Текст книги "Летающий джаз, или Когда мы были союзниками"

Часть вторая
Военная миссия

1

ПОДМОСКОВЬЕ, КУБИНКА. 18 октября 1943 года

18 октября 1943 года на подмосковном военном аэродроме «Кубинка» стояли, всматриваясь в низкое и уже по-зимнему хмурое небо, председатель Совета народных комиссаров СССР и по совместительству нарком иностранных дел Вячеслав Молотов и его заместители Иван Майский, Максим Литвинов и Андрей Вышинский.

Молотову (он же Скрябин) было пятьдесят три, Майскому (он же Ян Ляховецки) и Вышинскому (он же Анжей Выжински) – по шестьдесят, а Литвинову (он же Меер Валлах) – шестьдесят семь. Все четверо приехали сюда сразу после полудня и, кутаясь в черные драповые пальто с каракулевыми воротниками, уже второй час топтались на подмерзающем летном поле, почти не разговаривая друг с другом. За ними, поглядывая на часы, томились и покорно стыли на сырой октябрьской промозглости их помощники, а также рота Кремлевского парадного полка, музыканты Краснознаменного духового оркестра Красной армии и кинооператор Центральной студии кинохроники Борис Заточный с кинокамерой «Конвас-1» на штативе. Ни гренадерского роста кремлевские солдаты в парадных шинелях, ни музыканты с их трубами и барабанами, ни фронтовик Заточный (под распахнутым полушубком на его гимнастерке поблескивал орден Красной Звезды) не знали и не спрашивали, ради встречи каких гостей советского правительства их привезли сюда из Москвы. При этом всем смертельно хотелось курить, но поскольку команды на перекур не было, никто не решался закурить в присутствии знаменитых членов правительства.

Конечно, столь высокое начальство могло укрыться от холода в диспетчерской службе аэропорта или в штабе местного истребительного авиаполка. Но Молотову, самому молодому, но самому близкому к Сталину члену советского правительства, доставляло тайное удовольствие мурыжить на морозном ветру этих двух поляков и еврея, каждый из которых щеголял свободным знанием иностранных языков и давно зарился на его, Молотова, место по правую руку от Хозяина. Мерзавец Валлах-Литвинов, спекулируя своими дореволюционными заслугами перед партией и дружбой с Лениным, еще в 1930-м выжил из Наркомата по иностранным делам Георгия Чичерина, добился признания СССР Америкой и потащил советское правительство на сближение с Англией и США. Но с 1933-го Сталин стал восхищаться Гитлером, возмечтал заключить с ним союз, и Молотов подсказал Хозяину, что, если мы хотим задружить с фюрером, то в первую очередь нужно убрать еврея с должности Наркома по иностранным делам. После чего доложил на заседании ЦК, что Литвинов запрудил дипломатическую службу бывшими троцкистами и интеллигентским гнильем, лебезящим перед Западом. Умник Литвинов тут же понял, откуда ветер дует, струсил и сам написал заявление об отставке. Так Молотов стал по совместительству еще и наркомом по иностранным делам. А Максим Литвинов-Валлах… Хотя в те времена, когда юный Сталин грабил для партии кавказские банки, а Валлах ловко сбывал во Франции экспроприированные им банкноты, теперь за связи с троцкистами этого же Литвинова ждали пыточные подвалы Берии. Но тут грянула война, Сталину для получения американской помощи по ленд-лизу срочно понадобились личные контакты этого еврея с Черчиллем и Рузвельтом, и Хозяин отправил его послом в США. Там Литвинов превзошел самого себя – страшась подвалов Лубянки, не только добился распространения ленд-лиза[2]2
  Ленд-лиз (от англ. lend – давать взаймы и lease – сдавать в аренду, внаем) – государственная программа, по которой США поставляли своим союзникам во Второй мировой войне боевые припасы, технику, продовольствие и стратегическое сырье, включая нефтепродукты. Закон о ленд-лизе, принятый Конгрессом США 11 марта 1941 года, предусматривал, что: поставленные материалы (машины, военная техника, оружие, сырье, другие предметы), уничтоженные, утраченные и использованные во время войны, не подлежат оплате; переданное в рамках ленд-лиза имущество, оставшееся после окончания войны и пригодное для гражданских целей, будет оплачено полностью или частично на основе предоставленных Соединенными Штатами долгосрочных кредитов (в основном беспроцентных займов) … Всего поставки по ленд-лизу составили около 50,1 млрд. долларов США, из которых 31,4 млрд. долларов было поставлено в Великобританию, 11,3 млрд. – в СССР, 3,2 млрд. – во Францию и 1,6 млрд. – в Китайскую Республику.


