Текст книги "В клешнях черного краба"

– Помолчи, тебя пока никто не спрашивает! Ты такой разговорчивый с самого начала был бы!

Надо было закругляться. Дело понятное: бюджеты у иммиграционной службы более чем скромные, а о прелестях какого-нибудь там майкрософтовского «Аксесса» не шибко продвинутый в техническом плане начальник никогда не слышал. Так что телегами с просьбами поставить ему хоть какой-нибудь захудалый десктоп, снабженный нехитрой программкой для составления баз данных, он руководство не заваливал и заваливать, судя по его замашкам злоупотребляющего пивом и свининой увальня, не собирался. Приеду в Саппоро – напишу докладную Нисио, пускай выходит с ней наверх. Коснись чего, тут никаких концов не сыщешь. Постирают с доски нужные фамилии – и все! На Хоккайдо три десятка портов, куда заходят такие вот Жеки-Жени. Если в каждом из них вот так вот пишут на этих пластиковых скрижалях, а затем стирают попадающего под неожиданную амнистию нарушителя, то никакого обмена информацией между иммиграционными конторами не происходит. На одной доске он будет, а на другой – нет. По нашим законам он в течение трех лет на берег сходить не может, а он, паразит, возьмет и сойдет, и наши паразиты ничего против него сделать не смогут.

Я быстро оглядел испещренную катаканой и цифрами доску, ничего, что хотя бы как-нибудь походило бы на Елизарова, не заметил и потребовал от начальника оформить экстрадицию и запрет на высадку в течение трех лет, как полагается по нашим гуманным законам.

– И побыстрее его отправьте. У него судно завтра утром отходит.

Озадаченный маленьким скандалом начальник кисло протянул:

– До завтра не получится.

– Что он говорит-то? – задергался почуявший недоброе Елизаров.

– Да вот говорит, что до завтра не получится.

– Это как это «не получится»? – взорвался Жека-Женя. – Я ваши законы японо-матерные знаю! Сорок восемь часов – и будь здоров! Я с пятницы в ментуре парюсь, так что давай, желтомордый, или дело заводи, или калитку отворяй! Дольше вторых суток без ордера держать не имеете права! Майор, ну скажи ему! Че он как этот? Че ты как этот, папаша?

Не сведущий в тонкостях русского языка начальник сильнее захлопал глазами и обратил ко мне свой вконец прокисший взгляд. Переводить выступление Елизарова я ему не стал.

– Так почему не получится?

– Переводчик из Кусиро к нам приезжает только по пятницам. Так что заняться оформлением этого вашего Елизарова мы сможем только в пятницу.

Я уже перестал что-либо понимать.

– Какая пятница? Какой переводчик?

– Пятница следующая, а переводчик – с русского языка. У нас своего переводчика нет. К нам из Кусиро раз в неделю приезжает переводчик Като, он переводит все беседы и бумаги. Что тут непонятного?

– Как же вы живете без переводчика, если у вас вон на доске пятьдесят фамилий и из них только две китайские и одна корейская?

– Этот кореец – сахалинский, – парировал начальник. – Фамилия корейская, а паспорт российский.

– Тем более.

– Что «тем более»?

– Ничего. Короче, я сдаю Елизарова, оформляйте прием и дальше делайте что хотите.

Елизарову такой оборот дел по душе явно не пришелся.

– Вы смешные ребята, мужики! Я же законы ваши знаю! Вы что, международного скандала захотели? Так я вам его устрою! Адвоката мне давайте!

Как осадить такого вот скандалиста-интернационалиста, знает любой, даже только что начавший работать полицейский.

– При международном скандале должны присутствовать дипломаты. Я тут по одному делу сюда представителя вашего генконсульства из Саппоро вызывать сегодня буду. Если хочешь, Жека, я его и к тебе приглашу, и ты перед ним этот свой скандал и устроишь. Идет?

Елизаров сник как-то быстрее, чем я ожидал. Он опустил голову, потушил дерзость в зеленых глазах и зашмыгал носом.

– Не хочешь, значит, встречаться с дипломатами? Ну тогда сиди здесь столько, сколько тебе этот дядя скажет. И мне попадаться больше не советую. Я занят сейчас слишком, а то бы тебе устроил сход на берег без бумаги.

