Текст книги "Бабье царство. Русский парадокс"

Однако главным взяточником при Петре считался царский любимец Меншиков… Сколько раз расправлялся с ним Царь знаменитой дубинкой, но все продолжалось. Иногда, устав бить друга, Царь его стыдил, взывал к разуму. «Зело прошу… чтобы вы такими малыми прибытками не потеряли своей славы и кредита», – почти молил Петр. Правда, отсечь «руку вороватую, но верную» не решался. И причиной тому были не только преданность и способности фаворита.

В своем негодовании меншиковскими аферами Император… немного лукавил! Да, Петр пропагандировал скоромность в тратах – одевался просто, носил платье и белье, заштопанное и перештопанное «сердешненьким другом Катеринушкой». Получая офицерское жалованье, он демократично говорил: «Сии деньги – собственные мои; я их заслужил и употреблять могу по произволу. Но с государственными доходами поступать надлежит осторожно: об них я должен буду некогда дать отчет Богу». Но скромный Царь был большой охотник богато и долго пировать. Обожал он празднества с грандиозной выпивкой, любил фейерверки, маскарады и бесконечные увеселения, сопровождавшиеся большими тратами. По поводу каждой самой незначительной победы шли нескончаемые пиры. Постоянно праздновались и годовщины победных сражений, спуски кораблей на воду, дни рождения и именины придворных, свадьбы, похороны, крестины… Читая о его бесчисленных банкетах, попойках, продолжавшихся порой по несколько дней, спросим: откуда брал на них очень большие деньги очень скромный Царь? Все эти пиры и зрелища должны были устраивать его приближенные, и чаще всех, разумеется, светлейший князь Меншиков. Все торжественные приемы послов в строящемся Петербурге, все официальные банкеты происходили, как правило, в доме этого главного казнокрада и за его счет. Потому-то дом Меншикова на Петербургской стороне получил даже название Посольского. Впоследствии официальные празднества происходили уже в новом доме Меншикова – в великолепных палатах на Васильевском острове. Свадьба Анны Иоанновны с Курляндским герцогом, поразившая своей роскошью, также состоялась во дворце князя. Откуда же брал Меншиков деньги на постройку этих палат, на содержание многочисленного штата прислуги, на покупку картин, золотой и серебряной посуды и прочего? Ведь Петр требовал от него, чтобы перед лицом Европы все выглядело первоклассно! Так что обычно главный взяточник объяснял Царю свои хищения непосильными тратами «ради царского интереса и чести». Петр же, просмотрев счета и оправдательные документы, часто признавал оправдания основательными и приказывал вычесть из взыскиваемых денег эти суммы.

Всеведущий Петр, конечно же, знал об этом. И лукаво продолжал обвинять Меншикова, одновременно заставляя его постоянно тратить на петровские увеселения. Историки впоследствии утверждали: «Брали оба – вор-фаворит и бессребреник царь».

Но с точки зрения Петра и тогдашнего общества подобное утверждение – чушь. Царь не мог «брать». Все, что было в стране – в ее недрах, в ее домах, – уже принадлежало ему, Хозяину Государства, каковым был Самодержец. И потому для Царя нет закона, а есть только его воля. И оттого Царь распоряжался Россией как своей вотчиной. Следовательно, Царь не мог присваивать деньги – они уже принадлежали ему, как и все в России.

Но вернемся к Монсу… Царь оценил насмешку судьбы. Сначала его обманывала Анна Монс, теперь ее брат. Такой же ничтожный, как его сестра, и такой же продажный и жадный. И, видимо… такой же любимый. Петр не терпел измен даже тех, кого бросил. Здесь же была поругана его нынешняя любовь… И тем не менее он не применил привычного зверства – кандалы на Монса не надевали, угольями его не жгли, кнутом не секли, суставы не ломали.

Объяснение историка, что, мол, Государь «стыдился являть жестокость по делу, слишком близкому его сердцу», – нелепо, учитывая характер Петра. Петр попросту боялся признаний Монса. В деле было опасное «сильненькое» письмо, в котором шла речь о рецепте некоего питья. И письмо, как сказал укравший его секретарь Монса своему другу, было «арканом на голову Монса». Но кто послал Монсу письмо с рецептом? И что это было за питье? Всего этого Петр не хотел знать, точнее, боялся. И кем был для Катеринушки Монс, также узнать до конца не желал. Он не мог жить без нее и торопился закончить дело.

