Текст книги "Последние дни Помпей. Пелэм, или Приключения джентльмена"

Глава XXIX

 
Почтенный старый джентльмен
Имел просторный дом,
И что ни день, толпа гостей
Пила и ела в нем.
 

Старинная песенка

Мне кажется, я могу, без большого ущерба для читателя, обойти молчанием дальнейшее мое путешествие на следующий день, до Дувра (ужасное воспоминание!). Могу также избавить его от подробного описания всех гостиниц и всех наших мытарств между этим портовым городом и Лондоном и не считаю безусловно необходимым, для связности рассказа, задерживаться у каждого верстового столба между столицей и Гленморрис Каслом, где дядя и матушка с нетерпением дожидались прибытия будущего кандидата в члены парламента.

Прекрасный тихий день клонился к вечеру, когда мой экипаж въехал в парк. Я уже несколько лет не был в этом поместье, и нечто вроде фамильной гордости шевельнулось в моем сердце, когда, миновав старинный, увитый плющом коттедж привратника, я обвел глазами расстилавшийся передо мной чудесный ландшафт, холмы и долы. Повсюду зеленели купы вековых деревьев, своей мощью как бы свидетельствовавших о древности знатного рода, которому они были обязаны своим существованием. У подножия холма лучи заходящего солнца преломлялись в водах озера, дробя волны на несметное множество сапфиров, окрашивая темные сосны на берегах в яркий, золотистый цвет, навязчиво напоминавший мне о ливреях челяди герцога N.

Когда, подъехав к парадному крыльцу, я вышел из экипажа, слуги, выстроенные двумя шеренгами такой длины, что я даже удивился, приветствовали меня так сердечно и радостно, что я тотчас составил себе представление о старомодных вкусах их хозяина. Кто в наши дни старается внушить своим слугам хоть каплю уважения или интереса к себе самому или своему роду в целом? Нам и в голову не приходит, что это племя имеет свою собственную жизнь, отличную от его службы у нас; мы даже не знаем, существуют ли наши слуги за пределами их работы. Как провидение создало звезды на пользу земле, так оно создало слуг на потребу джентльменам; а поскольку слуги, как и звезды, появляются только когда они нам нужны, то я полагаю, что вне этих знаменательных и счастливых для них отрезков времени они попросту лишены бытия.

Возвращаюсь к своему рассказу – ведь если я чем-либо грешен, то уж, конечно, чрезмерным пристрастием к отвлеченным размышлениям и философствованиям. Через обширный вестибюль, весь увешанный оленьими рогами и ржавыми рыцарскими доспехами, меня торжественно провели в другой вестибюль, поменьше, с высокими каменными колоннами, украшенный только фамильным гербом, затем – в прихожую, стены которой были покрыты гобеленами, изображавшими ухаживание царя Соломона за царицей Савской[435]435
  …ухаживаниями царя Соломона за царицей Савской… Соломон – царь объединенного царства Израиля и Иудеи, ок. 960–935 до н. э. Сложились легенды о его исключительной мудрости. Царица Савская, правительница страны на юге Аравийского полуострова, посетила Соломона в Иерусалиме.


[Закрыть] – и, наконец, ввели в апартаменты, которые почтил своим августейшим присутствием лорд Гленморрис. Сей именитый муж восседал на диване совместно с тремя спаньелями и одним сеттером; когда обо мне доложили, он быстро встал, но тотчас, сдержав первый свой порыв, возможно побуждавший его приветствовать меня с излишней сердечностью, протянул мне руку с покровительственным и вместе с тем приветливым видом и, обмениваясь со мной рукопожатием, оглядел меня с головы до ног, дабы удостовериться, что моя наружность оправдывает его милостивое снисхождение.

Вдоволь насмотревшись на меня, он осведомился о состоянии моего аппетита, ласково улыбнулся, когда я сказал, что готов по этой части подвергнуться любому испытанию (первая мысль всех гостеприимных старомодных людей – накормить вас до отвала), и молча сделал какой-то знак седовласому слуге, дожидавшемуся распоряжений, после чего слуга вышел. Лорд Гленморрис сообщил мне, что все уже откушали, но мне сейчас подадут обед, что мистер Тулингтон скончался четыре дня тому назад, что моя мать всячески старается расположить избирателей в мою пользу и что с завтрашнего дня мне и самому придется доказывать, что я обладаю всеми необходимыми для избрания качествами.

