Текст книги "Рассказы для серьезных детей и несерьезных взрослых (сборник)"

– Чего тебе? – говорю.

А он меня увидел и сразу так радостно:

– Ка-а-ар!

И вдруг открывает крылья и взлетает мне на окно, на раму. И смотрит на меня сверху своим черно-красным глазочком и опять:

– Ка-а-ар!

И с оконной рамы на ветку дерева перелетает, и опять на меня оглядывается: «Ка-а-ар!» – мол, видишь, я уже летаю, я просто тебя разбудил, чтобы спасибо сказать за все, что ты для нас сделал. Честное слово, именно так я его понял в то солнечное утро, да и как иначе можно было это понять? Мы с ним посмотрели друг другу в глаза, поняли друг друга, и у меня даже теплый комочек под горло подкатил: «Вот, – думаю, – ничего в мире зря не пропадает, никакое доброе дело, даже маленький вороненок придумал, как мне спасибо сказать за то, что я его с братом от кошки спас и выкормил».

– Ладно, – говорю я ему. – Не стоит благодарности. Лети с Богом!

И вижу, он с ветки на другую ветку перелетает, а там его уже второй вороненок ждет, и вот они оба полетели по парку, с дерева на дерево, с дерево на дерево и издали мне еще на прощание так весело кричали: «Ка-ар! Ка-ар!», – что я сам не удержался и крикнул им тоже вдогонку:

– Ка-а-ар?!

И засмеялся, счастливый.

1979–1980 гг.

Мои любимые собаки

У меня никогда не было собаки. Хотя собак я люблю больше всех других зверей и животных. Потому что с собакой можно разговаривать, как с лучшим другом. Собаки все понимают. С ними можно дружить, играть, ходить на охоту и даже петь песни на два голоса. Честное слово! Я знаю одну собаку, она живет в Вашингтоне и зовут ее Ричи – так она умеет петь все песни Людмилы Зыкиной. Какую песню ни начинаешь петь, она подпевает, и как точно, знаете! А еще одну собаку я знал в Советском Союзе – она, наоборот, совершенно не терпела музыки и особенно ненавидела почему-то Гимн Советского Союза. Каждое утро, ровно в шесть утра, когда где-нибудь в нашем доме радио начинало играть Гимн Советского Союза, Яшка – так звали эту собаку – начинал выть совершенно невыносимым голосом. Он выл так громко и так тоскливо, что его хозяева боялись, как бы их не арестовали за то, что их собака не любит Гимн Советского Союза. Поэтому они прятали Яшку в спальню, на кухню, в туалет, лишь бы он не слышал, что где-то играют Гимн Советского Союза. Но Яшка все равно слышал – у него был настоящий собачий слух. Причем когда играла какая-нибудь другая музыка, он не реагировал, молчал, но стоило где-то зазвучать первым тактам Гимна Советского Союза – Яшка начинал выть так, что слышал весь дом. Вот какие бывают музыкальные собаки! Что-то его в этом гимне не устраивало, наверно…

Но я не собираюсь рассказывать вам обо всех собаках, которых я знал. Их слишком много. Я хочу рассказать только о моих самых любимых собаках.

Вообще некоторые дети собак боятся. Например, моя племянница Ася, которая сейчас живет в Израиле и которой я посвящаю эти рассказы, – она всегда боялась собак. Особенно – больших. Как увидит большую собаку, остановится, сожмется, хнычет и просится на руки. Но я должен вам сказать, что бояться больших собак – это большая ошибка. Честное слово. Я тоже в детстве боялся больших собак, и вот какая из этого вышла история.

Мне было шесть лет, когда меня приняли в школу. И я очень гордился этим и не разрешил ни бабушке, ни маме провожать меня до школы.

– Я сам, – сказал я им, – буду в школу ходить! – И пошел. Прямо с первого дня надел ранец и пошел в школу. Пешком. Правда, идти было недалеко – всего три квартала.

