Текст книги "Последние дни Помпей. Пелэм, или Приключения джентльмена"

– В чем дело? – спросил он у соседа, молодого ремесленника. – Куда бегут эти люди? Может быть, какой-нибудь богач устроил раздачу денег или мяса?

– Нет, нас ждет кое-что получше, – отвечал ремесленник. – Благородный Панса, друг народа, разрешил всем посмотреть на зверей в виварии. Клянусь Геркулесом, завтра от них кое-кому не поздоровится!

– Это интересно! – И раб не стал противиться толпе, которая увлекала его вперед. – Завтра я, наверно, не смогу пойти на игры, так погляжу хоть на зверей.

– Хорошо сделаешь, – сказал его новый знакомый, – в Помпеях не каждый день можно увидеть льва и тигра…

Наконец они добрались до места. Но виварий был очень маленький и тесный, толпа стала напирать сильнее. Два стража, стоявшие у входа, поступали очень разумно, раздавая за один раз лишь небольшое число билетов и не впуская новых зрителей, пока предыдущие не удовлетворят своего любопытства. Сосий, который был довольно силен и не отличался робостью и чрезмерной вежливостью, протолкался вперед.

Толпа разлучила его с новым знакомым, и вскоре он очутился в узком помещении, где стояла удушающая жара, здесь ярко пылало несколько факелов.

Зверей, которых обычно держали в различных вивариях, теперь, чтобы потешить публику, поместили в один, отделив их друг от друга крепкими железными решетками.

Они сидели в клетках, эти свирепые бродяги пустынь, которым теперь предстоит стать чуть ли не главными героями нашей книги. Льва, у которого был менее лютый нрав, чем у тигра, дольше не кормили, чтобы разъярить его, и он беспокойно метался по тесной клетке, глаза его сверкали злобным и голодным блеском; когда же он время от времени останавливался и озирался вокруг, зрители в страхе пятились и дрожали. Тигр лежал, растянувшись во всю длину, и только изредка бил хвостом или долго, нетерпеливо зевал, больше он никак не выражал свое отношение к неволе и к восхищенным зрителям.

– Никогда еще не видел такого свирепого зверя даже в римском амфитеатре! – сказал мускулистый гигант, стоявший справа от Сосия.

– Я чувствую себя букашкой, когда гляжу на его лапы, – отозвался слева человек поменьше ростом и помоложе, который стоял, скрестив руки на груди.

Раб посмотрел сперва на одного, потом на другого.

– Золотая середина лучше всего, – пробормотал он про себя. – Хорошие у тебя соседи, Сосий, с каждой стороны по гладиатору.

– Отлично сказано, Лидон! – заметил гигант. – Я чувствую то же.

– И подумать только, – продолжал Лидон с волнением, – что благородный грек, которого мы видели всего несколько дней назад молодым, здоровым и веселым, будет брошен на растерзание этим чудовищам!

– А отчего бы и нет? – свирепо проворчал Нигер. – Император принуждал к таким поединкам многих честных гладиаторов, так почему бы закону не принудить богатого преступника?

Лидон вздохнул, пожал плечами и промолчал. Зрители слушали их разговор разинув рот; гладиаторы интересовали всех не меньше, чем хищники, для них это были звери той же породы, и толпа, перешептываясь, смотрела то на тех, то на других и с нетерпением ждала завтрашнего дня.

– Что ж, – сказал Лидон, отворачиваясь, – благодарю богов, что мне придется сражаться не со львом и не с тигром; даже ты, Нигер, не такой свирепый противник, как они.

– Но не менее опасный, – зловеще засмеялся гладиатор.

И зрители, восхищаясь его сильными руками и свирепым лицом, тоже засмеялись.

– Возможно, – сказал Лидон небрежно и, расталкивая толпу, пошел к двери.

«Пойду-ка и я за ним, тогда мне меньше бока намнут, – подумал благоразумный Сосий, торопясь вслед за Лидоном. – Толпа всегда расступается перед гладиатором, заодно и мне будет свободнее».

Сын старика Медона быстро шел сквозь толпу, в которой многие узнавали его.

– Это храбрец Лидон, завтра он выступит на арене, – сказал один.

– Я поставил на него, – сказал другой. – Глядите, как уверенно он идет!

