Текст книги "Акулы из стали (сборник)"

По системе Станиславского

Столкнулся тут несколько раз с каким-то непонятным недопониманием того, что все офицеры военно-морского флота – это люди с высшим образованием. И ещё больше люди не понимают, как офицеры его получают-то, если они вроде на службе всё время, и откуда у них тогда дипломы берутся государственного образца. Сейчас расскажу вам одну историю, вспомнилось тут.

Офицеры не сразу рождаются офицерами, а обычными, на первый взгляд, детьми. Потом они растут – как все, ходят в школу и даже, может, и не сразу хотят стать военными, а тем более моряками. Как все нормальные дети мужского пола, они сначала хотят стать космонавтами или пожарными, а потом юристами или программистами, а может быть, и вовсе директорами заводов. А потом они начинают читать всяких капитанов Бладов, смотреть фильмы про секретные фарватеры. И в их не заматеревших ещё душах начинает зреть Мечта, обильно сдобренная неуёмной юношеской фантазией, и вырастает она до каких-то невиданных масштабов и приводит в военное училище. В военно-морское, конечно, если романтика прямо из всех щелей сквозит, даже тех, которые прикрыты нижним бельём и шапкой.

В военно-морском училище эти дети сразу начинают служить и учиться одновременно. То есть особенно в первые два года из пяти (а четырёхлетнее высшее образование мы в расчёт брать не будем, как неполноценное для нормальной жизни) курсанты живут примерно как солдаты в армии, с той только существенной разницей, что «солдат спит – служба идёт», а курсант в это время ещё с головой окунается в получение высшего образования. Высшая математика и всё прочее складывается со стояниями в караулах, уборкой территорий, учениями и даже чисткой картошки. Вот, например, заступаете вы на дежурство в хозяйственный взвод. Естественно, идёте туда только после того, как у вас закончились все занятия и прошла самостоятельная подготовка, то есть поздно вечером. И приходит вас в скользкую кафельную комнату пятнадцать человек, а вас там ждёт пара тонн картошки, которую нужно начистить на всё училище на завтра. А машина для чистки картошки почти всегда не работает.

Ну, картошке-то всё равно, вы же понимаете, она лежит в предвкушении ласк юношеских ладоней и сама себя чистить не собирается абсолютно. И вот садитесь вы кружком с ножиками на стульчики, ставите лагуны и начинаете. Сначала, конечно, даже весело. В магнитофоне играет группа «Кино», вы травите анекдоты и тренируетесь подкалывать друг друга за малейшие проступки и неловкие ситуации. Но это первых часов пять-шесть. Потом, конечно, становится грустно, скучно и хочется спать даже больше, чем ебаться (уж простите, но более подходящего по глубине трагизма сравнения тут и не подобрать). И так продолжается до шести утра, например, а один раз до полвосьмого даже было.

И что, вы себе думаете, делают эти юноши дальше? А я вам скажу – идут на занятия, а первые две пары у них высшая математика. И вот приходит к ним в класс маленькая сухонькая пожилая женщина, которая так-то преподаватель высшей математики с какой-то там учёной степенью, и смотрит на них из-под своих очков, и видит пятнадцать зомби с красными глазами и бледными лицами, и спрашивает у старшины класса:

– А что случилось-то? Война, что ли, была ночью?

– Так точно! – отвечает ей наш старшина класса Антон. – Воевали с корнеплодами до семи тридцати! Но мы победили, не волнуйтесь!

И пожилая учительница смотрит на свой конспект и план занятия, на наши тела, которые – даже без очков видно, что без мозгов, и говорит:

– Идите в роту спать, потом наверстаем.

Ну, вот как было не расцеловать от восторга эту дивную женщину?

Но кроме всего этого мелочного ещё же и тяга к прекрасному есть! И я не только о девушках говорю сейчас, с ними-то всё понятно, пассионарности молодых и здоровых мужских организмов позавидовали бы и монголо-татары образца тысяча двести тридцать шестого года, это же и так всем ясно. Я говорю сейчас о тяге к искусству. Хотя всё-таки к девушкам она была сильнее, чего уж тут.