Но ярость не проходила. И когда Екатерина, изображая всего лишь обычную печаль по поводу опалы одного из своих камергеров, попросила смягчить наказание, Петр в бешенстве разбил венецианское зеркало. «Это лучшее украшение моего дворца. Но я захотел и разбил и его». «Но разве от этого твой дворец стал лучше?» – ответила умная Катеринушка.

Дело закончили быстро. Новоиспеченного камергера Монса приговорили к смерти. Старшая сестра его, Матрена Балк, подруга Екатерины, тоже брала взятки и была арестована. На следствии быстро призналась и составила длинный список тех, кто давал ей взятки. Ее приговорили к кнуту и ссылке в Сибирь.

В понедельник 16 ноября 1724 года, рано утром на Троицкой площади перед зданием Сената все было готово к казни. Собралась, как всегда, огромная толпа. Над ней высился эшафот; на нем лежала плаха, у плахи расхаживали палач с топором и заплечный мастер с кнутом – ждали Монса. Возле помоста торчал высокий шест…

В 10 часов утра из Петровских ворот Петропавловской крепости показался конвой, за солдатами следовал осужденный.

Как напишет очевидец, Монс «при выходе еще из тюрьмы явил замечательную твердость. Он совершенно спокойно простился со всеми окружающими». На эшафоте ему прочитали приговор. Монс до конца вел себя с достоинством. Поблагодарил читавшего, простился с пастором, отдал ему на память золотые часы с портретом Императрицы, быстро разделся и попросил палача не медлить. После чего сам лег на плаху. Палач не медлил…

Затем на эшафот поднялась его сестра. И около трупа брата выслушала приговор: «Матрена Балкова! Понеже ты вступала в дела, которые делала через брата своего Виллима Монса при дворе Его Императорскаго Величества… и за то брала великия взятки, и за оныя твои вины указал Его Императорское Величество: бить тебя кнутом и сослать в Тобольск на вечное житье».

Вчерашнюю статс-даму Императрицы наградили пятью зверскими ударами кнута по обнаженной спине и отправили в вечную ссылку.

На публичный позор был выставлен список знатнейших фамилий Империи – людей, дававших взятки: князей и княгинь Долгоруких, Голицыных, Черкасских, Гагариных, графа Головкина, баронессы Шафировой, губернатора Артемия Волынского и других лиц, менее важных.

История с Монсом показала Петру, как он одинок. Что делать, всякий борющийся с коррупцией на Руси всего лишь Сизиф, безнадежно толкающий вверх камень, который обречен свалиться обратно.

Но Петр уже не мог забыть случившееся. Это был крах. Та, ради которой он убил сына, изменяла с ничтожным мальчишкой. Хороши были и сподвижники! Предали ради жалкой корысти! И Петр занялся обычным – начал мучить виновных. Как пишет Вильбоа, после казни Монса Царь предложил «другу Катеринушке», дочерям и придворным навестить новоиспеченного графа Толстого, трудившегося вместе с Монсом во время коронации. Несмотря на холодную погоду, Петр приказал всем ехать в открытых санях. На обратном пути из дома Толстого Царь и сидевшие в коляске – Екатерина, дочери Анна и Елизавета, жених Анны герцог Голштинский и вся свита – медленно проехали мимо заостренного шеста на Троицкой площади. С шеста на них смотрела запорошенная снегом голова Виллима Монса.

И все время, пока сани неторопливо пересекали площадь, Петр пристально и злобно смотел на Императрицу. Но у «друга Катеринушки» хватило твердости сдержать слезы и не проявить никакого волнения.

Осталась легенда, а может быть, и быль… Через много лет, во времена другой Екатерины – Екатерины Великой, – дворцовое ведомство заинтересовалось подозрительными расходами на спирт служащими Кунсткамеры (хранилища диковинок, основанного Петром). Все объяснил старый смотритель. Он повел посланца дворцового ведомства в подвал и показал плававшую в спирту великолепно сохранившуюся голову красавца-мужчины. Это была голова несчастного Монса. Узнав о находке, Екатерина повелела закопать ее.

Недолго жил Петр после казни Монса. Как и свойственно деспоту, ненависть и подозрительность росли в нем с каждым днем. Он отстранил от себя любимую и, возможно, уничтожил прежнее завещание, по которому Империя передавалась «другу Катеринушке». Во всяком случае, поспешил дать согласие на брак дочери Анны и принца Голштинского. Подумывал передать после себя Государство ей?

