Текст книги "Четвертый эшелон"

– Вы куда, товарищ старший лейтенант милицейской службы?

Так к нему еще никто и никогда не обращался.

– Подышу немного.

– Это вы правильно придумали. Воздух здесь лучше любого лекарства на ноги ставит. Целебный. Расея, одним словом.

Сергей спрыгнул с площадки. В морозном воздухе плыл запах дыма и хвои. Он вдохнул его полной грудью, и вдруг ему мучительно захотелось жить в этом домике, гулять в этом лесу и забыть обо всем – о войне и службе.

– Товарищ старший лейтенант! – окликнул его звонкий девичий голос.

На площадке стояла темноволосая девушка, затянутая в белый халат.

– Вы меня? – весело спросил Сергей.

– Именно вас. Немедленно возвращайтесь в вагон. Вам нельзя.

– Почему? – удивился Белов.

– Мне доктор, Татьяна Всеволодовна, сказала, что у вас слабые легкие. Поэтому немедленно в вагон!

– Есть! – Сергей шутливо приложил руку к голове.

Он легко, подтянувшись за поручни, прыгнул на площадку. Словно ожидая этого, поезд сразу тронулся.

– Вам нужно выпить горячего чая, – строго сказала девушка, – причем немедленно. Пойдемте со мной.

Она повела Белова в соседний вагон.

– Сюда. – Девушка открыла дверь. – У нас есть термос, в нем всегда горячий чай.

Она сняла белый халат. И только сейчас Сергей рассмотрел ее как следует. Спроси его, какая она, он бы не ответил. Просто красивая, и все. Во всяком случае, он лучше ее никого в жизни не встречал.

– Как вас зовут?

– Марина.

– А меня Сергей.

– Я знаю.

– Откуда? – удивился он.

– Вам же наша начальница объяснила, что этот поезд – женский монастырь на колесах. Мы, как всякие женщины, любопытны. Поэтому атаковали замполита и все у него узнали. Вот так.

– Вы врач? – Сергей покосился на ее погоны с одной звездочкой.

– Нет, я военфельдшер.

– Вы москвичка?

– Почему вы так решили?

– Понимаете, за последнее время мне приходилось сталкиваться с самыми разными людьми. Мой начальник, когда я пришел работать в розыск, прочитал мне целую лекцию о специфических особенностях, говоре и акцентах самых разных людей.

– И вы можете отличить по выговору любого человека? – с недоверием спросила Марина.

– Конечно, нет. Но вот ленинградцев и москвичей…

– Ну, на этот раз вы не угадали, я ленинградка. Что же вы чай не пьете?..

Сергей взял стакан, отхлебнул, искоса глядя на Марину. Чуть вздернутый нос, большие светлые глаза, вот какие только, он так и не разобрал, коротко стриженные каштановые волосы. Гимнастерка плотно облегала ее высокую грудь. Военная форма не портила, а, наоборот, подчеркивала стройность ее фигуры.

– Как чай?

– Прекрасный.

Он говорил это вполне искренне. Никогда в жизни он не пил такого вкусного чая. Никогда еще ему не было так хорошо, как сейчас. Только вот начать разговор он никак не мог. Хотел, а не мог.

– Я слышала, вы до войны учились в университете? – Марина взяла стакан с чаем, села напротив.

Сергей поднял глаза и вдруг увидел, что она пристально рассматривает его. От смущения он сделал слишком большой глоток и закашлялся, обжигаясь.

– На юрфаке, – сказал он каким-то хриплым, чужим голосом.

– Я тоже училась.

– В медицинском?

– Нет, в Ленинградском университете, на филологическом.

– Правда? – Сергей поставил стакан с чаем, он почему-то очень обрадовался тому, что Марина студентка-филолог. Она как-то сразу стала для него понятнее. Точно такой же, как девочки с его курса и других факультетов МГУ.

– Это же очень здорово.

Марина засмеялась и опять внимательно поглядела на Белова.

– Я хотела изучать русскую литературу двадцатого века, даже автореферат писала о «Хождении по мукам» Алексея Толстого. В Ленинграде жили почти все писатели, именами которых мы гордимся. Моя мама работала в литературном архиве, а папа на радио…

– Они живы?