Мы тогда на втором курсе военно-морского училища учились, когда в Севастополь приехал «Сектор Газа». Группа легендарная в те времена, кто не знает – сам дурак. Пропустить концерт классиков российского панк-рока не представлялось возможным, и мы с другом Славой купили билеты. Накануне подходим к командиру роты и объясняем ситуацию, просимся у него во внеочередное увольнение для повышения своего культурного уровня. Он, естественно, интересуется, что за группа такая, какие песни поёт и достойно ли вообще будущему цвету нации посещать их. Мы ему рассказываем истории, что это вокально-инструментальный ансамбль, поёт, в основном, о любви, но есть и про Родину пара песен, про голубей там…

А был у нас Дима один – молдаванин с такой смешной фамилией, что его даже не дразнили ей – она была настолько смешная, что и дразнить было не смешно. Дима был хорошим, добрым парнем, но, как и любой подросток в семнадцать лет, хотел казаться крутым. Поэтому сразу объявил нам, что, вообще-то, у него в школе было прозвище Рысь – за его дерзкий характер и общую охуенность организма в целом. Ну, окей, сказали мы Диме и начали тотчас называть его Одноухая Рысь, так как одно ухо у него было порвано в детстве, неправильно срослось и смешно торчало вбок. Прозвище к нему приросло так сильно, что даже командир роты его так называл периодически.

Один недостаток был у Димы – он почему-то решил, что обязательно должен выучиться играть на гитаре и петь. Пел он плохо, играл фальшиво, но тренировался без устали. Естественно же, на чём он тренировался? Ну, конечно же, на песнях «Сектора Газа». Днями и ночами он сидел на подоконнике в умывальниках и пел. Ну, это он так думал, что пел. Заходит ночью в роту командир, который стоит дежурным по факультету, а среди общей звенящей тишины из гальюна доносится бреньканье гитары и рысиный голосок.

– Чтобля? АПЯТЬ? – возмущается командир и идёт в умывальники.

– Дмитрий! – орёт он ещё в коридоре. – Что за вакханалия после отбоя?!

Дима выскакивает с выпученными глазами в центральный проход:

– Я какал, тащ командир! У меня что-то с желудком!

– А, так это ты срал! А я уж подумал, что поёшь опять! Ну-ка, марш в койку, Флуераш недоделанный!

И вот, значит, вызывает его к себе, не веря нашим честным, как озеро Байкал, глазам, командир и спрашивает: а знаешь ли ты, Одноухая Рысь, песни ВИА «Сектор Газа»? Естественно, Дима их знал. Мало того, он кроме них вообще ничего играть не умел, а тут ещё так обрадовался такому неожиданному феерическому своему успеху, что не обратил внимания, какие страшные глаза мы ему показываем… Командир просит его исполнить какую-нибудь композицию, например, про любовь. Дима же рад стараться, забабахивает ему песню «Носки». Ужасно, конечно, в исполнении Димы. Командир бороду почесал и говорит: ребята… идите-ка вы… со своим концертом…

Ну, мы же моряки, чё. Отсутствие официальной бумаги не помеха в достижении поставленной цели. Приехали к Славе домой переодеваться. Решили, вполне логично, что там на концерте будут же одни панки и в нашей обычной одежде идти туда можно, но вряд ли это будет полезно для нашего здоровья и красоты. Сахарным сиропом наставили себе ежей на головах, оделись в какую-то рвань, найденную во всех закутках, по соседям ещё прошлись, старую одежду спросили, цепочек на все места себе навесили, даже от унитаза цепь мне на джинсы его старшего брата пошла. Оценили себя: не, ну как на картинке красавчики, на!

По дороге купили бутылку пива и прополоскали ей обильно зубы, чтоб, значит, и пахнуть, как панки. На одежду пивом побрызгали для аутентичности аутфита.

Подходим к Дому культуры рыбаков, руки в карманах, в зубах беломорины фабрики имени Урицкого, матюгаемся, плюёмся, как верблюды, – в общем, всё по системе Станиславского.

