Текст книги "Летающий джаз, или Когда мы были союзниками"

8

БЕЛОРУССИЯ. ДЕРЕВНЯ ПОДПАВЛОВЬЕ. Ноябрь 1943 года

В избе было темно, только из печи сквозь решетку изредка сыпались в поддувало красные искры от догорающих дров.

Лежа на жестком топчане и укрываясь мохнатой овчиной, Борис Заточный говорил Школьникову, лежавшему на двух сундуках:

– Все-таки что-то с нашей цивилизацией не так. Ты посмотри на нас, на людей, издали, с какой-нибудь отдаленной планеты. Какие-то жуткие существа, веками истребляющие друг друга и постоянно создающие все новые средства массового уничтожения. Никто из прочих живых существ не отличается таким зверством. Хотя и слово «зверство» тут не годится. Звери не собираются в войска, чтобы убивать себе подобных. Белые медведи не занимаются пленением бурых медведей, а бурые медведи не устраивают побоища белым медведям. Волки могут объединиться в небольшую стаю для охоты на больного оленя, но степные волки не воюют с лесными волками, и даже шакалы не грызут шакалов. А морские чайки не клюют озерных уток, и зайцы не грызут сусликов. Только мы, homo sapience, одновременно с созданием «Песни песней», «Лунной сонаты» и «Девочки с персиками» изобретаем гильотины, танки, ракеты, бомбардировщики и отравляющие вещества для истребления таких же homo sapience. Причем, чем выше прогресс, тем мощнее становятся средства массового истребления себе подобных. И обрати внимание – никакого развития гуманизма не наблюдается: чем походы крестоносцев или казни инквизиции отличаются от гитлеровских виселиц и массовых расстрелов?

– Ты хочешь сказать, что мы зверски расстреляли немцев в болоте?

– Нет, я знаю: кто с автоматом к нам придет, от автомата погибнет. Но как может нация Баха, Гете и Моцарта строить виселицы и расстреливать женщин, детей и стариков?

Школьников молчал. Вопрос мгновенного, всего за несколько лет, пещерного озверения всей немецкой нации уже давно не обсуждали ни русская, ни зарубежная пресса. Знаменитый призыв Ильи Эренбурга «Убей немца!» был таким же естественным ответом на чудовищные преступления фашистов, как «раздави блоху и клопа». И все-таки…

– Немцы объявили себя высшей расой, – медленно проговорил он. – Но я считаю: тут все наоборот. Высшая раса – это не национальность. Высшая раса – это Бетховен, Шекспир, Чайковский, Толстой, Чарли Чаплин… А Гитлер, Геббельс, Муссолини – это мелкие бесы. Помнишь про черта из сказки? Он сидит на берегу озера, крутит в воде веревку и вызывает чертей. Вот этих чертей, бесов и леших Гитлер вытащил с немецкого дна и бросил на нас. А мы их расстреляли. Они же нелюди…

– Да, с нашей точки зрения, – ответил Борис. – А вот мой отец астроном. Всю жизнь смотрит в телескоп и ищет инопланетян. И я вот думаю: а что, если инопланетяне тоже смотрят на нас в свои телескопы? Что они видят? Разве они видят Чайковского или Бетховена? Гитлера или Геббельса? Нет, они видят, как мы, люди, массами истребляем друг друга. Раньше убивали сотнями – топорами и саблями, а теперь пушками и бомбами взрываем целые города. То есть, с их точки зрения наш прогресс – это растущий инстинкт самоистребления и уничтожения своей планеты.

– Боря, ты в своем уме? Спи! И не вздумай говорить об этом в Москве!

– Ладно, сплю. Что мы снимаем завтра?

– Партизаны обещали устроить взрыв немецкого эшелона с танками.

– Тогда все, спим!

9

МОСКВА. 5 октября 1943 года

Как истинный американец и боевой генерал, Джон Рассел Дин не привык бездельничать и ждать у моря погоды, даже если это «море» называется Генеральный штаб Красной армии. Он прилетел в Москву для координации боевых действий американской и британской армий с русскими союзниками, и в первый же день предложил Молотову «in order to effect shuttle bombing of industrial Germany…» – для эффективной челночной бомбардировки немецкой промышленности срочно построить у фронтовой зоны несколько американских авиабаз. И, как показалось американцам, эта напористость оправдалась: уже через несколько дней в «Особо секретном протоколе», подписанном Молотовым, Корделлом Халлом и Энтони Иденом, было зафиксировано:

«Делегаты США представили конференции следующие предложения:

(1) Чтобы, в целях осуществления сквозной бомбардировки промышленной Германии, были предоставлены базы на территории СССР, на которых самолеты США могли бы пополнять запасы горючего, производить срочный ремонт и пополнять боезапасы.