– Нет. Отец погиб в сорок первом под Лугой. Мама умерла за три дня до прорыва блокады. У нее было много друзей… Почти все ленинградские писатели. Они очень любили маму. Она дружила с Анной Андреевной Ахматовой. Вы любите ее стихи?

 
Сергей задумался на минуту.
Годовщину последнюю празднуй,
Ты пойми, что сегодня точь-в-точь
Нашей первой зимы той алмазной
Повторяется снежная ночь.
Пар валит из-под царских конюшен,
Погружается Мойка во тьму.
Свет луны, как нарочно, притушен.
И куда мы идем – не пойму…
 

Он читал стихи вполголоса. И вдруг сам увидел заснеженный Ленинград, и Мойку, и конюшни эти царские…

– Как здорово, Сережа! Вы любите поэзию?

– Очень.

– Странно. Война, санитарный поезд, старший лейтенант милиции и стихи Анны Андреевны… Странно… Сон какой-то. Помните, у Алексея Толстого? Москва. Осень. Желтые листья. Катя и Даша сидят на бульваре…

– Идет Бессонов, – перебил ее Сережа, – он в форме санитара, и Даша вспоминает его стихи:

 
О моя любовь незавершенная,
В сердце холодеющая нежность…
 

Эти?

– Да, вы и их знаете?

– Я вообще люблю Ахматову.

– Вот и ошиблись. Это не Ахматова, – печально улыбнулась Марина. – Давным-давно, еще в той жизни, я писала свой реферат и об этих стихах сказала, что поэт неизвестен. У нас спецкурс по Пушкину читал профессор Шамбинаго. Он-то и принес мне это стихотворение полностью. Его написала Наталья Васильевна Крандиевская-Толстая, жена Алексея Николаевича. Она вообще все стихи писала для его вещей. Помните, в «Декабристах» цыганка Стеша поет «Дороги все разъезжены, все выпито вино…» или «Когда поток с вершины гор, шумя, свергается в долины…»?

– Это все она? – удивился Сергей.

– Да, все она. Наталья Васильевна очень ранимый, талантливый человек, всю свою жизнь посвятившая мужу. О своем же творчестве она забыла. А жаль. Вот послушайте:

 
Сыплет звезды август холодеющий,
Небеса студены, ночи сини,
Лунный пламень тлеющий, негреющий
Проплывает облаком в пустыне.
О моя любовь незавершенная,
В сердце холодеющая нежность!
Для кого душа моя зажженная
Падает звездою в безнадежность?
 

Марина читала стихи, а он сидел, весь во власти сказочной силы поэзии. И ему было грустно, и грусть эта с каждой строфой становилась все острее и нестерпимее. Она поднималась в нем горячей волной, и Сергею казалось, что Марина не читает стихи, а поет их.

– Вот такие стихи. – Марина замолчала.

Они долго сидели молча, глядя в окно, за которым темнота постепенно стирала со снега дневной свет. Поезд мчался сквозь нее, и мимо окна пролетали, как звезды, алые искры.

– Нагнала я на вас тоску… – Марина попробовала улыбнуться, но улыбка, так и не родившись, пропала. – Я свет зажгу.

Они опять пили чай. Опять читали стихи. Рассказывали друг другу о себе. Теперь Сергей видел другой Ленинград: промерзшие дома, улицы, засыпанные снегом, ломтики хлеба пополам с отрубями. И большую квартиру на Невском он увидел, и человека со странной фамилией Егулин, выменивающего ценности на продукты. Что он мог рассказать? Почти ничего. Потому что о том, чем занимался Сергей, могут знать только люди, посвященные в их дела. Хвастаться той единственной в жизни неделей войны, за которую получил медаль «За отвагу», глупо. Марина человек военный, сама видит. Но ему очень хотелось, чтобы она узнала обо всем этом сама. Узнала и увидела его совсем другими глазами.

Марина посмотрела на часы.

– Мне пора на дежурство, Сережа.

– Уже? – В голосе его послышалось столько сожаления, что она, улыбнувшись, предложила:

– Вы можете мне помочь. Я вас использую как грубую мужскую силу.

Сергей вскочил, он был готов идти куда угодно и делать что угодно, лишь бы побыть с ней хотя бы еще час.

Они миновали вагон-аптеку, перевязочную.

