Текст книги "Летающий джаз, или Когда мы были союзниками"

12

МОСКВА. Конец ноября 1943 года

Когда в зале приемов «Спасо-хаус» вслед за очередной сводкой Совинформбюро из репродуктора послышались первые такты этой мелодии, все изумленно подняли головы: не может быть! Это же наша песня! Американская! По русскому радио?

Тут нужно сказать, что стараниями Кэтлин Гарриман зал приемов на первом этаже американского посольства преобразился – вместо прежнего разгрома и разрухи здесь буквально за пару месяцев был создан вполне респектабельный офис «open space» американской Военной миссии: полсотни письменных столов и стульев, невысокие, на манер британских конторок, перегородки меж ними, телефоны, пишущие машинки… За этими столами сто тридцать офицеров Военной миссии днем и ночью (с Вашингтоном восьмичасовая разница во времени, с Лондоном трехчасовая, а с Джакартой – четырехчасовая) трудились над сотнями срочных советских заказов на продовольствие, вооружение, горючее, листовую сталь, порох, самолеты, корабли и т. д. и т. п. Как вспоминает маршал Жуков, «американцы нам гнали столько материалов, без которых мы бы не могли формировать свои резервы и не могли бы продолжать войну… Получили 350 тысяч автомашин, да каких машин!.. У нас не было взрывчатки, пороха. Не было чем снаряжать винтовочные патроны. Американцы по-настоящему выручили нас с порохом, взрывчаткой. А сколько они нам гнали листовой стали! Разве мы могли бы быстро наладить производство танков, если бы не американская помощь сталью?». Ему вторит и Анастас Микоян: «Когда к нам стали поступать американская тушенка, комбижир, яичный порошок, мука, другие продукты, какие сразу весомые дополнительные калории получили наши солдаты! И не только солдаты: кое-что перепадало и тылу. Или возьмем поставки автомобилей. Ведь мы получили около 400 тысяч первоклассных по тому времени машин типа “Студебеккер”, “Форд”, легковые “Виллисы” и амфибии. Вся наша армия фактически оказалась на колесах, и каких колесах! Без ленд-лиза мы бы наверняка еще год-полтора лишних провоевали». А переводчик Сталина Валентин Бережков дополняет еще откровеннее: «Теперь легко говорить, что ленд-лиз ничего не значил. Он перестал иметь большое значение много позднее. Но осенью 1941 года мы все потеряли, и если бы не ленд-лиз, не оружие, продовольствие, теплые вещи для армии и другое снабжение, еще вопрос, как обернулось бы дело». 622 тысячи тонн железнодорожных рельсов, 1900 локомотивов, 11 тысяч вагонов, 3,6 миллиона автопокрышек, 610 тысяч тонн сахара, 664 тысячи тонн мясных консервов, 32 тысячи армейских мотоциклов, 2,5 миллиона тонн авиабензина, миллионы пар солдатских ботинок… – заказы Советского правительства на все это офицерам Военной миссии следовало срочно разместить на американских заводах и фабриках, проконтролировать сроки их отправок в СССР, продвижение на транспортных конвоях через Англию, Аляску и Джакарту…

Но, повторяю, когда в репродукторе возникли первые звуки песни, разом смолкли все «Ундервуды» и телефонные разговоры, и все офицеры изумленно застыли на своих местах. Джазовая песня? По русскому радио? It’s impossible!

И тут вступил тонкий женский голосок: «Был озабочен очень воздушный наш народ / К нам не вернулся ночью с бомбежки самолет…»

Все вскочили из-за столов и бросились к радиоприемнику.

– Генри, ты слышишь?! – крикнул Кришнер капитану Генри Уэру. – Это же наша «Comin’ in on a wing and a prayer»!

«Радисты скребли в эфире, волну ловя едва, / И вот без пяти четыре услышали слова…», – допела куплет певица, и сразу за ней вступил мужской, чуть хриплый и известный даже американцам голос: «Мы летим, ковыляя во мгле, / Мы ползем на последнем крыле, / Бак пробит, хвост горит, но машина летит / На честном слове и на одном крыле…»

– Hurray!!!

Сразу из пятидесяти мужских глоток разнеслось по «Спасо-хаусу» мощное американское «Ура!», да так громко, что Гарриман и генерал Дин испуганно выскочили из своих кабинетов на втором этаже.