[Закрыть] на СССР, но и получил для СССР заем в миллиард долларов! Микоян сказал Сталину, что Литвинов буквально спас этим страну, и Хозяин назначил его Молотову в заместители. Но не в знак благодарности, конечно, а на случай его дальнейших полезных контактов с Рузвельтом и Черчиллем…

Иван (Ян) Майский (Ляховецкий). Этот, вообще, меньшевик и бывший министр Временного правительства, а затем и министр в правительстве адмирала Колчака. После разгрома адмирала Красной армией Майскому удалось каким-то образом перескочить в большевики, и с тех пор он из кожи лезет вон, чтобы всех «перебольшевичить» – выступил свидетелем на процессе эсеров, пролез, пользуясь знанием английского, в Наркоминдел и стал сначала советским полпредом в Финляндии, а потом и послом в Великобритании. В прошлом, 1942 году Черчилль, находясь в Москве, даже похвалил Майского Сталину. Но Хозяин всем знает цену и сказал Черчиллю: «Он слишком болтлив и не умеет держать язык за зубами». И вот этого болтуна он, Молотов, вынужден ради временной дружбы с Англией тоже держать своим заместителем в Наркоминделе!

Наконец, Андрей Вышинский. Этот польский хорек самый опасный. Шляхтич по рождению, юрист по образованию, меньшевик по партийному прошлому, он в 1908 году угодил за свои революционные речи в бакинскую тюрьму и случайно оказался в одной камере со Сталиным. Конечно, в 1920-м, когда стало ясно, чья власть в стране, он вышел из меньшевистской партии, переметнулся к большевикам и тоже «перебольшевичил» всех – заблистал прокурорскими речами на знаменитых политических процессах 1936–1938 годов. «Вся наша страна, от малого до старого, ждет и требует одного: изменников и шпионов, продавших врагу нашу Родину, расстрелять как поганых псов!.. Пройдет время. Могилы ненавистных изменников зарастут бурьяном и чертополохом, покрытые вечным презрением честных советских людей, всего советского народа. А над нами, над нашей счастливой страной, по-прежнему ясно и радостно будет сверкать светлыми лучами наше солнце. Мы, наш народ, будем по-прежнему шагать по очищенной от последней нечисти и мерзости прошлого дороге, во главе с нашим любимым вождем и учителем – великим Сталиным – вперед и вперед к коммунизму!» Вот какие речи умеет задвигать этот шляхтич! И этим он смертельно опасен, этим елеем он уже вымаслил свой путь к сердцу вождя, который и назначил его заместителем Молотова в Совете народных комиссаров.

Понятно, что все трое не спят по ночам, мечтая и планируя занять кресло своего начальника. Но хрена им лысого! Должности и звания могут меняться в зависимости от политической обстановки, а вот близость к Вождю… Он, Молотов, завоевал ее не лестью и болтовней, а еще в эпоху продразверстки реальными делами на Украине и своим знаменитым девизом «Нужно так ударить по кулаку, чтобы середняк перед нами вытянулся!»…

Тут, прервав мысли Вячеслава Михайловича, молодой кинооператор в армейском полушубке и кожаном авиационном шлеме вдруг подбежал к своей кинокамере на трехногом штативе, сдернул с нее темную плащ-палатку, круто развернул камеру на восток, в небо и тут же нажал кнопку «мотор». Все невольно посмотрели туда же, куда он направил свой объектив. А там из ватно-серых облаков уже выскользнул и направился к аэродрому немыслимый по тем временам красавец – четырехмоторный «боинг-24», серебристый гигант с тридцатипятиметровым размахом крыльев.