– Пришли. – Марина вынула из шкафа халат. – Накиньте его, Сережа, он, конечно, маловат вам, но это временно. Я принесу минут через десять другой. Пойдемте. – Она открыла дверь, и Белов сразу же почувствовал острый запах лекарств, к которому примешивались еще какие-то неприятные, резкие запахи.

По обеим сторонам вагона тянулись в два ряда койки, на них лежали раненые.

– Здравствуйте, мальчики, – сказала Марина.

– Здравствуй, дочка.

– Мариночка…

– Привет.

– Здравия желаем, товарищ младший лейтенант.

– Ах, Марина, ах, Марина, ах, Марина, – пропел чей-то веселый голос.

Они медленно шли вдоль ряда коек, и Марина успевала поправить подушку, вынуть градусник, пожать чью-то руку, кому-то улыбнуться, ответить на шутку.

– Мариночка, товарищ младший лейтенант медицинской службы, – раздался вдруг протяжный, интонационно знакомый Сергею голос, – кого ты к нам привела?

С верхней полки свешивалась рука, вся синяя от татуировок. Чего только не было на ней! Якоря, кресты, могилы. Но Сергею сразу бросилась в глаза знакомая сентенция: «Кто не был – побудет, кто был – не забудет». Он поднял голову и увидел челку, косо лежащую над нагловатыми глазами, ухмылочку и блеск стальных фикс.

– Так кто же будет этот клиент? Новый медбрат?

– Лежите тихо, Свиридов, вы слишком любопытны.

– Студент, – раздался вдруг взволнованный голос, – студент… Сережа…

Белов повернулся к соседней койке – на него глядело удивительно знакомое лицо.

– Не узнаешь? Эх… студент…

Так это же Гончак! Старшина Гончак, с которым они вместе держали оборону под Москвой.

– Гончак! – крикнул Сергей. – Вася…

Он рванулся к койке и крепко прижался лицом к колючей щетине старшины. Халат упал с плеч.

– Во! – Вагон оживился. – Кореша встретил, Гончак?

– Земляка!

– Однокашника.

– А я и не знал, – насмешливо проговорил Свиридов за спиной Сергея, – что у тебя, Гончак, среди мусоров дружки водятся. Или он тебя до войны крестил? На пятерку или восьмеричок…

– Молчи ты, пехота морская, – зло ответил старшина, – нас с Сережкой под Москвой немец огнем крестил. Понял?..

– Как же ты, Гончак, а, – голос Белова сорвался, – куда тебя?

Он только теперь различил пергаментно-желтое лицо старшины, увидел, что Гончак, как в кокон, запеленут бинтами.

– Не повезло мне, Сережа, вторую войну без царапины, а тут в Румынии разыскал меня осколок. Разворотило кишки. Не знал уж, буду жить или нет. Да вот видишь, оклемался. Теперь везут меня в солнечный Баку на окончательную поправку.

– Это ничего… Это хорошо, Вася… Главное – жив.

– Точно, Сережа, – волнуясь, ответил старшина, – жив. А не думал ведь. Совсем рядом со мной она стояла, точила косу.

– Кто? – не понял Белов.

– Смерть моя, друг ты мой. Видел ее, безносую, как тебя. Ты о себе расскажи…

– Погоди, Гончак, а где капитан наш?

– Лукин? Светлая голова. Погиб геройски под городом Белгородом.

– Жаль…

– Да, геройский командир был. Ты помнишь, Серега, как мы немца держали? – голос старшины стал звучным.

Да разве Белов мог забыть это? Танки, лезущие на окопы, бронетранспортеры, серые фигурки в прицеле пулемета. Такое не забудешь.

– Помню, Вася…

– Дали мы им тогда. Помнишь, как горел ты весь, пока я тебя в госпиталь вез. Лукин тогда сказал: «Как хочешь, а до Москвы довези, хоть на себе». Я потом вспоминал тебя. Часто вспоминал. Жалел, что адреса не взял. Все думал, увижу ли студента…

– Вот и встретились мы, Вася…

– Марина, – заглянула в дверь палаты сестра, – начальница идет.

– Вам надо уходить, Сережа, – Марина взяла его за рукав.

– Как же так, Марина? – Белов вопросительно поглядел на нее. – Ведь это Гончак…

– Ты придешь завтра, – от волнения Сергей и не заметил, что она назвала его на «ты», – после завтрака сразу приходи.

Сергей сжал руку Гончака.

– Я приду, Вася, завтра…

– Буду ждать… Очень тебя ждать буду.