(2) Чтобы более эффективно осуществлялся взаимный обмен сведениями о погоде…

(3) Чтобы было улучшено воздушное сообщение между этими странами».

И поскольку на следующий день сам маршал Сталин поддержал тост Дина за скорейшую общую победу, то теперь каждый день ожидания реальных мер по внедрению своих предложений генерал Дин считал не просто потерянным временем, а огромным уроном для своей миссии. Поэтому, выждав пять дней после роскошного банкета в Кремле и помня, сколько водки выпил с ним за дружбу маршал Ворошилов после сталинского персонального тоста, Дин решил действовать по-армейски, напрямую. Вызвав к себе капитана Генри Уэра, переводчика, он сказал:

– Одевайтесь, мы идем в русский Генштаб к Ворошилову.

– Really? Неужели? – не сдержал изумления капитан.

– Чему вы изумляетесь?

– Сэр, простите, но, насколько я знаю, все контакты с советским военным руководством мы обязаны заранее согласовывать через генерала Евстигнеева, ОВС – Отдел внешних сношений Народного комиссариата обороны.

– К черту ОВС! – отрезал генерал. – Этот Евстигнеев просто мундир, набитый ватой! Все, что попросишь, тонет в этой вате безо всякого результата! Пошли!

И, натянув свою парадную куртку, Джон Дин решительно спустился по гостиничной лестнице, вышел на Моховую улицу. Капитан Уэр поспешил за ним. На улице был ноябрьский морозец с пронизывающим ветерком, но Дин не стал вызывать машину, а, свернув налево, направился к Знаменке. Его высокие ботинки громко стучали по обледенелому тротуару. Рядом, по Манежу катили грузовики с молодыми солдатами, прятавшими головы в поднятые воротники своих шинелей. Конечно, они катили на фронт. За ними на фоне низкого серого неба торчали темно-красные шпили кремлевских башен. Одного слова советских вождей, которые сидели за этими башнями, будет достаточно, чтобы сотни американских B-17 и «дугласов» смогли взлетать с аэродромов на русской земле и громить немцев, помогая этим молодым солдатам и спасая их…

Оба – и генерал, и капитан – шли, не оглядываясь, и не видели, как из дверей их гостиницы заполошно выбежали двое мужчин в штатском и бегом припустили за ними.

На углу Моховой и улицы Коминтерна на Дина и Уэра выскочил лейтенант Ричард Кришнер. Конечно, русские агенты наружки тут же притормозили, сделали вид, что завязывают шнурки на одинаковых кирзовых ботинках. А за спиной у Кришнера в той же позе остановился его филер-энкавэдэшник.

– Привет, лейтенант, – сказал генерал Дин Ричарду. – Вы откуда?

– Деньги менял, сэр, – доложил Кришнер. – Вы же знаете: в гостиничном бюро обмена нам дают пять русских рублей за доллар. А что можно купить за пять рублей? На рынке одно яйцо стоит четыре рубля! Но я обнаружил, что в русском МИДе есть касса для дипломатов, там за доллар дают двенадцать рублей! То есть три яйца! Хотите, я вам тоже поменяю?

– Спасибо, мне пока своих яиц хватает, – хмуро сказал генерал. – Следуйте за мной!

– Есть, сэр!

Дин шел и думал о своих подчиненных. Этот пилот Ричард Кришнер прибыл сюда, чтобы разрабатывать совместные американо-советские авиационные операции. Но вот уже пятые сутки ни он, ни его коллеги ничего не делают, потому что ни с помощью генерала Евстигнеева, ни без него никаких контактов с советским Генеральным штабом у них нет. При этом парни почти голодают – на завтрак в гостинице им дают стакан какао на воде и манную кашу без молока – ложек пять. Остальное подавальщицы отливают себе. А когда ребята достают свои, прибывающие по ленд-лизу, консервы, те же подавальщицы смотрят такими голодными глазами, что парни половину оставляют на столе и уходят…

Возле серого здания Государственной библиотеки СССР имени В. И. Ленина группа русских, стоявших у газетных стендов, рассмешила переводчика Уэра и отвлекла генерала от этих мыслей.

– Чему вы смеетесь? – спросил Дин, продолжая шагать к Знаменке.

– Русским шуткам, сэр.