– Ё-моё! – не сдержал Вячеслав Михайлович завистливого восклицания.

– Новенький, их только начали выпускать, – сказал всезнающий Литвинов. – Исаак Ладдон конструктор.

– В Сан-Диего собирают, – уточнил Майский.

– Но какого хрена он с востока выскочил? – заметил профессионально подозрительный Вышинский.

– Москву обозревали, – предположил Литвинов.

И не ошибся: проделав из Англии кружной, через Тегеран и Баку, перелет на высоте 8000 метров, командир В-24 намеренно облетел сначала Москву, чтобы показать ее своим хозяевам – новому американскому послу в СССР Авереллу Гарриману и его дочери Кэтлин, а также их именитым друзьям: американскому государственному секретарю Корделлу Халлу и генерал-майору Джону Дину, руководителю новоучрежденной американской Военной миссии в Москве. Конечно, при виде русской столицы все они и сопровождавшие их гражданские и военные помощники тут же прильнули к иллюминаторам. Да и было на что посмотреть: купола древних кремлевских соборов, накрытые военной маскировкой, знаменитый Большой театр с закрашенным серо-зеленой краской фасадом, извилистая Москва-река, Красная площадь с закамуфлированным собором Василия Блаженного, прямые и не очень прямые улицы, разбегающиеся от Кремля. Здесь, в этих домах и на этих улицах, им предстояло жить и работать, координируя с советским руководством все свои союзнические операции по разгрому гитлеровской Германии.

Сияя белоснежно лакированным фюзеляжем с голубой каймой под иллюминаторами и надписью «UNITED STATES OF AMERICA», В-24 мягко спустился с небес и с форсом присел на посадочную полосу сначала на задние колеса шасси, а затем на невиданное доселе переднее колесо под своей носовой частью. Таких колоссальных – четырехмоторных! – воздушных лайнеров еще не видели в СССР, и восхищенный оператор ни на секунду не выпускал эту красоту из визира своей кинокамеры, плавной панорамой сопроводил «боинг» до стоянки. Там его уже поджидали два аэродромных техника с новеньким трапом, специально приготовленным под высоту заокеанского монстра.

Конечно, всех важных персон, которые стали спускаться по трапу – Корделла Халла, Аверелла Гарри-мана и Джона Дина – Молотов, Майский, Литвинов и Вышинский знали по встречам в Лондоне, московским переговорам по ленд-лизу, их прошлогоднему приезду в Москву вместе с Черчиллем и по разработкам советской разведки. Семидесятитрехлетний госсекретарь Халл – бывший председатель Демократической партии США, ближайший друг и соратник Рузвельта и антисемит: в 1939 году использовал все свое влияние, чтобы запретить сотням еврейских беженцев из гитлеровской Европы сойти с корабля «Сент-Луис» в США, в результате чего им пришлось вернуться в Европу, где они и погибли.