Когда Сергей вышел, Свиридов повернулся на бок и посмотрел на Марину:

– Что ж это вам, Мариночка, кавалеров не хватает? Фронтовиков мало? Ну зачем вам этот мент? Мы, бывало, таких у нас в Николаеве…

– Замолчи, – жестко сказал Гончак, – замолчи, приблатненный. Как ты воевал, я не знаю. А вот как он – своими глазами видел. Этот пацан всю нашу роту спас. Немцы во фланг зашли, а он один, с пулеметом… Потом мы мост держали. Всех побило, всех десятерых. А мы вдвоем. Понял ты? И сдержали гадов. Он с фронта не бежал. Его больного отправили. А что он в милицию пошел, значит, так и надо.

Марина, прижавшись к стене, молча слушала их, и ей почему-то были очень приятны слова Гончака.

Сергей, придя в свой вагон, погасил свет и открыл маскировочную штору. Он глядел в темное окно, и в нем, словно на экране, память прокручивала ленту сорок первого…

…Перед окопом горела земля. Он был неудобный, этот окоп, отрытый наскоро и неумело.

– Студент, – хрипло сказал капитан Лукин, – твоя задача простая: отсекай пехоту от танков.

Еще с утра этого дня он, словно геометрическую формулу, накрепко заучил эту азбуку боя. Как же жалел тогда Сергей, что в институте с занятий по военной подготовке убегал в кино! Вот и оказался в трудную минуту годным, но необученным.

Перед окопом горела земля. Вернее, солярка, вытекшая из подбитого танка. Три их застыли навечно перед этой низкой ямой, которую в сводках будут именовать оборонительной полосой.

– Идут! – крикнул Гончак.

Из леса, тяжело переваливаясь через обочину, выползли еще два танка с автоматчиками, прижавшимися к броне… Тяжелые машины шли уверенно. Немцы точно знали, что у моста нет орудий.

Передний танк, не останавливаясь, открыл огонь, снаряд лег почти рядом, обдав Сергея комьями земли. Камни застучали по каске, но он ничего не чувствовал, ловя в прицел серые фигуры на борту танка.

– Давай, – скомандовал Лукин, – давай, студент!

Первая очередь высекла искры на броне башни. Он чуть довернул хомутик прицела и стеганул вдоль бронированного чуда, сбивая на дорогу фигуры автоматчиков. Трижды ударила бронебойка. Но танки все равно шли как заколдованные.

Опять глухо ухнула ПТР, и одна машина закружилась на месте. Солдаты начали прыгать на дорогу. Но второй танк продолжал неотвратимо надвигаться.

– Пропускай через себя! – крикнул Лукин и упал на дно окопа.

Сергей сдернул пулемет с бруствера, плюхнулся вниз, и сразу же исчезло небо, горячая солярка потекла по лицу, уши заложило от грохота. Все это длилось несколько секунд. Потом – опять свет и перекошенное лицо Гончака, бросающего бутылку. И снова сошники в землю и длинной очередью вдоль дороги. Тяжелый смрад горящего танка мешал дышать, едкий дым щипал глаза. Но он не замечал ничего. Только дорога, вдоль которой бежали серые фигурки солдат. В тот день они отбили шесть атак. Потом втроем отходили по горящему мосту…

«ОТ СОВЕТСКОГО ИНФОРМБЮРО

Оперативная сводка за 14 января.

…В городе Будапеште наши войска, сжимая кольцо окружения немецко-венгерской группировки, овладели Восточным вокзалом, станцией пригородных поездов Чемер, городским газовым заводом и заняли более 200 кварталов. За 13 января в городе Будапеште наши войска взяли в плен 2400 немецких и венгерских солдат и офицеров и захватили следующие трофеи: танков – 5, орудий разных калибров – 21, паровозов – 57, железнодорожных вагонов – 2160, цистерн – 30.

На других участках фронта – поиски разведчиков и в ряде пунктов бои местного значения.

За 13 января наши войска на всех фронтах подбили и уничтожили 80 немецких танков».