Мы втроем прошли в приемную, где я быстро заполнил анкету на передачу клиента.

– Ну все, Жека, пока! – попрощался я с Елизаровым, пряча правую руку в кармане.

Прятал я ее, как тут же выяснилось, зря, поскольку никаких манипуляций своей правой Жека не произвел.

Я был уже в дверях, когда он негромко спросил:

– А зачем из консульства приезжают? Случилось, что ль, чего?

– Случилось, Жека, случилось. Только тебя это не касается.

В управлении мне выделили стол с портативным компьютером и связью, так что расположиться было где. Осимы еще не было, и я принялся за протоколы, которые предусмотрительно были отксерены на мою долю дежурной. Она же принесла мне кофе.

За десять минут общения с ней я успел ее изучить как следует и теперь осознавал, что она меня раздражает. Сначала я думал, мне показалось. Но теперь, после того как она принесла мне кофе и что-то пролепетала птичьим голоском, я понял, что она меня нервирует. Причем чем именно, загадкой для меня не было. В ней сочеталось несочетаемое: корявые, сведенные носок к носку, пухлые короткие ноги и идеально ровные зубы без моих любимых клычков и прочих эстетических изысков. Просто белые ровные зубы, и если бы ей, судя по ее виду, не было меньше тридцати, я был бы уверен, что они вставные – фарфоровые или пластиковые. Я еле удержался от того, чтобы не убрать своими руками ей волосы с ушей – я был убежден, что и уши у нее прижатые. Мимоходом я успел испытать чувство зависти к Ганину, который последним видел разносчицу из вагона. Но только мимоходом, ибо передо мной на столе призывно громоздились бумаги.

Протоколы были составлены по стандартной форме: скупые описания, минимум деталей, ни искры божественного вдохновения. Вложенные в папки фотографии помогли воссоздать визуальный строй того, что происходило ночью в «Крабовом мире». Распростертое вдоль стола грузное тело Грабова с запрокинутой головой, групповые и отдельные фотографии пьяных свидетелей, стол с объедками, кухня, холл, стоянка. Для полного счастья не хватало кадра с Грабовым в момент смерти. Тело на фотографиях уже лежало на полу, после того как из него пытались вытрясти виртуальный кусок мяса Игнатьев и Мацумото, а Анисимов делал ему искусственное дыхание. Кадра этого в полицейских анналах быть, естественно, не могло, а вот поинтересоваться, не вел ли кто из гостей фото– или видеосъемку, было необходимо. Справиться надлежало у Осимы, так как он наверняка уже проявил к этому интерес, и проследить, чтобы первый просмотр фотографий или пленки проходил при мне.

Я еще раз просмотрел фотографии с мертвым Грабовым. Мужик, видимо, был силен во всех отношениях. Телосложение – выдающееся, массивность – очевидная. Очевидна была и первая зацепка – часы у него были на запястье правой руки. Если он был левшой, то это могло повлиять на выбор блюд на столе, нельзя это упускать из виду. В протоколе осмотра тела часы на правой руке также отмечены. Теперь надо на них посмотреть вживую. В списке вещей, найденных у Грабова, значились часы ручные «Командирские» производства России. Название показалось мне знакомым, по-моему, Ганин что-то мне про них рассказывал.

Я попросил «неправильную» девицу принести мне из камеры вещдоков все личные вещи Грабова, что она сделала моментально, без задержки, чем раздражила меня еще больше. Вещей было немного. Кроме часов бумажник с пятью кредитными карточками, тремя тысячами рублей и тридцатью пятью тысячами йен, связка ключей на металлическом брелоке в виде карты Хоккайдо, початая пачка «Парламента», расческа, пакетик бумажных салфеток, которые в качестве рекламы какого-нибудь банка или брокерской конторы бесплатно раздают у нас на всех углах, и очки с плюсовыми стеклами. Часы действительно были «Командирские», я перевернул их и обнаружил на тыльной стороне выгравированный вязью номер 97.