Император перестал встречаться с Алексашкой, не смог простить – ведь знал Меншиков о Монсе, но не выдал его. Положение князя и до того уже пошатнулось. А после обнаруженных злоупотреблений в Военной коллегии Петр отнял у него президентство. Впервые самолюбивый Светлейший был лишен одной из своих многочисленных должностей. Но главное – он понимал: над его верной союзницей Екатериной, коронованной Императрицей, нависла беда.

Петр стал необыкновенно раздражителен и, по-видимому, не намерен был более щадить никого… И в то самое время, когда должен был грянуть гром, Царь, давно уже прихварывавший, опасно заболел.

Вильбоа пишет: «Я знаю, что эти события дали повод, как в России, так и в дальних странах, подозревать Екатерину в том, что она, как ловкая женщина, предупредила намерения своего мужа – отравила его. Никогда не было более ошибочного предположения, хотя оно и казалось правдоподобным. Этот государь умер от задержания мочи, причиной чего была язва с воспалением шейки мочевого пузыря». Он постоянно лечился от этой болезни, но все средства были безуспешными. Болезнь эта, – как считает Вильбоа, – сочеталась с сифилисом.

Болезнь обострилась в результате нервного срыва после дела Монса. Или? Или все-таки не зря Монс обсуждал с кем-то рецепт опасного питья, и не зря появились подозрения, о которых пишет Вильбоа? Во всяком случае, большую часть последних месяцев жизни Петр провел в постели.

В дни облегчения он вставал и тотчас выходил в свет. Старался вести себя как здоровый человек. Участвовал в тушении пожара на Васильевском острове. Попытался, назло Императрице, возобновить роман с Марией Кантемир, впрочем, безуспешно. Но самое опасное – он по-прежнему не пропускал бесчисленных празднеств. Пятого ноября Царь заглянул на свадьбу немецкого булочника, где провел несколько часов, наблюдая за танцами и свадебным обрядом, и, конечно, много пил. В том же ноябре он присутствовал на обручении своей дочери Анны и герцога Голштинского. Празднества по этому случаю продолжались две недели, и на них не раз бывал Петр. В декабре он тоже посетил два торжества: 18-го отмечался день рождения младшей дочери Елизаветы, а два дня спустя Петр участвовал в избрании нового «князя-папы». Все эти увеселения сопровождались обычной пьянкой без конца и края. Сытные и острые яства плюс «Ивашка Хмельницкий» с батареями хмельных напитков сокрушали Царя… Воздержание исключалось – при его бешеной деятельности, при его страстном характере, требовавшем буйного разгула… Какие тут могли быть диета и упорядоченная жизнь, на которых настаивали врачи!

Произошла ли в те последние дни история с героическим спасением Петром тонувших людей, приведшим к обострению болезни? Или это всего лишь одна из многочисленных петровских легенд, как считают некоторые современные историки? Но и без этой истории, как мы видим, было достаточно причин для резкого обострения болезни.

Кризис начался в середине января. Бассевич в своих «Записках» рассказывает: «Очень скоро после праздника Св. Крещения 1725 года император почувствовал припадки болезни [уремии. – Э. Р.]… от жгучей боли крики и стоны его раздались по всему дворцу, и он не был уже в состоянии думать с полным сознанием о распоряжениях, которых требовала его близкая кончина…» А распорядиться было нужно – ведь он передал себе исключительное право управлять страной, как своей вотчиной. Так что он обязан был объявить, кому отдает Империю.

Современник записал: «…от боли он несколько дней непрерывно кричал… затем, ослабев, глухо стонал». Тем, кто подходил к его смертному ложу за последним распоряжением, он повторял одно слово: «После! После!..» Страшный жар и боли держали его в горячечном бреду. «Наконец в одну из тех минут, когда смерть перед окончательным ударом дает обыкновенно вздохнуть несколько своей жертве, Император пришел в себя и выразил желание писать. Но его отяжелевшая рука чертила буквы, которых невозможно было разобрать. И после его смерти из написанного им удалось прочесть только первые слова: «Отдайте все…» Он сам заметил, что пишет неясно, и потому закричал, чтобы позвали к нему принцессу Анну, которой хотел диктовать…» – вспоминает все тот же граф Бассевич.

Но когда пришла Анна, Петр уже «лишился языка и сознания». В ночь на 28 января, в пятом часу утра, смерть окончательно закрыла его уста.

Екатерина все время болезни ни на шаг не отходила от постели супруга.

Итак, великий Император был мертв. Вскрытие тела перед похоронами не проводилось. От тех страшных дней сохранились изображения Петра. Скульптор Растрелли снял маску с лица умершего. После чего в точности измерил длину и толщину всех частей тела. Согласно снятым размерам он изготовил в натуральную величину фигуру Императора, сидящего на троне. Это изображение известно под названием «восковой персоны».

