Текст книги "Последние дни Помпей. Пелэм, или Приключения джентльмена"

Книга вторая

А теперь направимся в один из тех кварталов, которые были населены не знатными ценителями удовольствий, а их орудиями и жертвами; здесь обитали гладиаторы и призовые бойцы, злодеи и бедняки. Жестокие и бессовестные, это были трущобы древнего города.

На узкой, но людной улице стоял большой дом. У дверей его собирались люди, чьи железные мускулы, короткие и могучие, как у Геркулеса, шеи, суровые и смелые лица выдавали героев арены. Снаружи, на большой полке, стояли рядами сосуды с вином и маслом, а прямо над ней, на стене, было грубое изображение пьющего гладиатора – вот как давно существуют вывески. Внутри стояло несколько столиков, разделенных перегородками. За столиками сидели люди: одни пили, другие играли в кости или в более сложную игру, которую некоторые из ученых ошибочно принимали за шахматы. Было утро, и столь необычное для посещения таверны время свидетельствовало, что эти люди томятся от безделья. И все же, хотя дом был расположен среди трущоб, здесь не было и следов той грязи, которую мы нашли бы в современном городе. Веселый нрав помпейских граждан, которые не всегда слушались разума, но неизменно услаждали свои чувства, выразился в яркой росписи стен и в фантастической, но не лишенной изящества форме светильников, чаш и всякой хозяйственной утвари.

– Клянусь Поллуксом, – сказал один из гладиаторов, прислонившись к стене у двери, – вино, которым ты нас поишь, старик Силен[95]95
  Силе́н – воспитатель, наставник и постоянный спутник бога вина Диониса. Древние изображали его в виде тучного, румяного и вечно хмельного старика.


[Закрыть], – с этими словами он хлопнул тучного человека по спине, – может разжижить нашу кровь в жилах!

Человек, которого он так ласково приветствовал (засученные рукава, белый фартук, ключи и салфетка, неизбежно заткнутая за пояс, показывали, что он хозяин таверны), уже достиг почтенных лет, но он был еще такой крепкий, что мог бы посрамить окружавших его силачей, хотя мускулы у него заплыли жиром, щеки обвисли, а растущее брюхо выдавалось вперед под могучей, широкой грудью.

– Не лезь ко мне, грубиян! – проворчал гигант, и голос его был похож на глухой рык рассерженного тигра. – Мое вино отлично сойдет для трупа, который скоро будет валяться в сполиарии[96]96
  Сполиа́рий – помещение под трибунами амфитеатра, куда уносили с арены убитых или смертельно раненных бойцов.


[Закрыть].

– Каркай, каркай, старый ворон! – сказал гладиатор с презрительным смехом. – Ты еще удавишься со злости, когда увидишь, как я получу пальмовый венок. А когда я возьму приз в амфитеатре, в чем не может быть сомнений, то первым делом поклянусь Геркулесу никогда не брать в рот твое мерзкое пойло!

– Только послушайте его! Послушайте этого скромного Пиргополиника! Ясное дело, он служил под началом Бомбохида Клитоместоридисархида![97]97
  Пиргополини́к (то есть «покоритель башен и городов») – герой комедии Плавта[61]61
  Плавт Тит Макций (ок. 250–184 годы до н. э.) – крупнейший римский драматург-комедиограф.


[Закрыть] «Хвастливый воин». В начале пьесы он сообщает, что его начальником в битве при Червивых полях был Бомбохид Клитоместоридисархи́д. Это удивительное имя можно примерно перевести так: «Шумный хвастун Прославленный вождь Дрянной начальник».


[Закрыть] – воскликнул хозяин. – Нигер, Спор, Тетраид, он хвастает, что отберет у вас приз. Клянусь богами, каждый из вас одной рукой может его придушить, или я ничего не смыслю в этом деле!

– Ладно! – сказал гладиатор, багровея от гнева. – Ланиста[98]98
  Лани́ста – хозяин гладиаторской школы, учитель и тренер гладиаторов.


[Закрыть] рассудил бы по-иному.

– Как может он рассудить против меня, наглый Лидон? – нахмурился Тетраид.

– И против меня, победителя пятнадцати поединков! – крикнул гигант Нигер, подходя к гладиатору.

– И меня! – проворчал Спор, сверкнув глазами.

– Тьфу! – Лидон скрестил руки на груди и вызывающе поглядел на соперников. – Игры скоро начнутся. Поберегите свою храбрость до тех пор.