– Каким именно?

– Они прочли в газете «Правда»: в Москве четыре театра открылись премьерой пьесы «Фронт».

– И что тут смешного?

– Один сказал другому: «Американцы второй фронт никак не могут открыть, а мы – сразу четыре открыли!»

Дин и его спутники свернули на Знаменку. Филеры, держась на расстоянии, двигались за ними.

У высоких дубовых дверей Генерального штаба топтался на морозе молодой часовой в кирзовых сапогах, серой шинели и шапке-ушанке, с винтовкой на плече. При приближении иностранцев в незнакомой военной форме он выпрямился, загородил собой дверь и обеими руками схватился за винтовку.

Но Дин бесстрашно подошел к нему вплотную:

– American general John Deane to see Marshal Voroshilov!

Часовой непонимающе заморгал, капитан Уэр перевел:

– Генерал Джон Дин, глава американской Военной миссии в Москве, к маршалу Ворошилову.

– А… а… а… – зазаикался часовой. – А в-вам на-назначено?

– Это неважно. Нам нужно к маршалу Ворошилову по срочному делу.

– Сейчас. Минуту… – Часовой нырнул за тяжелую дверь и исчез.

Американцы в недоумении остались на морозе. Поодаль столь же вынужденно торчали агенты наружки, старательно выискивая галок в низком сером небе. Минуты через три, когда все – и американцы, и их энкавэдэшные сопровождающие – уже терли замерзающие уши, из дубовых дверей вышли сразу два офицера и три часовых.

– В чем дело? Кто такие? – спросил старший из офицеров с погонами капитана.

– А с кем мы имеем честь? – поинтересовался Уэр.

– Я начальник караула.

– А это генерал Джон Дин – глава американской Военной миссии в Москве, – объяснил Уэр. – Мы его сопровождаем. Он пришел к маршалу Ворошилову. Маршал у себя?

– Вам нужно пройти в бюро пропусков. Там с вами разберутся, – с непонятной полуугрозой сообщил начальник караула.

– А где это?

– А вот сюда, за угол и до конца здания…

– Спасибо. – Уэр повернулся к Дину: – Sir, we have to go around the building.

Когда американцы – все трое – свернули за угол здания и вдоль длинного корпуса Генштаба направились к дальнему подъезду, начальник караула и второй офицер, а также офицеры наружки, которые шли за Дином, Уэром и Кришнером, дружески сошлись на углу и впятером внимательно проследили за их движением.

Генерал Дин, капитан Уэр и лейтенант Кришнер поднялись по трем ступеням подъезда с маленькой медной табличкой «Бюро пропусков», Кришнер упредительно открыл высокую и тяжелую дверь. За этой дверью тут же, почти впритык была вторая, такая же высокая и тяжелая, она открывалась внутрь. Миновав ее, американцы оказались, наконец, в тепле, в небольшом и совершенно пустом холле с двумя застекленными окошками в стене. Одно из окошек было закрыто, во втором за стеклом сидела пышная дама в военной гимнастерке и с желтой косой, кольцом уложенной на голове.

Генри Уэр подошел к ее окошку, повторил, кто они и зачем пришли.

– Документы! – односложно потребовала дама.

Американцы достали свои паспорта, Уэр просунул их в тонкую щель под стеклом окошка. Дама взяла паспорта и шумно опустила деревянную шторку, закрывающую окно. Только по стуку ее сапог и дальнему скрипу двери американцы поняли, что она унесла их паспорта в неизвестном направлении.

Ждать пришлось долго, но теперь они были в тепле, грелись у горячей чугунной батареи. Пользуясь вынужденной паузой, Ричард сказал генералу:

– Сэр, вы знаете, в этой стране запретили джаз.

– В каком смысле? – удивился Дин.

– Во всех! Я спросил в МИДе, где в Москве есть джаз-клуб. А мне совершенно официально сказали: в СССР джаза нет. Вы представляете?

– Да, – подтвердил Генри Уэр. – С разрешения Сталина тут есть только джаз-банд Эдди Рознера, немецкого еврея, бежавшего из Германии. И симфоджаз Радиокомитета. Но они постоянно выступают на фронте.

– Симфоджаз? – переспросил Дин. – Что это значит – «симфоджаз»?

– Это как белый негр, – хмуро сказал Ричард Кришнер и вдруг произнес пылко, как Ромео, лишенный своей Джульетты: – Сэр, я не могу жить без джаза! Отпустите меня на фронт!

– Вы же починили рояль в посольстве и играете по вечерам втроем.

