Текст книги "Бабье царство. Русский парадокс"

Как только Карл увел основные силы завоевывать Польшу, русские войска вторглись в Лифляндию, фактически брошенную шведом. Немногочисленные шведские гарнизоны оказались беспомощны. Лифляндия стала легкой добычей для русских.

Воевали жестоко. Под руководством генерал-фельдмаршала графа Бориса Шереметева, первого русского главнокомандующего, армия Петра опустошила Лифлянлию и Эстляндию. Свои победоносные действия описал сам полководец: «Послал я во все стороны пленить и жечь, не осталось целого ничего, все разорено и сожжено, и взяли твои ратные государевы люди в полон мужеска и женска пола и робят [детей. – Э. Р.] несколько тысяч, также и работных лошадей и скота с 20 000 или больше… и чего не могли поднять, покололи и порубили».

Среди захваченных Шереметевым городов был и Мариенбург. Хотя в центре городка посреди озера на островке стоял старинный замок с запасом оружия, Мариенбург не сопротивлялся. В страхе разрушений он предпочел сдаться на милость победителей.

Пастор вместе со своей семьей и служанкой Мартой, которая считалась членом семьи, отправился поклониться графу Шереметеву и просить смилостивиться над горожанами и его семьей.

Шереметев принял пастора благосклонно. И хотя граф «нарисовал великолепную картину счастья народов, живущих под властью такого великого монарха, как Петр Первый… – пишет Вильбоа, – …я не буду подробно описывать, что он сделал, когда овладел городом… Скажу только, что он поступил, как тиран, воспользовавшись своим правом победителя…» Семью пастора Глюка вместе с горожанами Шереметев отправил в Россию, а вот служанку Марту, несмотря на все протесты пастора, оставил у себя. Что делать – «на войне как на войне».

Пастор и его семья вместе с 400 горожанами были высланы в Псков. В 1703 году из Пскова пастор Глюк, единственный из пленных, вместе с семьей переехал в Москву. В столице его судьба начала волшебно меняться. При удивившем его благорасположении Царя он создает в Немецкой слободе школу, где обучал детей иностранным языкам и светским наукам. Его школа процветала. Причем сам Петр, к изумлению пастора, постоянно занимался его делами. В Москве при поддержке Петра пастор Глюк перевел на русский Библию.

Пастор умрет, так и не поняв, почему в московском плену на него пролился этот дождь благодеяний… Но его жене и детям предстоит узнать, что случилось с их кухаркой Мартой.

Итак, «чернобровая жена», как назовет Марту впоследствии Пушкин, оказалась в доме графа Шереметева. Она перешла из положения свободной служанки в положение служанки-рабыни. Пышногрудая красотка стала служить и шваброй, и телом пятидесятилетнему графу Шереметеву. Марта быстро примирилась со своей новой участью и умело исполняла обе работы. Главное, она всегда была жизнерадостна, так как знала – это первая обязанность хороших слуг. Но ждала… И дождалась.

В 1699 году на пороге нового века умер Лефорт. «Я потерял лучшего друга своего в то время, когда он мне более всего нужен», – сказал Петр. Теперь место лучшего друга в сердце царя занял Меншиков…

И действительно, отныне во всех великих петровских делах Алексашка рядом – и в безумных пирушках, и в кровавых расправах. Вместе с Петром он отправился в Европу. И если в Голландии Петр плотничал, то и Меншиков с быстротой освоил плотницкое ремесло – даже получил звание «корабельного подмастерья». Если Петр воевал, то и Алексашка сумел стать бесстрашным, искусным воином. В Азовском походе Меншиков – еще денщик, но уже в горьком сражении под Нарвой он поручик Преображенского полка. Алексашка бесстрашно рубился, прикрывая отступление разбитой русской армии. И при победном взятии шведской крепости Нотебург (Орешек) осенью 1702 года Меншиков сумел проявить себя. В расстегнутой рубахе отчаянно смело вел в атаку кавалерию… Он стал первым комендантом завоеванной крепости, переименованной в Шлиссельбург. Уже после этого штурма вчерашний пирожник – граф Священной Римской Империи. И когда Петр, взяв Ниеншанц, решил основать в этой болотной топи новую столицу, Меншиков с бешеной энергией принялся воплощать в жизнь строительный план повелителя. Первым генерал-губернатором строившегося Санкт-Петербурга станет он, вчерашний продавец пирогов.