– Успеха тебе, Лидон! – напутствовал его третий.

– Лидон, сердце мое с тобой, – прошептала хорошенькая женщина из среднего сословия. – Если ты победишь, то мы еще встретимся.

– Красавец, клянусь Венерой! – воскликнула девочка лет тринадцати.

– Благодарю вас, – отвечал Сосий, всерьез приняв это на свой счет.

Хотя у Лидона были самые чистые помыслы и он никогда не занялся бы этим кровавым ремеслом, если б не надежда выкупить отца на свободу, его все же не оставили равнодушным эти замечания. Он не думал о том, что те же голоса, которые сейчас его расхваливают, завтра, возможно, будут приветствовать его предсмертные муки. Он был великодушен и добр, но вместе с тем горяч и безрассуден; воображал, будто презирает свою профессию, а сам начал гордиться ею. Теперь он видел, что сделался знаменитостью, его шаги стали еще легче, лицо оживилось.

– Нигер, – сказал он, выбравшись из толпы, – мы часто ссорились, нам не придется сражаться друг против друга, но вполне возможно, что один из нас завтра умрет. Дай же мне руку.

– С превеликим удовольствием, – отозвался Сосий, протягивая руку.

– Это что за дурак? Я думал, здесь Нигер!

– Прощаю тебе твою ошибку, – сказал Сосий снисходительно. – Ничего. Ошибиться нетрудно, мы с Нигером почти одинакового сложения.

– Ха-ха! Вот здорово! Да Нигер придушил бы тебя, если б это услышал!

– У вас, гладиаторов, очень неприятная привычка разговаривать, – заметил Сосий. – Поговорим лучше о чем-нибудь другом.

– Ступай прочь, – сказал Лидон с нетерпением. – Мне не до тебя!

– Еще бы, – согласился раб. – Тебе есть о чем подумать: завтра ты в первый раз выйдешь на арену. Я уверен, что ты умрешь храбро!

– Да падут твои слова на твою же голову! – крикнул суеверный Лидон, потому что ему вовсе не по душе пришлось напутствие Сосия. – Умру! Нет, я верю, что мой час еще не пробил.

– Кто играет со смертью, должен быть готов к проигрышу, – сказал Сосий зловеще. – Но ты крепкий малый, и я желаю тебе удачи. Прощай!

С этими словами раб повернулся и пошел домой.

«Надеюсь, он не накаркал беду, – задумался Лидон. – Я мечтаю освободить отца и полагаюсь на свою силу, а о смерти вовсе и не думаю. Бедный мой отец! Я у него единственный сын. И если я умру…»

Гладиатор прибавил шагу, как вдруг на другой стороне улицы он увидел того, кто занимал его мысли. Опираясь на палку, согнутый заботами и годами, понурив голову, седовласый Медон неверными шагами медленно приближался к гладиатору. Лидон на миг остановился, он сразу понял, что привело сюда старика в столь поздний час.

«Он, конечно, ищет меня, – подумал гладиатор. – Приговор, который вынесли Олинфу, привел его в ужас, он прежде всего возненавидел арену и хочет убедить меня отказаться от поединка. Мне нельзя с ним сейчас видеться, как вынесу я его мольбы и слезы!»

Все эти мысли, которые мы здесь излагаем так пространно, молнией промелькнули в голове Лидона. Он резко повернулся и быстро пошел назад. Он не останавливался до тех пор, пока, запыхавшись, не поднялся на невысокий холм, откуда был виден самый веселый и блестящий квартал города.

Лидон окинул взглядом притихшие улицы, сверкавшие в свете луны, которая только что взошла и живописно освещала шумную толпу у амфитеатра, и это зрелище поразило его, хотя по природе он был груб и невпечатлителен. Он присел отдохнуть на ступени пустынного портика и почувствовал, что тишина успокаивает его и вливает в него новые силы. Перед ним сиял огнями дворец, где хозяин давал пир. Двери были открыты, и гладиатор видел множество гостей за столами в атрии. В глубине, перед длинной анфиладой ярко освещенных комнат, искрились в лунном свете струи фонтана. Колонны были украшены гирляндами, всюду сверкали недвижные мраморные статуи, и вдруг среди взрывов веселого смеха зазвучала песня:

 
Довольно сказок про Аид!
Нам лгут жрецы для устрашенья,
Забыв про совесть и про стыд.
И нет нам, бедным, утешенья!
 