Аверелл Гарриман – наследственный миллионер, железнодорожный магнат и банкир, главный переговорщик по ленд-лизу, «верный», как он сам себя называет, «офицер своего президента» и активный сторонник сближения Рузвельта и Сталина, которого он считает «тайным демократом». После разгрома Гитлера мечтает вернуть себе польские предприятия – химические заводы, фарфоровую фабрику, цинковую шахту и угольно-металлургический комплекс, которые принадлежали ему до войны. По сообщению советской резидентуры, в Лондоне с ним произошел пикантный случай. Как специальный посланник Рузвельта в Англии и руководитель помощи СССР по ленд-лизу, он был на лондонском светском банкете, когда случилась очередная немецкая бомбежка. Конечно, свет тут же погас, и все гости немедленно спустились в бомбоубежище. Только пятидесятилетний Гарриман, уже пятнадцать лет женатый вторым браком, позволил двадцатилетней Памеле Дигби-Черчилль, подруге своей дочери Кэтлин, увести себя совсем в другую сторону, в глубину темного хозяйского дома. После короткого брака с Рэндольфом Черчиллем, сыном Уинстона Черчилля, эта Памела – рыжая, голубоглазая и а-ля наивная простушка – слыла чуть ли не главной сексуальной львицей Лондона. Чем она и Гарриман занимались в темном доме под грохот взрывов ФАУ-1, никто, конечно, не видел, но когда бомбежка закончилась и гости поднялись из бомбоубежища в дом, навстречу им вышли Гарриман и Памела. Глаза у Памелы счастливо сияли, как сияют глаза у женщин только после мощной мужской бомбежки. А усталый, с растрепанной прической Аверелл на ходу застегивал фрак. Немедленно вслед за этим невинным происшествием Гарриман помог дочке и ее подруге Памеле, которая была на два года младше Кэтлин, снять на двоих лондонскую квартиру, что отлично маскировало его частые, якобы к дочери, визиты к Памеле. И эти визиты продолжались до самого отлета Гарримана в Москву, куда его дочь Кэтлин прилетела с ним, как корреспондентка Hearst’s International News Service и Newsweek magazine[3]3
  Поскольку даже через тридцать лет Гарриман, едва овдовев, немедленно женился на Памеле Дигби-Черчилль-Хэйвард, вдове бродвейского продюсера Лиланда Хэйварда, публикации британской прессы о ее незаурядных сексуальных талантах, видимо, имели под собой почву…


[Закрыть].

Джон Рассел Дин – твердый орешек. В 47 лет генерал-майор и секретарь Объединенного комитета начальников штабов американской армии, известный своим невозмутимым характером и блестящими организационными способностями. Именно за эти качества Рузвельт и выбрал его на должность руководителя американской Военной миссии в Москве, миссии, которая должна курировать все американские поставки по ленд-лизу и координировать совместные боевые операции американских, британских и советских войск на суше, в воздухе и на море. Для этой работы Дин подобрал в свою команду cream of the cream, лучших специалистов – бригадного генерала Уильяма Криста, адмирала Клоренса Олсена, генерал-майора Сидней Спалдинга и еще три десятка молодых ассистентов и помощников.

Едва гости ступили с трапа на землю, их ошеломил духовой оркестр. Он играл… «Интернационал»! Правда, этот советский гимн никто вслух не пел, но кто же не знает слов: «Вставай, проклятьем заклейменный, весь мир голодных и рабов!..» Впрочем, судя по беззвучно шевелящимся губам Майского и Литвинова, они пели по-французски, в оригинале:

 
Au citoyen Lefrancais
de la Commune
C’est la lutte finale:
Groupons-nous, et demain
L’Internationale
Sera le genre humain!
 

И прибывшим было совершенно ясно, что обещали им принимающие хозяева СССР:

 
Весь мир насилья мы разрушим
До основанья, а затем
Мы наш, мы новый мир построим, —
Кто был ничем, тот станет всем…
Лишь мы, работники всемирной
Великой армии труда,
Владеть землей имеем право,
Но паразиты – никогда!
 

Особенно «импонировали» эти слова миллионерам Халлу и Гарриману. Хотя виду они, конечно, не подавали, а стояли, замерев, с каменными лицами, что было хорошо видно кинооператору, снимавшему их крупным планом.

Правда, сразу за «Интернационалом» оркестр стал играть гимн США «Star-Spangled Banner», и гости, расслабившись и приложив правую руку к груди, мысленно запели: «O say, can you see, by the dawn’s early light, / What so proudly we hailed at the twilight’s last gleaming?.. / Whose broad stripes and bright stars, through the perilous fight, / O’er the ramparts we watched, were so gallantly streaming?..»