И замечаем неожиданно, что вокруг нас абсолютно нормальные люди: в костюмах, платьях, на крайний случай в свитерах, и все шепчутся и на нас культурно так пальцами показывают – смотрите, панки пришли. Я ещё никогда в жизни так сильно себя дураком не чувствовал, – и девчонки вон красивые стоят, а мы – как два упыря из канализации. Пока свет не выключили, не очень уютно было – из образа уже не выйдешь, будь он неладен, этот Станиславский! А потом нормально – у нас даже пара дам автографы взять пытались, так мы похожи на панков или там рок-звёзд были.

Так что хочу сказать, не сомневайтесь – нормально мы там высшие образования свои получали, как положено студентам: с пьянками, вакханалиями и прочими приятными моментами бурной юности. Только в отличие от студентов мы ещё параллельно вырабатывали и ту штуку, которую все называют «флотской смекалкой» и не совсем понимают, откуда она берётся вдруг у бывших школьников.

Медленный газ

Встречаете же вы в жизни таких людей, которых в простонародье называют «тормозами»? Вот не то, что подвис человек на секунду-другую, как бывает, я думаю, со всеми. Типа: «Ну я знаю, что дважды два – четыре, а вдруг пять или восемь, например?..» А потом отвис такой: «Тьфу ты, ну конечно же, четыре!» А таких, настоящих, что тормозят постоянно или, как ещё говорят, «находятся на втором канале»?

Я когда увидел Пашу в первый раз, подумал, что просто он такой позитивный человек: маленький, квадратненький, с торчащими розовыми ушами, толстыми короткими пальчиками, увенчанными круглыми ногтями, маленькими глазками, но позитивный. Ну а как ещё можно было представить, если в момент всеобщего угрюмства ста человек один стоит и улыбается? Нас только зачислили в военное училище, заставили всех подстричься почти налысо, забрали нашу гражданскую одежду, выдали тельники, прогары, робу, пилотку, гюйс и выгнали на улицу на построение всей нашей новой ротой.

Момент этот, конечно, шокирующий. Все сразу потеряли признаки внешней идентификации: кто-то только что ходил в бананах и футболке с Цоем, кто-то в джинсах и красной рубашке, а кто-то и вовсе в брюках и чёрных туфлях с белыми носками; у всех разные причёски и взгляды разноцветных глаз, а тут раз – и все одинаковые! Нет, потом идентификационные признаки вернутся: кто-то храпит, кто-то чавкает, кто-то не выговаривает звук «л» (и так ржачно, когда они вдвоём начинают спорить, кто же из них не выговаривает больше: «Ну, скажи уыковые уапти» – «Ну, уыковые уапти, и что!» – «Да то, что ты, уошара, даже уыковые уапти сказать не можешь!»). А кто-то и вовсе жадный гондон, но это потом, а сейчас-то все как двое из ларца, одинаковы с лица, только не двое. И ещё новая военная форма – она ужасно воняет! Юфтью с прогаров, мануфактурной краской, хлопком и ещё хрен знает чем, но это хрен знает что крайне ядовитое и резкое, даже вороны на ветках тополей отсели от нас подальше, чтоб у них головы не кружились. Ну, вот кто в такой момент будет улыбаться, когда впору зареветь? А Паша – улыбался. Вот, думаю, как сильно, наверное, человек мечтал об этом дне, что даже весь этот метафизический акт перерождения из человека в личинку военного моряка не выбил его из колеи!

Это уже позже стало понятно, что Паша улыбается почти всегда, потому что он просто тормоз. Историй про него масса, но все же не расскажешь, поэтому расскажу самые характерные, чтоб вы понимали всю, так сказать, глубину.

Стою это я, значит, как-то дневальным по роте. На втором курсе дело было, ближе к концу. Время послеобеденное, и поэтому в общежитии нашем на четвёртом этаже – никого. Все же на самоподготовке должны до ужина сидеть в учебном корпусе в своих классах и самоподготавливаться. А при этом их ещё периодически проверяют командиры взводов, старшины рот, командиры рот, дежурный по факультету, дежурный по училищу и представители строевой части на предмет того, как они там самоподготавливаются: с должным ли старанием и в тетрадках, или опять самолётики бумажные, бляди такие, в окно пуляют и смесь для детского питания «Малыш» через бумажные трубочки сосут? Стою, руки в карманах (готовлюсь же уже начинать борзеть на третьем курсе), чешу… э… штык-нож на поясе, как в роту заходит Пашечка с книжечкой и тетрадкой в руке.

