Текст книги "Иосиф Сталин. Последняя загадка"

Новые замыслы богочеловека

Я снова стал часто встречаться с Кобой. Все свое время он посвящал осуществлению гигантских, воистину наполеоновых планов. Каждый раз, приходя к нему в кабинет, я видел, как мой друг давал указания в какой-нибудь области…

Помню, однажды он был Великим Архитектором… В кабинете сидели Берия, Молотов и два архитектора. Висел огромный лист ватмана, изображающий странное, фантастических размеров здание с уступами, кончавшееся шпилем. Здание напоминало одновременно неправдоподобно высокую церковную колокольню и вавилонский храм.

Коба расхаживал по кабинету и держал речь.

– Москва теперь не просто столица. Она столица нового мира – лагеря социализма. Между нами говоря, нынче по виду это нищий, грязный город со следами бомбежек. Надо в кратчайший срок поменять облик города. Товарищи спросят: «Как?» Я предлагаю надеть на Москву подобающую корону, которая заставит наших людей гордиться своей столицей. Это корона из семи зубцов – семи высотных зданий.

Молотов и Берия захлопали.

– Перед вами – одно из них. Докладывайте, – сказал Коба.

Архитектор, к которому он обратился, встал, откашлялся и начал читать по бумажке привычное:

– «Опираясь на руководящие указания товарища Сталина, мы создали свой, советский стиль высотных зданий. В нем переплетаются древние исконные традиции русского зодчества, облик древних русских церквей, а также теремная архитектура времен великого царя Ивана Васильевича Грозного. Но никакого подражательства американским небоскребам. Все эти идеи подсказаны нам лично товарищем Сталиным…»

Коба одобрительно кивал. Потом заговорил сам:

– В эту высотку мы переселим Министерство иностранных дел. Здание должно отражать величайшее могущество страны Советов. Послы будут входить в вестибюль, похожий на дворец. Мрамор, гранит, бронза… Пусть восхищаются иностранцы-засранцы!

Города лежали в руинах. Разрушенный Сталинград ютился в подвалах, бараках, но гигантские деньги и силы должны были пойти на эти семь небоскребов.

Берия и Молотов продолжали демонстрировать буйный восторг. Я конечно же присоединился.

В другой раз мой друг был Великим Мелиоратором. В тот день в кабинете собрались министр сельского хозяйства, руководство министерства и те же Берия и Молотов.

Коба у стола держал очередную краткую речь.

– Сколько раз была засуха в Поволжье, товарищи?! Люди старшего поколения – например, мы с товарищем Фудзи – хорошо помнят, как при царизме голод периодически охватывал страну. – (Я усердно закивал.) – Теперь больше не будет голода. Товарищи спросят: «Как?» Станем перекрывать реки. Создадим лесозащитные полосы. Справедливо сказал товарищ Мичурин: мы, большевики, не можем ждать милостей от природы, взять их – наша задача.

Берия, Молотов и я – мы все захлопали.

(На следующий день из всех репродукторов непрерывно неслось: «Мы, большевики, не можем ждать милостей от природы. Взять их – наша задача».)

А тогда Коба спросил:

– Сколько, Лаврентий, в твоем ведомстве рабочих рук?

– Два с половиной миллиона.

– Придется им хорошенько поработать! Предстоит засеять сто двадцать миллионов гектаров леса. Это будут гигантские лесозащитные полосы – до тысячи километров при ширине шестьдесят метров. Одновременно мы повернем вспять некоторые реки. Пусть господа иностранцы-засранцы попробуют осуществить хоть часть плана, за который берется СССР. Не выйдет! Мы, коммунисты, навсегда победим и засуху, и неурожаи… Лаврентий, добавляй себе людей.

Какая короткая фраза! Но за ней – аресты и гибель тысяч…

В конце заседания принесли только что выпущенный плакат. На нем Коба, молодой, красивый, в форме генералиссимуса, с трубкой в руке, склонился над картой лесозащитных полос. Надпись: «Засуху победим. Мы, большевики, не можем ждать милостей от природы. Взять их – наша задача. И.В. Сталин».