При этом и пожилые генералы, и их молодые помощники с любопытством присматривались к русским солдатам, парадной шеренгой застывшим у трапа самолета. Так вот с кем они теперь союзники! Высоченные и скуластые молодцы с автоматами ППШ на груди, в ладных шинелях, блестящих зеленых касках, начищенных сапогах и белоснежных перчатках. Медленно поворачивают головы, не отрывая взгляда от проходящих вдоль их строя иностранцев и пожирая глазами двадцатипятилетнюю Кэтлин Гарриман.

Дежурная речь Молотова: «Мы рады приветствовать на нашей земле наших друзей и союзников…» Кажется, подумал кинооператор, в августе 1939-го этими же словами Молотов встречал тут Риббентропа, чтобы подписать знаменитый договор о дружбе с Гитлером, договор, который позволил фюреру напасть на Англию, а СССР – на Польшу. Впрочем, ту встречу Борис не снимал, поскольку тогда он еще учился на операторском факультете ВГИКа. Но он видел и помнил ее по выпускам «Союзкиножурнала», который показывали во всех кинотеатрах страны перед началом каждого киносеанса.

Ответная дежурная речь Корделла Халла, которого Молотову переводил личный переводчик Сталина Валентин Бережков: «Мы уверены, что совместными усилиями мы разгромим нашего общего врага…»

– Караул, направо! – зычно скомандовал командир кремлевской парадной роты. – Шагом марш!

Такого слаженного, с оттягом, прусского печатного шага никогда не видел ни один из прибывших американцев, даже генерал-майор Джон Дин. Подошвы начищенных сапог в унисон взлетали в воздух на стандартную высоту 30 сантиметров и единым ударом обрушивались на землю, как того требовал ритуал, усвоенный еще при императоре Павле. Затем хозяева подвели гостей к их посольским машинам – Халла и Гарриманов к черному «Линкольну» с двенадцатицилиндровым двигателем, Дина – к новенькому кремовому «Бьюику».

Впрочем, это Борис Заточный уже не снимал – экономил пленку для съемки следующих гостей, прибытие которых ждали буквально с минуты на минуту.

– А где ваши машины? – спросил между тем Гарри-ман Валентина Бережкова.

– На подходе, – улыбнулся Бережков, он тоже оставался на аэродроме для встречи следующей делегации – британского министра иностранных дел Энтони Идена, советника британского правительства барона Уильяма Стрэнга, посла Великобритании в СССР барона Арчибальда Кларк-Керра и генерала Хастинга Лайонела Исмейя, советника Черчилля по военным вопросам.

Садясь с отцом в машину, Кэтлин оглянулась на помощников Джона Дина, которые направились к поджидавшему их автобусу. Точнее, на одного из них – лейтенанта Ричарда Кришнера. В свои двадцать четыре года этот Кришнер, второй пилот-штурман B-17s «Летающая крепость», уже имел восемнадцать боевых вылетов в Африке и Италии, за что получил «Крест летных заслуг» и «Пурпурное сердце». «Крестом», как известно, награждают за подвиги в воздушном бою, а «Пурпурное сердце» – особая медаль Президента за ранения, полученные в сражениях с врагами США. Сбитый над Сицилией в июле этого года, Ричард катапультировался из своей горящей «Летающей крепости» и, раненный в плечо, не только сам добрался до американских десантников, атакующих город Джела, но и дотащил до них своего ослепшего и дочерна обожженного первого пилота. Конечно, после госпиталя Ричарда отправили на штабную работу – по негласному правилу, раненных в бою и чудом избежавших смерти пилотов американские генералы, по возможности, старались больше не подвергать опасности. Но и в Объединенном комитете начальников штабов этот Кришнер был заметной фигурой – правда, не столько своими успехами в разработке авиаопераций, сколько легким характером и музыкальным талантом: чикагский джазист, он с детства играл чуть ли не на всех музыкальных инструментах и постоянно таскал с собой футляр с кларнетом, а в кармане – губную гармошку.