Соратник Петра на поле брани, на корабельной верфи и на эшафоте, Меншиков – неутомимый исполнитель всех личных проектов Государя. Он одобрил и организовал ссылку первой жены Царя Евдокии в монастырь. Конечно же, он стал сподвижником и в царской охоте на дам. Он много способствовал росту постельного реестра, который Петр пополнял почти ежедневно.

Но царские любовные приключения не наносили ущерба российской казне. И Петр не уставал гордиться этим. Остался разговор Петра с датским королем.

Король: «Я слышал, брат мой, что у вас тоже есть любовницы, и много?»

Петр: «Брат мой, мои любовницы обходятся мне недорого, а вы на свою, как я слышал, тратите тысячи талеров, которые можно употребить с куда большей пользой».

Единственным исключением в плеяде многочисленных недорогих нимф была Анна Монс, первая красавица Немецкой слободы. Петр гордился этой победой, он влюбился в Анну, но влюбился обычно – то есть спал и с нею, и с ее подругой. Они обе писали царю письма: подруга – с нежными словами, Монсиха – со сплошными просьбами. К примеру, просила дать землю или построить роскошный дом. И скупой Царь хотя и со скрипом, но давал и строил.

Любил ли ее Петр? Скорее, желал! Кроме того, она была иностранкой, красавицей! А Петр обожал оскорблять Московию. Представлял, как вытянутся лица бояр, когда Царь всея Руси женится на немке, дочери простого ремесленника. .

Главные любовные игры Петр устраивал у своей любимой сестры Натальи. Она обитала также в селе Преображенском, во дворце, со своими придворными девицами. После смерти матери, Царицы Натальи Кирилловны, дворцовый быт значительно изменился. Некому стало сторожить Царевну, и Наталья Алексеевна уже не держалась прежнего затворничества.

Теперь Петр был частым гостем в ее дворце. И, конечно, Царя сопровождал веселый друг Алексашка. Они оба радостно превращали двор Натальи – этот цветник молоденьких красавиц – в счастливый гарем, честно, по-братски передавая девиц друг другу… Эта широкая общая постель способствовала тому, что Алексашка постепенно превращался в друга-наперсника и приобретал все большее влияние на своего повелителя.

Возглавляли любовный реестр друзей сестры Арсеньевы – Дарья и Варвара. Благо отец их воеводствовал далеко, в Сибири, и сестры были предоставлены сами себе. С красавицей Дарьей сначала был Петр, затем – Меншиков (это водилось в обычае у неразлучных друзей). Но вторая сестра, Варвара Арсеньева, осталась за Царем… Варвара была умна и зла. Царь как-то в шутку объявил ее некрасивой. Вильбоа так рассказывает эту историю: «Однажды царь Петр, посмотрев на нее, сказал с состраданием: «Ты такая страшная, что я не думаю, чтобы кто-нибудь сказал, что не питает к тебе отвращения. Но так как мне особенно нравятся необыкновенные вещи, я хочу тебе оказать милость и поцеловать… После чего ты не умрешь нетронутой». И он сделал это: бросил ее на кровать в присутствии князя Меншикова и, наспех закончив свое дело, сказал ей: «Хотя и не должно объявлять о добрых делах, я думаю, что не будет выглядеть совсем тщеславно, если я объявлю о той милости, которую я сделал для тебя».

Петр и Алексашка будут получать на войне нежные весточки от своих дам с маленькими трогательными подарками.

Но скоро произойдет событие, которое совершенно изменит многолюдный царский любовный пейзаж. И причастным к этому событию окажется, как всегда, удалой Алексашка.

В это время Меншиков все чаще исполнял обязанности «ока Государева». В частности, держал связь между главнокомандующим Шереметевым и Царем. Именно он доставил графу приятнейшее известие о присвоении ему звания фельдмаршала…

В конце 1703 года вчерашний денщик Меншиков приехал в Ливонию сменить графа во главе действующей армии. Осматривая дом графа, в котором собирался жить, Меншиков увидел его кухарку и… попросил Шереметева оставить её ему вместе с домом. Как же не хотел этого граф! Марта не просто стала необходимой хозяйкой дома – она пробралась в его сердце. Но… Шереметев безропотно отдал желанную плоть. Потомок князя Гедимина, первый русский фельдмаршал знал древние правила и чтил их: граф – всего лишь «привилегированный холоп» и должен подчиняться холопу любимому.