Коба плакат одобрил.

Был он, конечно, и Великим Ученым. Его всегда мучило, что прежние вожди партии – Ленин, Троцкий, Бухарин – являлись теоретиками. И вот под старость он сумел встать с ними в ряд, взял и эту высоту.

Безвестные ученые присылали ему множество писем, как правило, пороча своих известных коллег. Когда их несложные мысли ему нравились, он конспектировал их, совершенно искренне забывая впоследствии про несчастного автора.

В результате он, не очень грамотно говоривший на русском языке, написал «основополагающую работу по вопросам языкознания», где заклеймил заблуждения великого языковеда Марра.

Ему понравилось чье-то письмо, разоблачавшее генетику. И он тотчас объявил ее буржуазной лженаукой. Заодно посадил и расстрелял нескольких ученых-генетиков.

Станет он и ведущим экономистом, напишет «основополагающую работу по экономике социализма»…

К сожалению, истинные авторы иногда наивно напоминали о себе.

Но Берия умел позаботиться о них, и впредь они более не огорчали Кобу своими письмами.

Титан-мыслитель в мундире генералиссимуса. Таков он теперь, мой друг. С раннего утра и до ночи гремит его имя. Нельзя без него погулять – имя тотчас помчится за вами из уличного репродуктора, дома оно полезет к вам в мозг из вашего радиоприемника; нельзя за обедом открыть газету – оно ринется со всех страниц прямиком в ваш суп. Разорвите газету, выключите репродуктор – имя донесется через стену из радио соседа, оно будет слышно из-за двери уборной, когда ты запрешься по нужде, от него не укрыться даже под одеялом в кровати – заползет и туда.

Но сам Коба – за занавесом. Только в дни праздничных торжеств страна видит его лицо. Мой великий друг давно понял: тайна – мать величия на Востоке. Азиатский бог таинственен. Гитлер – западный бог. Человек представления, диктатор-мистик, заклинатель. Коба – восточный бог, скрывающийся в темном покое. Гитлер – болтун. Коба немногословен. Но каждая его фраза на вес золота. Она тотчас разлетается по стране, бесконечно цитируемая, написанная на множестве плакатов – на улицах и в парках. И страна учит их наизусть, как прежде учила Евангелие.

Богочеловек Коба!

Очередная тайна Кобы

Как и многие тогда, я был уверен, что он помешался в старческом тщеславии.

Но постепенно я начал его понимать. Как и все в его жизни, это безумие имело практическую цель.

Впервые я об этом подумал в 1946 году. Помню, тогда в его кабинет внесли огромную свернутую в рулон карту – «СССР в новых границах».

– Трудимся все, – весело объявил Коба.

В кабинете были Берия и Молотов. Мы втроем дружно и демократично под руководством Кобы взялись прикалывать огромную карту кнопками к стене.

Коба был необычно словоохотлив:

– Запиши в свои писульки, Фудзи, которые ты, конечно, не ведешь… но ведешь… следующее: в победоносном 1944 году, когда мы гнали гитлеровские войска, товарищ Сталин понял – пора начать торговаться о территориях, пока наша армия самая сильная. И предложил встретиться главному империалисту Черчиллю… Черчилль, Рузвельт – большие люди! Рузвельт умер, жалкий Трумэн теперь вместо Рузвельта! Рузвельт, конечно, тоже был империалист, но он был великий империалист. А Трумэн… разве можно их сравнить. Или Черчилль… Да, Черчилль тоже империалист, но и он великий, спас в войну этих ебаных британцев. А они его ногой в жопу – погнали из премьеров! Перед голосованием его предупреждали о возможном поражении, советовали хитро подать в отставку, но он сказал этим мудакам: «Я никогда не ухожу из бара, пока он сам не закроется». И закрыли, мудаки, такой бар… Вот она, гнилая буржуазная демократия в действии! Но тогда в сорок четвертом хитрожопый Черчилль был премьером. И товарищ Сталин предложил ему: «Давайте нарисуем послевоенный мир, чтобы потом не ссориться». Он согласился. Подумал, что лучше поспешить и поделить сейчас, пока армия товарища Сталина только начала освобождать Европу. Империалист хорошо усвоил: если товарищ Сталин займет территорию, он оттуда уже не уйдет. И надо ему успеть получить хоть что-то. Я говорю Черчиллю: условие наше одно – чтоб на наших границах или вблизи них были дружественные нам правительства. Он и здесь соглашается, но говорит: «Я приеду в Кремль со своим министром иностранных дел (Иденом)». Я говорю: «Зря! Тогда я буду вынужден взять своего министра Молотова. С ним нам с вами будет непросто. Это зверь, а не человек. Я его сам боюсь! Я даже когда-то сказал Рузвельту: “Молотова надо отправить в Чикаго. Он там станет своим среди гангстеров”. Я, конечно, постараюсь подтолкнуть его к компромиссу. Но вы стойте насмерть вместе со мной. Втроем против него нам будет легче». И вот они приехали в Кремль. И началось. Вячеслав помнит… Торг у нас шел всю ночь до утра. Черчилль, допустим, писал на листке: «Россия на 90 процентов доминирует в Румынии, Англия имеет то же в Греции…» Тут Вячеслав, по моему знаку, вступает: «Ни за что! В Греции – паритет». Я принимаюсь Молотошвили уговаривать. С трудом соглашается. Ведь Греция на самом деле нас не интересовала. Но Черчилль запомнил, что мы уступили…

Молотов наконец-то издал звук, обозначавший у него смех. Коба продолжал:

– Переходим к Италии. Говорю Черчиллю: «Здесь ваши сто процентов, здесь нам ничего не надо». Но он не успел порадоваться, как по моему знаку голос Вячеслава: «Возражаю!» И опять сражение Черчилля с Вячеславом! Счастливый Черчилль при моей поддержке побеждает. Но зато в Восточной Европе после таких наших уступок все прошло без сучка и задоринки, как нужно было нам! Венгрия – семьдесят пять на двадцать пять в нашу пользу, Болгария – восемьдесят на двадцать. Только с Югославией вышел спор. Правда, потом мы и ее прибрали. С Польшей тоже решили не сразу, но в конце концов в нашу пользу. Джентльменское соглашение с империалистами скрепили пожатием рук. Черчилль сказал: «Господь сотворил мир за неделю, а мы с вами – за одну ночь». Уже уходя – Вячеслав этого не знает, – Черчилль, смеясь, добавил: «С Молотовым хорошо придумали. Именно так поступают картежники. Я с удовольствием взял бы вас в свою команду для любых переговоров».

Пока Коба рассказывал, Берия и Молотов старались – Берия непрерывно восторженно хохотал, Молотов одобрительно посмеивался.

– Товарищ Сталин сумел перехитрить Черчилля и во время Ялтинской конференции, – рассказывал Коба. – Поселил Рузвельта, как человека больного, в Ливадийском дворце, где проходила конференция. Сам поселился в довольно скромном Юсуповском дворце, а Черчиллю предоставил роскошный Воронцовский дворец. Каждое утро мы съезжались в Ливадийский… Но мне туда ехать семь километров, а Черчиллю – пятнадцать. Так что товарищ Сталин успевал один на один с Рузвельтом решить многое!

Соратники аплодировали, я не отставал…

Мы закончили прикалывать карту. Коба отошел, полюбовался и сказал:

– Ну что, по-моему, неплохо потрудились. Да, русские всегда умели хорошо воевать, но выгодный мир заключить не умели. Товарищ Сталин нарушил эту плохую традицию. Скажи, Вячеслав, думал ли ты в Сибири, что будешь делить мир? – Он посмотрел на меня. – Думали ли мы с тобой в Туруханске? – И добавил: – Напиши все в своих «Записьках», Фудзи. Я их у тебя скоро заберу… когда снова туда отправлю! – Прыснул в усы и начал разжигать трубку.