И тут я наконец вспомнил, что мне про эти часы рассказывал Ганин. Мой друг вычитал где-то в своем любимом Интернете, в котором он бывает чаще, чем в супружеской постели (его хохма, не моя!), что, после того как президентом России стал Путин, у сдвинутых чиновников из высшего эшелона появилась новая мода: все они вслед за Путиным по-холопски стали носить часы на правой руке. Ганин утверждает, что Путин не левша, просто у него такая привычка или, как учит Ганин, такой понт. Так вот, в Интернете написали, что какой-то часовой заводик изготовил небольшую партию «Командирских» специально для ношения на правой руке. Номер первый достался, разумеется, законодателю моды, а вот еще пять сотен этих самых «Командирских» получили «бояре». Мне довелось в этом году мельком видеть эти часы на запястьях у двух дальневосточных губернаторов, сопровождавших какого-то страшно великого электрического магната, который приезжал к нам в Саппоро продавать электричество и газ с замерзающего уже которую зиму Сахалина.

У Грабова часы под номером 97 – это значит, что он смог попасть в первую сотню верноподданных. Понятное дело, на «крабовые» денежки можно позволить себе такую роскошь. Только вот часики-то распределялись в Москве, а не в Корсакове, – стало быть, связи в столицах Грабов имел, и связи не подприлавочные, а куда более солидные, раз он сумел заполучить себе на правую руку «президентское время». А раз на поверхность всплыла Москва, то надо бросать бумаги и фотографии – ничего продуктивного в них, кроме часов, нет – и мчаться разговаривать с Игнатьевым, пока Осима торчит в ресторане.

Я позвонил дежурному и попросил дать мне машину. Через минуту появился утренний Сато и сказал, что машина внизу и что водителем ко мне на целый день приставлен он.

– Это капитан Осима вам приказал меня возить?

– Так точно, Осима-сан.

– А о том, куда вы меня возите, вы ему тоже должны докладывать?

Ответ Сато был выдержан в духе пословицы про яблоко и яблоню:

– Машина уже готова, можно ехать.

– Да, я гляжу, Осима-сан вас тут здорово натаскал! Подождите секунду.

Я набрал номер гостиницы и спросил дежурного, не у себя ли сейчас господин Игнатьев. Тот ответил, что Игнатьева в номере нет. Я на мгновение задумался, но тут вдруг вновь отличился Сато:

– Русский инспектор Игнатьев, которого вы ищете, сейчас обедает в кайтэне у центрального парка.

– Ого, вот это да! И всегда вы его так опекаете? Или только после сегодняшней ночи?

– Всегда. Но раньше за ним ходила одна машина, то есть двое наших, а сегодня с утра – две.

– Ну тогда поехали в этот самый кайтэн.

– Да тут быстрее пешком – два квартала всего.

– И то правда, пешком всегда быстрее.

О немуровских кайтэнах на Хоккайдо знают все. Свежайшая рыба, недурный рис, смешные цены. Мы, люди из столиц, за эти кайтэны только Немуро и ценим. А за что его еще ценить? За гнетущую скуку? Или за то, что здесь время от времени капитанов русских заваливают? Я бы посмотрел, где бы были эти самые кайтэны без этих самых капитанов!

Мы с Сато вошли в нужное заведение. Народу в нем было прилично, здесь я, надо признаться, неверно оценил ситуацию. Сегодня же суббота, и время сейчас – половина первого, то есть самый что ни на есть обед.

У длинной стойки Игнатьева не было. Я изобразил на лице коктейль из укора и удивления и повернулся к своему «конвоиру». Но Сато на мои не очень положительные эмоции не отреагировал, лишь кивком головы указал в дальний угол, где к конвейеру примыкали несколько «купе» для семейно-групповых наслаждений прелестями местного рыбного рынка. В трех из них заседали счастливые и беззаботные семейства праздных горожан, а в четвертом расположился Игнатьев. Напротив него сидел мой друг Ганин. Эти два голубка о чем-то вдохновенно трепались, и я не без удовольствия направился к ним, чтобы положить конец ганинскому словоблудию. Сато дернулся было за мной, но я попросил его вернуться в управление и держать наготове машину.

Я хотел подкрасться к Ганину с Игнатьевым незаметно, но меня выдал проклятый мобильник. Он запищал, и все присутствовавшие в кайтэне чревоугодники дружно обратили на меня свои сытые глазенки. Были среди них и две пары славянских очей. Ганин замахал мне рукой.

– Эй, Такуя, давай к нам! Садись!