Так будущая «чернобровая жена» улеглась в кровать повыше. И не только улеглась. Уже вскоре пленница… пленила и Меншикова! Впрочем, пленила ли? Или верный слуга забрал ее у графа, хорошо зная вкус Хозяина? Меншиков давно овладел главным искусством фаворита – смотреть на мир глазами повелителя. Как успели убедиться и Петр, и Алексашка, – у них одинаковые вкусы.

Меншиков оценил великолепные темные волосы, розовую кожу, очаровательный вздернутый носик, пышную грудь и сильные руки Марты. И главное достоинство: несмотря на положение бесправной прислуги, ее покровительственно-ласковую манеру. Марта обращалась с ним с доброй улыбкой – как хозяйка, как мать. Она умела успокоить. Он знал – это Петр тоже оценит.

Так что, скорее, он взял ее, исходя из их постоянного правила: попользовался сам – передай другу. Но Меншиков недооценил «чернобровую жену».

Она обладала искусством великих рабынь – умением, подчиняясь… подчинить себе повелителя. Необычайно скоро Марта смогла завладеть своим хозяином. Уже через несколько дней после ее появления в доме «трудно было узнать, кто из них был рабом или господином, кто был жертвой, а кто охотником», – пишет Вильбоа.

В это время она окончательно усвоила правила охоты на подобных супермужчин. Все они были «сиротами», все они не знали, что такое материнская женская ласка… Это не только страсть, это – забота! И она, познавшая сиротство, сумела стать матерью для старого вояки Шереметева, а теперь – для не ведавшего материнской ласки Меншикова.

Она умела стать сразу любовницей, служанкой и матерью. Так что большой вопрос – был ли рад Меншиков, когда в его доме появился тот, для кого он ее приготовил?

Царь, проезжая из строившегося Петербурга в Ливонию, привычно остановился у Алексашки. Меншиков не посмел утаить Марту. Пришлось велеть ей быть среди слуг, прислуживавших за столом.

Все было как положено: если царь собрался ночевать, Меншикову следовало позаботиться о царской постели. Вильбоа описывает сцену со слов свидетелей: Петр тотчас увидел Марту, «он долго смотрел… и, поддразнивая ее, сказал, что она умная, а закончил свою шутливую речь тем, что велел ей, когда она пойдет спать, отнести свечу в его комнату. Это был приказ, сказанный в шутливом тоне, но не терпящий никаких возражений. Меншиков принял это как должное, и красавица, преданная своему хозяину, провела ночь в комнате царя».

Петр, как правило, быстро отправлял дам из своей постели. Опустошение после любви – для него всего лишь способ расслабиться. Но с ней всё было иначе. Он был тронут ее спокойной ласковостью. Она с самого начала взяла всё тот же проверенный тон – заботливой матери. Ведь Петр тоже был «сирота», как Меншиков и Шереметев. Да, рос при матери, но… без нее! Мать никогда не понимала его. И той ночью, после яростной страсти, успокоенный добротой Марты, он, видимо, рассказал ей о своем недуге – возможном приступе эпилепсии. А она не только не испугалась, как другие женщины. Все с тем же милым добросердечием, которое описывали современники и в котором так нуждался вечно возбужденный Петр, нежно успокоила его. И всю ночь не смыкала глаз – стерегла его сон.

На следующий день Царь уезжал утром. Как повелось у них с Меншиковым, он с благодарностью возвратил фавориту то, что тот ему одолжил. Бережливый Царь был «щедр», как обычно. Расставаясь с Мартой, сунул ей в руку жалкий дукат (10 франков). Это была обычная офицерская такса за услуги девок.

Петр обожал щеголять скромностью своих расходов. Например, износив ботинки, он работал в кузнице и требовал за это положенную плату, а на заработанные деньги покупал себе новые ботинки, которыми очень гордился. Что же касается дуката, сам Петр признавался: «Хотя такса и скромная, но к концу года данная статья расходов становилась значительной». Страстен был Царь. Не только пьянством, но и любовью лечился он от приступов бешеной энергии, которая его сжигала.

Однако забыть служанку он уже не мог. К тому же Марте повезло – само Провидение устранило единственно серьезную соперницу.