– Есть кто? – улыбается мне Паша, имея в виду, есть ли кто из начальства.

– Я есть, – говорю.

– Не, тебя-то я вижу, а из начальства-то есть кто?

– Паша, да я понял, что ты хочешь у меня спросить, ещё до того, как ты рот открыл. Вот я тебе и отвечаю: какого ты в роту-то припёрся? Я ж не должен тебя пускать.

– Эдик, да я на пару минут буквально, надо ручку взять!

Ну вот как можно так бездарно врать, скажите на милость? Но дело уже к смене с вахты, махнул я на него рукой, иди мол, друг мой ситный. И Паша юрк к себе в каюту и дверь, слышу, сука, на замок закрыл. И аккурат, как только замок щёлкнул, в роту заходит наш командир.

– Так! – поднимает руку командир. – Я шёл за ним от самого учебного корпуса, поэтому даже не начинай мне пиздеть, что его тут нет! Я специально стоял на два пролёта ниже и ждал, пока он зайдёт! Где он?

А общежитие наше представляло из себя длинный и абсолютно ровный коридор с каютами по обе его стороны, то есть как бы не увидеть куда пошёл Паша, было даже в теории невозможно. Но я всё-таки попытался.

– Туда куда-то пошёл! – бодро доложил я и мотнул головой вправо.

– В нору в свою, значит, уполз… Понятно!

И командир решительным шагом марширует к Пашиной каюте, радостно напевая: «Молодцов, Молодцов, насую тебе я в жопу огурцов!»

Толкает дверь его каюты и удивлённо смотрит на меня, типа «он что, вообще охуел, ещё и дверь закрыл, несмотря на строгий запрет?». Я в удивлении развожу руками во все стороны и старательно делаю вид, что не понимаю, как можно быть таким нахалом.

– Молодцов! – орёт командир с заметно ухудшившимся настроением. – Ну-ка, открой дверь!

Тишина.

– МАЛАДЦОВ! – тарабанит командир в дверь каюты кулаком. – Открывай! Блядь! Двери!

Тишина.

Командир смотрит на меня ненавидящим взглядом. Я киваю головой, что он там, ну а куда ему деться с четвёртого этажа пятиэтажного здания?

– Молодцов! – командир стучит в дверь ногами. – Открывай по-хорошему! Последний шанс тебе даю остаться в живых!!!

Тишина.

Командир подходит ко мне, снимает фуражку, аккуратно ставит её на тумбочку, смотрит на меня снизу вверх (а он у нас м-а-аленький был с большо-о-о-ой бородой):

– Снимай, – говорит, – бескозырку.

Чо, думаю, бить, что ли, будет? Ну, снимаю, кладу рядом с его фуражкой на тумбочку.

– Топор есть? – спрашивает командир.

– Никак нет!

– Ну, пошли тогда так двери вышибать, раз нет.

Дверь попалась крепкая. Уж как мы только её не били. И каблуками под замок (как в кино), и плечами, и вместе ногами – грохот стоял, мама дорогая! С первого этажа прибежал дежурный спросить, всё ли у нас в порядке и не надо ли вызвать пожарный расчёт или санитаров. Потом вышибали дверь втроём, уже с ним. Орали, конечно, перманентно слова «Паша», «сука» и «открой». Ну, вышибли, само собой, в итоге эту дверь.

Когда пыль от штукатурки немного улеглась, то мы наблюдали такую картину: каюта три на три метра, пять аккуратно заправленных кроватей, перед окном стоит стол, за столом сидит Паша и что-то пишет в тетрадку.

Командир покашлял – ноль реакции. Дежурный по факультету покашлял – ноль реакции. Я покашлял уже так, на всякий случай.

Командир сходил, надел фуражку, вернулся и, подойдя к Паше, рявкнул:

– Курсант Молодцов!

– Ой, – медленно повернул на командира свои голубые глазки Паша, – тащ командир! А я и не заметил, как вы вошли, так заучился!