Я постарался побыстрее отключить пищащий телефон (кто это опять меня домогается?) и влез за стол, на котором уже высились две порядочные пирамиды из пустых тарелочек.

– Это что тут у вас? Пир на весь мир? Ты, Ганин, не лопнешь?

– Не волнуйся ты за меня! Давай лучше поешь с нами! У нас тут с товарищем рыбинспектором разговор о поэзии. Познакомьтесь.

Игнатьев привстал, слегка поклонился и, к моему удовольствию, руку протягивать не стал.

– Игнатьев Виталий Борисович.

– Минамото. Я вас сегодня, кажется, уже видел.

Мне не свойственны ганинские панибратские замашки. Если человек тайком пялился мне сегодня утром в спину, значит, не все так просто у этого человека.

– Видели? Где?

– А вы не помните?

– Нет.

– Мы тут зимой с Ганиным в Саппоро одно дело раскручивали. Литературное такое дело. Так вот, по делу этому один ваш классик живой проходил. И славные слова он твердил нам с Ганиным все время. Ты помнишь, Ганин, как Пирогов учил?

– В смысле, «живите не по лжи»?

– Вот именно, «живите не по лжи».

– Это вы к чему? – немного напрягся Игнатьев, было видно, что суши он больше не хочет.

– Это я к нашей утренней встрече… Да вы не переживайте так, не переживайте! Если вы думаете, что этот Пирогов сам не по лжи живет, то вы ошибаетесь.

– Да, халявщик знатный! – мечтательно причмокнул Ганин. – Объедал нас по-наглому! Помнишь, Такуя, он всегда без бумажника с нами ходил?

– Я не халявщик, – чуть слышно сказал Игнатьев. – Я пойду, пожалуй.

Он подозвал официантку, та бойко рассортировала тарелочки по цветам, от которых зависит цена суши, все пересчитала и выписала Игнатьеву чек. Я также пересчитал его тарелочки. Вышла двадцать одна, значит, поесть господин инспектор не дурак. Ведь вчера вечером и фугу, и баранинка, и много чего другого в «Крабовом мире» было. А вот двенадцать часов прошло, и раз! – сорок две сушины как ни в чем не бывало! Но по фигуре вроде не скажешь, до шкафообразного покойничка ему далеко.

– Вы знаете, господин Игнатьев, я ведь из полиции, и вы, наверное, догадываетесь, по какому делу сюда приехал. Разговор у нас вами состоится обязательно, чем скорее, тем лучше. Для вас лучше.

– Я в кайтэне разговаривать не собираюсь.

– Я тоже.

– Давайте через час встретимся в гостинице. Я так понимаю, что вы покушать сюда пришли.

– Конечно покушать. Зачем же еще?

– Так значит, в гостинице?

– Значит, в гостинице. Через часок я к вам зайду.

– Вы ко мне?

– Вы предпочитаете мой номер?

– Я предпочитаю нейтральные территории.

– Тогда в баре?

– Тогда в баре.

Игнатьев выпрямился, опустил руку в карман легкого белого пиджака со следами соевого соуса и красного вина на груди, машинально достал оттуда ключ от машины на металлическом брелоке и покрутил им вокруг указательного пальца.

– Вы насчет Грабова поговорить хотите?

– Да, насчет Грабова.

– А у вас досье на него имеется?

– Скоро пришлют из Саппоро. А что?

– Да нет, ничего.

Он направился к кассе, все так же поигрывая ключом.

– Ты чего на него накинулся?

М-да, учить Ганина предъявлять претензии не надо.

– Накинулся – значит, так надо.

– Кому надо?

– Кому надо, тому и надо… Суши-то хоть ничего?

– Суши отменные! Вон, смотри, угорь жареный едет. Он во рту прямо тает!

Я протянул руку к конвейеру, снял с него блюдечко с двумя внушительными ломтями зажаренного в сладкой сое до шоколадного глянца угря и решил, что вправе на полчаса забыть про дела. Жалеть себя нужно как можно чаще, это отличный принцип, универсальная отмазка, как любит говорить вот этот вот симпатичный сероглазый король, сидящий напротив меня и уплетающий какую там? Одна, две, три… Ага! Двадцать третью тарелочку.

Глава 4

– Ты чего это в такую рань сюда заявился? Ты же рыбу собирался ловить!