Ну вот, иду я по тротуару, весь такой гордый и самостоятельный, размахиваю какой-то палочкой и вдруг вижу – прямо мне навстречу идет большая собака. Может быть, сейчас бы я решил, что это не очень большая собака, а так себе – средняя. Но тогда! Я ведь был маленький – шесть лет, и мне эта собака показалась громадной, потому что она была выше меня ростом. И она шла мне навстречу по тротуару, одна, без хозяина. И я струсил. Испугался, сжался весь. Я даже глаза ее до сих пор помню – обыкновенные и, по-моему, даже добрые глаза, но я тогда почему-то подумал, что лучше мне с этой собакой не встречаться. И вот я решил, что лучше-ка я перейду на другую сторону улицы. И я пошел. Прямо поперек мостовой. И как раз в эту минуту по улице ехал грузовик, и я просто чудом не попал под колеса, но зато со всей силы стукнулся головой о борт машины. А там как раз торчал какой-то железный крючок, и вот я стукнулся головой прямо об этот крючок, и – хорошо, что я был маленького роста – удар пришелся выше виска, почти по макушке. Как я орал! Ведь кровь хлынула на мою новую белую рубашку, на мой новый ранец, и вообще я думал, что у меня теперь в голове на всю жизнь останется большая дырка. Я лежал на мостовой, орал благим матом, держался за голову, а надо мной стояла большая собака, из-за которой я боялся встать. Хорошо, что подбежали прохожие, подняли меня и отнесли домой.

И вот с тех пор я перестал бояться больших собак. Потому что лучше идти навстречу самой большой собаке, чем попасть под грузовик, так я решил. И что вы думаете? Я оказался прав! Сначала я боялся подходить к большим собакам совсем близко, а только не уступал им дороги и все, а когда они меня обнюхивали, я внутри все равно весь сжимался от страха, но потом я увидел, что чем больше собака, тем она добрее к детям, тем меньше ее нужно бояться, оказывается. И я так осмелел, что вообще перестал бояться всех собак и уже смело подходил к самой страшной собаке. Внутри немножко страшно, а я все равно иду прямо к собаке и говорю ей сразу: «Здорово! Как дела? Как ты себя чувствуешь? Давай поиграем!» И тут же начинаю чесать ей под подбородком. Они, знаете, как любят, когда им под подбородком шею чешут! Самое большое удовольствие.

Ну вот, в детстве я дружил с самыми разными собаками, но все-таки любимой собаки у меня не было. А первая любимая собака появилась у меня, когда я перешел в девятый класс и переехал с Украины на Кавказ, в город Баку. Там я сразу подружился с одной собакой по имени Тэжо. Вот это была собака! Огромный эрдельтерьер рыже-каштановой масти с седой бородой и двумя медалями за разминирование колхозных полей. Дело в том, что в молодости Тэжо был служебной собакой в городе Москве, и он был специалистом в поиске мин, которые еще после войны остались на полях, и вот он нашел столько таких мин, что получил за это две специальные медали! А потом, когда срок его службы кончился, его отдали одним людям, и они привезли Тэжо в Баку.

И вот в Баку я с ним и познакомился.

Это был замечательный пес!

Даже не знаю, с чего начать о нем рассказывать.

Ну, во-первых, он все понимал. Абсолютно. Например, его хозяйка Татьяна Алексеевна устраивала даже целые спектакли – показывала, что Тэжо понимает человеческую речь. И делала она это так. Они – Татьяна Алексеевна, ее сын Слава и Тэжо – жили в квартире из двух комнат с верандой. И у Тэжо было свое место во второй комнате под роялем. Он там всегда лежал целыми днями. Наверно, потому, что это было самое прохладное место в квартире, Тэжо имел очень густую теплую шерсть, а в Баку ведь так жарко! Ну вот, лежит, значит, Тэжо себе во второй комнате, а мы – Татьяна Алексеевна, Слава, я и еще два-три наших со Славой одноклассника – сидим в первой комнате, чай пьем или просто болтаем. И вот Татьяна Алексеевна говорит:

– А хотите, я вам покажу, как Тэжо человеческую речь понимает?

