Текст книги "С Путиным или без? Что ждет Россию через десять лет."

* * *

Личная популярность Путина является, несомненно, наиболее важной чертой российской политики. Высокая с самого начала, она с тех пор такой и осталась. Ни один российский политический деятель не наслаждался такой большой общественной поддержкой столь долго. На фоне печальных демографических стандартов страны (средняя продолжительность жизни мужского населения составляет 59 лет) президент, которому в октябре 2007 г. исполнилось 55 лет, находится в прекрасной форме и всегда готов продемонстрировать свой подтянутый обнаженный торс на фотографиях с уикендов, покрасоваться в военной форме или в мужественном спортивном, к примеру, лыжном костюме. В отличие от большинства российских мужчин, он ведет умеренный образ жизни и очень любит свою жену. В 2002 г. у одной российской девичьей поп-группы «Поющие вместе» был хит с весьма характерным текстом:

 
И я хочу теперь такого, как Путин.
Такого, как Путин, полного сил,
Такого, как Путин, чтобы не пил,
Такого, как Путин, чтоб не обижал,
Такого, как Путин, чтоб не убежал.
 

Культ его личности распространяется, но он при этом едва уловим и как бы не поощряется официально. Путин выдает себя за демократа, сравнивая себя, как будто без доли иронии, с Махатмой Ганди. Путин, пожалуй, похож на индийского лидера, но лишь умением наслаждаться своей популярностью с показной скромностью. На этом сходство заканчивается. С момента обретения независимости индийская политическая система не только внешне отказалась от вековых устоев, последовав, к примеру, принципу беспристрастного подсчета голосов в свободных состязательных выборах, но и провела глубокие преобразования институтов и норм, которые делают страну правовой, а ее правительство – ответственным. Попытки России создать нечто подобное, напротив, превратились в пародию на демократию. Система не является напрямую диктаторской. Оппозиционные партии имеют право на существование, но лишь на периферии политической системы. Они не могут выступать открыто. Они не имеют значительного доступа к СМИ. В свободной правовой стране исполнительная власть контролируется и регулируется со всех сторон: избранными представителями, СМИ, общественными организациями и судебной властью. Но в России все это – практически все, что может ограничивать власть Кремля – сломлено или же поглощено им. В таком же положении главные свободы – свобода слова и собраний. Они гарантированы российской конституцией и процветали в 90-х, но при Путине зачахли.

Самым мощным оружием кремлевского арсенала является обвинение в «экстремизме». Как пародия на страны, где царит закон, Россия планомерно расширяет юридические основания для государственного насилия. Что входит в понятие «экстремизма»? Под этим понятием в данном случае подразумевается «осуществление массовых беспорядков, хулиганских действий и актов вандализма»; кроме того, создание и распространение «экстремистских» материалов также являются уголовными преступлениями. Так же характеризуется «публичная клевета в отношении лица, занимающего государственную должность Российской Федерации», «воспрепятствование законной деятельности органов государственной власти» и «унижение национального достоинства». Это полезный инструмент для того, чтобы заставить молчать и отдельных лиц, и СМИ, которые освещают их действия. После двукратного нарушения закона об экстремизме «преступное» СМИ лишается лицензии. Новая версия закона от 2007 г. расставила еще более широкие сети «нарушителям», включив пункт о преступлениях, совершенных по мотивам «идеологической, политической и социальной ненависти». Если какая-либо организация названа в соответствии с данным законом «экстремистской», СМИ не имеют права даже упоминать ее без указания на то, что она запрещена судом. А тем, кто подозревается в экстремизме, запрещено баллотироваться на выборах любого уровня.