 
Но Зевсу тоже свет не мил.
Нелегок, братцы, божий жребий:
Зевс про дела свои забыл,
Разглядывая смертных с неба.
 
 
Нас Эпикур великий спас.
Был предречен конец нам лютый:
Замуровать хотели нас
В Аид, а он разрезал путы.
 
 
И, если есть на свете Зевс,
Сердиться он на нас не будет:
Ведь мы и сами боги здесь,
Под небом, хоть душою – люди.
 
 
Мы пьем вино, веселый пляс
Нам греет души, будит ноги…
Богам небесным не до нас,
А на земле мы сами – боги[184]184
  Перевод Д. Маркиша


[Закрыть].
 

Когда Лидон (который, хоть и был не слишком благочестив, но все же испугался, услышав эту песню, воплощавшую модную философию того времени) оправился от испуга, мимо прошла кучка людей, судя по их простой одежде – из среднего сословия. Они о чем-то разговаривали и, видимо, не заметили гладиатора.

– Какой ужас! – сказал один. – Олинфа отняли у нас! Мы лишились своей правой руки. Когда же Христос сойдет на землю, чтобы защитить нас?

– Неслыханное злодейство! – сказал другой. – Приговорить невинного к той же казни, что и убийцу! Но не будем отчаиваться. Гром с Синая[185]185
  На горе Синай, по преданию, бог среди молний и громовых раскатов провозгласил свой закон.


[Закрыть] еще прогремит, и бог спасет Олинфа…

Лидон посидел немного и встал, чтобы идти домой.

Как безмятежно спал в звездном свете чудесный город! Как тихи были его украшенные колоннадами улицы! Как мягко пробегали темно-зеленые волны по купам дальних рощ! Каким высоким, безоблачным и синим было спящее небо Кампании! И все же это была последняя ночь веселых Помпей, колонии древних халдеев, легендарного города Геракла, излюбленного приюта веселых римлян[186]186
  По одной из легенд, Помпеи были основаны Гераклом, который здесь праздновал свои многочисленные победы.


[Закрыть]. Век проходил за веком, не задевая, не разрушая его, а теперь последний луч трепетал на циферблате его судьбы! Гладиатор услышал позади себя чьи-то легкие шаги – несколько женщин возвращались от амфитеатра домой. Обернувшись, он увидел странный призрак. Над вершиной Везувия, едва видимой вдали, струился бледный, призрачный, мертвенный свет – мгновение он мерцал на небе, потом исчез. И в тот же миг весело и пронзительно зазвучал голос молодой женщины:

 
Эй, эй! Веселья сладок зов!
 

Книга пятая

Грозная ночь накануне кровавых игр на арене амфитеатра миновала, и забрезжил серый рассвет последнего дня Помпей. Воздух был недвижен, стояла духота, редкий и хмурый туман стлался по низинам широких полей Кампании. Но рыбаки, рано вышедшие на лов, с удивлением увидели, что, несмотря на полное безветрие, море волнуется и словно в тревоге убегает от берегов, а голубой и спокойный Сарн, широкое древнее русло которого напрасно стал бы теперь искать путешественник, мрачно ропщет, струясь мимо улыбающихся полей и красивых богатых вилл. Над низко стлавшимся туманом поднимались старинные, источенные временем башни древнего города, красные черепичные кровли домов, колонны бесчисленных храмов, увенчанные статуями порталы форума и триумфальные арки. А вдали, над клубами тумана, высились вершины гор, окружавших долину, растворяясь в изменчивых красках утреннего неба. Туча, так долго стоявшая над Везувием, вдруг исчезла, и его гордое, величественное чело смотрело не хмурясь на прекрасный пейзаж.

Несмотря на ранний час, городские ворота были уже открыты. Всадник за всадником, экипаж за экипажем быстро въезжали в город, и голоса бесчисленных празднично одетых пешеходов звучали громко и радостно. На улицах было полно горожан и людей, прибывших из соседних селений; шумно, быстро, беспорядочно устремлялись бесчисленные живые потоки к месту рокового зрелища.