Газета была двухдневной давности, но Сергей все же прочитал ее с интересом. Эти три дня прошли для него словно во сне. Они почти не расставались с Мариной. Когда она дежурила, Белов ходил навещать Гончака. Даже строгая Александра Яковлевна закрывала глаза на это. Ну а после дежурства, поспав немного, они снова встречались и говорили. О чем? Сергей так и не мог вспомнить. Иногда, когда он стоял с Мариной в тамбуре или у окна в коридоре, Сергею казалось, что никакой войны вовсе нет. Просто едут они на каникулы в Баку, и ждут их там две недели счастья.

Но война напоминала о себе на каждом шагу. Напоминала стонами раненых, круглосуточно горящими лампами операционной, напоминала внезапными остановками, на которых солдаты-санитары выносили из вагонов глухо покрытые простыней носилки. Этот поезд вез сквозь ночи бред и стоны, лихорадку и жажду, жизнь и смерть.

В вагоне Гончака к Сергею привыкли. Он перезнакомился со всеми, даже Свиридов перестал обращать внимание на его погоны.

Завтра на рассвете они должны были приехать в Баку. Сергей сидел и ждал Марину.

– Какая гадость! – Лепилов тяжело плюхнулся на свою полку. – Вы только подумайте! На этой станции старшего лейтенанта Трофимова, раненного, забирает жена. Он на костылях, только начал ходить, – Лепилов полез в чемодан, достал деньги, – а сволочь шофер не хочет везти. Требует бог знает сколько. А у бедной женщины не хватает денег.

– Кто не хочет везти? – встрепенулся Сергей.

– Да шофер. Калымит здесь у станции, гоняет с мешочниками на рынок.

– Где он?

– Вон, – капитан ткнул пальцем в окно.

На платформе стояла женщина в сером пальто и здоровенный мордастый мужик в расстегнутом ватнике. Они о чем-то оживленно спорили.

Сергей надел шинель, застегнул портупею и молча вышел. Перепрыгивая через рельсы, он услышал просящий голос женщины и односложные ленивые ответы шофера.

Сергей прыгнул на перрон.

– Эй, вы, – крикнул он, – подойдите сюда! Да-да, вы.

Шофер медленно, вразвалочку подошел к нему.

– Ну?

– Документы.

– Это пожалуйста. – Он достал права и паспорт.

– Пошли со мной.

– Куда? Куда, начальник? Я ничего плохого не делаю.

Сергей поглядел на его красное, лоснящееся лицо и подумал, что это тоже Егулин, и ему сразу же стал ненавистен здоровый, сытый детина, наживающийся на чужом горе.

– Почему не на фронте?

– Так бронированный я, начальник, от завода…

Голос шофера потерял прежнюю наглость. Он смотрел на Сергея преданно и трусливо.

– Поедешь со мной.

– Зачем же так, начальник? Я ведь всегда к милиции с душой, если кого подвезти…

– Слушай меня внимательно. – Белов твердо посмотрел ему в глаза. – Сейчас отвезешь раненого. Понял?

– Понял, старшой, понял.

– Бесплатно.

– Сделаем, как на такси, в лучшем виде доставлю. Да разве я когда… Любого спроси… Мы милицию уважаем…

– На, – Белов протянул ему документы, – я завтра проверю. И если ты взял у этой гражданки деньги – пеняй на себя. – Он повернулся и пошел к вагону.

– Спасибо вам. – Его догнала женщина в темном пальто. – Я просто не знаю, как вас благодарить.

– Пустое. Не стоит. Вы с ним построже. Я этих людей знаю, они хамы, поэтому рекомендую постараться говорить с ними порезче.

– Так, – сказал Лепилов, когда Сергей поднялся в вагон, – магическая сила погон околоточного.

– Вы не правы, – отпарировал Белов, – околоточный набил бы ему морду до крови и еще деньги отобрал. А я должен соблюдать социалистическую законность.

– Так кто больше прав? Вы или чеховский околоточный надзиратель Свинолобов?

– Я. Не надо по одному рвачу судить обо всех. Это Егулин…

– Кто? – удивился Лепилов.

– Накипь это. Пена. А если ее снять, то остальная вода чистая.

– Вы, Сережа, после знакомства с нашей Мариной начали несколько афористично выражаться.

– Да ну вас в самом деле, Владимир Федорович!

– Юпитер, ты краснеешь, значит, я прав, – довольно засмеялся Лепилов.

Этот последний день был полон ожидания и дел. Сергей попрощался со всеми. Гончаку он оставил адрес, взяв с него честное слово, что он зайдет к нему. Теперь оставалось дождаться Марину.