Дежурный по факультету заржал и ушёл. Я очень старался не заржать. Командиру было не смешно:

– Молодцов. Ты когда в увольнении был последний раз?

– Недели две назад.

– Хорошо сходил?

– Нормально.

– Так вот, Паша, хорошенько воскреси в памяти все детали этого последнего твоего увольнения в этом учебном году!

– Ну… я, это, пошёл сначала…

– Не надо, Молодцов! Это было фигуральное выражение, которое должно было тебе намекнуть, что ты лишён всех увольнений до самого летнего отпуска!

– А я думал, вам интересно.

– Ну… блядь.

Командир закатил глаза под козырёк фуражки, развернулся кругом на каблуках и выскочил из каюты, по дороге успев наградить меня нарядом вне очереди.

Это не самый яркий случай, но очень показательный для того, чтобы вы понимали всю глубину и длину волн Пашиного Космоса.

Морковь

Вы же помните, те из вас, кто достаточно взрослый, чтобы это помнить, засилье всяких сект, групп и кружков по саморазвитию никчемной личности человека в середине девяностых? Чумак с Кашпировским – это была только вершина айсберга, а основная масса его скрывалась от глаз в подворотнях, тёмных аллеях и скверах, жутко подсвеченных жёлтыми пятнами фонарей. Только, бывало, заманишь туда принцессу хитростью и витиеватыми речами в надежде посадить её на коленки и погладить спину, как обязательно к тебе подшмыгнёт какая-то тёмная личность, укутанная в плащ и запах нечищенных зубов, и прошепчет:

– Пссс. Парень! Связь с космосом можем научить устанавливать тебя за недорого! Святой Отец и Всевышний Жрец Космоса Василий Задунайско-Таврический как раз проездом в нашей юдоли печали и серости!

Конечно, ты не хочешь! Ты хочешь целоваться, а не связываться с космосом! Но это ты, а ведь некоторые люди как раз желают связаться. Таким, например, был и Паша из прошлого рассказа. Он очень тяжело учился, часто стоял в нарядах и поэтому редко бывал в увольнениях, но зато практически после каждого притаскивал в роту какую-нибудь заразу. Причём зараза эта поглощала его мозг полностью, как девятый вал – плохо подготовленных моряков. Мой мозг к тому времени был уже изрядно занят многими философскими и мировоззренческими проблемами, которые с большей или меньшей степенью, но охотно занимали его в периоды некоторого бездействия. В ту пору там уже жили Айвенго и капитан Блад, Ильф с Петровым, Зощенко, Чехов и Стивен Кинг. Да что там, даже У.С. Моэм уже совершал робкие попытки там поселиться.

А Паша художественную литературу не уважал абсолютно, даже на разрыв читаемые всеми «Черви» на первом курсе военного училища поглотили Пашу буквально на три-четыре минуты. Думаю, мозг его жаждал каких-то знаний кроме технических, и внешний мир подкидывал их ему со свойственной изощрённостью и коварством внешнего мира по отношению к девственному разуму. Сначала это была морковь.

– Эх, ребята! – радостно улыбнулся Паша на завтраке, вернувшись из очередного увольнения. – Неправильно вы питаетесь!

– Конечно, – подтвердил Вася, намазывая тонкий прямоугольник белёсого масла на кусок ноздреватого сухого хлеба. – Хочется-то мяса, а едим какие-то противные душе комбижиры.

– Не в этом дело, – встрепенулся Паша, как будто Вася попросил его подробнее рассказать доктрину правильного питания. – Нужно есть витамины из земли! В них вся сила! Морковь! Нужно есть морковь!

– Ага, – согласился Вася, – я тогда масло твоё доем, оно же точно не из моркови.

– Конечно! Я вчера на занятии был в группе по правильному питанию. Там доктор наук один выступал. Он рассказал теорию, что вообще питаться можно одной морковью, и тогда сил будет в сто раз больше, чем если мясо есть и масло! Морковь же – она в земле растёт!

– Картошка тоже. И лук.

– Ну не-е-е, в картошке один крахмал, а в луке вообще ничего нет! Только морковь!

– Почему?

Паша задумался. Видимо, буфер его был переполнен идеей с морковью, и обоснований он точно уже не помнил.