Мы, грузины, тщеславный народ. Нам мало быть великими. Нам нужно постоянно видеть свое величие в глазах другого. Я был этими глазами. Зеркалом, глядя в которое, он видел весь свой длинный путь.

Разжегши трубку, Коба неторопливо пошел вдоль карты.

– Однако поглядим детальней, что у нас получилось. На Севере все в порядке. Финляндия перед нами слишком провинилась, и мы забрали у них немного земли – отодвинули их границу от Ленинграда. Теперь твои агенты, Лаврентий, могут преспокойно вылавливать там белых эмигрантов, сбежавших после Революции. Придется финнам не замечать твоей охоты. Постарайся хорошенько прочесать Финляндию и найти всю белую сволочь. Мерзавцы белогвардейцы должны узнать истину: никому не уйти от нашего возмездия. Такая Финляндия нас устраивает. Прибалтика, эта исконная земля русской империи, снова вернулась к нам, белорусы у нас собраны все, украинцы – тоже все, и молдаване все живут с нами… Итак, на западе у нас нормально… – Он перешел к восточным границам и повел трубкой по карте. – Что у нас здесь? Курильские острова наши, Сахалин полностью… Посмотрите, как хорошо – и Порт-Артур наш! – Он провел трубкой по Китаю: – Китай, Монголия – они с нами. Навсегда. – И вдруг трубка застыла внизу карты, он сказал мрачно: – А вот здесь граница мне совсем не нравится. – Коба постучал трубкой южнее Кавказа. – И Дарданеллы пока не наши – это непорядок. Есть у нас и к Турции большие претензии на армянские земли! Хорошо бы их соединить с нашей Арменией…

Я слушал в ужасе. Видел изумленное лицо Молотова, растерянное – Берии. Коба явно говорил о новом переделе мира!

Он усмехнулся, как это часто бывало, читая мысли. И сказал:

– Пророчество Ильича сбывается. Первая мировая война создала одно социалистическое государство. Вторая мировая родила целый лагерь социализма… Значит, третья война? Да, эта третья война навсегда покончит с капитализмом. Как учит хорошая русская пословица: «Бог троицу любит».

Все стояли в испуганном молчании. Страна лежала в руинах, двадцать шесть миллионов убитых, калеки без числа, а он уже размышлял… о новой Мировой войне!

Коба упоенно продолжал:

– Треть человечества идет в наших рядах… Фудзи помнит: когда приходил наш век, товарищ Сталин работал в обсерватории и смотрел в телескоп на звездное небо. И увидел небывалое свечение. Оно становилось все ярче, постепенно сияние заполнило все небо. Теперь мы с вами знаем – это грядет Великая всемирная Социалистическая Республика. Товарищ Сталин, может быть, даже ее увидит, как Моисей! Мы с Фудзи учили эту легенду в семинарии. Хорошая легенда. Моисей привел свой народ в Землю обетованную, но жить там ему не суждено было. Товарищ Сталин создаст для человечества Всемирную Республику рабочих и крестьян, но управлять ее будут Вячеслав и Лаврентий, они помоложе, – добродушно закончил он.

Оба побледнели.

Когда мы остались одни, он заметил:

– Глазки-то у них заблестели! Ну, добро бы Лаврентий. Он, если зазеваешься, кинжал в тебя всадит, но тишайший Вячеслав… Вот уж не ожидал! Впрочем, есть еще одна хорошая русская пословица: «В тихом омуте черти водятся».

Я понял: и Молотов, и Берия – оба кандидаты.

