядит так: божественный разум, разум мировой души (или сокращенно мировой разум) и разум отдельных существ. Разум божественен в той мере, в какой он есть все; он есть мировой разум в той мере, в какой он производит все, и он есть разум индивидов в той мере, в какой все производится в нем. Божественный разум, таким образом, отождествляется с абсолютной субстанцией (т. е. со множественным Единым или Богом-Отцом), разум мировой души с Принципом и Причиной, разум отдельных существ с рациональными эффектами, установленными Причиной в проявлениях субстанции. Соответственно, божественный ум (Nus) несет идеи в себе, мир-душа представляет собой лишь следы или отпечатки идей, а ум отдельных существ улавливает лишь их тени. Бруно отличает божественный разум от самого Бога или Единого только тогда, когда чувствует необходимость философски объяснить христианскую Троицу; тогда он распределяет силу, организующую мудрость и любовь, которые создают симметрию и гармонию между самим Богом (или Единым), разумом Бога (Нус) и мировой душой. Однако это, очевидно, философски бессмысленное и непоследовательное приспособление к церковной традиции, поскольку лишает мировую душу ее самых существенных атрибутов силы и мудрости.