– Хотим, – говорим мы. – Конечно.

– А вот смотрите, – говорит, – я даже его имени называть не буду, а вы увидите, как он будет себя вести. – И после этого она начинает говорить так: – А знаете, ребята, как я нашу собаку люблю! У нас замечательная собака. Придешь домой с работы усталая, замотанная, а он навстречу тебе выбегает, ласкается, головой трется, улыбается…

И вот, знаете, стоило ей заговорить об этом, как из другой комнаты приходит Тэжо – хотя ведь его никто не звал! – садится перед Татьяной Алексеевной, смотрит на нее, слушает и улыбается. Да, да, честное слово, так приоткроет рот, то есть пасть, и улыбается, честное слово. А Татьяна Алексеевна продолжает:

– Одно только плохо – ужасно он кошек не любит. Вот идешь с ним по улице, гуляешь и вдруг – где-то там вдали он кошку увидел. Все, совершенно глупым становится пес, рвется из рук, рычит, я его, конечно, удержать не могу, срывается с поводка и бегом за кошкой. За это я его, прямо скажу, не люблю!

Вы бы видели, как Тэжо реагировал на эти слова!

Он опускал голову низко-низко, обижался, вставал и уходил в другую комнату – понуро, на согнутых ногах. Там он вздыхал, залезал под рояль, ложился и вздыхал до тех пор, пока Татьяна Алексеевна не начинала его опять хвалить. Она говорила:

– Но все равно, я его очень люблю! Он у нас такой добрый, ласковый, все понимает, и с ним всегда уютно дома. Вот вы, мальчишки, вечно где-то носитесь, пропадаете, а я сижу с нашей собакой дома, и мне не так одиноко, мы с ним тут и музыку слушаем, и радио…

И вот представьте себе, ведь она его опять даже по имени не позвала, она ведь только с нами разговаривала, а не с ним, а он приходит из второй комнаты, садится перед Татьяной Алексеевной, смотрит на нее, слушает, как его хвалят, и – улыбается. Вот какая была собака! Я очень любил ходить с ним гулять на Бакинский бульвар, к морю. Там, на берегу моря, я читал Тэжо свои первые стихи.

Тут я должен сказать, что в те годы я был очень влюбчивым. Я влюблялся в самых красивых девочек с нашей улицы и в соседней школе: когда я учился, школы были раздельные, мальчики учились отдельно, девочки отдельно. Так вот я влюблялся во всех красивых девочек соседней школы, но они не обращали на меня никакого внимания. Потому что я был маленького роста, рыжий и веснушчатый, а девочки в девятом – десятом классе любят только высоких брюнетов или, в крайнем случае, блондинов. Поэтому мне ничего другого не оставалось, как писать всякие грустные стихи и на берегу моря под шум волн читать их чужой собаке по кличке Тэжо.

Но зато как хорошо Тэжо понимал мои стихи, как прекрасно он чувствовал мое настроение и мою душу! Я прожил длинную жизнь, я читал потом свои стихи самым любимым женщинам, я читал их со сцены в переполненных залах, но никогда я не видел таких добрых, таких сочувствующих, таких всепонимающих глаз, какие были у этой собаки там, на берегу Каспийского моря, когда я читал ему свои самые первые стихи о любви!

И вот после всех этих стихов, после всего того, что Тэжо знал обо мне, а он знал обо мне буквально все, потому что, во-первых, как вы уже знаете, он понимал человеческую речь, а во-вторых, я ему про себя все-все рассказывал и даже читал ему все свои стихи, так вот после всего этого произошла такая история, что я чуть было не обиделся на него на всю жизнь.