Подарок Черчилля

5 марта 1946 года мир потрясла опаснейшая сенсация… Пока в СССР была ночь и мы спокойно спали, в Америке наступил вечер. И находившийся там с визитом Черчилль произнес в Фултоне свою знаменитую речь.

Начав читать ее, я моментально вспомнил удивительно похожие злые мысли.

22 февраля 1946 года наши службы перехватили невероятную телеграмму в восемь тысяч слов. Ее отправил из Москвы временный поверенный в делах США некто Джордж Кеннан.

Этот американский дипломат работал в России еще в тридцатых при Буллите (кстати, он присутствовал на том знаменитом балу, устроенном безумным послом). Высокий, с сухим лицом аскета, он, в отличие от большинства самодовольных американских дипломатов, в совершенстве выучил русский. Эта телеграмма, как передавал мой американский агент, произвела шоковое впечатление в Вашингтоне.

Помню, как я переводил Кобе ее расшифровку. Его интересовало каждое слово.

Смысл был таков: русские понимают лишь одну политику – политику силы. И потому политика противодействия должна проводиться повсюду, где начинается русская экспансия. Запад должен объединиться в этом тотальном сдерживании.

Отдельные куски телеграммы Коба попросил повторить дважды. Например, этот: «У истоков маниакальной точки зрения Кремля на западную опасность лежит традиционное и инстинктивное для России чувство незащищенности. Изначально это было чувство незащищенности земледельческих народов, живущих на обширных открытых территориях по соседству со свирепыми кочевниками. По мере налаживания контактов с экономически более развитым Западом к этому чувству прибавился страх перед более компетентным, более могущественным, более организованным западным сообществом. Но эта незащищенность внушала опасение скорее российским правителям, а не русскому народу, поскольку российские правители осознавали архаичность формы своего правления, неспособность выдержать сравнение с политическими системами западных стран. По этой причине они все время избегали прямого контакта между западным миром и своим собственным, боялись того, что может случиться, если русский народ узнает правду о внешнем мире или внешний мир узнает правду о жизни внутри России…

Нельзя назвать случайным совпадением то, что марксизм, в течение полувека безрезультатно блуждавший по Западной Европе, задержался и впервые пустил свои корни именно в России. Только в стране, которая никогда не знала дружественного соседства, могло получить отклик это учение, утверждающее, что экономические конфликты общества могут быть разрешены исключительно насилием…»

Здесь Коба прервал меня и сказал:

– Хватит. Об одном жалею: что мы должны делать вид, будто не знаем всех этих мерзостей.

И вот теперь Черчилль повторил в Фултоне похожие мысли.

Как я уже писал, он потерял пост премьера и находился в оппозиции. Но во время визита в США его сопровождал сам президент Трумэн, что придавало поездке оттенок официальности. Черчилль нравился американцам – мягкая шляпа с загнутыми полями, расстегнутый ворот рубашки, сигара во рту… Никакой английской чопорности, свой в доску парень. Когда ему присвоили во Флориде докторскую степень, он, к восторгу американцев, сказал:

– Эта докторская степень у меня не первая. Думаю, никто, заваливший в юности такое количество экзаменов, не получал столько докторских степеней…

Трумэн весело смеялся. Однако по окончании речи Черчилля в Фултоне президент, находившийся в зале, был бледен (все это сообщил наш агент).

Коба тотчас вызвал меня на дачу. Принимал в Большой столовой – я понял, что сейчас привезут остальных «гостей».