– Правильно, – сказал угрюмый хозяин. – И если я прижму большой палец, чтобы тебя помиловали, пусть Парки[99]99
  Па́рки – три богини судьбы: одна из них выпрядает нить человеческой жизни, другая тянет ее, третья обрезает.


[Закрыть] перережут нить моей жизни![100]100
  Раненый гладиатор мог просить у народа пощады, и в знак согласия зрители поднимали правый кулак, прижимая большой палец к остальным, а в знак отказа поворачивали вытянутый большой палец вниз.


[Закрыть]

– Веревку, а не нить, хочешь ты сказать, – заметил Лидон насмешливо. – Вот тебе сестерций, купи себе веревку и удавись.

Титан-виноторговец схватил протянутую руку и так стиснул ее, что кровь брызнула из кончиков пальцев на одежды окружающих.

Все разразились хохотом.

– Я научу тебя, желторотый хвастун, разыгрывать передо мной героя! Я не какой-нибудь хилый перс, уж будь уверен. Как! Разве я не выступал на арене двадцать лет без единого поражения? Разве не получил я жезл из рук самого эдитора в знак победы и права почивать на лаврах![101]101
  Отличившиеся на арене получали по требованию зрителей особый жезл из рук хозяина (ланисты) или эдитора (устроителя игр, который нанимал гладиаторов). Этот почетный дар освобождал гладиатора от обязанности продолжать выступления в амфитеатре, но полной свободы награжденному все же не приносил (большинство гладиаторов были рабами).


[Закрыть] А теперь мальчишка будет меня учить?! – сказав это, он с презрением отшвырнул руку Лидона.

Ни один мускул не дрогнул на лице гладиатора. С той же улыбкой, с какой он до этого насмехался над хозяином, юноша стойко выдержал боль. Но едва гигант выпустил его руку, он сразу весь подобрался, как тигр перед прыжком, волосы у него встали дыбом, и он с громким, яростным криком бросился на хозяина, который, хоть и был огромен, потерял равновесие и грохнулся на землю с таким шумом, словно скала рухнула, а рассвирепевший противник упал на него.

Еще несколько минут – и хозяину, пожалуй, не понадобилась бы и веревка, которую так любезно предлагал ему Лидон. Но, услышав шум, на площадь прибежала женщина, которая до тех пор была в доме. Эта новая противница была достойна гладиатора: рослая, сухощавая, с руками, способными на объятия отнюдь не ласковые. И неудивительно: нежная подруга виноторговца Бурдона некогда, как и он, сражалась на арене и выступала даже в присутствии самого императора. Говорили, что сам Бурдон, непобедимый на поле битвы, нередко уступал пальму первенства своей милой Стратонике. Едва это «нежное» создание увидело, какая опасность грозит ее худшей половине, она, не имея иного оружия, кроме того, которым снабдила ее природа, накинулась на гладиатора и, обхватив его вокруг пояса длинными, как змеи, руками, внезапным рывком оторвала от тела своего мужа, хотя гладиатор по-прежнему сжимал горло Бурдона. Так иногда какой-нибудь злобный конюх хватает за задние ноги пса и оттаскивает его от поверженного врага, и пес, поднятый на воздух, бессильный, все еще тянется к ненавистному горлу. Тем временем гладиаторы, радостные, довольные возбужденные видом крови, столпились вокруг дерущихся, ноздри их раздувались, губы кривились в усмешке, глаза были прикованы к окровавленному горлу одного и стиснутым пальцам другого.

– Готов! Готов! – завопили они, взволнованно потирая руки.

– Врете! Какое там «готов»! – вскричал хозяин, могучим усилием освободился от железной хватки и вскочил на ноги, задыхающийся, растерзанный, весь в крови. Его выпученные глаза встретили сверкающий взгляд врага, который вырывался – но уже презрительно кривя губы – из рук могучей амазонки.

– Честный поединок! – кричали гладиаторы. – Один на один!

Столпившись вокруг Лидона и женщины, они оттеснили любезного хозяина от учтивого гостя.

Тут Лидон, который стыдился своего беспомощного положения и тщетно пытался стряхнуть с себя разъяренную фурию, выхватил из-за пояса короткий кинжал. Таким угрожающим был его взгляд, так ярко сверкал клинок, что Стратоника, привыкшая лишь к борьбе, которую мы теперь называем кулачным боем, в страхе попятилась.

– О боги! – вскричала она. – Негодяй! Он скрыл оружие! Разве это честно? Разве так поступает настоящий гладиатор? Презираю таких трусов!