11 декабря 1703 года после очередной веселой петровской ассамблеи утонул в Неве пьяный саксонский посланник. Несчастный оказался не готов к нашим отечественным развлечениям. В вещах мертвеца нашлись интереснейшие письма, тотчас доставленные Царю. Петр сразу узнал знакомые каракули красотки Монс… Содержание его поразило. Вместо обращений требовательной попрошайки, которые все эти годы получал он от Анны, он увидел нежнейшие объяснения в любви. Взбешенный Петр понял, что изменница спала с утопленником, пока Царь пребывал за границей. В ярости Петр велел арестовать потаскуху. Ромодановский подверг ее строгому домашнему аресту. Анну обвинили в ворожбе, у нее конфисковали дворец. Петр изгнал красавицу из своего сердца…

А красавица тотчас обзавелась… другим посланником, на этот раз прусским. Пруссак даже решил жениться на ней. Но когда он пришел к Государю ходатайствовать о браке, Петр разгневался, а Алексашка громко закричал: «Молчите лучше о вашей Монсихе! Хаживала она здесь ко всякому и меня не забывала!» Посланника мстительно спустили с лестницы… Но так поступать с чужими посланниками не полагалось, разгорался дипломатический скандал – посланник вызвал Меншикова на дуэль. Тогда в произошедшем пришлось обвинить… гвардейцев, которых даже приговорили к смерти (потом, конечно же, помиловали). Только так и сумели замять неприятную историю.

Но вернемся к Марте. «…Как только царь уехал, она обрушила на Меншикова град упреков за то, что он так с нею поступил, – пишет Вильбоа. – Хочу верить, что она не играла комедию, если же она ее играла, то вполне очевидно, что Меншиков ей поверил, так как его любовь после этого события не только не стала меньше, а, наоборот, усилилась…» Но он знал Царя и с печалью ждал того, что должно было случиться.

Случилось скоро…

В это время Алексашка в очередной раз проштрафился. Слишком активно Меншиков занимался делом, которым будет заниматься всю жизнь. Он никак не мог забыть свою нищету. А жаднее богатых только бедные. Вчерашний бедняк, нищий продавец пирогов всю жизнь жадно собирал деньги и драгоценности. Он неутомимо брал взятки, обирал союзников, обворовывал казну. Его одежду покрывал сверкающий панцирь из бриллиантов. Пуговицы, камзол, пряжки на туфлях – все украшено драгоценными камнями. Но главное – деньги, много денег. Как насмешливо пишет Вильбоа, он «был по своей сущности ненасытным скифом в своем стремлении к богатству».

Несчастные ливонцы покидали свои земли и бежали в соседние страны, спасаясь от поборов Меншикова. Петр не уставал наказывать его и… прощать. Что делать, «рука вороватая, но верная», – скажет о нем Петр. В тот раз, узнав об очередном воровстве Алексашки, Царь, как обычно, осыпал его градом самой непристойной брани. Меншиков пытался оправдаться, Петр «прибил» его и, обругав, показал немилость – поселился отдельно в одном из рижских дворцов. Но подозрительно скоро простил и вновь приехал ужинать к Меншикову. Войдя, сразу спросил о Марте. Меншиков понял: это «плата за прощение».

Алексашка позвал ее. Она появилась. Но на лице ее было замешательство… По словам Вильбоа, Царь с изумлением понял, что ей тягостна роль, которую она должна мечтать исполнить. Но все было проще: она почувствовала, что именно такое поведение понравится Царю. «…Замешательство было так явно написано на ее лице, что Меншиков был смущен, а царь, так сказать, озадачен, что было редким явлением для человека его характера. Это продолжалось лишь одно мгновение… Царь пришел в себя, стал шутить с Екатериной [так француз именует Марту. – Э. Р.], задал ей несколько вопросов, но, заметив в ее ответах больше почтительности, чем игривости, был задет этим и заговорил с другими присутствующими. Он оставался задумчивым в течение всего остального времени, пока длился ужин».

Меншиков хорошо знал свои обязанности. В конце вечера, как положено, Царю поднесли на подносе рюмку ликера. Сделать это Меншиков велел Марте.

«Царь, посмотрев на нее, сказал: «…Мне кажется, что мы оба смутились, но я рассчитываю, что мы разберемся этой ночью». И, повернувшись к Меншикову… сказал: «Я ее забираю с собой»… И без всяких формальностей он взял ее под руку и увел в свой дворец».

