Текст книги "Иосиф Сталин. Последняя загадка"

Эдвард Радзинский
Апокалипсис от Кобы
Иосиф Сталин
Последняя загадка

В издании использованы иллюстративные материалы низкого разрешения, находящиеся в общественном доступе, а также иллюстрации из Немецкого федерального архива и открытых источников США

Эту рукопись я получил в Париже в 1976 году.

Я жил тогда в маленьком отеле «Delavigne» в Латинском квартале. Приехал я на премьеру своей пьесы и перед началом дал интервью парижской газете. На следующий день консьерж вручил мне тяжелый конверт… В нем была машинописная рукопись на русском языке и письмо, написанное от руки неровным почерком.

«Соотечественник!

Прочитал ваше интервью в «Монд». Узнал, что вы решили (точнее – решились) написать биографию «первого большевистского царя Иосифа Сталина». Так вы назвали моего дорогого друга Кобу.

Я стар. Я стремительно гасну, дней моих на земле осталось немного. И все, записанное мною на протяжении десятилетий… небывалых десятилетий! – попросту исчезнет в чужом городе. Я решил поторопиться… приходится торопиться… Я передаю рукопись вам. Я писал ее тогда и теперь. Тогда в стране по имени СССР записывал подробно и, не скрою, витиевато. (Я ведь, как многие в революционные годы, баловался литературой, даже роман писать собирался. Оттого и жилище в Париже выбирал литературное – живу здесь, в Латинском квартале, где меня, старого революционера, окружают такие родные, понятные тени. На мой дом глядят окна квартиры отца Революции Камиля Демулена, и отец гильотины, немец Шмидт, жил неподалеку. В двух шагах от моего дома Бомарше сочинял своего Фигаро… Над его наглыми шутками, раздевавшими аристократов, хохотали до упаду сами аристократы. А вскоре такие же Фигаро погнали на гильотину всю эту веселившуюся сволочь. Запомните: самые грозные идеи приходят в мир веселой, танцующей походкой. Родной нашей грузинской лезгинкой часто приходят они в мир.)

Я заканчивал писать свои Записки здесь, за границей, и, к сожалению, кратко. Дрожит рука (Паркинсон). Дрожит жалкая рука, которая так ловко убивала.

Я не надеюсь, что эти Записки помогут вам понять «нашего Кобу» – как звали товарища Сталина мы, его старые, верные друзья. Разве можно понять такого человека? Да и человек ли он?

Но смерть Кобы понять помогут. О ней написано много всякого вздора. Коба ненавидел Троцкого, но ценил его мысли. Были у Троцкого слова, рядом с которыми Коба поставил три восклицательных знака: «Мы уйдем, но на прощанье так хлопнем дверью, что мир содрогнется…» Эти слова имеют прямое отношение к жизни Кобы, но еще больше – к его смерти.

В своем интервью вы сообщили, что хотите поговорить с охранниками Кобы, которые были с ним на даче в ту ночь… В ту судьбоносную ночь, когда все случилось! Пустое занятие! Они ничего не знают. Из ныне живущих знаю только я, его безутешный друг Фудзи, не перестающий думать о нем.

И Коба по-прежнему рядом с Фудзи. Такие, как Коба, не уходят. Он лишь на время схоронился в тени Истории. И поверьте, Хозяин – как справедливо звала страна «нашего Кобу», вернется в свою Империю. Впрочем, все это предсказал он сам, мой незабвенный друг Коба.

Мой заклятый враг Коба.

Он часто приходит ко мне по ночам, как только я засыпаю. И я чувствую его запах – старческий запах пота поношенного кителя генералиссимуса».

Подписи не было.

Далее шла рукопись.

Война

Война, ее начало и действия Кобы накануне войны не разгаданы до сих пор.

Коба – подозрительнейший из людей, не доверявший даже собственной тени, этот вечный Фома неверующий – доверился Гитлеру?! Гитлеру, который только и делал, что беззастенчиво лгал, нарушал свое слово. Об этой слепой, глупейшей, необъяснимой вере Кобы вы прочтете в десятках сочинений. Прочтете и о том, как в результате этой веры Коба оказался преступно не готов к нападению, за что страна и заплатила миллионами жизней.

На самом деле все было куда сложнее… Однако по порядку.