С этими словами она повернулась к гладиатору спиной и с беспокойством взглянула на своего мужа.

Но он, привычный к подобным схваткам, быстро оправился. Лицо его уже не было таким багровым, жилы не вздувались на лбу. Он встряхнулся с довольным ворчанием, радуясь, что остался жив, а потом одобрительно оглядел своего противника с головы до ног.

– Клянусь Кастором[102]102
  Ка́стор – смертный брат По́ллукса (Полиде́вка), сын Леды и Тиндара. Поллукс не хотел пережить брата, и Зевс позволил ему поделиться с Кастором своим бессмертием: день оба проводят среди богов, на Олимпе, день – в царстве мертвых.


[Закрыть], – сказал он, – ты сильнее, чем я думал! Я вижу теперь, что ты достойный боец. Дай же мне руку, герой!

– Молодчина, старик Бурдон! – закричали гладиаторы и захлопали. – Тверд как кремень. Дай ему руку, Лидон.

– Охотно, – сказал гладиатор. – Но теперь, отведав его крови, я жажду выпить ее всю до капли.

– Клянусь Геркулесом, – воскликнул хозяин, – вот желание, достойное гладиатора! О Поллукс! Подумать только, чему можно выучить человека! Даже зверь не бывает свирепее!

– Зверь! Глупости! Куда до нас зверям! – воскликнул Тетраид.

– Ладно, – сказала Стратоника, поправляя волосы и одежду. – Раз вы помирились, то нечего шуметь, сидите тихо. Благородные молодые люди, ваши покровители, прислали сказать, что придут сюда посмотреть на вас; они хотят познакомиться с вами получше здесь, а не в школах, прежде чем ставить на вас деньги перед большим состязанием на арене амфитеатра. Они всегда приходят для этого к нам, знают, что мы пускаем сюда только самых лучших гладиаторов города, – хвала богам, у нас здесь избранное общество!

– Да, – сказал Бурдон, выпивая чашу или, вернее, целое ведро вина, – человек, который стяжал такие лавры, как я, умеет ценить храбрость. Лидон, мой мальчик, пей, да будут тебя в старости уважать так же, как меня!

– Поди сюда, – Стратоника любовно притянула к себе мужа за уши (эту ласку так хорошо описал Тибулл). – Поди сюда!

– Полегче, ты, волчица! Ведь ты хуже гладиатора! – проворчал Бурдон, разевая свою огромную пасть.

– Тс! – шепнула она ему. – Кален только что потихоньку вошел через заднюю дверь. Надеюсь, он принес сестерции.

– Хо-хо! Пойду скорей к нему, – заторопился Бурдон. – А ты тем временем хорошенько смотри за чашами, веди счет. Не давай себя обмануть, жена, они, конечно, герои, но при этом отъявленные мошенники, сам Как[103]103
  Как – сын бога огня Вулкана; великан и жестокий разбойник.


[Закрыть] – щенок по сравнению с ними.

– Не бойся, дурак! – отвечала супруга.

И Бурдон, довольный этим нежным заверением, прошел в заднюю комнату.

– Значит, эти покровители придут взглянуть на наши мускулы, – сказал Нигер. – А кто предупредил тебя, хозяюшка?

– Лепид. Он приведет Клодия, который никогда не проигрывает, и молодого грека Главка.

– Давайте поспорим и мы! – воскликнул Тетраид. – Клодий поставит на меня двадцать тысяч сестерциев. Что скажешь, Лидон?

– Он поставит на меня! – заявил Лидон.

– Нет, на меня, – сказал Спор.

– Дурачье! Неужели вы думаете, что он предпочтет кого-нибудь из вас Нигеру? – заверил великан с присущей ему скромностью.

– Будет вам, – вмешалась Стратоника, открывая большую амфору, а гости тем временем уселись за один из столов. – Раз вы все считаете себя такими знаменитыми и храбрыми, почему бы вам не сразиться с нумидийским[104]104
  Нуми́дия – древнее царство, находившееся в Северной Африке.


[Закрыть] львом, если не найдется преступник?

– После того как я избегнул твоих рук, могучая Стратоника, – сказал Лидон, – мне не страшно сразиться и со львом.

– А скажи-ка, – спросил Тетраид, – где твоя красавица рабыня, та слепая девушка с блестящими глазами? Ее что-то давно не видно.

– Она слишком хороша для тебя, грубиян, – отвечала хозяйка. – И даже для нас самих. Мы посылаем ее в город продавать цветы и петь для благородных дам, так она зарабатывает больше денег, чем если бы прислуживала здесь. Кроме того, у нее есть другие занятия.