– Да я ловил. Сначала пошел тачку взял напрокат, а потом к волнорезу поехал. Половил немножко, посидел на бетоне два часа. Не поймал ни черта, только фигню одну, и ту не в море. Ну а после мне есть захотелось. Вот я сюда и приехал. Место хорошее, тихое, недорогое. Кальмара будешь?

– Не жесткий он?

– Да нет, вроде мягкий.

– Давай попробую.

Я снял с конвейера розовую тарелочку с полупрозрачными кальмарными суши.

– Как тебе этот Игнатьев? Ты его раньше не встречал?

– Нет, не встречал. Дай-ка мне имбирь… А что? Чего ты на него так накинулся-то? Смутил мужика. Он, по-моему, ничего, интеллигентный довольно-таки…

– Поглядим-поглядим, какой он интеллигентный… Про Грабова разговор был?

– Был.

– И что он тебе рассказал?

– Сказал, что никакого траура по поводу его смерти объявлять не собирается… Кету будешь?

Мимо нас проезжала голубенькая тарелочка с парой рисовых колобочков, прикрытых оранжево-персиковыми ломтиками лосося.

– Вот эту?

– Ага! Отличная кета!

– Это не кета. Кета на желтых тарелках ездит по сто двадцать йен. А голубые – по двести двадцать. Значит, это нерка или чавыча.

– Ну все равно отличная рыбка. Возьми.

Толк в рыбе Ганин знает. Нерка или чавыча – поди их отличи! – оказалась действительной классной. Она растаяла во рту и даже не потребовала приправы из маринованного имбиря.

– Да, Ганин, лосось отличный, ты, как всегда, был прав!

– Я так полагаю, ты этого Игнатьева будешь раскручивать? Тут я тоже прав, нет?

– Конечно прав. Ты, Ганин, всегда и во всем прав. Он тебе ничего про свою работу не рассказывал?

– Так, в общих чертах…

– И что он тебе в общих чертах наговорил?

– Ну что-что… Работает он здесь по три месяца в году, в пик лососевой путины и в начале крабовой. Сетует на то, что его по межправительственному соглашению к моменту полной раскрутки крабовой путины в Москву отзывают. Он, говорит, здесь должен, по идее, находиться до ее окончания.

– Да это все твои соотечественники так говорят. Пока они здесь, им же валюта идет, зарплата плюс командировочные за счет правительства Японии. Как тебе в нашей академии. Чем дольше здесь сидишь, тем больше получаешь.

– Это уже интимные тонкости. Я в них не вникал, но понял, что капитана этого убиенного-отравленного он не любил. Я так понимаю, что, как только он в Москву уезжает, этот Грабов здесь хозяйничает – вернее хозяйничал – в полный рост. Беспредел устраивал. Вон, кстати, и крабы его едут. Будешь?

– Нет, они вареные, а я только сырые суши признаю. Краба я отдельно ем, ты же знаешь.

– Да я подумал, вдруг ты разнообразия захотел… Вещественных доказательств попробовать… Тогда я тоже не буду.

– Да ешь ты своего краба! Я вот лучше брюшко тунца возьму.

– Ага, брюшко классное. А тунца самого не бери. Он у них мороженый, во рту разваливается, ватный какой-то – не фонтан… А вон, кстати, тоже штука неплохая – лосось поджаренный с лимоном. Попробуй, у нас в Саппоро такой редко бывает.

Лосось действительно оказался оригинальным по вкусу. Ломтики горбуши обжарены так, что мякоть остается мягкой, а шкурка с краю сильно прожаривается и похрустывает на зубах, когда ешь. Сверху лежит четвертинка кружочка лимона, которую перед заглатыванием рыбы надо палочками немножко подавить, чтобы сок попал на нее. Отжатый лимон я есть не стал, снял его, обмакнул сушину в соус и отправил в рот. Вкусная штука!

Ганин смотрел на меня сытыми, но все еще жадными глазами. Он уже достиг своего предела (26 тарелочек!), и теперь из него в моем направлении выдавливалась зависть в духе «видит око, да зуб неймет».

– Не лезет больше, Ганин?

– Не лезет.

– А ты походи – глядишь, еще пара жареного лосося засунется.