Несмотря на огромные размеры амфитеатра, где могло поместиться чуть ли не все население города, стечение народа со всех концов Кампании бывало по торжественным случаям так велико, что уже за несколько часов до начала игр у амфитеатра огромной толпой собирались люди, которым по их положению не отводили заранее мест. А жгучее любопытство, которое вызвал суд и смертный приговор двоим преступникам, собрало в тот день неслыханную толпу.

Пока простолюдины с живостью, присущей южанам, проталкивались, протискивались, рвались вперед, при всем своем нетерпении соблюдая, как и нынешние итальянцы в подобных случаях, удивительный порядок, странная гостья пробиралась к уединенному дому Арбака. Видя ее диковинную одежду, нелепую походку и резкие движения, встречные подталкивали друг друга и улыбались; но, взглянув ей в лицо, они сразу теряли охоту веселиться, потому что оно было как мертвое. При виде ее мертвенного лица и ветхих одежд казалось, что покойник, давным-давно погребенный, встал из могилы. Молча, с опаской люди сторонились ее, а она все шла и вскоре добралась до двери египтянина.

Чернокожий привратник, который, как и весь город, уже встал в этот неурочный час, вздрогнул, отворяя ей двери.

Египтянин спал в эту ночь удивительно крепко, но под утро его начали мучить страшные и беспокойные сны. Он проснулся в холодном поту, огляделся и увидел, что сквозь узкое, но высокое окно уже пробивается свет. Близилось утро. Он ободрился, с улыбкой отвел глаза от окна и вдруг увидел перед собой ужасное лицо, мертвые глаза и безжизненные губы ведьмы с Везувия.

– А! – вскрикнул он, закрывая лицо руками, чтобы не видеть этого омерзительного зрелища. – Неужели я еще сплю?

– Нет, могучий Гермес! Разве ты не узнаешь своего друга и верную рабу?

Наступило долгое молчание.

– Ну, говори. Зачем ты явилась?

– Предупредить тебя, – отвечал замогильный голос колдуньи.

– Предупредить! О чем?

– Слушай. Несчастье нависло над этим обреченным городом. Беги отсюда, пока не поздно. Ты знаешь, я живу на горе, под которой, как гласит старое предание, еще течет огненная река Флегетон. В моей пещере есть большая трещина, и в последнее время я часто видела, как из глубины медленно ползет вверх тусклый красный поток, слышала грохот и шипение. А сегодня ночью я снова заглянула в трещину и увидела, что поток уже не тусклый, он слепит глаза. Пока я смотрела, моя лисица, которая жалась ко мне, громко завыла, упала на землю и издохла, и вся морда у нее была в пене. Я поспешила назад в пещеру. Но всю ночь я слышала, как дрожали скалы, и, хотя воздух был неподвижен, под землей, словно несмазанные колеса, свистели и скрежетали запертые ветры, стремясь вырваться на волю. А когда на заре я снова заглянула в трещину, то увидела, что сверкающий поток несет черные камни и сам он стал шире, бурливее, краснее, чем накануне. Тогда я поднялась на вершину. Там появилась огромная дыра, которой раньше не было, и оттуда клубился дым, такой едкий, что я чуть не задохнулась. Я поскорей вернулась в пещеру, взяла золото и снадобья, а потом покинула свое жилище, где прожила столько лет, потому что вспомнила древнее этрусское пророчество: «Когда гора разверзнется, город погибнет, когда дым оденет опаленную вершину, будет горе и плач в домах детей моря». Всесильный учитель, прежде чем уйти отсюда, я пришла к тебе. Чует мое сердце, что землетрясение, которое шестнадцать лет назад разрушило этот город до основания, было лишь предвестьем бедствия еще более ужасного. Эти стены возведены над царством мертвых, над реками недремлющего ада. Ты предупрежден – спасайся!

– Благодарю тебя, колдунья, я не останусь в долгу. Вон на том столе стоит золотая чаша, возьми ее. Не думал я, что кто-нибудь пожелает спасти Арбака, разве что один из жрецов Исиды. Эти знамения, которые ты видела в глубине потухшего вулкана, – продолжал он задумчиво, – наверняка предвещают какую-то опасность, грозящую городу; возможно, будет еще одно землетрясение, гораздо сильнее прежнего. Как бы то ни было, мне нужно поскорей уехать отсюда. Завтра все будет готово к отъезду. А ты, дочь Этрурии, куда держишь путь?