– Сэр, мои партнеры не джазмены, и наше трио – это не джаз! Я прошу вас…

Продолжить он не успел – окошко бюро пропусков шумно открылось, пышная дама в военной гимнастерке просунула под стекло три американских паспорта и сказала:

– Возьмите документы. И можете идти.

– К маршалу Ворошилову? – обрадовался Генри Уэр.

– Нет. Маршала Ворошилова нет в Москве.

– А когда он будет?

– По этим вопросам вам нужно обращаться в ОВС к генералу Евстигнееву, – ответила дама в гимнастерке и опустила шторку на окошке.

10

БЕЛОРУССИЯ. ЖЕЛЕЗНАЯ ДОРОГА «ПОЛОЦК – ДАУГАВПИЛС».

Начало ноября 1943 года

Светало. Даже сквозь пелену дождя уже можно было различить железную дорогу.

Два партизана, лежавшие на опушке леса рядом с Борисом Заточным и Семеном Школьниковым, поползли к насыпи. Один из них тащил тяжелую мину, другой держал в руках моток бечевки и на ходу разматывал его. Бечевка была привязана к взрывателю. Борис включил камеру и начал снимать, как подрывники малой саперной лопаткой и руками раскапывают насыпь под рельсами. Шорох дождя по лесной листве сливался со стрекотом работавшей «Аймы».

Когда молодой подрывник, вернувшись, улегся рядом с операторами, Школьников спросил:

– А если собаки? Мину хорошо замаскировали?

– Дождь замоет следы! Лежи тихо! – приказал юный партизан.

Вскоре совсем рассвело, и дождь кончился. Как пишет Школьников в своих мемуарах, только балтийский ветерок срывал с веток дождевые капли. Сырость прохватывала насквозь, плащ-палатки и ватники отяжелели от влаги. Вдруг из-за поворота железной дороги, скрытого за сосняком, показался фашистский дозор: двое солдат с овчарками. Немцы шли медленно, внимательно глядя себе под ноги. Лежа в ста метрах от насыпи, партизаны оцепенели: заметят, и все труды насмарку. Командир и еще один партизан держали на мушке обеих овчарок, остальные целились в немцев. Если собаки возьмут след и потянут по бечевке в сторону леса… Нет, овчарки ничего не заметили, прошли мимо. Юный подрывник, сосед Бориса и Семена, облегченно вздохнул.

Сквозь облака стали пробиваться солнечные лучи. Оба оператора завели до отказа пружины своих кинокамер.

– Идет! – шепнул сосед.

Гул приближающегося поезда, сначала еле слышный, постепенно набирал силу. Борис и Семен осторожно расползлись в разные стороны, чтобы снимать с разных точек. Борис встал и прислонился для упора к дереву. Полотно железной дороги поблескивало метрах в сорока от него. Показались платформы с балластом, их толкал паровоз. Снимать это было ни к чему, и Борис вновь залег, прижался к земле. Если бы на путях стояла мина нажимного действия, в воздух взлетели бы только платформа и паровоз.

Шумно пыхтя, паровоз прошел мимо. На короткое время вернулась тишина. Даже сквозь ватник и два свитера холод пробирал тело до дрожи. Мелькнула мысль: «А может, поезда и не будет?»

– Серега, приготовиться… – послышался чей-то шепот.

Парнишка стал наматывать на руку конец бечевки, осторожно натягивая ее. Гул нового поезда нарастал. Борис вновь поднялся. Он видел перед собой только слепящие на солнце рельсы. Больше всего он боялся пропустить решающее мгновение. Однако опасно было включать камеру раньше времени. Завода пружины и пятнадцати метров пленки хватало только на полминуты. Надо рассчитать так, чтобы успеть снять взрыв.

Борис глянул на Школьникова. Тот лежал за большим валуном, уперев в него свою «Аймо».

Тут из-за поворота показался паровоз, а за ним лента крытых платформ. Партизаны лежали, не шевелясь. Операторы включили камеры. В траве вилась бечевка…

И вдруг она дернулась, и тут же – оглушительный взрыв разорвал вселенную, из-под колес паровоза полыхнуло пламя, в дыму отчетливо промелькнул кусок исковерканного рельса.

Паровоз, а за ним платформы накренились и, с грохотом наползая друг на друга, покатились под откос. Затем началось самое страшное: на платформах стали рваться снаряды. Казалось, от грохота этих взрывов лопнут барабанные перепонки, рухнут мокрые сосны. В багровых всплесках пламени фантастическим фейерверком взлетали камни, обломки рельсов, осколки снарядов. А когда взрывы утихли, разбушевался пожар.