Другое посмертное изображение – портрет Петра работы живописца Ивана Никитина. Никитин писал Царя, когда тот лежал на смертном одре: тело прикрыто по грудь желтоватой драпировкой и синей с горностаем мантией. Как всегда у умерших – спокойное умиротворенное лицо.

Посол Франции написал в Версаль, что Петр скончался от плохо леченного сифилиса, подхваченного им в Голландии, результатом которого стали проблемы с задержкой мочи и язвами в канале.

То же считал Вильбоа и причиной называл не голландку, а известную высокородную блудницу генеральшу Чернышеву. Впрочем, вряд ли виновница была одна. Достаточно вспомнить переписку Петра с Екатериной о безымянной больной метрессе… Советская медицина не оставила без помощи Петра. В 1970 году по инициативе правительства СССР и Академии наук была образована Комиссия венерологов, которая сделала полезный и нужный вывод: «Петр Первый умер не от последствий сифилиса. По имеющимся данным можно сделать вывод, что он страдал злокачественным заболеванием предстательной железы, или мочевого пузыря, или мочекаменной болезнью».

Звучит траурная музыка, бьют барабаны, гремят пушечные выстрелы, трезвонят колокола, дома затянуты черным крепом… Головы мужчин обнажены, шквалистый ветер грозит сорвать парики – их придерживают руками… Сопротивляясь стуже и бурану, длиннейшая погребальная процессия добралась до Петропавловского собора…

Шутливое изображение этой процессии запечатлел народный лубок «Мыши кота погребают» – маленькие мышки везут хоронить огромного кота.

Но, похоронив Петра, надо было решить главный вопрос: кто будет царствовать? Петр ушел, на него не ответив. Основных кандидатов теперь было двое: вдова Императрица и ребенок – сын убиенного Царевича Алексея, внук великого Петра – Петр.

Часть 3. Дамы на престоле

Глава 1
Первая Императрица всея Руси

За Екатерину были граф Петр Толстой, главный виновник несчастья Царевича Алексея, и все худородные «птенцы гнезда Петрова», которым грозило возвращение в прежнюю безвестность: Ягужинский, Девьер, Шафиров. Главой этой партии, конечно же, являлся Меншиков. Наконец, к приверженцам Екатерины принадлежало большинство членов Синода – учреждения, вызванного к жизни Преобразователем. Все эти люди подписывали смертный приговор Алексею.

Меншиков распорядился умело и быстро. Гарнизон и войска, шестнадцать месяцев не получавшие жалованья, всё получили сполна. Были разосланы указы: подразделениям, находившимся на работах, возвратиться к своим полкам – чтобы они могли молиться за покойного Императора. В столице стража была удвоена на всех постах, и отряды пехоты двигались по улицам для предупреждения волнений. В то же время старшие офицеры обоих гвардейских полков – Преображенского и Семеновского (шефом одного был сам Меншиков, а другого – генерал Бутурлин, обожавшие Императора и перенесшие обожание на его супругу), – а также влиятельные светские и духовные лица были приглашены во дворец.

Сначала Меншиков сообщил им план о возведении на престол Екатерины. После чего сама Екатерина, оторвавшись от смертного одра Императора, вышла к ним с мокрыми от слез глазами. Она старательно повторила все, что велел ей сказать Меншиков: о правах, данных ей коронованием, о несчастиях, могущих обрушиться на монархию под управлением ребенка сына Алексея. При этом уверяла, что не только не хочет лишить его короны, но жаждет сохранить ее для него. И когда Господь призовет ее, корона перейдет к Петру Алексеевичу. Она обещала повышения в чинах и награды, были розданы заготовленные деньги, векселя, драгоценности. Гвардейцы поклялись поддержать матушку Екатерину.

На следующее утро наступил день официального решения. Во дворец съехались все сподвижники покойного – вершить судьбу Империи. Увидев с изумлением незваных офицеров гвардейских полков, князь Репнин, президент Военной коллегии, строго спросил: «Что это значит?» В ответ с улицы раздался барабанный бой, и князь увидел в окно, что весь двор заполнен гвардейцами. «Кто смел распорядиться войском без моего ведома?» – гневно спросил Репнин. «Я, – ответил генерал Бутурлин. – Сделал это по воле Императрицы, которой всякий подданный обязан повиноваться, не исключая тебя!»