То, что они увидели, потрясло их чуть ли не до слез – под песню Эдит и Леонида Утесовых все офицеры и даже генералы американской миссии обнимались, плясали и орали по-русски и по-английски:

 
Ну, дела! Ночь была!
Их объекты разбомбили мы дотла!
What a shot, what a fight
Yes, we really hit the target for tonight!
 

И было в их пляске и голосах явное ликование по поводу того, что раз уж русские запели нашу фронтовую песню, то вот – наконец! – они открыто признали нас союзниками!..

 
Мы ушли, ковыляя во мгле,
Мы к родной подлетаем земле.
Вся команда цела, и машина пришла —
На честном слове и на одном крыле…
With our one motor gone
We can still carry on
Coming in on a wing and the prayer…
What a shot, what a fight
Yes, we really hit the target for tonight!
 

А лейтенант Ричард Кришнер взлетел к Гарриману и Дину, стоявшим на лестничной площадке, и сказал генералу:

– Сэр, вы видите? Есть джаз в СССР! Русские поют наши песни! Отпустите меня на фронт, я прошу вас!

13

25 ноября 1943 года

СЕКРЕТНО И ЛИЧНО ОТ ПРЕЗИДЕНТА РУЗВЕЛЬТА

И ПРЕМЬЕР-МИНИСТРА ЧЕРЧИЛЛЯ

МАРШАЛУ СТАЛИНУ

Во время конференции, только что закончившейся в Каире, мы достигли следующих решений относительно ведения войны против Германии в 1944 году в дополнение к соглашениям, к которым пришли мы втроем в Тегеране.

В целях дезорганизации германской военной, экономической и промышленной системы, уничтожения германских военно-воздушных сил и подготовки к операции форсирования Канала наибольший стратегический приоритет будет предоставлен бомбардировочному наступлению против Германии…

10 декабря 1943 года

СЕКРЕТНО И ЛИЧНО ПРЕЗИДЕНТУ РУЗВЕЛЬТУ

И ПРЕМЬЕР-МИНИСТРУ ЧЕРЧИЛЛЮ

ОТ ПРЕМЬЕРА СТАЛИНА

Благодарю Вас за Ваше совместное послание, в котором Вы сообщаете о дополнительных решениях относительно ведения войны против Германии в 1944 году. Привет!

10 декабря 1943 года

СЕКРЕТНО И ЛИЧНО ПРЕЗИДЕНТУ РУЗВЕЛЬТУ

ОТ ПРЕМЬЕРА СТАЛИНА

Я рад, что судьба дала мне случай оказать Вам услугу в Тегеране. Я также придаю важное значение нашей встрече и происходившим там беседам, которые касались столь существенных вопросов ускорения нашей общей победы и установления будущего прочного мира между народами.

Эта секретная переписка шла через американское посольство. И Гарриману было ясно, что в ответ на сообщения Рузвельта и Черчилля об их намерениях по бомбардировочному наступлению против Германии Сталин никакого реального содействия не обещает, а отписывается пустыми приветами.

– Но почему? – говорил Гарриман Болену. – Всего два года назад Сталин писал Рузвельту: «Ваше решение предоставить Советскому Союзу беспроцентный кредит в размере миллиарда долларов принято советским правительством с сердечной признательностью, как насущная помощь Советскому Союзу». И помощь пошла – стоимость наших поставок уже в десять раз превзошла миллиард долларов! Русским просто нечем было бы воевать без этой помощи! И вы же знаете, кому они этим обязаны!..

Болен молчал. Он знал, что именно Гарриман был главным лоббистом безлимитной помощи Советскому Союзу. Ближайший помощник Рузвельта, Гарриман буквально бомбардировал американских министров труда, экономики и обороны требованиями слать в Россию помощь без всяких ограничений, даже не рассчитывая на возврат средств по займу…

– У Красной армии вся артиллерия была на конной тяге, это мы перевели ее на авто! Только для их Северного флота мы прислали двести два торпедных катера, сто сорок охотников за подводными лодками, семьдесят семь тральщиков, двадцать восемь фрегатов и тысячу восемьсот радиолокаторов! Триста советских кораблей оборудованы английскими гидролокаторами и нашими бомбометами! И Сталин знает об этом, у него уникальная память! – высоченный Гарриман продолжал гневно расхаживать по своему кабинету. – Он знает не только все виды вооружений Красной армии, но и все характеристики нашей военной техники. Помнит, какого калибра ружья ему нужны, какой вес танков могут вынести его дороги и мосты, из какого металла ему нужны самолеты. Это черты чрезвычайно способной личности! Так почему вместо организации совместных бомбежек врага он тянет время и мямлит какие-то пустые слова? Почему российские власти скрывают, что получают нашу помощь? Почему хотят уверить свой народ в том, что Красная армия сражается в этой войне одна?..