Вильбоа продолжает: «На другой день и на третий он видел Меншикова, но не говорил с ним о том, чтобы прислать ему ее обратно. Однако на четвертый день, поговорив со своим фаворитом о разных делах… он… сказал ему, как бы размышляя: «Послушай, я тебе не возвращу Екатерину, она мне нравится и останется у меня. Ты должен мне ее уступить». Меншиков безропотно согласился».

Так что не прошло и года, как кухарка Марта сменила кухню пастора на царскую постель. В связи с этим событием впоследствии был нарисован народный лубок. На нем Царь восседал за пиршественным столом, а вельможа подводил к нему грудастую, дебелую красавицу. Подпись гласила: «Верноподданный уступает царю самое дорогое».

В тот же день Петр сказал Меншикову: «Ты, конечно, и не подумал о том, что эта несчастная совсем раздета. Немедленно пришли ей что-нибудь из одежды».

Меншиков понял, чего ждет властелин. Отсылая ее платья, он вложил ларчик с великолепными бриллиантами (как справедливо пишет Вильбоа, «никогда ни один человек не имел столько драгоценных камней, как Меншиков»).

Описал француз и дальнейшую сцену: «Ее не было в комнате, когда этот багаж прибыл, она находилась в комнате у царя… Вернувшись в свою комнату, она была удивлена, увидев там все свои пожитки, которых она не просила. Она возвратилась в комнату царя и сказала в шутливом тоне, который очень ей шел: «Я была довольно долго в Ваших апартаментах, и теперь Ваша очередь совершить прогулку в мои. У меня есть нечто весьма любопытное, чтобы показать Вам». И, взяв за руку, она его повела… Показав вещи, присланные Меншиковым, она сказала ему более серьезным тоном: «То, что я вижу, говорит о том, что я буду здесь до тех пор, как Вы этого пожелаете, а поэтому будет неплохо, если Вы посмотрите на все эти богатства, которые я принесла». Тотчас она распаковала свои свертки и сказала: «Вот вещи служанки Меншикова», но, заметив ларец… воскликнула: «Здесь произошла ошибка, вот вещь, которая мне не принадлежит и которой я совсем не знаю». Она его открыла и, увидав там очень красивое кольцо и другие драгоценности стоимостью в 20 тысяч рублей, или 100 тысяч франков, посмотрела в упор на царя и сказала ему: «Это от моего прежнего хозяина или от нового? Если от прежнего, то он щедро вознаграждает своих слуг». Она немного поплакала и некоторое время молчала. Затем, подняв глаза на царя, который внимательно смотрел на нее, сказала: «Вы мне ничего не говорите? Я жду Вашего ответа». Царь продолжал смотреть на нее, ничего не говоря. Она еще раз взглянула на бриллианты и продолжила: «Если это от моего прежнего господина, то я, не колеблясь, отошлю их ему обратно». И затем добавила, показав маленькое кольцо, не очень дорогое: «Я сохраню лишь это… как воспоминание о том добре, что он сделал для меня. Но если это мне дарит мой новый хозяин, я их ему возвращаю, мне не нужны его богатые подарки. Я хочу от него нечто более ценное». И она прекрасно доиграла сцену. Как пишет Вильбоа: «…Залившись слезами, она упала в обморок, так что пришлось давать ей воду «Королева Венгрии». Когда она пришла в себя, царь сказал ей, что эти драгоценности были не от него, а от Меншикова, который сделал ей прощальный подарок. Он же признателен ему за это и хочет, чтобы она приняла этот подарок. Благодарить за подарок он станет сам».

«Эта сцена, – пишет Вильбоа, – происходила в присутствии двух слуг, которых прислал Меншиков, и одного капитана Преображенского полка, которого царь, не предвидя, что произойдет, позвал, чтобы дать ему приказания. Она наделала много шуму в обществе, и вскоре только и говорили, что о знаках внимания и уважения со стороны царя к этой женщине. Все были удивлены его утонченной галантностью обхождения с ней. И это было тем более необычно, что до тех пор все его манеры обхождения с прекрасным полом были крайне бесцеремонны, даже с дамами самого высокого положения. По одному этому уже можно было судить, что он питал к ней настоящую страсть…»