* * *

Просторы, открывающиеся перед властями, желающими запугать критиков Кремля, огромны. Несмотря на то, что радиостанция «Эхо Москвы» принадлежит «Газпрому», она сохранила свой дерзкий журналистский тон. Ее главный редактор, Алексей Венедиктов, грозит уволить любого сотрудника, если заметит, что тот ограничивает себя самоцензурой. На «Эхе» передаются интервью с такими непопулярными в России фигурами, как Томас Хендрик Ильвес, президент Эстонии и выходец из США, а также лидер оппозиции Каспаров. Это убежище для журналистов с независимыми взглядами, таких как Евгения Альбац, Юлия Латынина, которые едва ли получили бы эфирное время в других СМИ. Но вот за два месяца в 2007 г. «Эхо Москвы» получило 15 писем из прокуратуры и других органов власти со ссылками на закон об экстремизме. Почему это в эфире радиостанции дают интервью такие провокационные фигуры? Почему комментарии Латыниной столь дерзкие? Даже бесстрашный редактор Венедиктов, хипповского вида трудоголик с горячей верой в свободу СМИ, может не выдержать такого бесконечно долгого давления.

В конечном счете, храбрость перед лицом угроз может оказаться бесполезной. Власти могут вмешаться непосредственно, просто вынудив владельцев информационного агентства поменять редактора. В 2007 г. банк «Аброс», имеющий тесные связи с Кремлем, выкупил большую долю акций РЕН-ТВ, небольшого независимого канала, и быстро назначил нового редактора, который ранее работал в государственной компании ВГТРК. Больше свобод сохранили печатные СМИ, например такие малотиражные издания, как The New Times, где работает Альбац, или порой вызывающая скандалы «Новая газета», корреспондентом которой была Политковская.

Такая натянутая атмосфера неблагоприятна для общественных организаций, но еще более опасна для отдельных граждан. Андрей Пионтковский – один из самых известных публицистов России. Неистовый критик Путина, он крайне презрителен к Березовскому, Касьянову и большей части политической и бизнес-элиты России. Он наносит беспрестанные удары по Бушу, лидерам Евросоюза и многим другим. Но не просто придирается. Пионтковский – один из немногих настоящих российских специалистов по ядерной стратегии, осведомленный обо всех хитросплетениях международных соглашений о сокращении вооружений и технологических сложностях противоракетной обороны. Прирожденный оратор, острослов и эрудит, он известен на Западе как энергичный и авторитетный общественный деятель (к тому же он регулярно посещает американские институты как приглашенный научный сотрудник). Сложно представить какую-либо свободную страну, которая не ценила бы его участие в общественной жизни. И все же в середине он получил два письма из прокуратуры с приглашением на «разъяснительную беседу»…

Из всех индустриально развитых стран Россия в наибольшей степени опасна для журналистов. С 1992 г. здесь было убито 47 репортеров. При Путине тенденция замедлилась: по данным Нью-йоркского Комитета по защите журналистов, за годы его правления убито 14 журналистов, восемь подозрительных случаев расследуется. В ельцинские времена смертельные случаи были более многочисленными, но менее систематическими. Незадолго до своей смерти в июле 2003 г. Юрий Щекочихин писал: «Не рассказывайте мне сказки о независимости судей. <…> До тех пор, пока у нас не будет справедливого суда, документы будут подделываться, свидетелей будут запугивать или убивать, а на самих следователей заводить дела». Два сотрудника газеты, занявшиеся расследованием дела Политковской, получили сообщения, в которых им угрожали убийством. Другой журналист, Иван Сафронов, был, наверное, самым известным военным репортером – упорным, честным, хорошо осведомленным. В прошлом подполковник Военно-космических войск РФ, он разоблачал причины неудачных пусков новейшей российской баллистической ракеты «Булава», занимался расследованиями коррупции и нелегальных поставок оружия в государственном масштабе. 2 марта 2007 г. он разбился насмерть, выпав из окна собственного дома. Власти поспешили объявить это самоубийством. Его друзья и коллеги не смогли назвать оснований, по которым бы мужчина в полном расцвете сил, довольный и семейной жизнью, и работой, покончил жизнь самоубийством. Более вероятной причиной смерти, считают они, стало его скандальное расследование секретных поставок оружия в Иран и Сирию.

Мораль сей басни такова: «сидите тихо». Если вы досаждаете богатым и могущественным, вы столкнетесь с угрозами, избиениями или смертью. Даже если Кремль напрямую не заинтересован в преследовании журналистов, его реакция на это однозначна: раз вы провинились перед сильными мира сего, не ждите, что закон защитит вас.