Партизаны бросились к составу, потому что на рельсах остались стоять три желтых цистерны с надписью «Shell». Партизаны стали палить в них из ППШ. Безрезультатно, цистерны не загорались. Тут к месту взрыва на большой дрезине с прицепом примчался отряд немецкой железнодорожной охраны. Немцы еще издали палили наугад по лесу в обе стороны от железной дороги. Завязался бой. Борис залег за валуном, валун – хорошая защита от пуль и упор для камеры. Одно плохо – рядом горела платформа, раскаленный воздух разом высушил всю одежду и обжигал тело. Бой продолжался. Партизаны ударили по цистернам из пулемета зажигательными пулями, и цистерны вспыхнули ослепительным синим пламенем. Уникальные кадры! Операторы поспешили снять это крупно, вблизи. Пламя обжигало лица и руки, зато на пленке запечатлевалась каждая деталь. В эти минуты Заточный и снял Школьникова. Три метра пленки, на которых снят оператор на фоне пожара и боя, хранятся ныне в Госфильмофонде.

Гитлеровцы – оглушенные и обожженные – отошли. Стрельба затихла. Партизаны быстро собрали трофеи и двинулись в лес. Позже, в глубине леса, Борис сказал Школьникову:

– Как думаешь, сколько все это продолжалось?

– Долго. Наверное, час или полтора.

– Четырнадцать минут. Когда показался паровоз, я взглянул на часы.

11

ПОЛЕТ «МОСКВА – ТЕГЕРАН». 18 ноября 1943 года

Ранним утром 18 ноября 1943 года Аверелл Гарри-ман, генерал Джон Дин, британский посол Арчибальд Керр и их ближайшие помощники вылетели из Москвы в Тегеран на секретную встречу Рузвельта, Сталина и Черчилля. Хотя вопрос об открытии авиабаз союзников на советской территории не был заявлен в числе основных тем этой встречи, Гарриман и Керр хорошо понимали, что только от Сталина зависит конкретное решение этого вопроса и только Рузвельт и Черчилль могут заставить его такое решение принять. В России может меняться общественный строй, княжества могут превращаться в царство, царство в империю, а империя – в так называемый Союз Советских Социалистических Республик, но при любой смене вывески власть остается вождистской и диктаторской, рассуждал в самолете Чарльз Болен, знаток России и третий секретарь американского посольства. Сегодня вся политическая власть в СССР замыкается на Сталине, ни председатель правительства Вячеслав Молотов, ни маршал Климент Ворошилов никаких самостоятельных решений не принимают, никак не влияют на Сталина и не являются его советчиками. Истребив всех действительно выдающихся и талантливых руководителей и военачальников, от маршалов до комбригов, он оставил вокруг себя только лизоблюдов, способных ежедневно твердить ему, что он гений всех времен и народов, и постепенно сам в это поверил…

При этом система власти выстроена так, что за месяц пребывания в Москве ни Гарриману, ни Керру так и не удалось попасть к Сталину, а генералу Дину – даже к Ворошилову. «Особо секретный протокол» об открытии в СССР баз союзников просто повис в воздухе. Больше того – за весь месяц никакого обсуждения совместных боевых операций не случилось, миссия Джона Дина занималась лишь бюрократической писаниной по ленд-лизу. Единственное внимание, которое ясно видели американцы в Москве от своих русских союзников, это постоянную слежку. Стоило Гарриману выйти из «Спасо-хауса», как за ним тут же шли четыре офицера НКВД, за генералом Дином – двое, а за всеми остальными сотрудниками посольства – по одному за каждым. И, конечно, правы Ричард Кришнер и еще трое молодых летчиков, которых привез с собой бригадный генерал Уильям Крист: если русские не хотят никаких совместных операций, то чем просиживать штаны в этой хмурой Москве, лучше бы им, опытным боевым летчикам, вернуться на фронт. Тем паче, что японские дипломаты настойчиво интересуются, почему в Большом театре ложа Американского посольства теперь каждый вечер до отказа заполняется новыми лицами…

Но Тегеран должен все изменить. Если Рузвельт и Черчилль найдут подход к Сталину, их сближение тут же откроет зеленый свет для совместных боевых действий. Причем русским это нужно даже больше, чем союзникам – наступление Красной армии на гигантском фронте от Заполярья до Черного моря обходится ежедневной потерей тысяч солдат. А на востоке над русскими висит Япония, которую Гитлер принуждает к высадке на советский Дальний Восток. Пара американских авиационных баз на Сахалине или под Владивостоком могут остудить японских вояк, так же как одна или две американские авиабазы на Кавказе могут развеять мечты Турции о бакинской нефти…

Теперь, в самолете, американцы и англичане впервые говорили обо всем этом в полный голос и не боясь русской прослушки, поскольку самолет был американский – все тот же личный «боинг-24» Аверелла Гарри-мана, который Аверелл называл «Becky».