– Нет, не могу больше. Хорошо еще, что я пиво пить не стал.

– Да, кстати! А чего это ты чаек пьешь? Ты же не на работе!

– Не на работе, но зато на машине. Причем не на своей. Вечером давай пивка выпьем, как договаривались… Да, еще… Я пока рыбу ловил…

– Подожди-ка! О машине. У Игнатьева машина есть, ты не знаешь?

– Ты ключ, что ли, заметил?

– Заметил.

– А тут вот загвоздочка! Я ему между делом сказал, что машину напрокат взял, и спросил, как он тут свои транспортные проблемы решает.

– А он что?

– А он сказал, что у него транспортных проблем нет, его переводчик возит. Ему машина выделена. У него же у самого здесь машины нет.

– Ключ он до моего прихода вертел?

– Нет, я его в первый раз тогда же, когда и ты, заметил… Креветки будешь?

– Нет, я лучше гребешка возьму.

Я вспомнил вчерашний ужин на вокзале. Там гребешки были в кремовом соусе и имели маслянисто-сладковатый привкус. Здесь же две пухленькие кремовые «медальки» благодаря васаби и соевому соусу приобрели иные вкусовые очертания. Нежное безвкусное мясо расслаивается на языке, который точечно обжигается острейшим зеленым хреном, смешивается с рисом, сдобренным уксусом и сахаром, и становится принципиально другим продуктом, чисто японским, а не интернационально-европейским. В этом, собственно, вся соль всякого морепродукта. В нем важна только свежесть, но не вкус – вкус создает его окружение…

Интересно, вынул Игнатьев ключ из кармана машинально или это был кинотрюк с его стороны с расчетом на мое профессиональное любопытство? В гостинице посмотрим.

– Ты сейчас куда? Опять рыбу ловить?

– Нет. Я в гостиницу поеду – спать охота. И потом, на меня сушечный рис в сочетании с соевым соусом расслабляюще действует, а с сортирами на волнорезе напряженка… Да, к слову, о посиделках на природе. Сижу я, значит, со спиннингом…

– Подожди, Ганин, по дороге расскажешь. Мне тоже в гостиницу пора. Девушка, посчитайте нам!

– Давай я заплачу!

– Не надо. Не ужин сейчас, а так, деловой ланч, можно сказать, так что каждый за себя. Нам по отдельности, пожалуйста, – сказал я девице.

Она пересчитала мои и ганинские тарелки, выписала по чеку, и мы пошли платить. Как только мы подошли к кассе, с улицы к нам шагнул Сато.

– Вы что, дежурили тут? Я же вам сказал, чтобы вы ехали в управление!

– В управлении мне делать нечего. Осима-сан мне велел весь день быть в вашем распоряжении.

Вот так вот тебе дают понять, чьи приказы здесь выполняются, а на чьи кладется неведомый мне, но хорошо известный Ганину прибор (надо, кстати, его спросить, что это за прибор).

Этот Сато мне сразу не понравился. Как только он появился подле меня в вагоне и начал пытаться поведать мне жуткую историю покушения на Грабова, так сразу и не понравился. И сейчас, поганец, ослушался. Вместо того чтобы поехать в управление, как было велено, и не мешать столичному асу спокойно вести расследование, он торчал на стоянке в своей «Тойоте», уплетал приготовленные заботливой женой онигири (вон, к лацкану мундира три рисинки приклеились) и ждал меня. Сейчас еще предложит подвести до гостиницы.

Ну точно:

– Вы сейчас в отель? Поехали, я вас подвезу!

– Знаете что, Сато-сан, вы езжайте сами, а я поеду с моим другом Ганиным. Нам по дороге надо обсудить кое-что.

Не дожидаясь реакции Сато на свою декларацию об объявлении войны местным порядкам, я подтолкнул Ганина к дверям, и мы прошли к его машине. Я почувствовал на своей спине пронзительный укоряющий взгляд Сато, но он меня не взволновал.

– Ну, Ганин, где твоя машина?

– А вот она. Как? Ничего?

Напрокат у нас сейчас дают хорошие машины, можно даже сказать, очень хорошие. Вот и сейчас Ганин открывал дверцу шикарного белого «Опеля» с бордовой обивкой салона. На его фоне вырулившая параллельно с нами «Тойота» Сато смотрелась более чем убого. Я перехватил насмешливый взгляд Ганина, направленный на полицейскую тачку.