Чем тише раздаются независимые голоса, тем больше господствует официальная точка зрения. Редакторы национального телевидения, которое является главным источником информации для 90 % россиян, еженедельно или даже ежедневно получают инструкции из Кремля о том, какой «линии придерживаться» в освещении важнейших событий. Несравненно большая часть эфирного времени выделена под развлекательные, спортивные и прочие отвлекающие программы. Критика власти дозволена – но только в строго дозированных масштабах. Господин Путин любит порицать недостатки некомпетентных политиков и чиновников, в то время как сам предпочитает оставаться безукоризненным.

«Новый царизм» Владимира Путина

Когда с развалом Советского Союза завершилась холодная война, казалось, идеология умерла вместе с ним. Семьдесят лет коммунизма оставили россиянам весьма призрачные грандиозные планы и чувство истощения от попыток претворить их в жизнь. Радиостанции, прославляющие идеи марксизма-ленинизма и пользу централизованного планирования в каждом уголке страны, вымерли еще при Горбачеве, наряду с тем, что отупляющая гимнастика ума с помощью диалектического материализма, в прошлом обязательная для каждого студента, была выброшена из учебных курсов. Хотя Ленин, Сталин и Хрущев остались глубоко в национальном сознании, но воспоминания о Михаиле Суслове, сером кардинале, члене Политбюро, который 30 лет курировал идеологию, исчезли, как туман над Москвой-рекой. Причина проста: коммунистическая идеология потерпела полное поражение, в то время как практичный и благополучный западный капитализм казался, бесспорно, лучшим выбором. Пустые полки советских магазинов состязались с пустотой советских же идей. Если сущностью системы было благоденствие рабочих, то почему они жили намного хуже, чем их собратья, западные невольники, изнемогающие в адской капиталистической бездне? Запад о советском мировоззрении знал мало, к тому же от знакомых с ним не из первых рук. После 1991 г. даже самые убежденные российские коммунисты в своих манифестах, обличавших жадность, несправедливость и хаос новой эпохи, избегали идеологии, выдвигая на первый план ностальгию, социальную справедливость и порядок прошлого. Почти никто из них, привыкших к советским символам и лозунгам, не высказывал настоящего желания восстановить плановую экономику и однопартийное государство.

В результате на протяжении 90-х Россия представляла собой своего рода политический базар, где в импровизированных ларьках предлагалось все что угодно, от разбавленного коммунизма до ультранационализма, включая теократию, радикальный либерализм и прагматическую политическую модель западноевропейского образца. Кое-кто перенял от своих западных собратьев либеральные, консервативные, христианские и социал-демократические вывески, но зародыши партий западноевропейского образца практически не имели приверженцев, и их идеи пустили слабые корни в России. Большинство таких объединений напоминало фан-клубы известных персон. Деньги поступали от «спонсоров» – влиятельных бизнесменов или состоятельных свежеизбранных политиков. Эти учреждения всерьез именовали себя «политическими партиями», проводили свои рекламные кампании (обычно довольно щедрые) и боролись в предвыборной гонке как настоящие партии. Их популярность то повышалась, то падала, они имели порой проникновенные названия, вроде «Наш дом – Россия».

Вскоре стало очевидно, что западная политическая система с трудом приживается на российской почве. Точнее, не приживается вовсе. Разработать политические идеи, за которые боролись бы эти партии, было нелегко. Почти все они были за более «социально направленную» политику (это несложно, когда жалкие пенсии миллионов стариков задерживались или не выплачивались вообще). Разнообразного рода обиды и ненависть к иностранному дополняли эту смесь по мере того как россияне постепенно теряли свой первоначальный наивный энтузиазм по отношению ко всему западному и все больше обвиняли «иностранцев» в своих экономических и социальных проблемах. Но даже поверхностного взгляда было достаточно, чтобы понять: главное, что по-настоящему заботит эти партии, – попасть во власть и там укорениться. В думских выборах декабря 1993 г. на сцену вырвалась партия нового типа «Либерально-демократическая партия» Владимира Жириновского, набравшая поразительно много голосов – 23 %. Несмотря на свое название, они не были ни либералами, ни демократами. Провозглашаемая ими политическая позиция была крайней, порой до абсурда. Жириновский пообещал избирателям бесплатную водку в случае своей победы и предложил построить огромный вентилятор, который сдувал бы радиоактивные отходы на Прибалтику. Позже он заявлял, что Государственного секретаря США Кондолизу Райе удовлетворить сможет лишь взвод российских солдат. Сложно понять, кто такой Жириновский – вульгарный шут, по-настоящему опасный человек, авантюрист, загребающий в собственный карман, или все сразу. И хотя его государственная должность располагает к противоборству, его парламентские представители почти всегда голосуют в поддержку Кремля. Некоторые предполагают, что его партия – дело рук ФСБ, другие считают, что она просто поддерживает тех, кто больше платит. Так или иначе, главным для Жириновского, случайно или нет, стало ломать стереотипы поведения: большинство других политиков на его фоне выглядят вполне разумными.