После этого сообщения наступила краткая пауза.

– Какое прекрасное поместье! – сказал я восторженно. Этот бесхитростный комплимент польстил лорду Гленморрису.

– Да, – ответил он, – это верно, и я сделал его еще более прекрасным, нежели оно представилось тебе с первого взгляда.

– По всей вероятности, вы засадили деревьями противоположную сторону парка?

– Нет, – с улыбкой ответил дядя, – природа уже все успела сделать для этого поместья к тому времени, когда я стал его владельцем; не хватило лишь одного, и то, что я добавил это украшение, – единственное подлинное торжество, которого искусство способно достичь.

– Что же это такое? – спросил я. – Ах, знаю! Пруды!

– Ошибаешься, – ответил лорд Гленморрис. – Это украшение – счастливые, довольные лица.

Я в изумлении взглянул на дядю. Меня несказанно поразило выражение его лица – спокойное, открытое, ясное! Словно солнечный луч озарил его.

– Сейчас ты этого не понимаешь, Генри, – сказал он, помолчав, – но со временем ты увидишь, что из всех способов улучшать состояние поместий – этот легче всего усвоить. Но пока довольно об этом. Ты не был au désespoir[436]436
  В отчаянье (фр.).


[Закрыть], покидая Париж?

– Наверно был бы несколько месяцев назад; но когда матушка вызвала меня, я нашел, что искушения, подстерегающие нас на континенте, ничтожны по сравнению с теми, которые ожидают меня здесь.

– Как! Ты уже достиг той великой поры, когда тщеславие впервые меняет кожу и жажда наслаждений уступает место честолюбию? Но возблагодари небеса за то, что ты не услышишь моих поучений, – твой обед подан!

Я возблагодарил небеса и отдал должное дядюшкиному гостеприимству.

Только я успел пообедать, вошла матушка. Как вы естественно могли ожидать, зная всю силу ее материнского чувства, она выказала бурную радость – во-первых, потому что мои волосы сильно потемнели, а во-вторых, потому что я имел такой привлекательный вид. Весь вечер мы обсуждали то важное дело, ради которого меня вызвали.

Лорд Гленморрис обещал помочь мне деньгами, а матушка – советами; а я, в свою очередь, привел их в восторг, обещав как можно лучше применить и то и другое.

Глава XXX

Кориолан. Приятель, отдай мне, пожалуйста, твой голос. Что скажешь?

2-й горожанин. Ты получишь его, достойный воин.

Шекспир. «Кориолан»

Местечко Баймол[437]437
  Местечко Баймол. – Название местечка, в котором должны происходить выборы, подчеркивает его продажность. «Buy em all» (англ.) – «Купи их всех».


[Закрыть] испокон века было никем не оспариваемой собственностью лордов Гленморрис, пока богатый банкир, некто Лафтон, не приобрел обширное поместье в ближайших окрестностях Гленморрис Касла. Это событие – предвестник великих потрясений в местечке Баймол – произошло в тот год, когда мой дядя вступил во владение поместьем. Спустя несколько месяцев, когда нужно было избрать в парламент депутата от Баймола, дядя выставил кандидатуру[438]438
  …дядя выставил кандидатуру… – В местечках, подобных тому, которое описывает Бульвер, обычно избиралось в парламент лицо, выдвинутое в качестве кандидата местным землевладельцем. Все затруднения Пелэма начинаются с того, что после появления Лафтона два землевладельца оспаривают друг у друга право посылать своего депутата в парламент.


[Закрыть] одного из членов своей политической партии. К великому удивлению лорда Гленморриса и столь же великому удовлетворению жителей Баймола, мистер Лафтон противопоставил лицу, указанному лордом Гленморрисом, свою собственную кандидатуру. В наш просвещенный век сторонники новшеств не уважают самых священных установлений седой старины. Впервые за все время существования местечка жители Баймола выразили сомнения, а затем проявили непокорство. Сторонники Лафтона – horresco referens[439]439
  Рассказывая, я сам ужасаюсь (лат.).


[Закрыть] – восторжествовали, и соперничавший с ним кандидат провалился. С этого дня местечко Баймол было открыто для всех.