«Интересно, – подумал Болен, – зачем Аверелл сыплет передо мной этими цифрами? Чтобы когда-нибудь я написал об этом в своих мемуарах? Все политики заранее готовят себе место в истории – хоть такие коротышки, как Сталин и Наполеон, хоть такие переростки, как Гарриман, Рузвельт и де Голль…»

– Нет, я должен, обязан прорваться к Сталину и ребром поставить перед ним этот вопрос! – завершил Гарриман свой монолог.

– А если он уклонится от разговора? – спокойно спросил Болен.

– О’кей! Давайте напишем ему письмо…

– Ему и Молотову, – подсказал Болен.

– Правильно! Молотов ничего не решает, но понесет письмо Сталину. Пишите: «Дорогой маршал Сталин!» А копия – Молотову…

СЕКРЕТНО И ЛИЧНО

ВЕРХОВНОМУ ГЛАВНОКОМАНДУЮЩЕМУ СОВЕТСКОГО СОЮЗА

МАРШАЛУ И.В. СТАЛИНУ

ОТ АВЕРЕЛЛА ГАРРИМАНА, ПОСЛА США В СССР,

И АРЧИБАЛЬДА КЕРРА, ПОСЛА БРИТАНИИ В СССР

Дорогой маршал Сталин!

Рады сообщить Вам, что 22 декабря 19 транспортов конвоя JW-55B в сопровождении десяти эсминцев прошли вдоль кромки льдов у Шпицбергена и острова Медвежий и, не обнаруженные врагом, прибыли в Архангельск с тысячами тонн оружия и продовольствия для СССР. Затем, когда на обратном пути 22 транспорта с эскортом из трех крейсеров и восьми эсминцев вышли из Кольского залива, немецкий линкор «Шарнхорст» и пять эсминцев врага попытались уничтожить конвой. 26 декабря в 09:29 начался многочасовый бой. «Шарнхорст» несколько раз менял курс, однако в итоге оказался прямо по курсу крейсеров «Дюк оф Йорк» и «Ямайка». По команде адмирала Фрэзера все десять орудий главного калибра «Дюк оф Йорк» и двенадцать орудий «Ямайки» ударили по нему прямой наводкой, а эсминцы провели торпедную атаку, выпустив 55 торпед, из которых 11 попали в цель. В 19:45 «Шарнхорст» перевернулся через правый борт и исчез под водой. Из экипажа 1968 человек были спасены только 36 матросов и унтер-офицеров. За победу у мыса Нордкап адмирал Фрэзер награжден орденом «Рыцарь Британской империи», ему присвоен титул «Лорд мыса Нордкап».

В связи с героической доставкой в СССР тысяч тонн помощи по ленд-лизу и победой в самом северном морском сражении за всю историю войны, Американское и Британское посольства ходатайствуют перед Советским правительством о награждении английских моряков советскими орденами и медалями.

Дорогой маршал Сталин! Мы, послы Британии и США, хотели бы лично засвидетельствовать Вам о намерениях своих правительств и в дальнейшем сделать все возможное для ускорения нашей общей победы и успешных совместных действий. В связи с этим специально для поставок Советскому Союзу в Иране построено несколько автомобильных заводов и по маршрутам «Тегеран – Ашхабад», «Тегеран – Астара – Баку» уже отправлено в СССР больше ста тысяч автомобилей. А по маршруту «Аляска – Сибирь» в СССР переброшено несколько тысяч самолетов…

Конечно, фраза об «ускорении нашей общей победы и успешных совместных действий» была прямой цитатой из писем Сталина президенту Рузвельту и премьер-министру Черчиллю. И, ясное дело, правительство СССР наградило адмирала Фрэзера орденом Суворова I степени, а многих английских моряков – советскими орденами и медалями.