В эту минуту из внутренних покоев вышел в залу князь Меншиков, а вслед за ним – скорбящая Императрица, поддерживаемая женихом Анны, герцогом Голштинским. Отерев слезы, она обратилась к собранию: согласно воле покойного Государя, возложившего на нее корону, она готова посвятить все свои силы тяжкому труду правления. Она постарается воспитать великого князя так, чтобы он сделался в будущем Императором, достойным великого деда. Под барабанный бой с улицы и выкрики гвардейцев: «Да здравствует Императрица Екатерина!» собравшиеся вельможи согласились с волей покойного Самодержца.

Так кухарка стала Императрицей необъятной Империи. И на арену нашей Истории вышло петровское детище – гвардия. Гвардия будет оставаться на ней весь XVIII век, галантно сажая на престол Императрицу за Императрицей. Иногда – не без крови.

Правление началось с помилования сестры казненного красавца Монса – Матрены Балк. Императрица вернула ко двору любимую подругу. Екатерина подписала соответствующий указ на имя начальника Тайной канцелярии, генерал-майора и лейб-гвардии майора Андрея Ивановича Ушакова… Этот генерал пыточных дел совсем недавно допрашивал участников дела Монса. Ненужного не записывал, Монса не порол, но других причастных сек и пытал беспощадно… И вот не прошло и полугода, как Андрей Иванович трогательно заботился о скорейшем возвращении арестованной и высеченной Матрены Балк. Ей тотчас вернули конфискованное имущество. Возможно, опытный палач поспешил также позаботиться и об исчезновении из Тайной канцелярии того самого «сильненького» доноса с рассказом о злосчастном питье. Зачем лежать подобному документу при хождении гадких слухов об отравлении Преобразователя? Такие понимающие люди, как Ушаков, бесценны для власти, и он остался в должности начальника Тайной канцелярии при Екатерине.

Взойдя на трон в 1726 году, Екатерина Первая закончила важное личное дело. Были наконец-то найдены все ее родные: два брата с семействами – Карл и Фридрих Скавронские… Екатерина наградила их графскими титулами, тем самым признав родство. С сестрами было похлопотней. Они вышли замуж за польских крепостных крестьян, которые не носили фамилий – лишь имена. Один был Иоахим, другой Генрих. Их имена стали фамилиями и были также украшены графскими титулами. Так появились их сиятельства графы Ефимовские и графы Гендриковы…

Первое время после смерти мужа Екатерина много плакала. Потом, удалив из спальни портрет Петра (боялась его и после смерти), постаралась вести себя как развеселая вдова. В ее спальне появились фавориты – молодые красавцы поляк Петр Сапега и немец Рейнгольд Лёвенвольде. Был награжден ее милостями и мужчина зрелый – крещеный португальский еврей, первый генерал-полицмейстер Петербурга Антон Девьер. Появлялись и кратковременные счастливчики, среди которых оказывались даже дворцовые служители, – все высокие, хорошо сложенные молодые люди… Фрейлина Иоганна Петрова ведала ее ночными развлечениями.

Под стать Императрице вели себя и ее камер-фрау Анна Крамер и Юстина Грюнвальд. Не отставали и русские подруги Голицына и Толстая (та самая «тетка» из начала фантастического пути Катеринушки)…

Всепьянейший Собор не собирался, но его традиции продолжали жить. Петровское царствование превратило в алкоголичек и любимых фрейлин Екатерины, и ее саму. Во время семейной жизни она полюбила «Ивашку Хмельницкого», разделяя пристрастие своего повелителя. Кроме того, жизнь с Петром держала ее в постоянном чудовищном напряжении, и алкоголь помогал сбросить бремя, расслабиться и ей, и ее придворным. «Ивашка Хмельницкий» стал обязательным гостем у высокопоставленных дам – не реже, чем у кавалеров. Таков был один из результатов петровской феминистской революции. Тон по-прежнему задавала княгиня Анастасия Петровна Голицына… Вчерашняя княгиня-игуменья помнила заповедь Всепьянейшего Собора: «Быть пьяным во все дни и не ложиться трезвым ночью». Только за одну неделю, согласно дворцовой приходно-расходной книге, с 12 по 19 октября 1725 года удалая княгиня получила от Императрицы сначала 20, а потом 15 золотых червонцев за то, что выпивала по два Петровских кубка. И весь кружок ее веселых дам за Бахусовы достижения постоянно поощрялся червонцами Императрицы.

Датский посланник Вестфаль утверждал, что за два года царствования Екатерины Первой при ее дворе было выпито заграничных вин и водок на миллион рублей, в то время как весь государственный бюджет не достигал десяти.