Как теперь часто случалось, Коба был в мундире генералиссимуса. Насмешливый и важный. На столе лежали еще не переведенные телеграфные сообщения агентств о речи Черчилля… Я стал переводить:

– «Свою речь Черчилль начал с цитаты из Байрона: “Кто превзошел всех, должен помнить о ненависти тех, кто отстал”…»

– Наша армия стоит по всей Европе, – усмехнулся Коба, – а мы отстали, как считает империалист товарищ Черчилль?! Продолжай…

– «После чего Черчилль заговорил о русской экспансии “От Щецина на Балтике до Триеста на Адриатике над европейским континентом опустился железный занавес”… Он призвал США с Англией объединиться против советской угрозы. “Никто не знает, где пределы и есть ли пределы этой беспощадной коммунистической экспансии… И это уже касается не только Восточной, но и Центральной Европы. Во Франции и Италии влияние коммунистов чрезвычайно велико, там их партии представляют пятую колонну – вызов христианской цивилизации… Из того, что я понял при встречах со Сталиным и русскими, скажу одно: ничто не производит большего впечатления на них, чем сила. И ничто не вызывает у них меньшего уважения, чем слабость”. Далее Черчилль потребовал от Америки и Британии увеличить военную мощь. “От масштаба нашей вооруженности сейчас зависит наша безопасность”…»

Надо было видеть ярость Кобы, когда я переводил. Желтые глаза пылали! Но, когда я закончил, Коба… зааплодировал! Потом сказал:

– Между нами говоря, товарищ Черчилль очень помог нам в войну. Не оставил нас своей заботой и в мирное время. – И добавил, глядя на меня в упор: – Он поможет нам теперь сделать главное – вовремя разъединиться с империалистами! Спасибо ему…

Я заметил:

– У меня до сих пор ощущение, что он хорошо прочел телеграмму Кеннона.

– Да нет, это общий, вечный, завистливый голос Запада, когда он начинает чувствовать нашу силу. Это испытали все русские цари…

В этот момент вошли они – весь новый ареопаг (не было только Молотова, он уехал в Лондон на совещание министров иностранных дел).

Я впервые увидел их всех вместе: Берия, блестя лысиной и старомодным пенсне, стоял напротив Кобы. Рядом с ним – новый главный идеолог Жданов, маленький полный человек с отечным лицом и мешками под глазами (дурное сердце и дурной сон – все это «на лице налицо», как любил говорить Коба). Про Жданова ходили слухи, будто он могущественный, всесильный любимец. Но могу вас уверить, этот Всесильный на самом деле был жалким сердечником, горьким пьяницей, пытавшимся водкой залить постоянный, панический страх перед Кобой. На этом несчастном холуе Коба постоянно вымещал свое дурное настроение.

Рядом со Ждановым – Маленков, еще один новый фаворит, этакая огромная жирная жаба, умелый аппаратчик, новый «каменный зад», которым Хозяин потом заменит старый – Молотова. От постоянного сидения в кабинете – бледное, тусклое мучнистое лицо. Оба новых холуя должны были демонстрировать ненависть друг к другу. Они знали: это вызывает благоволение Кобы и успокаивает его подозрительность.

Поодаль стояли двое «молодых наследников», как их называли тогда в партии, – заместитель главы правительства Вознесенский с умным, приятным лицом (наследник в правительстве), и Кузнецов, вчерашний вождь Ленинграда, внешне напоминавший убиенного Кирова, ныне секретарь ЦК (наследник в партии). Эти «глупцы-молокососы», как окрестил их Коба, постоянно демонстрировали союз, сплоченность и преданную дружбу. Не понимая, что это смертельно опасно.

И сейчас они, над чем-то смеясь, переговаривались друг с другом. Если бы они видели, как смотрел на них Коба! Не замечали они и насмешливый взгляд Берии, хорошо изучившего Кобу. Сбоку от группы топтался главный шут – простодушный весельчак Хрущев с детским наивным лицом. Эта личина веселого Ивана-дурака была, на мой взгляд, самой умной маской.

Всех их объединял безграничный, завораживающий страх перед моим великим другом.

Начал Коба.

– Рассаживайтесь товарищи… – И мне: – Очень кратко записывай содержание выступлений.

Но выступлений не было. Говорил он один.