Мой дядя, человек добрый и покладистый, придерживавшийся к тому же несколько своеобразных взглядов на свободное представительство и невмешательство в выборы, заявил, что это событие мало его волнует. Отныне он довольствовался тем, что благодаря своему влиянию проводил в парламент одного из членов от Баймола, а второе место оставлял в полном распоряжении династии Лафтонов, которая мирно и монопольно владела им со времен успешной для нее первой стычки.

В течение последних двух лет дядин ставленник, покойный мистер Тулингтон, медленно умирал от водянки, а Лафтоны оказывали честным баймолцам такое необычайное внимание, что люди посмышленее заподозрили их в замысле дерзко захватить и это место. За последний месяц их подозрения подтвердились. Мистер Огастес Леопольд Лафтон, старший сын Бенджамина Лафтона, эсквайра, публично заявил о своем намерении после кончины мистера Тулингтона стать его преемником; против этого видного лица мне и предстояло выступить во всеоружии.

Вот изложенная вкратце история местечка Баймол до того времени, когда мне суждено было принять деятельное участие в его интересах и судьбах.

На другой день после моего прибытия в замок в Баймоле было опубликовано следующее воззвание:

КО ВСЕМ НЕЗАВИСИМЫМ ИЗБИРАТЕЛЯМ МЕСТЕЧКА БАЙМОЛ

Джентльмены!

Рекомендуя себя вашему просвещенному вниманию, я могу сослаться на права, существующие не со вчерашнего дня и отнюдь не лишенные основания. Веками мой древний род обитал среди вас и пользовался влиянием, которое естественно создавалось на почве взаимного доверия и добрых услуг. Если мне выпадет счастье стать вашим представителем, вы можете твердо рассчитывать, что я приложу величайшие старания к тому, чтобы показать себя достойным этой чести. Два слова о принципах, которых я придерживаюсь. Это те принципы, приверженцами коих являются мудрейшие и достойнейшие из людей; те принципы, которые, будучи одинаково враждебны как чрезмерным притязаниям короны, так и распущенности народа, соответствуют подлинным интересам и короны и народа. На этом основании, джентльмены, я имею честь просить вас отдать мне свои голоса. С искреннейшим уважением к вашей древней, почтенной общине, остаюсь

ваш покорный слуга

Гленморрис Касл, и т. д., и т. д.

Генри Пелэм

Таково было первое публичное заявление о моих намерениях; сочинил его наш стряпчий, мистер Шарпон, и наши друзья сочли его образцом совершенства, ибо, как мудро сказала матушка, оно ровно ни к чему меня не обязывало: я не формулировал в нем никаких определенных принципов и вместе с тем объявлял себя сторонником взглядов, которые все партии должны были бесспорно признать самыми лучшими.

В первом доме, который я посетил[440]440
  В первом доме, который я посетил... – сатира на английскую избирательную систему. Благодаря высокому имущественному цензу количество избирателей, в особенности в городах, было ничтожно малым. Отсюда подкуп и система «индивидуальной обработки» избирателей.


[Закрыть], проживал священник из хорошей семьи, женатый на девице с Бейкер-стрит; разумеется, достопочтенный мистер Комбермир Сент-Квинтин и его супруга немало гордились тем, что они «благородного звания». Но я пришел не вовремя. Войдя в прихожую, я увидел неряшливо одетого слугу-подростка, несшего глиняное блюдо с картофелем в комнату, очевидно выходившую окнами во двор. Другой Ганимед, несколько более высокого ранга, открывший мне дверь и старавшийся попасть в рукава куртки, которую набросил на себя, когда я затрезвонил в колокольчик, повел меня, на ходу прожевывая хлеб с сыром, в эту комнату. Когда, переступив порог, я увидел, как хозяйка дома кормит меньшенького какой-то подозрительной снедью, носящей, как я узнал впоследствии, название черничного пудинга, я решил, что все пропало. Другой малыш голодным голосом истошно вопил: «Папа, катоску!» Запихав кончик салфетки в верхнюю петлицу жилета, отец резал мясо и оделял им шумную ораву, а мать, в большом переднике, испачканном застывшей подливкой и нектароподобным соком черничного пудинга, с благодушно-величественным видом восседала, словно Юпитер на Олимпе, на высоком стуле и, судя по всему, скорее наслаждалась гомоном окружавших ее домашних божков, наперебой чавкавших, оравших, ссорившихся и пачкавшихся едой, нежели старалась их утихомирить.