А было вот что. Однажды я заболел. Простудился, наверно, потому что целый день гулял под дождем и сочинял стихи о несчастной любви. В школу не пошел с утра – представляете себе? – а пошел на бульвар сочинять стихи и промок под дождем. А домой идти не хотел, чтобы бабушка не ругалась, что я весь мокрый. Я решил пойти к Татьяне Алексеевне и моему школьному другу Славе. Прихожу, а их дома нет. Но я знаю, что они ключ от квартиры всегда под ковриком оставляют, поэтому я спокойно беру этот ключ, открываю квартиру и вхожу. Тэжо увидел меня, подошел, поздоровался, мы с ним поговорили немного, ну, точнее, я ему сказал, что я себя плохо чувствую, простудился, наверное, всего знобит. Поэтому я вскипятил чайник, попил чаю с бубликами, лег на диван и уснул. Просыпаюсь – уже шесть часов вечера. На улице темно, зимой дело было, пора мне домой бежать, а то там уже паника, наверно, я с утра в школу ушел и весь день дома не был. Ну вот, вскочил я с дивана, смотрю – ни Татьяны Алексеевны, ни Славика дома еще нет. Ну, я им записку пишу: «Так и так, был у вас, ждал, не дождался, ухожу домой. Эдик». После этого иду себе к двери, вставляю ключ в скважину и хочу дверь от крыть. И что вы думаете? В этот момент ко мне подходит Тэжо, так спокойно берет пастью мою руку, которой я дверь хочу открыть, и держит эту руку, не дает ключ повернуть в двери. Понимаете? Не кусает, не лает – ничего, только не дает дверь открыть, и все.

Я прямо обалдел, я говорю:

– Тэжо, ты что? С ума сошел?! Это же я! Я же не вор какой-то! Я тут ничего не взял. Ты же меня знаешь. Я тебе столько стихов прочитал! Пусти, мне нужно домой идти! – И только хочу ключ в двери повернуть, чувствую, он мне зубами руку прижимает, в глаза смотрит и так тихо-тихо рычит – мол, я тебе по-хорошему говорю, даже не думай уйти, пока хозяева домой не придут. Ну? Представляете? Вот какая была умная собака – впустить меня в квартиру впустила, а вот выйти – даже мне, которого он так хорошо знал, все равно выйти из квартиры без разрешения хозяев Тэжо не позволил.

И я просидел целый час, пока Татьяна Алексеевна не пришла с работы. Конечно, я на него обиделся тогда, но потом понял, что он был прав – без разрешения хозяев я, конечно же, не должен был в их квартиру входить.

А другую мою любимую собаку звали Майкл. Я с ним познакомился на иранской границе. Вы знаете, что такое иранская граница? Там сейчас война идет, и всякие события происходят, но тогда, двадцать лет назад, там войны не было, но все равно собаки охраняли границу, помогали шпионов ловить и всяких нарушителей.

И вот я приехал в этот район писать фельетон о всяких жуликах, которые даже в пограничных колхозах воруют всякое народное добро. Встретил меня секретарь местного райкома партии – это такой самый главный начальник в этом месте, и фамилия его была Ибрагимов, так вот встретил он меня на станции и поселил в замечательном домике в саду прямо при райкоме партии. Вот я думаю сейчас, как вам, иностранцам, объяснить, что такое райком партии, и не могу придумать. Но, в общем, вам это и знать не надо, слава Богу, просто имейте в виду, что в Советском Союзе это самые главные организация, а секретари этих организаций – самые славные начальники.

И вот живу я в замечательном, тихом, уютном домике в саду при райкоме партии, собираю всякие документы и материалы для своего фельетона и целыми днями пишу что-то или на веранде, или в комнате.