– Вчера в Америке товарищ Черчилль выступил с провокационной речью. Вы о ней подробней прочтете в завтрашней «Правде». Сей господин призывает братьев-империалистов не церемониться с нами. Товарища Черчилля раздражает победа коммунистической идеологии в странах Восточной Европы. Он хотел бы вернуть предвоенный мир. Поблагодарим товарища Черчилля, давнего поджигателя войны…

Помню, я вздрогнул. «Поджигающие войну» – именно так называл Черчилля и западных демократов… Гитлер!

В это время принесли очередную телефонограмму.

Коба прочел.

– Сообщают, что руководители США и Англии, Трумэн и Эттли, открестились от призывов Черчилля. – Голос Кобы стал металлическим. – Поздно, господа. Мы тоже могли бы сделать вид, будто ничего не случилось, но это не в наших интересах. Мы будем трактовать речь товарища Черчилля как прямой призыв к войне с СССР и лагерем социализма. Сегодня товарищ Сталин даст соответствующее интервью «Правде» и постарается сказать об этом прямо нашему народу и мировой общественности. Повторюсь, очень хорошая и своевременная для нас речь… Мижду нами говоря, после войны у нас в обществе появились неверные настроения. Некоторые представители интеллигенции позволяют себе открыто восхищаться западным образом жизни, преступно забывая, что в мире идет борьба классов. Спасибо тебе, товарищ Черчилль, что ты вернул нас к действительности. И напомнил о нашей главной задаче…

Здесь он остановился и о главной задаче тогда ничего не сказал.

И я, и ареопаг – мы пропустили эту фразу. Мы по-прежнему не понимали, что за главная задача имелась в виду!

Коба продолжал:

– Теперь насчет нашего отставания, о котором упомянул этот мерзавец… Это не так, и это… так! Все мы помним, как Черчилль и империалисты долго не открывали второй фронт, желая как можно больше обескровить нас. Но произошло обратное. Истекая кровью, теряя сотни тысяч в сражениях, мы создали самую сильную армию в мире… У господ империалистов сейчас осталось единственное преимущество – атомная бомба. Это очень серьезное преимущество. Наша задача – в кратчайший срок ликвидировать его. Это раз. И два: с сегодняшнего дня мы возобновляем нашу борьбу. Мы должны пресечь настроения благодушия и идеологической слабости… Я недавно прочел, как один из наших военачальников написал: «Война закончилась, и можно наконец пожить спокойно»! Как бы не так! Если мы заживем спокойно, мы больше не большевики. Мы, большевики, живем для трудностей – вот зачем мы пришли в мир. Мы пришли переделать этот мир. Кто хочет покоя – наш злейший враг. Зарубите себе это на носу. Мы прифронтовое государство – главная крепость социалистического лагеря, окруженная – кем? Врагами!

Берия захлопал. За ним – все присутствующие и я, конечно. Но Коба жестом остановил овацию и продолжил:

– А что мы имеем? Лаврентий докладывает: оказывается, в столице недавно раздавались такие же искренние, жаркие овации! Я говорю о вечере поэтессы Анны Ахматовой. Спрашивается – почему ее так приветствовали? Я к тебе обращаюсь, Андрей.

– Враги, – сказал Жданов, отвечавший в новом Политбюро за идеологию.

Берия улыбнулся.

– Лаврентий правильно улыбается. Если бы хлопали только враги! Вот, например, здесь присутствует мой старый друг, товарищ Фудзи. Он, большевик со дня основания партии, все ладони отбил, хлопал, как наивная институтка. – (Берия снова чуть улыбнулся, а я… я никак не привыкну, что следят повсюду и доносят обо всем.) – Впрочем, после тех мест, где он побывал, и говно – пирожное!.. – (Он впервые упомянул о «тех местах».) – Эти вольнодумы, – продолжал Коба, – между нами говоря, опаснее открытого врага. Они сегодня наши, но завтра могут быть чужие… И если товарищу Фудзи с его революционным прошлым нетрудно осознать свои ошибки, то для других они могут стать роковыми… Теперь о самом тревожном: разболтались военные!