– Я сегодня же отправляюсь в Геркуланум, а оттуда – дальше по берегу моря искать себе новое жилище. У меня нет никого на свете; оба мои друга, лисица и змея, издохли. Великий Гермес, ты обещал мне еще двадцать лет жизни.

– Да, обещал, – сказал египтянин. – Но объясни, колдунья, – спросил он, приподнимаясь на локте и с любопытством разглядывая ее лицо, – для чего тебе жить? Какое удовольствие находишь ты в жизни?

– Не жизнь сладка, а смерть страшна, – отвечала ведьма резким голосом.

И сердце тщеславного звездочета сжалось. Он вздрогнул, потому что эти слова попали точно в цель, и, желая отделаться от неприятной гостьи, сказал:

– Время не ждет. Мне нужно приготовиться к сегодняшним зрелищам. Прощай, сестра! Наслаждайся как можешь над пеплом жизни.

Ведьма, спрятав под одеждой драгоценный подарок, встала, чтобы уйти. В дверях она обернулась и сказала:

– Быть может, мы в последний раз видимся на земле. Но куда девается пламя, оставив после себя пепел? Как болотный туман, оно блуждает и дрожит над топями преисподней. Ведьма и чародей, ученица и учитель, презренная и великий могут встретиться там снова. Прощай!

– Убирайся, старая ворона! – пробормотал Арбак, когда дверь за ведьмой затворилась, и, озабоченный, поспешил позвать рабов.

Отправляясь в амфитеатр, принято было надевать праздничные одежды, и Арбак в этот день наряжался особенно тщательно. Туника его сияла белизной; многочисленные застежки сверкали драгоценностями; поверх туники он надел восточный наряд – нечто среднее между халатом и плащом из лучшего тирского пурпура; сандалии, ремни которых оплетали ноги до колен, были усеяны драгоценными камнями и отделаны золотом. Обманывая людей в храме, Арбак всегда старался по торжественным случаям ослепить и восхитить толпу своей внешностью, а в этот день, когда, погубив Главка, он навсегда должен был освободиться от соперника и страха перед разоблачением, он одевался словно для триумфа или свадебного пира.

Обычно знатных людей сопровождали к амфитеатру их рабы и вольноотпущенники. Многочисленные «домочадцы» Арбака уже выстроились, чтобы следовать за носилками своего господина.

Только рабыни, прислуживавшие Ионе, и достойный Сосий, тюремщик Нидии, к великому своему огорчению, вынуждены были остаться дома.

– Каллий, – сказал Арбак вольноотпущеннику, который застегивал на нем пояс, – мне надоел этот город. Я хочу отплыть через три дня, если будет попутный ветер. Ты знаешь судно, принадлежавшее Нарсу и Александрии? Оно стоит в гавани. Я купил его. Послезавтра начнем переносить туда вещи.

– Так скоро! Хорошо, будет сделано. Слово Арбака – закон. А как же его подопечная, Иона?

– Она поедет со мной. Ну, все готово! Как погода?

– Душно и облачно. Наверно, к полудню будет сильная жара.

– Бедные гладиаторы! А преступникам придется еще хуже. Ступай вниз и вели рабам выходить.

Оставшись один, Арбак прошел в свой кабинет, а оттуда через портик на улицу. Он увидел, как густые толпы людей спешат к амфитеатру, услышал крики и шум – это растягивали на канатах огромный тент, чтобы зрители могли нежиться в благодатной тени, глядя на страдания своих собратьев. Вдруг раздался какой-то короткий, страшный, непривычный звук – это был львиный рык. Толпа притихла. Но вскоре зазвучал веселый смех – всех радовало голодное нетерпение царя зверей.

– Скоты! – пробормотал Арбак с презрением. – Разве вы не такие же убийцы, как я? Я убил, защищаясь, а вы делаете из убийства зрелище.

И он с беспокойством поглядел в сторону Везувия. Виноградники на его склоне ярко зеленели, могучая гора, спокойная, как вечность, вырисовывалась на безмятежном небе.