В это время Коба редко звал меня. Слежка за мной продолжалась. Открытая, наглая – чтобы я о ней знал. Телефон грубо прослушивался. В воскресенье его попросту отключали – дескать, у нас выходной, и слушать тебя мы не можем. Мой кабинет на Лубянке Берия закрыл на ремонт, и я теперь сидел в Наркомате иностранных дел. Старый знакомец Молотов поручал мне какую-то рутинную, чиновничью работу. Когда я должен был выехать в Париж, мне с усмешкой объявили: «Иосиф Виссарионович очень любит, когда вы переводите ему иностранное кино, поэтому вам следует пока воздержаться от отъездов».

И когда неожиданно выгнали с работы жену, я начал действовать. Свое агентурное имя я закодировал по-новому. Его знали теперь только мои агенты. Я послал им сообщение: «Если нет известий от (далее шло новое имя), вся сеть должна лечь на дно…» Так что если меня отправят на тот свет, моя агентурная сеть автоматически выключится.

Заканчивался сороковой год, но меня не тронули. На Новый год Коба опять меня не позвал. В новогоднюю ночь мы с женой и дочерью посидели немного и в половине первого легли спать. Телефон мой отключили.

С улицы из телефона-автомата я позвонил Кобе – поздравить его. Но меня с ним не соединили.

В начале весны Гитлер принялся захватывать Европу. Напал на Норвегию и Данию…

Как сообщил Корсиканец, на рассвете в пятом часу министры иностранных дел Дании и Норвегии были разбужены немецкими послами. Заспанным министрам объявили, что Германия вынуждена защитить их от угрозы англо-французской оккупации.

Предупредили, что сопротивление бесполезно. В это время корабли и транспорты с погашенными огнями под английскими флагами уже подходили к норвежским и датским берегам.

Дальнейшее я прочел в газетах.

В Норвегии были захвачены один за другим порты Тронхейм и Норвик, немцы беспощадно топили корабли, оказывавшие сопротивление.

У Бергена подоспели на помощь англичане, атакой с воздуха отправили на дно немецкий крейсер. Однако уже к полудню крупнейшие порты и побережье в полторы тысячи миль были в руках немцев.

Правда, захватить Осло с моря немцам не удалось, старинная крепость потопила другой немецкий крейсер и полторы тысячи немецких моряков.

Осло захватили немецкие десантники. После беспощадной бомбардировки небо расцвело парашютами. Десантные группы высаживались с самолетов прямо на крыши укреплений…

Но норвежский король упрямо не хотел сдаваться. Он бежал в горы вместе с правительством и призвал народ к сопротивлению. В одну из редких тогда встреч с Кобой я переводил ему статью из «Таймс». В ней рассказывалось, как немецкие самолеты превратили в горящие обломки деревню, где, по их расчетам, находился король. На самом деле он вместе с правительством отсиживался в горах, в лесу. На этом лесном заседании кабинета король сказал: «Если правительство сочтет нужным принять немецкие условия капитуляции, чтобы избежать войны, в которой нашей молодежи придется отдавать свои жизни, тогда мне придется отречься. Ибо согласиться сотрудничать с врагом я не могу».

Коба выслушал и промолчал.

В следующий раз я увидел Кобу через пару месяцев.

К этому времени Гитлер добился потрясающих успехов. В конце апреля английская бригада, усиленная французами, высадилась в Норвегии. И сразу попала в отчаянную ситуацию. Корабль, нагруженный английской артиллерией, немцы отправили на дно.

Англичане остались с винтовками и пулеметами против немецких орудий и танков. После двадцатичетырехчасового боя под непрерывной немецкой бомбежкой они эвакуировались из Норвегии.

– Говорят, – усмехнулся Коба, – твоему храброму королю пришлось драпать на английском пароходе.

На этот раз промолчал я…

Коба поспешил поздравить Гитлера с «успешными оборонительными действиями в Скандинавии».

«Оборонительные действия» немцев в Дании прошли еще успешнее.

Перед рассветом немецкий транспорт с одним батальоном и техникой преспокойно прошел мимо береговых батарей и вооруженного до зубов форта. Форт охранял вход в гавань. Датские вояки в форте мирно почивали, когда немецкий корабль пришвартовался в пятидесяти метрах от штаба датской армии и в трехстах метрах от королевского дворца. Оба объекта были захвачены без малейшего сопротивления.

Дания – равнинная страна, и семидесятилетнему королю бежать было некуда.

Король сказал немецкому генералу, что он сделает все возможное, чтобы сохранить мир между немцами и его народом.