– Но послушай, Стратоника, – сказал Лидон, – откуда у тебя такая нежная и красивая рабыня? Она скорей годится в служанки какой-нибудь богатой римской матроне.

– Это правда, – согласилась Стратоника. – Когда-нибудь я продам ее и разбогатею. Ты спрашиваешь, как попала ко мне Нидия?

– Да.

– Понимаешь, моя рабыня Стафила… ты помнишь Стафилу, Нигер?

– А-а, ту девку со здоровыми ручищами и рожей, точно маска у актера из комедии? Да как мне забыть ее, клянусь Плутоном, которому она теперь, конечно, прислуживает!

– Тьфу, скотина! Так вот, Стафила умерла, и это было для меня разорением. Я пошла на рынок купить новую рабыню. Но, клянусь богами, они так вздорожали, с тех пор как я купила бедняжку Стафилу, а денег у меня было так мало, что я уже хотела уйти ни с чем, как вдруг один торговец схватил меня за полу. «Госпожа, говорит, хочешь задешево купить рабыню? У меня есть девочка. Ну как, по рукам? Правда, она совсем еще маленькая, но проворная, тихая и смышленая, недурно поет и, можешь мне поверить, из хорошего рода». «Откуда же она?» – спрашиваю. «Из Фессалии». Ну, я знаю, что фессалийцы все смышленые и послушные, вот я и решила поглядеть на девчонку. Она была почти такая же, как сейчас, только ростом чуть поменьше. С виду смирная и тихая, руки сложила на груди, глаза потупила. Я справилась о цене. Он запросил недорого, ну, я сразу и купила ее. Торговец привел ее ко мне домой и тут же как сквозь землю провалился. Да, друзья, представьте себе мое удивление, когда я увидела, что она слепая! Ха-ха-ха! Хитрец этот торговец. Я сразу побежала к судье, но негодяй уже скрылся из города. Пришлось мне вернуться ни с чем. Я разозлилась, и бедной девочке в тот день крепко досталось. Но не ее вина, что она слепая, такой уж она родилась. Понемногу мы с этим примирились. Конечно, она не такая сильная, как Стафила, и в доме пользы от нее мало, но она скоро научилась находить дорогу в город так хорошо, как будто у нее сто глаз, как у Аргуса[105]105
  Аргус – мифический многоглазый великан.


[Закрыть]; и когда в одно утро она принесла нам пригоршню монет, которые выручила за цветы из нашего захудалого садика, мы решили, что сами боги послали нам ее. С того времени мы разрешаем ей уходить, когда она хочет, и даем ей полную корзинку цветов, из которых она плетет венки на фессалийский манер – это нравится щеголям, да и сама она, видать, нравится знатным людям, потому что они всегда платят ей больше, чем другим цветочницам, и она все несет домой, а этого никакой другой раб не сделает. Так что здесь я пока управляюсь сама, но скоро смогу купить на вырученные ею деньги вторую Стафилу. Тот фессалиец, конечно, похитил слепую девочку у благородных родителей. Она не только искусно плетет венки, но еще поет и играет на кифаре, а это тоже заработок. А недавно… Но это уже тайна.

– Как! Тайны и загадки? – вскричал Лидон. – Ты что, сфинксом[106]106
  Мифическое чудовище Сфинкс (что значит по-гречески «Душительница») загадывало загадку каждому путнику, проходившему мимо скалы, где оно обитало; все, кто не мог ответить, были обречены на гибель.


[Закрыть] стала?

– Нет, почему же сфинксом?

– Хватит тебе болтать, хозяйка, принеси-ка мяса, я голоден, – сказал Спор нетерпеливо.

– И я тоже, – подхватил мрачный Нигер, обтирая ладонью свой нож.

Амазонка ушла на кухню и скоро вернулась с подносом, на котором лежали большие куски полусырого мяса, – в те времена, как и теперь, бойцы воображали, что это придает храбрость и мужество. Они столпились вокруг стола, сверкая глазами, как голодные волки. Мясо быстро исчезло, и вино потекло рекой. А теперь покинем этих людей, игравших в жизни древних столь важную роль, и последуем за Бурдоном.