– Не смейся! Воспитывать таких надо!

– Да ладно тебе, Такуя! Что тебе этот парень сделал? Приказал ему начальник за тобой следить, вот он и следит! Ты не сегодня завтра отсюда свалишь, а ему с начальником жить. У тебя с Нисио что, не так?

– Ты рули нормально, не отвлекайся… Так что ты мне рассказать хотел?

– А, да! Сижу я, значит, под волнорезом, спиннинг в море кидаю… Ой, смотри! Это не по твою душу?

Мы подъезжали к гостинице, и метров за сто заметили скопление машин и людей. Скопление это мне было хорошо знакомо – у входа расположились табором местные журналисты. Они вытаскивали из микроавтобусов и джипов камеры, разматывали кабели, расставляли на асфальте свои цапли-штативы. Я попросил Ганина притормозить и пропустить вперед Сато. Ганин принял влево, но Сато на мой план не отреагировал и приткнулся нам в хвост.

– А ты, Ганин, говоришь не ругаться на него!

Я вытащил из бумажника визитную карточку Сато и набрал по сотовому его номер.

– Алло, Сато-сан! Ты давай не стой за нами, а проезжай вперед и принимай на себя всю эту гвардию. У меня с Игнатьевым разговор важный, мне их внимание сейчас совсем ни к чему. Понял?

Сато не удостоил меня ответом, но машина его дернулась, объехала нашу и вкатилась в гостиничный двор. На нее тут же накинулись пишущие и вещающие пираньи, что позволило мне в очередной раз испытать чувство глубокого удовлетворения своими сообразительностью и проницательностью. Ганин провел машину мимо отбивающегося от полутора десятков журналистов Сато и загнал ее на самую дальнюю парковку, заметив при этом:

– Город маленький, а любопытных много.

Действительно, журналистов оказалось неожиданно много. Я автоматически прикинул, что здесь есть корпункты всех пяти хоккайдских телекомпаний, отделения региональной газеты «Хоккайдо» и центральных газет «Асахи» и «Майнити» – вот, собственно, и набралась эта куча из двух десятков любознательных борзописцев.

Мы вылезли из «Опеля» и двинулись к дверям. Я вспомнил недовольство Осимы тем, что заявился сюда в джинсах, и мысленно похвалил себя за решение оставить форму в Саппоро. Из всей журналистской братии вниманием нас удостоил только один толстый парень с диктофоном в руке. Он повертел круглой головой на короткой шее, разрываясь взглядом между нами и Сато и прижимая при этом пухлую ладонь к левому уху. Этот странный жест страдающего отитом человека был тут же прокомментирован умным Ганиным:

– Команды получает, смотри!

Но в этот момент команда, видно, уже была получена – толстяк бросил Сато и подкатился к нам.

– Прошу прощения! Вы тоже заняты расследованием убийства капитана Грабова?

Я решил играть дурачка до последнего.

– Каким расследованием?

– Вы, конечно, знаете, что сегодня ночью в Немуро был убит капитан российского судна?

– Какой капитан?

До дверей гостиницы оставалось метров десять, и этот жиртрест торопился обежать нас справа, чтобы перегородить дорогу.

– С вами представитель российского консульства? Или следственных органов?

– Каких органов? О чем вы? Дайте пройти!

– Ну вы же не будете отрицать, что у вас сейчас состоится встреча с российским рыбным инспектором Игнатьевым. Вы ведь идете к нему в номер четыреста пятнадцать, да?

Черт! Что это? Ну про номер Игнатьева узнать не проблема. Но о том, что я иду с ним разговаривать, – об этом-то как он узнал?

– Ни в какой номер четыреста пятнадцать я не иду! Я иду в бар, чтобы выпить кофе со льдом! И заметьте, сделать я хочу это в полном одиночестве! По крайней мере, без вашего участия!

Мы с Ганиным вошли в холл. Я быстро оценил обстановку. Осимовский наблюдатель на месте, дует свой кофе и ловит мух. Слева в креслах двое дедушек дымят в потолок и с наслаждением вспоминают, судя по степени их дряхлости, то ли Цусиму, то ли Перл-Харбор. За стойкой администратор имитирует скуку, но пытается при этом через окно пронаблюдать за оторопевшим от журналистского приступа и растерявшимся от щедрого мужского внимания Сато.