Среди всего этого шума и гама кандидат в члены парламента от местечка Баймол вступил в тесный семейный круг «благородных» мистера и миссис Сент-Квинтин. Услыхав мою фамилию, хозяйка дома вскочила с места. Преподобный Комбермир Сент-Квинтин, казалось, окаменел. Тарелка, направленная от черничного пудинга к самому младшему малютке, внезапно остановилась, словно солнце в долине Аялонской[441]441
  Аялонская долина – место, где, согласно библейской легенде, Иисус Навин повелел солнцу остановиться, чтобы он мог победоносно закончить битву.


[Закрыть]. Кусок, которому предстояло с вилки старшего из мальчиков проследовать к нему в рот, минуту-другую задержался на пути к уничтожению. Словом, волшебство, даже такое, как в сказке о Семерых спящих не могло бы вызвать столь внезапного, полного оцепенения.

– Ах! – воскликнул я, быстро шагнув вперед и изобразив на своем лице радостное удивление. – Какое счастье, что я застал вас всех за ленчем. Я нынче встал спозаранку и позавтракал так давно, что сейчас умираю с голоду! Подумать только, как мне повезло! Харди, – продолжал я, повернувшись к сопровождавшему меня члену комитета сторонников моей кандидатуры, – не правда ли, я только сейчас говорил вам, что дорого бы дал за то, чтобы застать мистера Сент-Квинтина за ленчем? Не разрешите ли вы мне, сударыня, присоединиться к вам?

Миссис Сент-Квинтин густо покраснела и, вся задрожав, пролепетала какие-то слова, которые я намеренно не расслышал. Я придвинул себе стул и, обведя стол не слишком внимательным взглядом, воскликнул:

– Ах! Ах! Холодная телятина! Самое мое любимое блюдо! Могу ли я попросить вас, мистер Сент-Квинтин, отрезать мне ломтик? Ну, а ты, милый мальчик, прикинь-ка, можешь ли ты уделить мне картофелину? Какое славное дитя! Сколько же тебе лет, юный герой? Глядя на твою маменьку, я сказал бы – два года; глядя на тебя – шесть лет.

– Ему в мае исполнится четыре, – сказала мать, снова покраснев, на этот раз – не от смущения.

– В самом деле! – воскликнул я, внимательно взглянув на него; затем, обращаясь к преподобному Комбермиру, я сказал более серьезным тоном: – Мне кажется, одна ветвь вашего рода еще обитает, как встарь, во Франции. Я встречался за границей с месье Сент-Квинтином, герцогом де Пуатье.

– Верно, – ответил мистер Комбермир, – это имя все еще встречается в Нормандии, но о титуле я не слыхал.

– Неужели? – с удивлением воскликнул я. – А между тем (при этих словах я снова взглянул на мальчика) я поражен тем, как долго сохраняются фамильные черты! Дети герцога души не чаяли во мне. Знаете что, – я попрошу у вас еще телятины, она такая вкусная, и я так проголодался!

– Вы долго пробыли за границей? – спросила миссис Сент-Квинтин, успевшая тем временем снять передник и привести в порядок свои локоны; чтобы не мешать ей в этом, я последние три минуты пристально смотрел в противоположную сторону.

– Месяцев семь-восемь. Правду сказать, нам, англичанам, полезно посмотреть чужие края, но долго жить там для нас не годится; все же, мистер Сент-Квинтин, континент имеет перед нами некоторые преимущества, и среди них то, что там еще должным образом уважают древность происхождения – а здесь у нас, это вы знаете, «деньги делают человека», как гласит пошлая поговорка.

– Да, – сказал, вздохнув, мистер Сент-Квинтин, – страшно смотреть, как множится число этих выскочек, оттесняющих на задний план все, что есть древнего и родовитого. Опасные нынче времена, мистер Пелэм, очень опасные! Все только новшества и новшества, подрывающие самые священные установления! Я уверен, мистер Пелэм, что ваши принципы совершенно противоположны этим новомодным учениям, влекущим за собой не что иное, как анархию и смуты – да, не что иное.

– Я счастлив, что вы одного со мной мнения, – ответил я, – для меня нестерпимо все то, что влечет за собой анархию и смуты.