Вскоре Коба позвал меня переводить очередную кинохронику, присланную Гитлером, – о захвате Норвегии и Дании.

На экране показывали ирреальную войну, похожую на стремительную туристическую прогулку. Только «туристы» мчались на танках и спускались на парашютах – убивать. И вешали флаги со свастикой на домах, а людей – на виселицах.

Просмотрев фильм, Коба остался… доволен! Я с изумлением понимал, что он всерьез воспринимает Гитлера как надежного союзника. Он объявил неожиданное:

– Теперь англичане и французы не нападут на нас из Скандинавии.

Мой великий друг будто ослеп, не осознавал, что из-за разгрома Польши и войны с финнами мы и Гитлер стоим друг против друга от Черного моря до Северного. И после победы в Скандинавии немцы нависают над нашей северной границей. Благодаря Финской войне у нас под боком, недалеко от Ленинграда, вместо нейтральной Финляндии – ненавидящий враг.

Вместе с Кобой в тот вечер смотрели фильм Берия и Молотов, и поговорить с ним о себе мне не удалось. Я попросил Кобу назначить личную встречу.

– Встретимся как-нибудь, – сказал он насмешливо. И отошел.

Гитлер продолжал поедать Европу. Как он обещал еще в двадцатых годах в «Майн Кампф», он решил уничтожить ненавистную Францию…

Накануне вторжения во Францию, когда немецкая армада двигалась к западной границе, Коба писал в «Правде» (вернее, велел написать): «Народам ныне стало ясно, какую ответственность взяли на себя твердолобые империалисты, отвергнув в свое время мирные предложения Германии и развязав войну в Европе…»

После такой беспардонной лжи как находить либералов, готовых стать нашими агентами из идейных соображений?!

Информатор сообщил мне окончательную дату нападения Гитлера на Бельгию, Голландию и Францию. Впрочем, ее знали все западные разведки. Правительства заинтересованных стран были предупреждены.

Но если Бельгия и Голландия были просто беззащитны, то Англия и Франция оказались совершенно не готовы к немецкому нападению.

Британия занималась перестановками в правительстве (тучный человек с вечной сигарой в зубах – Уинстон Черчилль сменил там жалкого Чемберлена), Франция пребывала в состоянии непонятного спокойствия.

Я сообщил о готовившемся нападении Кобе. Коба снова… был доволен. Сказал, что «сейчас капиталисты обескровят друг друга в беспощадных сражениях, а мы пока воспользуемся военными действиями – получим с мерзавца новую плату за сотрудничество».

События развивались по иному сценарию, все с той же нереальной, пугающей быстротой. Войска Гитлера повторили великолепный польский блицкриг. Уже не с жалкой польской армией, но с французской, считавшейся недавно сильнейшей в мире, он показал, что такое самая исполнительная в мире армия при диктатуре.

Началось все 10 мая сорокового года. Посол Бельгии и посланник Нидерландов были вызваны в немецкое Министерство иностранных дел. Им сообщили уже знакомое датчанам и норвежцам: «В связи с возросшей угрозой нападения англофранцузских войск и для защиты нейтралитета вашей страны от англо-французской агрессии…» и так далее.

В это время германская армия уже перешла границу Бельгии, и немецкие бомбардировщики уничтожали самолеты на аэродромах.

Это была поистине невероятная шестинедельная война. (Хорошо помню поразивший меня и конечно же Кобу фантастический срок – шесть недель на завоевание Франции, Бельгии, Голландии…)

Молниеносным рывком через покрытые лесом Арденны Гитлер обошел неприступную французскую оборонительную линию Мажино. Моторизированные колонны немцев устремились к Ла-Маншу. Они разрезали пополам англо-французскую группировку, голландские и бельгийские войска капитулировали. Судьба Франции была решена.

Теперь против Гитлера оставалась одна Англия. Маленький остров против захваченного Гитлером целого материка.

Черчиллю было шестьдесят пять лет, когда он возглавил окруженный неприятелем обреченный остров.

Он был стариком, но, как писал один из кембриджских агентов: «Это слово никогда не придет вам на ум. Ибо Черчилль не человек, это – электростанция. Он может один выдуть бутылку виски, сожрать невероятное количество мяса, причем непременно на ночь. Он спит пару часов… если вообще спит. Любой молодой человек от такого режима отправился бы на тот свет… этот становится только здоровее. Вчера в парламенте он сказал: “Все, что могу я вам предложить, это кровь, тяжкий труд, слезы и пот…” Но при этом чаще всего повторялось слово “Победа”! Он произнес как заклинание: “Победа, которой мы добьемся любой ценой. Победа, невзирая на любые ужасы войны. Победа, какой бы трудной ни была к ней дорога…” Теперь всюду, где бы он ни появлялся, его правая рука поднята в приветственном жесте с двумя пальцами, раздвинутыми буквой “V” (victory). Он сделал этот жест самым модным на острове!»