Но в полдень ровный гул четырех моторов вдруг изменился, и в салон вошел второй пилот, доложил:

– Господа, вынужден сообщить: один двигатель вышел из строя. Это не страшно, мы и на трех двигателях можем долететь до Тегерана. Но, как сказал нам русский диспетчер, бережного бог бережет. Поэтому садимся в Сталинграде.

В Сталинграде погода была морозная, небо мрачное, на пустом аэродроме не наблюдалось никого из командования, и вокруг аэродрома не было ни одного здания, чтобы укрыться от ледяного ветра. Даже когда Гарри-ман и Болен захотели отойти от самолета, дабы просто размяться, русский вооруженный часовой тут же приказал: «Назад! Вернитесь!»

– Это к вопросу о доверии… – мрачно заметил Болен, лучший эксперт по России.

Впрочем, вскоре к самолету подкатила вереница полуразбитых трофейных машин. По изрытой воронками дороге нежданных гостей повезли в Сталинградский горком партии, который находился в единственном уцелевшем в городе здании. По дороге гости из окон машин могли видеть только бесконечные и занесенные снегом руины кирпичных и бетонных зданий. Поскольку ехали через эти руины не меньше получаса, было ощущение, что их забросило на давно умершую ледяную планету.

В горкоме свалившихся с неба иностранцев угостили черным хлебом, сыром и сосисками и отогрели водкой, а затем повезли на экскурсию по местам Сталинградской битвы. Она произвела сильное впечатление. Даже генерал Дин и глава английской Военной миссии генерал-лейтенант Гефферд Мартел, участник Первой мировой войны, никогда не видели разрушений таких гигантских масштабов. Вокруг, насколько видел глаз, были все те же бесконечные, покрытые снегом руины, проломленные бомбами крыши домов и обвалившиеся, как выбитые зубы, кирпичные стены. Среди этих гор битого кирпича, в подвалах и в землянках ютились малочисленные горожане.

В конце дня гостям сообщили, что ремонт двигателя затянется до следующего утра, и отвезли поглядеть на бывший штаб сдавшегося фельдмаршала Паулюса и высокий временный памятник, сооруженный на берегах Волги в память о солдатах, павших в Сталинграде^*.

К ужину хозяева города раздобыли достаточно еды и питья, чтобы прием боевых союзников затянулся за полночь. Первые тосты произносились такие же официальные, как в Москве, но после нескольких граненых стаканов водки bottom up началось фронтовое братание с песнями, военными рассказами и танцами. Официантки отложили подносы и танцевали с русскими и иностранными офицерами. Чарльз Болен лихо спел по-русски песню о Стеньке Разине, который бросает свою княжну в «набежавшую волну», а генерал Дин – по-английски «Покажи мне дорогу домой». Гарриман сгибался под грузом даров – трофеев Сталинградской битвы: немецких пистолетов, часов и сабель. В ответ на призывы русских немедленно открыть Второй фронт все гости клялись, что только ради этого они и находятся в России, что осталось, мол, согласовать последние детали. Но даже спьяну не разгласили эти детали и не сказали, зачем летят в Тегеран.

На следующее утро их В-24 был готов к полету. За ночь прибывшие из Москвы механики отремонтировали двигатель, а офицеры комиссара госбезопасности Павла Судоплатова из Четвертого управления НКВД установили под сиденьями Гарримана и Керра звукозаписывающую аппаратуру.

^* Правда, гостям не сообщили итоги Сталинградской битвы: более 200 000 погибших гражданских лиц (больше, чем в Хиросиме). Впрочем, точное число жертв неизвестно. Полагают, что от 700 000 до 2 000 000 военнослужащих и лиц гражданского населения… Средняя продолжительность жизни советского солдата в битве под Сталинградом не превышала суток… Только за время Сталинградской битвы 13 500 советских военнослужащих были приговорены военным трибуналом к смертной казни за дезертирство, переход на сторону противника, «самострельные» ранения, мародерство, антисоветскую агитацию, отступление без приказа.