Понятно, что такой моpлодец пользовался успехом у всего женского персонала Объединенных штабов, и, прибыв в Лондон с командой генерала Дина, не ускользнул от внимания Кэтлин. Но, мерзавец, даже при перелете из Лондона в Москву никак не реагировал на ее пронзительные взгляды, хотя она была единственной дамой во всем самолете. Зато в первый же час полета оббегал весь самолет, нашел среди ста тридцати пяти офицеров новой Военной миссии гитариста и пианиста и выяснил у отца Кэтлин, есть ли в московском посольстве пианино и сможет ли он сколотить там небольшой джаз-банд.

Заводной парень! Вот и сейчас вместо того, чтобы хоть как-то отреагировать на ее внимание, подскочил к духовому оркестру, выпросил, поставив на землю свой походный баул и футляр с кларнетом, у одного из трубачей его огромную трубу, осмотрел ее, восхитился и поговорил о чем-то. А затем остановился возле кинооператора и тычет пальцем в какой-то орден у того на груди. Неужели предлагает махнуться орденами? Впрочем, бригадный генерал Уильям Крест прервал этот контакт, позвал Ричарда в зеленый посольский автобус, куда уже сели все остальные члены делегации.

Провожая глазами отчалившие в сторону Москвы машины и автобусы американского посольства, Молотов коротким кивком подозвал к себе одного из своих помощников. Показав глазами на гиганта В-24, сказал негромко:

– Павел Анатольевич, нам нужны характеристики этой машины.

– Не беспокойтесь, Вячеслав Михайлович, – нагнулся к нему высокий стройный мужчина в штатской одежде, но с явно военной выправкой. – Видите наших техников, обслуживающих самолет? Они этим уже занимаются. Между прочим, это личный самолет Гарримана.

– Его собственный самолет? – не сдержал изумления Молотов.

2

МОСКВА, тот же день. 18 октября 1943 года

Москва встретила американцев хмуро – ни солнца, ни веселых лиц у прохожих, ни яркой рекламы. На Можайском шоссе и даже на улицах Трехгорки, от которых немцев год назад удалось остановить всего в тридцати километрах, еще стояли баррикады и противотанковые ежи, а также ящики с песком для тушения зажигательных бомб и зенитные орудия с женскими расчетами. Только ближе к центру все-таки появились люди – мужчины в военной форме с портфелями на кожаных ремнях через плечо озабоченно спешили куда-то по своим делам, а женщины в куртках «хаки», ватных штанах и резиновых сапогах чинили трамвайные пути и засыпали песком воронки на мостовых. Стены большинства домов потрескались, штукатурка осыпалась, обнажив арматуру. Окна в домах и витрины магазинов забиты досками или заклеены старыми газетами, а у редких открытых магазинов стоят длинные очереди пожилых людей. Все одеты кое-как, в заношенное и старое. Лица замкнутые, хмурые и осунувшиеся, молодежи и детей нет вовсе. Все это угнетало и заставляло тревожно переглядываться. Правда, когда навстречу прибывшим американцам стали попадаться грузовые «Студебеккеры», все оживились и в головных лимузинах, и в автобусе.

– Смотрите, наши грузовики!

– Но женщины за рулем…

Потом у какого-то перекрестка черный раструб громкоговорителя на телеграфном столбе что-то громко вещал по-русски. Под столбом стояла небольшая толпа и слушала, задрав головы. Водитель автобуса тоже включил радио, русский диктор победным тоном сообщал что-то оптимистическое. Посольский переводчик капитан Генри Уэр сказал:

– Это автобус нашего посольства, поэтому в нем есть радио. А у всех советских людей радиоприемники конфискованы в начале войны…

– А что по радио говорят? – спросил генерал Дин.

– Сводки с фронтов. Перевожу. Вчера на Украине советские войска вели упорные бои за город Мелитополь. Юго-восточнее города Кременчуга русские продвинулись вперед на семь километров. Севернее Киева они ведут бои на правом берегу реки Днепр. За семнадцатое октября на всех фронтах русские уничтожили сто семьдесят один немецкий танк, сбили сорок пять самолетов и уничтожили до двух тысяч гитлеровцев…

– Good! – сказал Ричард Кришнер и на губной гармошке сыграл ликующую трель в верхнем регистре.