В июне, когда Гитлер вошел в Париж, Коба начал предъявлять ультиматумы.

Коба был стремителен в ультиматумах так же, как Гитлер – на полях сражений.

Захват Парижа мой друг отметил ультиматумами в Прибалтике. Он потребовал создания дружественных правительств в Литве, Латвии и Эстонии. Прибалтика капитулировала.

Когда немецкие войска шли по Парижу, наши войска без всяких боев вступили в прибалтийские страны.

Вместе с ними приехали «суровые парни» (слова Кобы) – наши эмиссары: Жданов – в Эстонию, Вышинский – в Латвию, Деканозов – в Литву.

Новые народные (коммунистические) правительства, созданные под надзором «суровых парней», тотчас распустили прежние парламенты. Вновь избранные народом (под контролем войск и опять же «суровых парней») парламенты примут постановление о вхождении в СССР…

Из Прибалтики потянулись эшелоны с арестованными «врагами народа»…

У меня до сих пор хранится вырезка из «Правды» – «Солнце сталинской Конституции бросает благодатные лучи над новыми народами…»

Коба торжествовал. Я застал его с бумагой в руках. Это было донесение агента Берии из Рима.

– Ревнует товарища Сталина фашист Муссолини, – сказал Коба. – Жалуется Фюреру: «Не участвуя в войне, Россия получила большой выигрыш в Польше и Прибалтике. Я, прирожденный революционер, говорю вам: “Вы не можете жертвовать принципами вашей революции из тактического момента. Еще один подобный шаг – и он будет иметь катастрофический отзвук в Италии”…» Оказывается, неглуп знакомый тебе товарищ Сталин. И шаг… точнее, шаги еще будут. Много шагов! – усмехнулся Коба.

Подписание Францией капитуляции в Компьене Коба отметил также весьма своеобразно.

Графа Шуленбурга разбудили и доставили в Кремль к Молотову в два часа ночи. Он очень хотел спать, но сон пропал, когда Молотов сообщил ему, что мы предъявляем ультиматум Румынии. Молотов с обычным непроницаемым лицом пояснил: мы требуем не только вернуть принадлежавшую царской России Бессарабию (что было предусмотрено секретным протоколом), но и передать нам Буковину (никогда нам не принадлежавшую, о которой в протоколах ничего не говорилось)…

Зачитав текст, Молотов сказал, что Коба просит Фюрера поддержать нас в наших действиях по захвату бессарабской нефти и куска румынской территории.

На следующий день пришла очередь не спать румынскому послу. 26 июня, в два часа ночи, ему вручили ультиматум, подкрепленный выдвижением группировки наших войск к границам Румынии.

Ввод советских войск в Румынию – один из главных источников нефти для вермахта – в разгар битвы с Англией был бы катастрофой для Гитлера. Он уже понял: Сталин никогда не уйдет оттуда, куда вошли его солдаты.

Как сообщил агент, Гитлер устроил истерику и проклинал Кобу.

Но пришлось ему заставить Румынию принять ультиматум. Правда, вместо всей Буковины Риббентроп упросил Кобу занять лишь ее северную часть. Коба согласился. На следующий день после принятия Румынией ультиматума наши войска вошли на приобретенные территории.

К сорок первому году мой великий друг восстановил почти всю империю Романовых. Оставалась одна Финляндия.

Такую плату взял Коба за свою странную слепоту.

Только в конце июня я сумел вновь увидеть его.

Коба смотрел в Кремле очередной подарок Гитлера – кинохронику о разгроме Франции. Я переводил.

Молодые волки на танках, распевающие фашистские песни. Все те же жесточайшие бомбежки крупных городов, десанты, низвергающиеся с неба. Торжество блицкрига во всей его красе.

Венцом была церемония подписания французами капитуляции, явно разработанная самим Гитлером.