Тут мистер Комбермир искоса взглянул на жену – она тотчас встала, позвала детей и, окруженная ими, с достоинством удалилась.

– Вот теперь, – заявил мистер Комбермир, придвинув свой стул к моему, – теперь, мистер Пелэм, мы сможем без помехи поговорить об этих делах. Женщины ничего не смыслят в политике.

Произнеся этот мудрый афоризм, преподобный Комбермир рассмеялся негромко и как-то торжественно. Никто другой не способен был бы так смеяться. В течение нескольких секунд я вторил его глубокомысленному веселью, а затем, трижды кашлянув и приняв вид, приличествовавший и предмету разговора и сану моего собеседника, сразу приступил in medias res[442]442
  Прямо к делу (лат.).


[Закрыть].

– Мистер Сент-Квинтин, – так я начал, – вам, наверно, уже известно, что я намерен выставить свою кандидатуру в члены парламента от местечка Баймол. Вы, – иначе и быть не могло, – первый, кого я, приняв это решение, посетил, чтобы просить вас оказать мне великую честь – отдать мне ваш голос.

Мои слова, видимо, понравились мистеру Комбермиру: он хотел было ответить, но я повторил: вы – первый, кого я посетил!

Мистер Комбермир улыбнулся.

– Ну что ж, мистер Пелэм, – сказал он, – наши семьи давным-давно уже на самой короткой ноге.

– С древнейших времен, – воскликнул я, – со времен Генриха Седьмого эти знатные фамилии – Сент-Квинтины и Гленморрисы – были тесно связаны. Вы сами знаете – ваши предки поселились в этом графстве раньше моих, и моя мать уверяет меня, что в какой-то старой-престарой книге читала пространное описание милостивого приема, который ваш пращур оказал моему в замке Сент-Квинтин. Я надеюсь, сэр, что наш род не содеял ничего такого, что могло бы лишить нас поддержки, которой мы так давно пользуемся.

Мистер Сент-Квинтин молча поклонился – он слова не мог вымолвить от восхищения; снова обретя, наконец, дар речи, он спросил:

– А какие у вас принципы, мистер Пелэм?

– Совершенно те же, что и у вас, дорогой сэр: борьба с анархией и смутой.

– А вопрос о католиках[443]443
  Вопрос о католиках… – В Англии, согласно закону, католики не имели права занимать государственные и общественные должности и быть членами парламента. Ирландия с ее католическим населением была лишена своего парламента (с 1800). Она пользовалась правом избирать своих представителей в общеанглийский парламент, но только из числа протестантов. Только в 1829 году билль об эмансипации католиков был принят парламентом.


[Закрыть], мистер Пелэм?

– Вопрос о католиках, – повторил я, – это вопрос первостатейной важности, он не пройдет, нет, мистер Сент-Квинтин, не пройдет. Неужели вы допускаете мысль, что в таком ответственном вопросе я поступлю против своей совести?

Я заявил это с большим жаром, и мистер Сент-Квинтин был либо слишком убежден в моей искренности, либо слишком робок, чтобы продолжать разговор на столь опасную тему. Я благословил свою счастливую звезду, когда он умолк, и, не дав ему времени затронуть другие щекотливые спорные темы, продолжал:

– Да, мистер Сент-Квинтин, вы – первый, кого я посетил. Бесспорно, меня к этому обязывало и ваше положение в нашем графстве и древность вашего рода; но я-то помнил лишь о том, как долго, невообразимо долго Сент-Квинтины и Пелэмы были тесно связаны.

– Ну что ж, – сказал преподобный Комбермир, – отлично, мистер Пелэм, я окажу вам поддержку и от всего сердца желаю успеха молодому джентльмену, придерживающемуся таких превосходных принципов.

Глава XXXI

Кориолан. Вот голоса еще.

Сициний. Ну как, мои друзья? Его избрали?

1-й горожанин. Ему мы дали голоса.

Шекспир. «Кориолан»

От мистера Комбермира мы отправились к грубоватому, прямодушному, радикально настроенному виноторговцу, которого, казалось, едва ли возможно было расположить в мою пользу. Но успех у Armado[444]444
  Воина (исп.).