И однажды, когда я писал что-то в комнате, вдруг открывается дверь у меня за спиной и – я прямо онемел – огромная овчарка, ну такая здоровая, я таких овчарок никогда не видел – ни раньше, ни потом – так вот, огромная овчарка величиной, ну, с теленка, входит молча в комнату, подходит к моему письменному столу и, даже не поднимаясь на задние лапы, смотрит, что я такое пишу. Представляете, какая это была здоровая собака, если ее морда была выше моего письменного стола! Так вот, посмотрел он, что я пишу – уж не знаю, прочитал или не прочитал, он мне так и не сказал, – но только после этого он посмотрел мне в глаза, я пошел из комнаты, а по дороге он опять оглядывается и опять мне в глаза смотрит. Думаю, куда это он меня приглашает? А вы же знаете, что я с детства решил не бояться больших собак. И вот я встаю и иду за ним. Выходим мы в сад, а он садится на траву и опять мне в глаза смотрит и ждет. Ну, думаю, раз такое дело, пора нам с ним познакомиться так, как я со всеми собаками знакомлюсь. Я подхожу к нему и говорю: «Здорово, тебя как зовут? Меня вот Эдуардом зовут. А тебя?» И начинаю гладить его и чесать ему под подбородком. И что вы думаете? Мы с ним сразу подружились, и до такой степени, что вы себе не представляете, – мы с ним уже через несколько минут начали в ловитки играть, бороться, рычать друг на друга понарошку, как настоящие друзья. А вы знаете, какой это был сильный пес?! Просто могучий! Он поднимался на задних лапах, клал мне передние лапы на плечи и толкал меня этими лапами так сильно, что я падал на землю. Но при этом я его тоже хватал за шкирку и тащил падать за собой. И так мы с ним боролись в траве, друг друга опрокидывали, рычали понарошку, чтобы еще больше запугать друг друга, и я на него тоже рычал, честное слово! И ему это очень нравилось! А потом он от меня убегал, и я его ловил, или наоборот, я от него убегал, а он меня ловил. В общем, весело было!

И вдруг где-то вдали скрипнула калитка, и я смотрю: мой новый друг – юрк в дырку в заборе и пропал, убежал. Думаю, что такое? Почему он меня бросил ни с того, ни с сего? Оказывается, это его хозяин пришел, секретарь райкома партии Ибрагимов. Он, оказывается, за забором жил и увидел, что его собака у меня во дворе. Вот он и пришел. Сели мы с ним чай пить, он мне рассказал про свою собаку, сказал, что это лучшая собака на всей иранской границе, ему эту собаку пограничники подарили и зовут эту собаку Майкл.

Но, наверно, этому Майклу было весело на границе жить, там с ним молодые солдаты всегда играли, а тут он живет себе один, как волк, в саду у своего хозяина, вот ему и скучно, вот он и нашел себе товарища, меня, то есть. И каждое утро, как только его хозяин уезжал на работу, Майкл приходил ко мне через дырку в заборе, и мы с ним играли в траве, бесились и дурачились до полного изнеможения. Помню, мы уже так уставали от беготни и борьбы, что лежали в траве, дышали еле-еле, высунув языки, и даже не было сил подняться.

Но как только появлялась на улице машина его хозяина, Майкл тут же вскакивал и уходил к себе во двор через дырку в заборе. Не любил он своего хозяина, это я ясно видел. Никогда они там не играли ни в какие игры, никогда этот Ибрагимов не разговаривал со своей собакой, не делился с ним никакими своими делами, и вообще не было у них ничего общего. Не дружили они, вот и все. А я с Майклом сразу подружился. Может быть, еще и потому, что он прочитал у меня на столе фельетон, который я про его хозяина писал. Конечно, вы скажете, что собаки читать не умеют, что я это все выдумываю, но это ваше дело – хотите верьте, хотите нет, только я-то помню, как он тогда подошел к моему письменному столу, посмотрел, что я там писал про его хозяина, а после этого сразу предложил мне свою дружбу и позвал во двор играть с ним и дружить.

Ну вот, а через неделю, как-то вечером накануне моего отъезда, приходит ко мне этот секретарь райкома Ибрагимов, приносит вино и всякие другие угощения и говорит:

– Слушай, Эдуард. Ты, я вижу, про меня пишешь фельетон, будешь меня ругать в газете, так?