«У меня есть еще время, прежде чем начнется землетрясение», – подумал Арбак и отвернулся. Проходя мимо стола, на котором лежали таинственные папирусы и халдейские гороскопы, он подумал: «Высокое искусство! Я ни разу не прибегал к тебе с тех пор, как сбылось пророчество и миновала опасность. К чему? Я и так знаю, что отныне мой путь ясен и чист. Разве это уже не подтвердилось? Прочь сомнения, прочь жалость! В моем сердце останутся только два стремления – власть и Иона!»

Нидия, которую Сосий заверил, что ее письмо в руках Саллюстия, была полна надежд. Саллюстий, конечно, не станет мешкать и поспешит к претору, они придут в дом египтянина, освободят ее, взломают дверь темницы Калена. Сегодня же ночью Главк будет свободен.

Но, увы, ночь прошла, наступил рассвет, а она не слышала ничего, кроме торопливых шагов и голосов в атрии и перистиле, – это рабы готовились к празднику. Потом до нее донесся повелительный голос Арбака, заиграла веселая музыка, и длинная процессия потянулась к амфитеатру, чтобы посмотреть на смертные муки афинянина.

Процессия с Арбаком во главе двигалась медленно и торжественно. Египтянин, прибыв на то место, где все выходили из носилок и экипажей, прошел ко входу для самых знатных зрителей. Рабы его смешались с толпой, и служитель, отобрав у них билеты, совсем как в нашем современном оперном театре, пропустил их на места, отведенные для простолюдинов. Арбак сел и оглядел нетерпеливую толпу, заполнявшую громадный амфитеатр.

В верхнем ярусе, отдельно от мужчин, сидели женщины в ярких одеждах, и ярус этот был похож на пеструю клумбу; незачем и говорить, что они были самой болтливой частью зрителей; на них было направлено много взглядов, особенно со скамей, где сидели молодые холостяки. На нижних скамьях разместились богатые и благородные, городские власти, сенаторы и всадники. Крепкая загородка по краям проходов, которые вели на арену, не позволяла зверям вырваться на волю, и они попадали прямо на овальную, посыпанную песком площадку, где их ждала жертва. Окружавшая арену стенка, от которой полого поднимались скамьи, была украшена фресками с изображением зрелищ, для которых и было предназначено это место. По всему амфитеатру были проложены невидимые трубы, из которых в самую жаркую пору дня били прохладные и ароматные струйки, окропляя зрителей. Служители все еще натягивали огромный тент, или веларий, покрывавший весь амфитеатр. Это удобное изобретение жители Кампании приписывали себе. Веларий был соткан из белоснежной апулийской[187]187
  Апу́лия – область на юго-востоке Апеннинского полуострова.


[Закрыть] шерсти и украшен широкими алыми полосами. То ли по неопытности служителей, то ли по неисправности подъемных приспособлений, веларий в тот день не удалось натянуть как следует. Это всегда давалось нелегко и требовало большого искусства – тент был так велик, что его редко отваживались натягивать в ветреную погоду. Но день был необычайно тихий, служители ничем не могли оправдать свою неловкость; и когда над амфитеатром осталось большое отверстие, потому что края полотнища никак не смыкались, раздался недовольный ропот.

Эдил Панса, устраивавший эти зрелища на свой счет, больше всех был раздосадован неудачей и клялся жестоко наказать старшего служителя, который волновался, пыхтел, потел, тщательно отдавая распоряжения и рассыпая угрозы.

Вдруг гул смолк, служители прекратили работу, и тент был забыт, потому что на арену под громкие и воинственные звуки труб вышли гладиаторы. Они шли по овальной арене медленно и неторопливо, чтобы зрители могли полюбоваться их спокойствием, их мускулами и оружием, а также договориться в этот волнующий миг о последних ставках.

– Ах! – воскликнула вдова Фульвия, обращаясь к жене Пансы, и обе они наклонились вперед. – Видишь вон того высокого гладиатора? Как смешно он одет!

– Да, – отозвалась жена эдила самодовольно, потому что знала имена и достоинства всех участников игр. – Это ретиарий. Как видишь, он вооружен трезубцем и сетью, на нем нет никаких доспехов, только туника и повязка на голове. Он очень силен и будет сражаться со Спором, вон тем огромным гладиатором с круглым щитом и мечом, но без панциря. На нем сейчас нет шлема, чтобы все могли видеть, какое бесстрашное у него лицо, но сражаться он будет с опущенным забралом.