* * *

Вне зависимости от ярлыков и партий, все российские политики по отношению к советскому прошлому испытывали смешанные чувства – от гордости до стыда. Выражать полное отвращение к нему значило впасть в немедленное политическое забытье, хотя найти в нем что-нибудь достойное прославления было сложно. Некоторые находили утешение в обыкновенной ностальгии, проклиная Горбачева и Ельцина за предательство и слабость, которые привели к развалу Советского Союза. Это хорошо проходило среди более старших и менее образованных избирателей, но купить на это остальных было нелегко. Очевидной альтернативой этому оказывалась дореволюционная Россия: изображения Романовых и символы Православной церкви росли как грибы. Но царская эпоха была разной и противоречивой: надо ли сочувствовать Николаю II или боготворить его безнадежно неэффективных демократических оппонентов? Феодальная и отсталая, Россия в то время, очевидно, была не так плоха, как утверждали коммунисты. Без войны и большевиков ее, возможно, ожидала бы лучшая участь: быть может, конституционная монархия, но в любом случае судьба более свободная и благополучная, чем тот трагический эксперимент, которой ей пришлось пережить. Но нужна огромная сила воли для веры в то, что жестокое и неумелое правление Николая II хоть в какой-то степени было выдающимся.

Эта дилемма стала отголоском спора более чем вековой давности. Должна ли современная Россия вернуться к идеям «славянофилов» XIX в., полумистических патриотов, питавших отвращение к западному материализму и индивидуализму, или идти путем рациональных «западников», жаждавших, чтобы Россия переняла все лучшее из того, что может предложить европейская цивилизация? Посреди этого соревновались прозападный либерализм, полуупорядоченная ностальгия по царизму и всевозможные идеи о потерянной духовности России и ее евразийской судьбе. Российский пантеон неуклюже раскинулся от Романовых до Андрея Сахарова, включая Юрия Гагарина и Ленина. Последнего так и не похоронили, забальзамированный, как святой от мира, он лежит в своем Мавзолее у стен Кремля; тогда почти каждый россиянин сказал бы, что он был несколько лучше Сталина. Жертвы ГУЛАГа могли поведать свои истории, но стражи музея ФСБ в Москве напоминали, что и секретные службы пострадали при сталинизме. Спесь за советские экономические достижения исчезла, осталась лишь слабая гордость за научное и техническое творчество.

Царила полнейшая неразбериха: представления советского государства о своем прошлом были настолько противоречивыми… и в том, как относиться к массовым убийствам и его преступным вершителям, и в том, как быть с российским национализмом. В 1920-х коммунистическая партия официально придерживалась позиции, что Российская империя была плохой, так же как и российский капитализм. Культуры и язык нерусских народов – татаров, мари, коми и многих других – получили официальный статус и на протяжении нескольких лет переживали умеренное культурное возрождение. Но позже при Сталине оно было жестоко пресечено. Советский коммунизм и российский шовинизм стали почти неразличимы. Показательны слова первой версии советского гимна 1944 г.:

 
Союз нерушимый республик свободных
Сплотила навеки Великая Русь.
Да здравствует созданный волей народов
Единый, могучий Советский Союз!
 