В Компьене, под Парижем, где в Первую мировую войну французский генерал Фош заставил немецкое командование подписать позорные условия перемирия, находился музей Французской славы. В музее стоял тот самый вагон, где было заключено унизительное для немцев перемирие…

На экране вереница бронированных «мерседесов» въезжала в Компьен. Гитлер в сопровождении Геринга, Браухича, Кейтеля, Риббентропа и Гесса… Они выходят из своих автомобилей, рассматривают монумент: огромный меч победоносных союзников пронзает орла – германскую империю Гогенцоллернов. Гитлер читает вслух надпись на граните: «Здесь 11 ноября 1918 года была сломлена преступная гордыня германской империи, побежденной свободными народами, которые она пыталась поработить». Гитлер смеется в камеру. Отходит от монумента, всем своим видом показывая презрение.

Затем он и его свита входят в тот самый мемориальный вагон, куда уже доставили французов подписывать нынешнюю капитуляцию. Французы явно не ожидали такой великолепной постановки позора. Они подавлены, растеряны… И, сидя в кресле победителя – французского генерала Фоша, Гитлер принимает капитуляцию Франции.

После чего отправляется в завоеванный Париж. Осматривает Гранд-Опера, подъезжает к Елисейским Полям. Затем – остановка возле Триумфальной арки и могилы Неизвестного солдата… И конечно же Собор инвалидов, где Гитлер долго стоит перед саркофагом Наполеона. Растроганные слова в камеру: «Я всю свою жизнь мечтал посетить Париж. Не могу передать, как я счастлив, что моя мечта сбылась».

(Как сообщил мой агент, Гитлер провел в Париже всего три часа. Он сказал своему любимому архитектору Шпееру: «Когда мы закончим свои строительные планы в Берлине, Париж станет жалкой тенью. И тогда мы разрушим столицу презренных лягушатников».)

Просмотр окончился. Коба не произнес ни слова. Он был мрачен. Вместо истощающей войны с Францией – невероятно легкая победа Гитлера. Теперь ему оставалось добить одинокую Англию и стать абсолютным властелином Европы. После этого мы окажемся с ним один на один. Один на один с яростным Гитлером, возмущенным хитростями Кобы. Мой информатор писал мне: «Гитлер в бешенстве от аппетитов Сталина, он кричал: “Марксистский ублюдок нагло воспользовался нашей трудной ситуацией! Пока мы платим кровью и подвигами за новые территории, негодяй придумал получать их даром. Пусть забирает. Мы очень скоро вернем все это!”»

По окончании кинохроники я процитировал Кобе это донесение агента, опустив «ублюдка» и «негодяя». Он выслушал. Строго сказал:

– Гитлер – наш союзник, и никуда ему не деться от этого союза. На два фронта ему не справиться, а он хочет проглотить весь Запад. Как известно, Англия пока сопротивляется. Понятно? Все! Свободен!

Я опять не поговорил с ним о себе.

Между тем Кобе следовало насторожиться. Ибо после завоевания Франции неожиданно был предложен мир Англии. Гитлер объявил: «Я не вижу причин, по которым эта долгая война должна продолжаться. Мне было бы печально увидеть жертвы, которых она потребует».

Гитлер явно давал Англии возможность сыграть роль СССР перед войной с Польшей.

Но это означало, что роль Польши отводилась… нам?!

В это время агент сообщил: Гитлер не только заговорил о мире с Англией, он говорит об СССР как о своем последнем и главном враге… Он даже сформулировал: «СССР – это Клондайк нефти и хлеба, Англия – пустой ящик с дождем».

Я позвонил Кобе и попросил о срочной встрече. Коба снова принял меня в присутствии Берии. Я доложил о полученном сообщении.

– Твой источник, конечно же, английский шпион… – Коба молча походил по кабинету. – Гитлер никогда не заключит мир с Англией хотя бы потому, что Черчилль никогда не пойдет на это. Упрямый пьяница решил воевать до конца. Решительный империалист. Почитай вслух, Фудзи, – и он передал мне лист бумаги. Это был переведенный кусок речи Черчилля. – Читай! Читай вслух!

Я прочел:

– «Пусть мы сражаемся одни. Но здесь, в Лондоне, неприступном городе-крепости, окруженные морями и океанами, на которых царствует наш флот, защищенные мужеством и преданностью наших летчиков, мы неустрашимо ждем угрожающего нам нападения. Мы будем стоять до конца. Мы будем сражаться на подступах к нашей земле. Мы будем сражаться в полях, на улицах и в горах. Мы никогда, никогда не сдадимся».