Сергей стоял у окна и курил. Он уже выкурил полпачки, а Марины все не было. В голову начали приходить нелепые мысли. Он даже загадывать стал. Если первой войдет в коридор женщина, значит, все будет хорошо. Но первым показался мужчина, старший лейтенант, врач-стоматолог. Настроение у Белова испортилось начисто. Он собрался пойти к Марине в палату.

Она подошла к нему и крепко взяла за руку.

– Пойдем.

Так, взявшись за руки, они прошли весь вагон. У своего купе она остановилась:

– Пошли.

– А девочки?

– Их не будет.

Они вошли в купе, и Марина положила руки ему на плечи. Ее губы и глаза были совсем рядом, от мягких волос пахло мылом и аптекой. Сергей крепко прижал ее к себе, ища ее губы. Тело Марины стало мягким и податливым… А поезд мчался сквозь ночь, и колеса стучали: «В Баку, в Баку, в Баку…»

Москва. Последняя неделя января

«УББ НКВД БССР МУР ОББ ДАНИЛОВУ

СРОЧНО

ЗАПИСКА ПО ВЧ

Согласно полученным от вас данным, сообщаем, что Кузыма С. К. в настоящем, является Бурковским Степаном Казимировичем, год рождения 1919, опасным бандитом, разыскиваемым по делу бандгруппы Крука. Высылаем к вам для опознания арестованного оперуполномоченного капитана Токмакова. С ним направляем оперативно-розыскные материалы на Бурковского С. К.

НКВД БССР УББ Клугман».

Данилов

Утром к нему пришел следователь прокуратуры Чернышов. Он долго снимал в углу кабинета фетровые боты, в миру именуемые «прощай, молодость», разматывал бесконечный шарф, стаскивал тяжелое пальто довоенной «постройки» с меховыми отворотами. Оно, это пальто, и ввело в соблазн двух грабителей «штопорил», встретивших Степана Федоровича в прошлом году в темном Косом переулке. Старичок в богатой шубе, а она в темноте вполне за такую сходила, был добычей удачливой и легкой. Боярская шуба предполагала, кроме всего, наличие золотых часов, денег и хорошего портсигара. Угрожая ножами, они подступили к старичку со стандартным предложением: «Раздевайся». Каково же было их изумление, когда этот гриб-мухомор, выдернув из кармана наган, прострелил одному из них руку и через некоторое время доставил обоих в отделение милиции.

Данилов, случайно оказавшийся там на следующий день по своим делам, не мог без смеха читать показания арестованных. Настолько огорошены были они всем происшедшим.

Наконец Степан Федорович освободился от «формы одежды зимней», как он сам называл все это, и сел к столу.

– Ну-с, уважаемый товарищ Данилов, – Чернышов протер чистым платочком стекла очков, – начнем наши игры.

– Вам сдавать, Степан Федорович, – улыбнулся Данилов.

– Тогда ознакомьтесь, я тут для ваших сотрудников набросал план оперативно-следственных мероприятий. – Он положил на стол несколько отпечатанных на машинке страниц.

Данилов быстро пробежал их глазами.

– В основном по этому плану нами все сделано.

– А где акты экспертизы на деньги и золото, изъятые у Судина?

– Запросили. Пока ответа нет.

– Что слышно из Баку?

– Белов звонил утром, знакомится с материалами на Валиеву.

– Тэк-с… – Чернышов хитро поглядел на него. – Что Алтунин-Чистяков?

– Устанавливаем подлинность найденных документов.

– А Кузыма?

– Вот. – Данилов протянул ему вчеграмму.

Чернышов водрузил очки и начал медленно читать.

– Не нравится мне это, – тяжело вздохнул он.

– Что именно?

– Бумажка эта.

– Почему?

– Уводит она нас от сути дела.

– Так, Степан же Федорович, дело простое, как ананас. Вы закрываете материалы по убийству Судина, а мы дальше разрабатываем Бурковского-Кузыму.

– Оно так, милейший Иван Александрович. Дадите мне Валиеву – и моя работа окончена. Я о вас думаю.

– Наше дело служивое. Держать и не пущать.

– Ну-с, это все лирика, а я хотел бы допросить Бурковского-Кузыму. Вы с ним общались?

– Пока нет, до сегодняшнего дня врачи не разрешали.