[Закрыть] духовного звания воодушевил меня, и я не поддавался страху, хотя с трудом убедил себя, что не следует терять надежду. Сколь невозможно установить твердые правила приобретения власти над людьми, Даже зная характер того, чье расположение ты хочешь завоевать. «У Сент-Квинтинов ты должен держать себя очень сухо и официально», – сказала мне матушка. В общем она правильно рассудила, и застань я их всех чинно сидящими в парадной гостиной – миссис Сент-Квинтин в праздничном наряде, а детей смирными и послушными, я был бы величествен, словно Дон-Кихот в парчовом халате; но раз я нашел их в полном дезабилье, мне оставалось только вести себя как можно более развязно и даже дерзко, делая вид, будто я сроду не знал нравов более утонченных, нежели те, что узрел здесь, и остерегаясь каким-либо проявлением гордости с моей стороны напомнить Комбермирам о том унижении, которое претерпевает их гордость. Труднее всего было сочетать с этой фамильярностью известную почтительность, примерно такую, какую французский посол выказал бы августейшей особе Георга Третьего[445]445
  Георг Третий (1738–1820) – английский король, правивший в 1760–1820 годах; в 1811 году сошел с ума.


[Закрыть], застав его величество в час дня за обедом, состоящим из баранины с репой. Преодолением этой трудности я был весьма горд и поздравлял себя горячо, словно совершил величайший бранный подвиг. Ибо никакая победа, бескровная или кровавая, на войне или на выборах не доставляет порочной человеческой природе такой радости, как победа, хитростью одержанная над другими людьми. Но мне пора вернуться к моему виноторговцу, мистеру Бриггсу. Его дом находился на окраине местечка Баймол; он был окружен небольшим садом, где пышно цвели крокусы и подсолнечники; с правой стороны красовалась беседка; там почтенный владелец дома и сада прохлаждался в летние вечера, расстегнув жилет, дабы дать менее уважаемым частям человеческого тела ту свободу, которой властно требует наступающее после сытного обеда значительное увеличение их объема. Кроме того, в эти часы приятного отдыха почтенный горожанин, под влиянием божественного вдохновения, вызванного виргинским зельем, предавался мыслям, не лишенным самодовольства. Попыхивая сигарой, пуская клубы дыма, глядя на пестрые крокусы и смутно припоминая то, что он вычитал во вчерашней газете, мистер Бриггс размышлял о чрезвычайной важности местечка Баймол для Британской империи и о чрезвычайной важности Джона Бриггса для местечка Баймол.

Когда я постучал в дверь, смазливая служаночка наградила меня улыбкой и лукавым взглядом, который, по всей вероятности, ей преподал виноторговец, не в меру угостившись спиртным из собственных запасов. Она ввела меня в комнатку, где, прихлебывая бренди с водой, сидела приземистая, тучная, так сказать, односложная фигура, даже в мелочах вполне соответствовавшая фамилии Бриггс.

– Мистер Пелэм, – сказал этот джентльмен, одетый в коричневый сюртук, белый жилет, невыразимые цвета буйволовой кожи с длинными штрипками, гетры того же цвета и материала, что и панталоны, – мистер Пелэм, прошу присесть, простите, что я не встаю; я, как епископ в известном анекдоте, слишком стар, чтобы подняться с места. – Тут мистер Бриггс разразился отрывистым, визгливым, злобным хохотом, на который я, разумеется, откликнулся так раскатисто, как только мог.

Но как только я рассмеялся, мистер Бриггс умолк, окинул меня пронзительным, недоверчивым взглядом, покачал головой и отодвинул свое кресло по меньшей мере на четыре фута от того места, где оно стояло раньше.

«Зловещие признаки! – подумал я. – Этого джентльмена нужно малость прощупать, прежде чем рискнуть обращаться с ним так, как с другими экземплярами той же породы».

– У вас премиленький домик, мистер Бриггс, – сказал я.

– О да, мистер Пелэм, и премиленькое право голоса, что, думается мне, для вас несколько более существенно.

«О-го-го! – сказал я себе. – Теперь, мистер Бриггс, я вас раскусил. Не годится быть чересчур учтивым, обращаясь к человеку, который подозревает, что вы учтивостью хотите его провести».