На заре истории Древнего Рима жречество было занятием не прибыльным, а почетным. Жрецами становились самые благородные граждане, плебеям же доступ в их среду был закрыт. Позднее, но еще задолго до того времени, о котором идет речь здесь, доступ в жреческое сословие был открыт для всех, – во всяком случае, когда дело касалось не высоких жреческих должностей, а служения отдельным богам. Даже жрец Юпитера, предшествуемый ликтором и имевший доступ в Сенат, лишь сначала был из патрициев, а впоследствии его стал избирать народ. Менее древним и почитаемым богам обычно служили жрецы из плебеев, и многие шли в жрецы, как теперь католики идут в монахи не из религиозных побуждений, а по расчету, вынуждаемые бедностью. Кален, жрец Исиды, был самого низкого происхождения. Его предки, правда, дальние, были рабами. Он получил не слишком строгое воспитание и унаследовал после отца небольшое состояние, которое вскоре промотал. С отчаяния он стал жрецом. И хотя доходы этой священной профессии в те времена, по-видимому, были невелики, жрецы часто посещаемых храмов все же не могли пожаловаться на заработки. Нет более доходного занятия, чем наживаться на суевериях толпы.

У Калена остался в Помпеях только один родственник – Бурдон. Темные и грязные узы, которые были еще крепче кровных, соединяли их. Жрец Исиды, переодетый, нередко тайком покидал свой храм, где якобы вел строгую и суровую жизнь, проскальзывал в заднюю дверь дома бывшего гладиатора, стяжавшего недобрую славу, и с радостью сбрасывал с себя неудобную маску, ибо лишь главная страсть этого человека, жадность, побуждала его притворяться добродетельным.

Завернувшись в широкий плащ, какие вошли в употребление у римлян, когда они перестали носить тогу – его широкие складки совсем скрадывали фигуру, а своего рода капюшон так же надежно скрывал лицо, – Кален сидел теперь в каморке при винном погребе, куда, как почти во всех домах в Помпеях, вел узкий коридор от задней двери.

Напротив него, за столиком, сидел великан Бурдон, тщательно пересчитывая монеты, которые жрец только что высыпал горкой из кошелька; кошельки тогда были так же распространены, как теперь, с той только разницей, что они были гораздо красивее.

– Видишь, – сказал Кален, – мы хорошо тебе платим, и ты должен быть благодарен мне за то, что я нашел такое выгодное дельце.

– Я благодарен тебе, брат мой, – отвечал Бурдон, любовно ссыпая монеты в кожаный кошель, который он тут же спрятал за пояс и затянул пряжку на толстом брюхе туже обычного. – И клянусь Исидой, Крысидой и Мышидой или какие там еще боги есть в Египте, моя крошка Нидия – настоящая Гесперида[107]107
  Геспери́ды – хранительницы чудного сада, где росла яблоня, приносившая золотые яблоки.


[Закрыть], хранительница золотых яблок.

– Она хорошо поет и играет, как Муза, – сказал Кален. – За эти таланты мой хозяин охотно платит.

– Да он просто бог! – вскричал Бурдон с жаром. – Всякий богатый человек за щедрость должен быть причислен к богам. Но выпей вина, старый дружище, и расскажи обо всем подробнее. Что она там делает? Она напугана, говорит, что дала страшную клятву, и молчит, как воды в рот набрала, от нее ничего не добьешься.

– И от меня, клянусь своей правой рукой! Я тоже дал клятву молчать.

– Клятву! Что такое клятвы для нас с тобой?

– Это верно, обычные клятвы – ничто. Но эта… – И здоровенный жрец содрогнулся. – И все же, – продолжал он, осушив большую чашу неразбавленного вина, – признаюсь, я не столько боюсь нарушить клятву, сколько опасаюсь мести. Клянусь богами, этот человек могучий чародей и выпытает все даже у луны, вздумай я ей проболтаться. Не будем же больше говорить об этом. Клянусь Поллуксом, хотя у него на пирах чего только не бывает, скажу тебе, я никогда не чувствую себя там свободно. Хоть все стены тут и в копоти, те часы, которые я провожу с тобой и с какой-нибудь простой, немудрящей, веселой девушкой, из тех, что приходят сюда, мне гораздо больше по душе, чем великолепные оргии, которые тянутся до утра.

– Ну, если так, сделай одолжение, приходи завтра вечером, и мы славно кутнем.

– С удовольствием, – сказал жрец, потирая руки и пододвигаясь ближе к столу.

В этот миг они услышали за дверью шорох, словно кто-то нащупывал ручку. Жрец поспешно надвинул на лицо капюшон.

– Тьфу! Да ведь это слепая девчонка, – сказал хозяин шепотом, когда Нидия открыла дверь и вошла.