– Я не помню! – честно сказал Паша. – Но я купил у профессора книгу и сейчас начну её изучать! Вот посмотрите!

Паша гордо показал нам сшитый свиток из серых листов.

И мы посмотрели, конечно. Паша забросил учёбу и засел за изучение научных трудов по моркови какого-то наверняка широко известного профессора. А ещё он перестал есть и пить что-нибудь, кроме моркови. Он ел морковь, пил морковь, разговаривал о моркови и носил её с собой везде.

– А ты чего тут стоишь? – подозрительно спросил у него командир примерно через недельку после начала этой морковной вакханалии. – Почему на камбуз не заходишь?

А Паша же не ел ничего, поэтому по команде «Справа по одному – шагом марш!» резонно решил, что ему лучше постоять на крылечке и похрустеть морковкой на свежем воздухе, чем вдыхать в себя пары животных белков, отравляя тем самым свой нежный организм.

– А я на диете, тащ командир!

– Что? Молодцов, отказ от пищи есть акт воинского преступления! Ты попутал, что ли? На какой диете? Шагом марш за стол!

С тех пор Паша ходил на все приёмы пищи и радостно хрустел морковкой, пока все ели макароны по-флотски и обсасывали кости из супа. Не, мы пытались с ним поговорить, конечно, и объяснить, что он долбоёб. Но если вы не подозрительный профессор из подворотни в Инкермане, то у вас не было шансов убедить Пашу хоть в чём-то. Даже преподавателям высшей математики это удавалось не с первого раза, не то что презренным поглотителям пищи!

А потом Паша начал менять цвет.

Если бы я не видел этого сам, то вряд ли поверил бы, но было именно так – Паша становился морковным. Его кожа стала оранжевого оттенка, белки глаз и даже ногти постепенно приобрели лёгкий морковный оттенок. Если бы его короткий, светлый ёжик волос на голове кто-то покрасил в зелёный цвет, то люди на улице начали разбегаться бы в ужасе при виде ходячей моркови, в которую Паша и превращался.

– Не понял, – удивился командир, вернувшись из отпуска и проводя очередной строевой смотр, – а это что за хуйня?

И все – командир отделения, заместитель командира взвода, командир взвода и старшина роты – начали дружно смотреть в ту сторону, в которую указывал командирский палец. В той стороне стоял Паша и радостно улыбался белыми зубами в пожелтевших дёснах.

– В смысле? – не выдержал первым старшина роты. – Это Паша Молодцов, и у него всё в порядке с формой одежды.

– Почему он такого цвета? – уточнил командир смысл фразы «Что за хуйня?».

– Так он же одну морковку жрёт! Мы уже и привыкли!

– Так. Слушать сюда. Мне это не нравится! Я не буду приводить аргументы и обосновывать своё мнение, а перейду сразу к выводу, чтоб сэкономить наше время. Молодцов!

– Йа!

– Головка торпедная! Если ты немедленно не прекратишь страдать хуйнёй и не начнёшь употреблять пищу, то я отчислю тебя из училища к херам собачьим ещё до конца этого семестра, в чём даю тебе моё твёрдое командирское слово! Веришь мне?

– Так точно!

– Хрусти морковью сочно! – тут же скаламбурил старшина роты.

– Товарищ мичман! – строго посмотрел на него командир. – Я не вижу поводов для шуток в том месте, когда молодой долбоёб губит своё здоровье!

– Виноват, тащ командир! – абсолютно без виноватых интонаций в голосе отрапортовал старшина.

Паша пару дней помучился, выбирая между морковью и высшим образованием, и сделал выбор в пользу второго. К нему довольно быстро вернулся прежний цвет кожи, но тяга к новому и неизведанному его не оставила, и в следующем увольнении на пристани в Голландии его поджидал Космос.

Поэтому помните – морковь опасна! Впрочем, намного опаснее полупустой мозг, который найдёт чем себя заполнить, если вы не будете заполнять его нужными и полезными знаниями. А если вам не повезёт так, как повезло Паше с грубоватым, но справедливым и заботливым непререкаемым авторитетом в лице командира, то совсем и не такой весёлой может оказаться ваша история.