Во времена Горбачева Россия стала критичнее относиться к своему прошлому. Такие темы, как Сталин, ГУЛАГ, голод на Украине, за считанные месяцы превратились из запретных в горячо обсуждаемые. Исторические темы выстроились в явном иерархическом порядке. Достаточно легко обсуждались страдания русских, в отличие от трагических историй других народов. Нельзя сказать, чтобы не хватало болезненных тем. Красный террор, развязавший руки большевикам после 1917 г., унес жизни полумиллиона человек. Коллективизация 1928-1933 гг. выкорчевала 4,5 млн крестьян. До 5 млн человек на Украине и в других республиках умерло от голода. Жертвами сталинских чисток 1937 и 1938 гг. стали 1,7 млн человек, из которых 700 тыс. были казнены без суда и следствия. Во время войны около 1,5 млн этнических немцев и 1,5 млн чеченцев, крымских татар и представителей некоторых других народов – все советские граждане – были депортированы как сочувствовавшие нацистам. После войны около миллиона человек прошагали строем из нацистских лагерей военнопленных прямо в ГУЛАГ.

Репрессиям внутри страны ничем не уступала внешняя агрессия. Большевистская революция быстро подавила недолгую независимость государств Южного Кавказа: Грузии, Армении и Азербайджана. 70 лет они не могли дать ответ великой семье народов. В 1939 г. советское руководство цинично поделило с Гитлером Восточную Европу на сферы влияния. Когда нацисты напали на Польшу, Сталин выступил им навстречу едва ли двумя неделями позже. После этого Польша была разделена и стерта с карты мира, 22 тыс. польских офицеров были убиты в Катыни и других местах. После войны Кремль пресекал всякие попытки восстановить свободу в странах, которые он, по общему мнению, освободил. Утверждая жестокую и губительную однопартийную систему и плановую экономику, он подавил восстания в Восточной Германии (1953), Венгрии (1956) и Чехословакии (1968). В 1979 г. Советский Союз вторгся в Афганистан с войной, от которой эта страна так до сих пор и не оправилась.

* * *

События той эпохи ужасны, но попытки скрывать правду приводят к двуличному отношению к прошлому и настоящему. Сталинское прошлое до сих пор отравляет политическую жизнь постсоветской России; оно – источник кремлевской ксенофобии и авторитаризма. Лозунг Министерства правды в оруэлловском «1984» едва ли мог быть уместнее. «Кто контролирует прошлое, тот контролирует будущее. А тот, кто контролирует настоящее, тот всевластен над прошлым». По мере того, как Кремль усиливает свою власть над общественной жизнью, он переписывает историю в подходящем для себя ключе. И хотя событий колоссальное число и детали далеко не однозначны, принцип прост. Россия вычищает черные страницы своей истории, в то время как другие страны, пережившие тоталитарные и имперские эпохи, имеют смелость об этом сожалеть. В Германии, к примеру, понятие Vergangenheitsbewaltigung стало неотъемлемой частью общественной жизни страны. В буквальном переводе это «преодоление прошлого» или, проще говоря, «примирение» с ним. Германия стремится к этому с тех самых пор, как объединенные оккупационные войска в западной зоне побежденного Третьего рейха собирали народ в кинотеатрах, чтобы показать им хроники из концентрационных лагерей. Целью оккупационных держав было, пусть с дулом пистолета у виска, не допустить, чтобы кто-нибудь потом сказал, что «не знал» об убийствах миллионов или что «это не было так плохо».

Сработало. Публичное раскаяние в своем прошлом с тех пор стало отличительной чертой германской политики. ФРГ финансировала масштабные репатриации в Израиль из стран Восточной Европы. Учебники по истории в Западной Германии упорно фокусируют внимание на нацистской эпохе, ее истоках, преступлениях и несчастьях, которые она принесла. Прославляется при этом антифашистские сопротивление; Вилли Брандт, много лет воевавший на стороне союзников, стал федеральным канцлером. Но Германии, по крайней мере, приходится иметь дело лишь с двенадцатью годами немецко-фашистской диктатуры. В ее истории куда больше достойных эпизодов, которые можно противопоставить той страшной эпохе: установление в 1949 г. континентального либерализма, Zollverein, первый на континенте таможенный союз и много других культурных, литературных и научных достижений XVIII и XIX вв. Сложнее найти моменты славы в российском прошлом.