– Так и приступим, благословясь. Зовите его из узилища.

Данилов поднял трубку.

– КПЗ. Данилов. Там за ОББ арестованный Кузыма в седьмой. Ко мне в кабинет на допрос.

Иван Александрович вышел из-за стола, показал рукой на свое место Чернышову: мол, прошу, теперь вы здесь хозяин. Степан Федорович сел на стул Данилова, поправил очки, разложил бланки протокола. Начал заполнять их.

«Протокол допроса.

Я, следователь райпрокуратуры Чернышов С. Ф., в 11 часов 15 минут в помещении Московского уголовного розыска допросил в качестве обвиняемого гр. Бурковского Степана Казимировича…»

– Так. – Чернышов положил ручку, прислушался.

В коридоре слышался гулкий стук сапог конвойного милиционера и шаркающие шаги задержанного.

– Вроде ведут. – Данилов сел у стола. Он расположился так, чтобы одинаково хорошо видеть Чернышова и арестованного.

Дверь распахнулась, и старший конвоя доложил:

– Задержанный гражданин Кузыма на допрос доставлен.

– Заводи, – приказал Чернышов.

– Только он буйный, товарищ подполковник, – предупредил конвоир. – Наручники снимать?

– Как, Степан Федорович? – вопросительно посмотрел Данилов на следователя.

– Снимай, – махнул рукой Чернышов, – сдюжим как-нибудь.

– Вам видней. – Сержант скрылся за дверью.

Кузыма-Бурковский сидел на стуле, потирая запястья, натертые «браслетами». Выглядел он плохо. Небритое отечное лицо, потухшие, ко всему безразличные глаза, свалявшиеся волосы торчали в разные стороны.

«Странное лицо, – подумал Данилов, – как у злого гнома из сказок Перро. – Он даже вспомнил эту картинку, виденную давным-давно в детстве и потрясшую еще тогда его до глубины души. – Точь-в-точь злой гном».

– Я следователь райпрокуратуры Чернышов, – начал Степан Федорович стандартную фразу, – веду ваше дело. Вы обвиняетесь по статьям 136 и 182 УК РСФСР. Вам разъяснить значение данных параграфов Уголовного кодекса?

Задержанный посмотрел на него так, будто решил прочитать что-то очень интересное, написанное на аккуратном бостоновом пиджаке следователя, потом перевел глаза на Данилова.

– Мент, сука, мусор! – Его взгляд ожил. – Марафету дай! Слышишь? Дай марафету! Не то ничего не скажу. Понял?

– Тихо, Бурковский, тихо. – Данилов встал. – Наркотиков вы не получите…

– Дай… Гад… Марафету… А-а-а!

Задержанный вскочил и бросился на Чернышова. Секундой раньше Данилов перехватил его тонкое запястье и, заворачивая руку, поразился силе этого человека.

В комнату ворвались конвоиры. Снова надели наручники на Бурковского.

– Маленький, а здоровый, – покачал головой, отдуваясь, сержант. – Я же вас предупреждал. – Он неодобрительно посмотрел на следователя.

– У наркоманов это бывает, – пояснил Чернышов, – психоз, так сказать, высшая форма физического напряжения. Ну-с, что будем делать, Иван Александрович?

– Я думаю, его надо снова передать врачам. Пусть еще немного подлечат его.

– Не возражаю.

– Уведите задержанного, – приказал Данилов. Он снова сел за стол и поднял трубку телефона: – Лев Самойлович? Данилов приветствует. Да. Да. Пытались мы с товарищем Чернышовым поговорить с вашим подопечным. Да… Да… Буянит… Сколько?.. Еще минимум неделя… Лев Самойлович, я в вашей терминологии аки баран… Да, верю… Верю… Только нужен он нам… Очень нужен… Неужели никак пораньше нельзя?.. Ну что делать… Вы наука… Вам виднее… Спасибо… Спасибо… Извините, что побеспокоил… Всех благ.

– Я все понял. – Чернышов начал натягивать боты. – Стало быть, через неделю. Вы с этим, ну как его?..

– Чистяковым?

– Именно-с. С ним беседовали? – Он наконец натянул свои «прощай, молодость» и взялся за шарф.

– Пока нет. Хочу сегодня. – Данилов помог ему натянуть боярскую шубу.

– Спасибо. Попробуйте. А я завтра заеду.