– Видите ли, мистер Бриггс, – начал я, – говоря откровенно, я действительно пришел к вам, чтобы просить вас подать за меня голос; согласитесь ли вы или откажетесь – ваше дело. Вы можете быть уверены, что я не прибегну к тем недостойным уловкам, которые обычно пускаются в ход, чтобы обманным путем заполучить голоса джентльменов избирателей. Я прошу вас голосовать за меня, как один свободный гражданин просит другого; если вы считаете, что мой противник лучше будет представлять местечко Баймол, – господь с вами, окажите ему поддержку; если же вы этого не считаете и удостоите меня своим доверием – я во всяком случае постараюсь не обмануть его.

– Правильно сказано, мистер Пелэм! – воскликнул Бриггс. – Люблю прямоту, ваши речи мне по сердцу Разве это приятно, когда ловкий краснобай выманивает у тебя голос и тотчас после выборов посылает тебя к черту! А еще хуже – дать себя заморочить надменному, спесивому лоботрясу, в руках у которого его родословная, а на лице написано, сколько у него акров, и вообще он считает за величайшую для тебя честь, что просил тебя подать за него голос. Печальные это времена для свободной страны, мистер Пелэм, когда кучка нищих гордецов, таких, как наш поп Квинни (я иначе не называю этого достопочтенного болвана, мистера Комбермира Сент-Квинтина), воображает, что имеет право навязывать свою волю честным, великодушным людям, которые могли бы оптом купить их самих и всю их семью. Я вам вот что скажу, мистер Пелэм: мы ничего не сможем сделать для этой страны, покуда не освободимся от земельной аристократии[446]446
  …освободимся от земельной аристократии… – В этом разговоре в комически оминиатюренном виде дано главное политическое соперничество того времени – борьба между аристократами и крупной буржуазией.


[Закрыть] с ее предками и всеми ее ерундовскими штуками. Надеюсь, вы согласны со мной, мистер Пелэм?

– Разумеется, – ответил я, – в Великобритании нет никого почтеннее наших купцов. Человек, всем обязанный самому себе, стоит тысячи тех, что всем обязаны своим предкам.

– Совершенно верно, мистер Пелэм, – согласился виноторговец; он придвинул свое кресло к моему, приложил толстый, бесформенный палец к моей руке и, пытливо заглянув мне в лицо, сказал: – А как насчет парламентской реформы – что вы о ней думаете? Надеюсь, мистер Пелэм, вы не защитник застарелых злоупотреблений и современной коррупции?

– Отнюдь нет! – воскликнул я тоном честнейшего негодования. – Я следую велениям своей совести, мистер Бриггс, как в общественной, так и в личной жизни.

– Великолепно! – вскричал мой собеседник.

– Нет, – продолжал я, все более воодушевляясь, – нет, мистер Бриггс, я не хочу слишком много говорить о своих принципах, прежде чем они не будут испытаны на деле. А вот когда, претворив их в жизнь, я этим принесу некоторую пользу, тогда настанет время громогласно заявить о них; я не буду молить вас голосовать за меня, мистер Бриггс, как, возможно, будет мой противник; между моими сторонниками и мною должно существовать взаимное доверие. Когда я вторично предстану перед вами, вы будете вправе расследовать, в какой мере я оправдал – или же обманул – доверие, оказанное мне как вашему депутату. Я допускаю, мистер Бриггс, что моя манера разговаривать с вами может казаться грубой и недипломатичной; но я человек простой, прямодушный и презираю неблаговидные методы избирательной борьбы, мистер Бриггс!

– Дайте вашу руку, сэр, – восторженно крикнул виноторговец, – вашу руку! Я обещаю вам свою поддержку и буду счастлив, буду счастлив голосовать за молодого джентльмена, придерживающегося таких превосходных принципов.

Хватит, однако, любезный читатель, говорить о мистере Бриггсе, который со времени этой беседы стал самой надежной моей опорой. Не буду еще дольше задерживаться на этом периоде моей деятельности; приведенные здесь разговоры могут служить убедительным доказательством того, что я обладал всеми нужными для депутата качествами. Поэтому я добавлю лишь одно, что после надлежащего количества званых обедов, попоек, трескучих речей, вранья, двусмысленных заявлений, подкупов, бурных собраний, разбитых голов, нарушенных обещаний и – хвала богу Меркурию[447]447
  Меркурий – в римской мифологии бог торговли и удачи.


[Закрыть], покровителю выборов! – славословий достойнейшему из кандидатов, я был вполне законно избран в члены парламента от местечка Баймол.