Германская историческая совесть может быть необыкновенно чувствительна, но с точки зрения западноевропейцев, чувство вины за прошлое это норма. Каждая крупная европейская страна была в свое время империей, временами (или всегда) скверно управляемой, и теперь за это она чувствует себя неловко, порой чрезмерно. Чувство вины англичан за имперские расправы и эксплуатацию других народов так прочно прививаются со школьной скамьи, что ученики искренне удивляются, если кто-нибудь заявляет, что у империи было хоть какое-то оправдание. Американцы и австралийцы испытывают болезненные чувства по отношению к тому, как обращались их предки с коренным населением континентов. Белые на Западе испытывают вину за расизм в своих странах. Политические лидеры приносят извинения и за действия своих народов, происходившие десятилетия и даже столетия тому назад, и за прошлые и недавние преступления и проступки. Вьетнам, расовая сегрегация, рабство, бомбардировки Германии союзными войсками – все это подвергается глубочайшим исследованиям лучших историков, писателей и драматургов. Нити – часто запутанные – вины, чувствительности, ответственности и стыда, сливаясь воедино, густо покрывают западное восприятие других стран и культур.

Белые пятна, конечно, все еще существуют: до недавнего времени обсуждение режима Виши велось довольно осмотрительно, восприятие Австрией собственной истории колеблется между угрызениями совести за энтузиазм, с которым здесь были приняты немецкие фашисты, и настойчивым утверждением, что этот энтузиазм привнесен извне и что страна стала первой жертвой Гитлера. В Великобритании многие смутно осознают, что роль их страны в войне не сводится к чистой славе, по крайней мере, с точки зрения поляков и индийцев. Но белые пятна тем огромнее, чем дальше на восток мы продвигаемся. В отличие от ФРГ на западе, оккупированная Советским Союзом Восточная Германия не заставляла свой народ противостоять прошлому: фашизм был чем-то привнесенным в Германию чужестранцами (главным образом, капиталистами). Люди в ГДР были антифашистами, которых освободили, а не захватили, советские союзники. Это мало способствовало любви жителей Восточной Германии к насильникам и мародерам из Красной армии, но и не заставляло их слишком беспокоиться о том, что они сделали с евреями, чья трагедия официальной государственной пропагандой практически заслонялась фашистскими зверствами над коммунистами и членами профсоюзов.

* * *

Новое отношение России к советскому прошлому подытоживается в печально известном высказывании Путина в его обращении к Федеральному собранию в 2005 г., где президент назвал крушение Советского Союза «крупнейшей геополитической катастрофой века». Некоторые его сторонники стараются вложить позитивный смысл в это высказывание: великий лидер подразумевает, конечно же, потерю связей с такими историческими территориями, как Украина, Центральная Азия и Кавказ, плюс экономический и социальный крах. Последнее, разумеется, было личной катастрофой для многих из тех, кого это коснулось. Но даже поверхностное сравнение с Германией показывает примечательный смысл слов президента. Крушение Третьего рейха тоже означало потерю исторических немецких территорий: Восточной Пруссии и Силезии. Это принесло колоссальные – даже катастрофические – страдания всей германской нации. Но ни один представитель германского политического мейнстрима никогда не назовет это «катастрофой»: во-первых, потому что это было неотвратимым завершением ненормальной политики Гитлера, во-вторых, поскольку страдания Германии нельзя рассматривать в отрыве от страданий других. Падение Гитлера стало освобождением для порабощенных народов Европы и в конечном итоге для самой Германии.

Слова Путина – не случайная оговорка, которую можно проигнорировать как очередной пример российской неразберихи в собственной истории. Кремль стал инициатором нового подхода к прошлому, который прославляет Советский Союз, очерняет Запад, а годы Ельцина изображает как эпоху позорной слабости и хаоса, от которых Россия теперь избавлена. Книги по истории, написанные тогда, соответственно, плохие, не в последнюю очередь по той причине, что в их написании принимали участие иностранцы. «Многие учебники пишут люди, которые работают за иностранные гранты. Так они исполняют польку-бабочку, которую заказывают те, кто платит», – сказал Путин летом 2007 г. Он потребовал новых учебников, которые должны «воспитывать, особенно молодых людей. Должны воспитывать у них чувство гордости и за свою историю отечественную и за свою страну», и предостерег: «Нельзя, чтобы нам навязывали чувство вины». Такие учебники уже выпущены, а те, которые раскритиковал президент, последовательно исчезают из школ.