Я молчу. Врать не хочется, а заранее говорить, что будет в газете написано, не положено. Но после того как я целую неделю покопался во всяких документах и поговорил со всякими людьми, я уже точно знал, что самый главный вор и жулик в этом районе – это именно секретарь райкома Ибрагимов, он и сам ворует, и других заставляет для него воровать. И я думаю, что Майкл это тоже понимал и чувствовал и за это не любил своего хозяина. Ну вот, а теперь этот Ибрагимов ко мне пришел, и он ведь тоже не дурак, он понимает, что я уже разобрался, что самый главный жулик в районе – именно он, Ибрагимов. И вот он понимает, что я обо всем этом в газете напишу, разоблачу его. И поэтому он мне говорит:

– Слушай, я вижу, тебе моя собака нравится. Давай так договоримся: я тебе подарю мою собаку, а ты мне – свой фельетон, не будешь обо мне в газете писать, а?

Представляете мое состояние? Я всю жизнь мечтал иметь собаку, я прямо умирал от зависти ко всем, у кого есть собака, а тут мне предлагают настоящую служебную овчарку, и какую! Лучшую собаку на всей иранской границе! Майкла, с которым я уже подружился и который любит меня больше, чем своего хозяина! И вот именно эту собаку мне предлагают!

Если бы он мне деньги предложил за то, чтобы я не критиковал его в газете, я бы, конечно, ужасно возмутился! Если бы он мне какие угодно подарки сделал, я бы ничего не взял! Но собаку…

А он говорит:

– Ты сразу не отвечай. Ты подумай. До утра. А утром решишь. Все равно ты утром уезжаешь, время есть. Спокойной ночи. – И ушел.

Представляете, какая у меня была «спокойная» ночь! Я до утра не спал, помню, лежал у окна, смотрел на звезды и разговаривал со звездами и сам с собой, брать мне собаку или не брать. Конечно, нехорошо брать взятки, очень нехорошо, но, с другой стороны, разве Майклу хорошо жить с нелюбимым хозяином, который с ним даже не разговаривает? Разве Майклу приятно жить с жуликом, который главный вор в районе? Ведь Майкл – ученая собака, он всю жизнь ловил всяких жуликов, воров и нарушителей, а теперь его отдали жить к самому главному жулику – разве это справедливо? Но с третьей стороны, как же я могу у такого жулика взятку взять?

Короче, не спал я до самого утра. А утром, когда Ибрагимов пришел ко мне с Майклом, я сказал ему:

– Извини меня, Майкл! Не могу я тебя взять. Очень хочу, прямо сердце кровью обливается за тебя, но не могу. Потому что я ведь тоже на службе, как же я могу свою службу нарушить? Я ведь, как и ты, если нашел жулика, не могу его отпустить, пусть в меня даже из винтовки стреляют, а я буду его держать, такая у меня служба. Как у тебя, понимаешь? Поэтому будь здоров, не обижайся!

Обнял я Майкла, почесал ему под подбородком в последний раз, взял свой чемоданчик с готовым фельетоном и уехал в свою редакцию.

И вот уже двадцать лет прошло с тех пор, а я все не знаю, правильно я сделал или неправильно. С одной стороны, как будто бы правильно: мой фельетон напечатали в газете, этого жулика Ибрагимова сняли с работы, но… Но вместо него другого жулика на это место там назначили – раз.

Фельетон мой скоро все забыли, я и сам его через неделю забыл – это два.

А Майкла… вот уже двадцать лет прошло с тех пор, а Майкла этого я до сих пор помню – уже я не только из этого района уехал, уже из Советского Союза в Америку переехал, а все помню этого Майкла и все думаю: а может быть, нужно мне было взять эту собаку, был бы у меня теперь хоть один настоящий друг и товарищ…

1979–1980 гг.