– Эй! Девка! Как ты смеешь… постой, ты бледна, допоздна была на пиру? Ну, не беда, молодо-зелено, – проворчал Бурдон.

Девушка, ничего не ответив, в изнеможении упала на одну из скамей. Потом вдруг решительно подняла голову:

– Хозяин, можешь морить меня голодом или бить, но даже под страхом смерти я не пойду больше в этот нечестивый дом.

– Молчи, дура! – взревел Бурдон и сдвинул косматые брови, низко нависшие над свирепыми, налитыми кровью глазами. – Ты что, не слушаться? Гляди у меня!

– Ты слышал, что я сказала, – проговорила бедняжка и скрестила на груди руки.

– Как! Моя скромница, моя нежная весталка, значит, ты не пойдешь туда? Ладно же, тебя поведут силой.

– Я подниму криками весь город, – сказала она решительно и покраснела до корней волос.

– Мы и об этом позаботимся, тебе заткнут рот.

– Тогда, да помогут мне боги, – встала Нидия, – я буду жаловаться властям.

– Помни о клятве, – раздался глухой голос. Это Кален в первый раз вмешался в разговор.

Услышав его, бедная девушка затрепетала и умоляюще сложила руки.

– Ах я несчастная! – воскликнула она и зарыдала.

Как видно, эти горестные звуки привлекли Стратонику, потому что в тот же миг ее грозная фигура появилась в дверях.

– Отчего шум? Что сделал ты с моей рабыней, негодяй? – разгневалась она.

– Помолчи, жена, – сказал он сердито, хоть и не без робости. – Ты хочешь иметь новые пояса и красивые одежды, не так ли? Тогда усмири свою рабыню, или тебе долго придется ждать обновок. Да падет гнев богов на голову этой дряни!

– В чем дело? – спросила старая карга, переводя взгляд с мужа на Нидию.

Девушка, которая стояла, прислонившись к стене, бросилась в ноги Стратонике, обхватила ее колени и, глядя вверх своими незрячими, но полными мольбы глазами, воскликнула:

– Добрая хозяйка! Ты женщина, у тебя были сестры, ты была молода, как и я, пожалей, спаси меня! Я не пойду больше на эти ужасные пиры!

– Молчи! – крикнула старая карга и, грубо рванув Нидию за нежную руку, способную лишь плести венки, заставила ее встать. – Молчи! Эти чувства не для рабыни!

– Вот, жена. – Бурдон вынул кошель и звякнул монетами. – Слышишь эту музыку? Клянусь Поллуксом, ты больше не услышишь ее, если не взнуздаешь хорошенько эту кобылку.

– Девчонка просто устала, – сказала Стратоника, кивая Калену. – Когда она снова тебе понадобится, то будет не такой строптивой.

– «Тебе»! Кто здесь? – вскричала Нидия, поворачивая голову во все стороны и словно напряженно вглядываясь, так что Кален в испуге привстал.

– Эти глаза видят! – пробормотал он.

– Кто здесь? Отвечай, во имя небес! Ах, будь ты слеп, как я, ты не был бы так жесток! – воскликнула Нидия и снова заплакала.

– Уведи ее, – велел Бурдон жене. – Терпеть не могу, когда скулят!

– Пойдем! – сказала Стратоника, подталкивая бедную девушку к дверям.

Нидия высвободилась с решительностью и достоинством.

– Послушай, – сказала она, – я повиновалась тебе беспрекословно, а ведь я была воспитана… Ах, мама, моя бедная мама! Думала ли ты, что меня ждет такая участь! – Она вытерла глаза и продолжала: – Приказывай что угодно, я буду повиноваться, но говорю тебе: как бы жестока, сурова и непреклонна ты ни была, я больше туда не пойду, а если меня поведут силой, я буду просить защиты у самого претора[108]108
  Пре́тор – одно из высших выборных должностных лиц в Риме. Главной обязанностью претора было председательствование в судебных комиссиях, но в провинциальных городах (таких, как Помпеи) претором нередко назывался глава городского управления.


[Закрыть]. Боги свидетели, я клянусь в этом!

Глаза Стратоники сверкнули. Она вцепилась девушке в волосы одной рукой и занесла другую – огромную правую руку, удар которой мог сокрушить хрупкое и нежное тело. Эта мысль, видимо, пришла в голову ей самой, потому что она удержала руку, потащила Нидию к стене схватила с крюка веревку, которая часто – увы! – употреблялась для этой цели, и через мгновение пронзительные, жалобные крики девушки огласили дом.