Итак, сначала надо расставить все точки над «ё». Я двинулся к наблюдателю.

– Как стрельба по движущимся мишеням? Идет?

Он, видимо, был готов к своему раскрытию и невозмутимо проговорил:

– Нет, не идет. Газету жалко.

– А газетчиков?

– Что «газетчиков»?

– Жалко?

– А, этих… – махнул он рукой в сторону улицы. – И этих жалко. Они же люди, млекопитающие. Вернее, млекопитающиеся. По крайней мере, «млеко» точно.

– Не думаю, что «млеко». Они обычно другую жидкость из нас пьют. Платят хорошо?

– М-м?

– Платят, говорю, хорошо?

– Кто платит?

– Они.

– Кому?

– Вам.

– В каком смысле?

– В прямом.

– Да вы что? Вы думаете, я их сюда позвал?

– Нет, я о другом. Зачем вы сообщили им о моей встрече с Игнатьевым?

– О какой встрече? Я ничего не знаю!

Только тут я вдруг почувствовал, что меня кто-то тянет сзади за локоть. Кроме Ганина, больше было некому. Те деды, которые нежились в креслах, вряд ли способны поднять собственными силами бумажную салфетку.

– Подожди, Ганин! – огрызнулся я, не поворачиваясь.

– Да нет, это ты подожди! Чего ты на парня накинулся? Ты что, не понял ничего?

Я развернулся и встретился лицом к лицу с явно чем-то недовольным Ганиным.

– Кончай вопросами говорить!

– Ты наушник в ухе у этого пельмешка видел?

– Ну?

– Ну-ну! У него в джипе – или на чем он там приехал – наверняка помощник сидит с пеленгатором. Ты что, вчера родился? Не знаешь, как они сейчас работают? Сидит этот чувак в тачке и слушает все разговоры в округе. Ты же у гостиницы Сато звонил?

– Ну звонил.

– Ну так они тебя и услышали! Ты что, не обратил внимание на то, что эта сарделька тебя по фамилии не назвала?

– В смысле?

– Да если бы он тебя огорошить хотел, он бы к тебе по фамилии и по званию обратился! Ведь этот товарищ знает наверняка, кого он пасет. А журналюга к тебе без имени полез! Тебе же Сато ничего не ответил, по имени ведь тебя не назвал!

– Да?

– Да. Извинись перед мужиком!

Вообще-то, извиняться за ошибки и недоразумения перед нижестоящими, да и вообще перед кем бы то ни было, не в моих правилах. Во-первых, потому что это равносильно признанию собственного поражения, а кто из нас любит проигрывать? Извинился – значит выбросил белый флаг, после которого уже никакая борьба не ведется. Но ведь мириться-то с этим не хочется, хочется продолжать сопротивление, хочется все-таки победить. А во‐вторых, я редко допускаю ошибки, так что привычка их признавать и за них извиняться у меня к моим сорока пяти как-то не выработалась. Моя фамилия Минамото тоже о многом говорит всякому японцу. По крайней мере о том, что белый флаг для меня вовсе не означает капитуляцию, а совсем наоборот. Поэтому японцы, знающие мою фамилию, меня понимают и в подобных ситуациях извинений не ждут.

– Ладно, Ганин. Только ради тебя.

Я повернулся к осимовскому человечку, который постепенно приходил в себя после моего наскока-налета.

– Извините, я погорячился.

– Ничего. Это бывает.

– И все-таки извините.

Я перехватил довольный взгляд Ганина и отметил про себя, как легко, оказывается, сделать человеку приятное. Нахамишь кому-нибудь, потом попросишь прощения – и все!

Я отправил Ганина в номер, а сам спустился на подвальный этаж. Здесь помимо бара, оказывается, есть еще и банька: две сауны (одна простая и одна – с солью), четыре ванны, массажный душ – обычный для подобных гостиниц набор нехитрых, но приятных водных услуг. Надо будет вечерком сюда спуститься – для меня, как для проживающего в гостинице, это все бесплатно. Впрочем, до вечера надо еще дотянуть…