Но аудиенции у Сталина ни Аверелл Гарриман, ни Арчибальд Керр не удостоились.

14

МОСКВА. Конец декабря 1943 года

Тем не менее боевые успехи союзников возымели свое действие – в эти же дни Гарриман получил «Памятную записку» Вячеслава Молотова, в которой председатель Совнаркома сообщал:

«…с советской стороны в принципе не имеется возражений к предоставлению на территории СССР для американских военных самолетов воздушных баз в целях сквозной бомбардировки Германии. Однако организация таких баз и использование для этой цели соответствующих аэродромов должны быть согласованы с планами ВВС СССР. С этой целью командованию ВВС будет поручено начать предварительные переговоры по указанному вопросу с соответствующими военными представителями США в Москве с последующим рассмотрением этого вопроса Советским Верховным командованием».

А затем Гарриману позвонил Валентин Бережков, переводчик Сталина и Молотова. Бережков попросил принять его и явился не с пустыми руками. Вместе с шофером правительственного «ЗИС-101» он внес в гостиную «Спасо-хаус» тяжелый ящик и картину, завернутую в коричневую бумагу крафт. Когда Гарриман спустился к посетителю, ящик и картина были уже распакованы, и Гарриман увидел замечательную фарфоровую групповую скульптуру и портрет Сталина с трубкой в руке.

– Что это? – удивился он.

– Здесь написано, – Бережков перевел послу надпись на портрете: – «Моему боевому другу – президенту США Рузвельту. Иосиф Сталин». – И пояснил: – Если вы помните, сэр, президенту Рузвельту очень понравилась фарфоровая скульптура на тему русских сказок, которую в Тегеране товарищ Сталин преподнес Черчиллю в день его рождения. Иосиф Виссарионович заметил реакцию президента Рузвельта и, вернувшись в Москву, поручил председателю Всесоюзного общества культурных связей отобрать аналогичные работы. Когда они были показаны Сталину в Кремле, он выбрал эту, поскольку здесь яркие тона цветного фарфора напоминают работы палехских мастеров. Иосиф Виссарионович надеется, что эти подарки понравятся президенту Рузвельту.

Конечно, Гарриман выразил восхищение и скульптурой, и портретом и предложил отметить это событие.

Тут же в гостиной, отремонтированной дочкой посла, появился с подносом лакей-китаец, приготовил виски со льдом, и Гарриман с гостем уселись в мягкие кресла у окна с видом на заснеженную лужайку. Гарриман не сомневался, что американский президент будет в восторге от этих подарков. Он попросил передать маршалу Сталину сердечную признательность за проявление дружеских чувств. И, понимая, что его слова тут же дойдут до Сталина, добавил:

– Я уверен, что решения, принятые в Тегеране, будут не только способствовать успешному ходу военных действий, но и положительно скажутся на послевоенном сотрудничестве между нашими странами.

Однако, зная, что Гарриман надеется после войны вернуть себе принадлежавшие ему раньше польские заводы и шахты, в Кремле его стремление к «послевоенному сотрудничеству» оперативно использовали совсем по другому поводу.

15

МОСКВА. Январь 1944 года

17 января 1944 года в Лондоне Польское правительство в изгнании заявило о готовности вступить в переговоры с Советским правительством для установления дружественного сотрудничества после освобождения Польши от фашистов.

18 января это заявление было опубликовано в московских «Известиях». При этом ТАСС полномочно заявило, что советское правительство не может вступать в переговоры с правительством, дипломатические отношения с которым прерваны из-за его активного участия «во враждебной антисоветской клеветнической кампании немецких оккупантов по поводу “убийств в Катыни”».