– Но они ничего не говорят про наши победы в Италии и в Африке, – заметил генерал Крист.

– Да, – подтвердил переводчик. – У Кремля очень странная манера. Мы союзники, воюем с немцами в Европе и в Африке, шлем сюда самолеты, танки, продукты, но они об этом не говорят своему народу ни слова…

– Ничего, – сказал генерал-майор Сидней Спалдинг. – Когда мы построим тут наши аэродромы и начнем долбать с них немцев, они не смогут скрыть это от русских…

«Линкольн» привез Халла и Гарриманов на Арбат к знаменитому особняку «Спасо-хаус», резиденции американских послов с 1934 года, а «Бьюик» и автобус доставили генерала Дина с его командой в посольский особняк на Моховую улицу рядом с отелем «Националь». «Спасо-хаус», расположенный всего в миле от Кремля и получивший свое название из-за соседства со старинной церковью Спаса Преображения на песках, был в 1914 году построен в стиле ампир «русским Морганом» Николаем Второвым, но экспроприирован большевиками сразу после революции. До установления советско-американских дипломатических отношений в 1933-м в нем с далеко непролетарским шиком проживали первый Народный комиссар по иностранным делам Георгий Чичерин и другие партийные боссы. Но в 1933-м в результате поездки Литвинова в Вашингтон президент Рузвельт признал СССР, США установили с Москвой дипломатические отношения, и в 1934-м Уильям Буллит, первый американский посол в Советском Союзе, арендовал у Кремля для посольства два московских здания – «Спасо-хаус» и особняк на Моховой. С тех пор и по сей день над «Спасо-хаусом» развевается американский флаг…

Когда 18 октября 1943 года Корделл Халл и Аверелл Гарриман с дочкой Кэтлин вошли в этот особняк, Кэтлин воскликнула в ужасе:

– Oh, my God!

Действительно, состояние особняка было ужасным. На первом этаже в просторном зале приемов большие витражные окна разбиты со времен прошлогодних немецких бомбежек, стены облупилась, фрески и ампирная лепнина потолков потрескались, мебель сломана, крышка рояля пробита, и даже в апартаментах на втором этаже, где до войны останавливались американские сенаторы, – собачий холод, отопление только примусами и буржуйками.

Переходя из одного помещения в другое, Кэтлин, кутаясь в пальто, спрашивала у отца:

– Dad, what we’re going to do? [Что мы будем здесь делать?]

Но Гарриман, который был в России не впервой, только усмехнулся:

– Мы будем здесь жить, дорогая. И ты, как хозяйка, наведи тут порядок.

– Что? – изумилась Кэтлин. – Ты назначаешь меня хозяйкой «Спасо-хауса»?

– Конечно. На войне, как на войне. Мы с Корделлом будем заниматься политикой, а ты хозяйством.

– Гм! – Кэтлин выпрямилась и уже по-другому огляделась, и другой походкой пошла по «Спасо-хаусу». Достав журналистский блокнот, стала записывать в него все, что требовало ремонта в первую очередь – окна, отопление, мебель…

Но тут секретарь посла доложил:

– Мистер Гарриман, вас к телефону.

– Кто?

– Господин Молотов.

Гарриман взял трубку. На том конце провода был не Молотов, а его переводчик Павлов. Он сообщил, что председатель Совета народных комиссаров товарищ Вячеслав Михайлович Молотов приглашает господина государственного секретаря Халла, посла Гарримана и генерал-майора Дина в Кремль на советско-американо-британскую конференцию, посвященную путям и средствам ускорения завершения войны.

– А когда конференция? Завтра? – спросил Гарриман.

– Прямо сейчас, – сообщил Павлов.

– Но англичане?.. – заикнулся Гарриман.

– Они уже прибыли, – ответил Павлов.