– Да ведь сетка и трезубец – плохое оружие против щита и меча.

– До чего ж ты наивна, моя дорогая Фульвия! Как раз ретиарий обычно бывает в выгодном положении.

– А кто тот красивый гладиатор, почти голый, просто до неприличия? Но, клянусь Венерой, сложен он великолепно!

– Это молодой Лидон, новичок на арене. Он имел дерзость принять вызов вон того гладиатора, одетого или, вернее, раздетого так же, как он, – Тетраида. Сначала они будут биться, по греческому обычаю, на цестах, а потом наденут доспехи и возьмут мечи и щиты.

– Он настоящий мужчина, этот Лидон! Все женщины, конечно, уверены в его победе.

– Зато опытные люди думают иначе: Клодий ставит на его противника три к одному.

– О Юпитер! Как красиво! – воскликнула вдова, когда два гладиатора в полном вооружении объехали арену на быстрых и стройных конях.

Они были вооружены копьями и круглыми щитами, какие позднее носили средневековые рыцари; доспехи их были хитроумно сплетены из металлических полосок, но покрывали только бедра и правую руку; короткие, не достававшие до колен плащи были живописны и изящны; обнаженные ноги были обуты в сандалии, завязанные ремешками чуть повыше щиколоток.

– Как красиво! Кто это? – спросила вдова.

– Одного зовут Бербикс, он победил в двенадцати поединках, у другого звучное имя Нобилиор. Оба они галлы.

Пока женщины разговаривали, торжественное открытие игр закончилось. Начались поединки на деревянных мечах между гладиаторами, которым предстояло потом сражаться всерьез. Зрителям больше всего понравилось искусство двух гладиаторов из Рима, специально приглашенных для этого случая. После них лучшим был Лидон. Эти упражнения длились не более часа и заинтересовали только знатоков, которые предпочитали искусство грубому азарту; большинство зрителей были рады, когда упражнения кончились.

Толпа замерла. Участники выстроились парами, как было намечено заранее; судьи осмотрели их оружие, и среди гробовой тишины, нарушаемой лишь звуками воинственной музыки, гладиаторы начали сражаться всерьез.

Нередко игры начинались с самого жестокого зрелища, чтобы первой жертвой пал бестиарий, растерзанный хищниками. Но на этот раз опытный Панса счел за лучшее, чтобы напряжение жестокой драмы нарастало, а не ослабевало, поэтому казнь Олинфа и Главка приберегли на конец. Было решено, что первыми выступят два конных гладиатора, за ними, в произвольном порядке, пешие бойцы, после чего разыграют кровавую сцену Главк и лев, а тигр и назареянин выйдут на арену последними. Читатель, хорошо знающий римскую историю, не должен ждать слишком многого от зрелищ в Помпеях, где не было той ужасной массовой резни, какой Нерон или Калигула угощали граждан великого города. В римских зрелищах участвовали самые знаменитые гладиаторы и множество зверей, привезенных издалека, а в маленьких городах Римской империи игры на арене амфитеатра были сравнительно редкими и не такими жестокими; в этом, как и в других отношениях, Помпеи были лишь миниатюрной копией Рима. Но все же это было ужасное и волнующее зрелище, с которым в наше время, к счастью, нечего сравнить. Огромный амфитеатр, поднимавшийся кверху ряд за рядом и вмещавший от пятнадцати до восемнадцати тысяч человек, с нетерпением ожидал не представления, не трагедии на сцене, а настоящих поединков, желал торжества жизни или ужаса смерти всякому, кто выходил на арену!

Два всадника остановились в противоположных концах арены. По сигналу Пансы они ринулись друг на друга, выставив круглые щиты и подняв легкие, но крепкие копья; однако ровно в трех шагах от противника конь Бербикса вдруг остановился, повернулся, и, когда Нобилиор проскакал мимо, его противник нанес ему удар. Нобилиор искусно отразил щитом этот удар, который мог бы стать роковым.

– Молодец, Нобилиор! – крикнул претор, первый выразив волнение, охватившее всех зрителей.