А назавтра, 19 января, Кэтлин сообщила отцу, что ее включили в международную делегацию журналистов, которая направляется в Смоленск на пресс-конференцию советской Комиссии по расследованию преступлений немцев в Катыни. Гарриман понял, что этим жестом Сталин поставил его в безвыходное положение. Немецкая пропаганда категорически отрицает расстрел тысяч польских офицеров в Катыни летом 1941 года и утверждает, что поляки были расстреляны не ими, а офицерами НКВД еще в 1940-м, сразу после того, как на основании пакта Молотова – Риббентропа Красная армия заняла Западную Украину и Белоруссию, принадлежавшие Польше. По немецкой версии, несколько тысяч польских офицеров, сопротивлявшихся установлению в Польше коммунистического режима, были зимой 1940 года свезены большевиками в смоленские леса и расстреляны у деревни Катынь. В 1941 году немцы, захватив Смоленск, зафиксировали показания десятков свидетелей этого преступления. Больше того, теперь, когда Красная армия вновь пришла в Смоленскую область, немцы публикуют фотографии своей оперативной авиасъемки – как под Катынью сотрудники НКВД поспешно выкапывают из могил разложившиеся трупы поляков, убитых ими в 1940-м, и заменяют их более свежими, чтобы доказать, что массовый расстрел произведен немцами в 1941-м…

Но как может американское посольство отказаться послать своих представителей в Катынь и тем самым поддержать вражескую версию, очерняющую советских союзников?

Морозным утром 22 января поездом из Москвы группа иностранных журналистов прибыла в Смоленск. Среди них были Кэтлин Гарриман и секретарь американского посольства Джон Мелби. Прямо с вокзала всю группу повезли по Витебскому шоссе в Катынский лес. Там, в пятнадцати километрах от Смоленска, их встретили члены Чрезвычайной государственной комиссии во главе с академиком Николаем Бурденко, главным хирургом Красной армии, почетным членом Английского королевского общества хирургов. Журналистов отвели на двести метров от шоссе в глубину леса и показали вскрытые могилы военнопленных поляков, процесс эксгумации трупов и черепа с огнестрельными ранениями. Глядя на этот ужас, Кэтлин с трудом устояла на ногах, Джон Мелби поддержал ее под правую руку, а слева ее страховал статный и молодой русский офицер. Затем журналисты прошли на места раскопа новых могил и к сгоревшему зданию дачи НКВД, после чего их отвезли в Смоленск, где в 16:30 началась пресс-конференция. Наряду с журналистами на ней присутствовали знаменитый писатель Алексей Толстой и митрополит Киевский и Галицкий Николай. Нарком просвещения Владимир Потемкин сообщил, что вплоть до июля 1941 года Катынский лес был излюбленным местом отдыха жителей Смоленска, они собирали там грибы и ягоды, а в деревне Козьи горы располагался пионерский лагерь. После прихода немцев лес был окружен колючей проволокой, везде была выставлена охрана, в бывшем доме отдыха разместился штаб германского строительного батальона, его старшие и младшие командиры участвовали в расстрелах пленных польских офицеров. Потемкин сказал, что эти военнопленные были присланы в Смоленскую область еще в 1939 году, они были заняты на земляных работах и оставались там до начала Великой Отечественной войны, но летом 1941 года гитлеровцы расстреляли их в Катынском лесу. «Можно считать установленным, – сказал Потемкин, – что польские военнопленные были расстреляны немцами в Козьих горах в августе – сентябре 1941 года…»

Выслушав наркома, иностранцы хотели задать вопросы свидетелям расстрела поляков гитлеровцами, однако получили разрешение спрашивать только членов Специальной комиссии. Тогда корреспонденты спросили Потемкина: почему на поляках зимняя одежда, если, по его словам, немцы расстреливали их летом 1941 года? Нарком ответил, что климат в области переменчив. На вопрос, почему поляки, арестованные русскими в 1939-м, не разбежались после прихода немцев, а продолжали трудиться на земляных работах, он сказал: «Они как работали, так и остались работать по инерции». А вопрос, почему немцы, открыто расстреливавшие советских граждан, стремились скрыть расстрел поляков, остался вообще без ответа.

По окончании пресс-конференции корреспондентов познакомили с выставкой вещественных доказательств расстрела поляков немцами в 1941 году. Однако в качестве этих доказательств были выставлены только несколько газет и писем, датированных 1940 и 1941 годами, а также другие предметы без дат, например, табачные кисеты, медали и одна пятидесятидолларовая банкнота.