– Это не риторика. Английский флот по-прежнему контролирует моря. Английский бульдог вцепился и не отпустит… пока не потеряет свой остров! Вот почему мы все еще позарез нужны Гитлеру. Вот почему немцы сейчас ведут с нами важнейшие переговоры, уговаривая вступить в Тройственный Союз. Мы просим за это проливы Дарданеллы и Босфор. И получим! И тогда Черное море наконец-то станет нашим внутренним морем. – (Гитлер уже делил шкуру неубитого медведя – английскую империю.) – Но Гитлеру не хочется нам все это отдавать. Чтобы мы стали уступчивее, пугает нас нападением. И делает это через твоих агентов, Фудзи. Короче, запомни: немцы – наши друзья, а Черчилль – наш враг. – И, усмехнувшись, как-то значительно добавил: – Сегодня.

(Я понимал, что Коба говорил это не для меня. Он убеждал себя… ибо на карту была поставлена страна и его судьба. И некий завтрашний план. Этим выразительным «сегодня» он хотел нам это сказать.)

– Еще какие у тебя вопросы, Фудзи? – спросил тогда Коба.

– За мной по-прежнему следят. И я по-прежнему хотел бы знать – почему?

Коба промолчал. И тут Берия, усмехаясь, принял эстафету:

– Кто-то сообщил негодяю Троцкому о том, что будет нападение. Как ты думаешь, товарищ Фудзи, кто это сделал?

– Да кто угодно. Ведь с кем болтали и спали Каридад и ее красавчик-сын, мы не знаем!

Берия сухо возразил:

– Мы о них знаем все, они не болтали. Нехорошо получается. О встрече с Гитлером, известной тебе, узнают в Америке… И об этой операции, известной единицам, среди которых опять же ты, также узнает враг.

– Негодяй ты, Лаврентий Павлович, вот что я отвечу.

– Если он негодяй, значит, хорошо работает, – засмеялся Коба. – Не знаю, как тебе, Лаврентий, а мне кажется, что товарищ Фудзи решил, будто его нельзя тронуть, ведь он друг товарища Сталина. Действительно, это так. Но у товарищей евреев есть поучительная легенда об Иуде – друге-предателе. – И, вздохнув, спросил: – Что будем делать, Лаврентий?

– Надо арестовать, Иосиф Виссарионович.

– Но у него семья… жена Нанико. Маленькая дочь. – Коба изобразил раздумье. Сказал: – Дочь не трогай… отправь к бабке в Грузию. Или в детский дом? Нет, пусть едет к бабке. Все-таки Фудзи – наш земляк… Второй вопрос: за что его судить? Судить, как немецкого шпиона, нельзя – Гитлер обидится. Надо его судить как английского шпиона. Тем более что это правда! Постарайся, Лаврентий, чтобы он признался… но не переусердствуй, не забывай – мы с ним уже старики. Да и грузинская родня замучает нас. У него ведь тысяча родственников! – Коба снова засмеялся. – Ай, ай, Фудзи, да ты испугался?! Шутки перестал понимать. Ладно, иди. – И уже в дверях: – Но он молодец, твой сукин сын.

Я уставился на него в недоумении.

– Черчилль, для которого ты шпионишь. Узнав, что французы капитулируют и передают свой флот немцам, беспощадно расстрелял их корабли! Полторы тысячи вчерашних союзников положил –, и обратился к Берии. – Об этом, Лаврентий, Фудзи первым рассказал с восторгом. Он все мне рассказывает про своего Хозяина. С началом налетов Черчилль залезает на крышу и демонстративно-спокойно курит сигары. Нет, Фудзи, ты прав, твой Империалист попортит немцам много крови. Он настоящий сукин сын! Так и передай ему.

Мне седьмой десяток, я грузинский старик, но он постоянно делал из меня шута.

Я возвращался домой в ярости. Потом ярость прошла, и остался… страх. Я ведь точно знал: он не шутил. Он посадит! И скоро!

Некоторое время он меня не звал. Иностранные фильмы переводил его главный переводчик Павлов.

Гитлер зверски бомбил Лондон, одновременно призывая к миру своих сторонников в Англии: «Не ждите, пока Черчилль удерет в Канаду, надо свергнуть его сейчас и заключить мир. Ваш Черчилль – безумный вечно пьяный идиот, ибо только слабоумный решится сражаться с Германией в одиночку».

Угрожал высадкой десанта. Черчилль в ответ пообещал немцам, коли они высадятся, великую резню и газовые атаки на острове.