Наилучшим образом этот подход характеризует трактовка Сталина и сталинизма. Иностранцы – особенно те, кто пострадал от железной советской руки в эпоху Сталина – вполне обоснованно могут ожидать, что современная Россия, по собственному определению дружественная и цивилизованная страна, оставит далеко позади варварство прошлого. Только представьте, какой скандал поднялся бы в Голландии, Польше или Израиле, если бы в германской учебной программе Гитлер и Третий рейх были бы представлены иначе, чем позорное пятно германской истории. И тем не менее «Новейшая история России, 1945-2006: Руководство для учителя», новое пособие для учителей, одобренное Путиным, пытается втиснуть величайшего в Европе прошлого века убийцу в уже хорошо знакомую из советских времен роль: великого лидера, которого обстоятельства вынудили принимать жесткие решения. Это заслуживает детального изучения.

Для начала в этой книге доказывается, что самыми главными жертвами сталинской тирании стали не патриоты, крестьяне, интеллигенция, верующие и те, кто был связан с прошлым режимом, а руководство коммунистической партии: большинство «членов ЦК ВКП(б), избранных на XVII съезде партии, было арестовано и расстреляно <…> приоритетной жертвой репрессий в 1930—1950-е гг. стал именно правящий слой». И на это имелись достаточные основания: «Целью была мобилизация управленческого аппарата для обеспечения его эффективности <…> в процессе индустриализации <…> Эта задача достигалась в том числе посредством политических репрессий, которые использовались для мобилизации не только рядовых граждан, но и управленческой элиты». Чистки создали, как говорится, «новый класс управленцев, способных осуществлять задачи модернизации в условиях нехватки ресурсов, преданных верховной власти и безукоризненных с точки зрения исполнительной дисциплины». Другими словами, доказывается, что Сталин был ничуть не хуже германского канцлера Отто Бисмарка, который объединил страну посредством Blut und Eisen – «крови и железа». В пособии поверхностно освещаются злоупотребления властью, характерные для сталинской эпохи, но только в сравнении с деяниями других российских правителей. «Из русской истории известно, сколь разлагающим личность может стать длительное нахождение у власти. Об этом свидетельствуют, в частности, биографии таких выдающихся правителей, как Петр I и Екатерина II. <…> Сталин следовал логике Петра I: требуй от исполнителя невозможного, чтобы получить максимум возможного». Итак, худшее, что можно сказать об эпохе Сталина, – она была «противоречивой». Он был одним из самым успешных лидеров СССР: «В период его руководства была расширена территория страны, достигшая границ бывшей Российской империи (а где-то превзошедшая их); одержана победа в величайшей из войн – Великой Отечественной войне; осуществлена индустриализация экономики и культурная революция, в результате которой не только резко возросла доля лиц с высшим образованием, но и была создана лучшая в мире система образования: СССР вошел в число передовых государств в области развития науки; была практически побеждена безработица».

Успех Сталина, достигнутый при помощи грубейшей индустриализации и военной победы, неоспорим. Но эта книга лишь вскользь касается колоссальной человеческой цены за этот успех: принудительного рабского труда миллионов рабочих, уничтожения целых общественных классов, голода, как специально спланированного, так и допущенного по халатности руководством страны. Она также игнорирует тот факт, что вина за начало Второй мировой войны во многом лежит на Сталине. Если бы он тайно не сотрудничал с Гитлером в 1930-е, фашистская Германия не была бы готова к нападению. И если бы не паранойя Сталина, которая привела его к уничтожению лучших военачальников Красной Армии и заставила пренебречь предупреждениями о планах фашистского нападения, военные действия Гитлера на востоке были бы на порядок менее успешными. Если со времен начала крушения Советского Союза в конце 80-х такой подход считался бы заведомо ложным и даже губительным, то теперь он преподносится как голый исторический факт, который нужно скормить российским школьникам. Сталин допускал ошибки – а кто их не допускает?