– Отличный удар, Бербикс! – воскликнул Клодий со своего места.

И грозный рокот, перекрываемый громкими криками, прокатился по всему амфитеатру.

Забрала обоих всадников были опущены (как у рыцарей в более поздние времена), но большинство ударов приходилось на голову, и Нобилиор, теперь сражавшийся с не меньшей ловкостью, чем его противник, направил копье в его шлем. Бербикс поднял щит, чтобы прикрыться, но тут Нобилиор, быстро опустив копье, пронзил ему грудь. Бербикс пошатнулся и упал.

– Нобилиор! Нобилиор! – закричали зрители.

– Я потерял десять тысяч сестерциев, – сказал Клодий сквозь зубы.

– Готов! – воскликнул Панса.

Зрители, которые еще не успели ожесточиться, подали знак милосердия, но, когда служители подошли, они увидели, что милосердие запоздало: копье пронзило галлу сердце, и он был мертв. Жизнь ушла из него вместе с кровью, которая темной лужей расползлась по песку и опилкам, усыпавшим арену.

– Бой так быстро кончился, даже поволноваться не довелось как следует! – сказала вдова Фульвия.

– Да. Мне ничуть не жаль Бербикса. Всякому было видно, что Нобилиор сделал ложный выпад. Гляди, они зацепили тело крюком и тащат его в сполиарий, а арену посыпают свежим песком. Панса больше всего жалеет, что он недостаточно богат, чтобы усыпать арену киноварью, как делал Нерон.

– Да, поединок был короткий. Но вон на арене уже новые бойцы. Гляди, вышел красавчик Лидон и ретиарий и вон те с мечами. Просто прелесть!

На арене теперь было шесть гладиаторов: Нигер с сеткой, сражавшийся против Спора, вооруженного щитом и коротким мечом; Лидон с Тетраидом, совсем нагие, не считая повязок на бедрах, вооруженные лишь тяжелыми греческими цестами, и два римских гладиатора с головы до ног в стальной броне, оба с огромными щитами и остроконечными мечами в руках.

Поскольку поединок на цестах между Лидоном и Тетраидом обещал быть наименее жестоким, остальные бойцы, едва они вышли на середину арены, словно по уговору, отступили назад и ждали конца этого поединка, чтобы только потом начать бой более грозным оружием. Они стояли в стороне, опираясь на мечи, и, хотя зрелище не было настолько кровавым, чтобы восхитить зрителей, оно все же восхищало многих, потому что этот вид состязаний был заимствован из Греции, страны их предков.

На первый взгляд силы казались неравными. Тетраид, хоть и был не выше Лидона, весил значительно больше; из-за его толщины мускулы гладиатора казались зрителям еще мощнее; и, так как считалось, что сражаться на цестах легче всего тому, у кого больше веса, Тетраид, который не был худ от природы, постарался растолстеть еще больше. Плечи у него были широкие, ноги толстые, сильные и немного кривые, – это хоть и некрасиво, зато дает преимущество в бою. Лидон, стройный, худощавый, был красивого и даже хрупкого сложения; опытный глаз легко мог заметить, что мускулы у него хотя не такие чудовищные, как у его противника, зато упругие и твердые, как железо. И, если ему недоставало веса, зато он был удивительно ловок; гордая улыбка на его решительном лице, которое так выгодно отличалось от грубого лица Тетраида, подкупала зрителей, они верили в его победу, а в случае поражения были расположены к милосердию. Поэтому, несмотря на явное неравенство сил, зрители подбодряли Лидона почти так же громко, как и Тетраида.

Всякий, кто знает наш современный бокс, кто видел сокрушительные удары, искусно наносимые человеческими кулака-ми, легко поймет, до какого совершенства это искусство можно довести, обмотав руку по самый локоть кожаной лентой с железной пластиной или же свинчаткой у кисти. Однако интереснее поединок от этого отнюдь не становился – наоборот, он быстро приходил к концу. Нескольких ударов, удачно и умело нанесенных, было достаточно для победы; поэтому противникам не часто удавалось показать всю свою силу, упорство и ловкость, благодаря которой слабый нередко побеждает сильного и своей отвагой вызывает бурное сочувствие зрителей.