Хотя приезд иностранных журналистов на могилы, посещение ими выставки и пресс-конференция были засняты на кинопленку, устроенный для них спектакль не смог убедить их в том, что это немцы расстреляли тут больше семи тысяч польских офицеров. Но поскольку все репортажи иностранных корреспондентов из Москвы подвергались строжайшей цензуре, никто из них не написал и о виновности советской стороны. Зато они щедро поделились с читателями своими впечатлениями о самом Смоленске, который знали по опубликованным в «Красной Звезде» знаменитым стихам Константина Симонова:

 
Ты помнишь, Алеша, дороги Смоленщины,
Как шли бесконечные, злые дожди,
Как кринки несли нам усталые женщины,
Прижав, как детей, от дождя их к груди,
Как слезы они вытирали украдкою,
Как вслед нам шептали – Господь вас спаси! —
И снова себя называли солдатками,
Как встарь повелось на великой Руси…
…Ну что им сказать, чем утешить могли мы их?
Но, горе поняв своим бабьим чутьем,
Ты помнишь, старуха сказала: – Родимые,
Покуда идите, мы вас подождем.
«Мы вас подождем!» – говорили нам пажити.
«Мы вас подождем!» – говорили леса.
Ты знаешь, Алеша, ночами мне кажется,
Что следом за мной их идут голоса…
 

А теперь всех журналистов потряс рассказ простых смолян о том, как четыре месяца назад, 25 сентября 1943 года, они встречали первых красноармейцев, прорвавшихся в город:

– Если бы вы видели Смоленск двадцать пятого сентября, в день освобождения! Все горело, рвалось, рушилось. Всюду трупы людей и лошадей. Там, где до войны был льнокомбинат, стояли ряды виселиц. На каждой по несколько повешенных. И тут мы увидели кавалеристов, скачущих из леса. Бросились им навстречу, но… вдруг остановились. «Да что с вами, товарищи?! – крикнул нам командир всадников. – Мы свои, не признаете?!» Одна из женщин недоверчиво протянула руку, указывая на его плечо. Офицер глянул на свое плечо и сообразил: погоны! Когда Красная армия отступала, погон на форме не было. «Товарищи! – крикнул офицер и соскочил с коня. – Дорогие! Это новая форма Красной армии!» Только тогда люди ему поверили, обступили и его, и конников. Плакали, трогали руками ремни, оружие. Старый дед протолкался вперед, снял шапку, перекрестился и бухнулся на землю, обхватив колени сошедшего с коня командира: «Сынок! Не обманул! Вернулись!» Офицер подхватил старика, поставил на ноги. А тот стал совать ему берестяную табакерку: «Бери, бери! Нечем встречать-то! Бери на память!» Чтоб не обидеть старика, офицер принял подарок, а от себя подарил ему зажигалку и кисет с табаком. Кавалеристы совали женщинам и детям хлеб, сало из сухого пайка, куски сахара…

Кроме этого трогательного эпизода никто из западных журналистов не написал о Смоленске ничего – никто, за исключением Кэтлин Гарриман, которая по прибытии из Смоленска в Москву публично заявила, что убедилась в достоверности русской версии о расстреле польских военнопленных немцами в Катынском лесу.

И только отцу призналась, что написала это под диктовку «советских специалистов».

Кем были эти «специалисты», Аверелл Гарриман мог догадаться позже, когда по приглашению Судоплатова, начальника Четвертого управления НКВД, обедал с ним в «Арагви». Здесь, на двух этажах этого-единственного открытого в Москве ресторана царила дореволюционная роскошь – струнный оркестр, дорогая мебель, толстые ковры, хрустальные люстры, прекрасная кухня и изысканные блюда по 40–50 долларов за порцию. Судоплатов, организатор убийства Троцкого и главный советский специалист по диверсиям, пишет в своих мемуарах, что пригласил Гарримана в отдельный кабинет (который прослушивался) и во время обеда как бы мельком посоветовал «обратить внимание на поведение его дочери, чьи похождения с молодыми людьми в Москве могут причинить ей большой вред».

Если вспомнить, что и самого Гарримана, и всех сотрудников американского посольства круглосуточно «вели» и открыто сопровождали энкавэдэшники, то нетрудно догадаться, кто был допущен ими к дочери посла. «Молодыми людьми», о которых доверительно сказал Авереллу Судоплатов, были его же, Судоплатова, статные офицеры Четвертого управления.

Просто теперь, после того, как под их диктовку Кэтлин написала то, что нужно Сталину, она уже не представляла для них интереса и только досаждала своими звонками.