Текст книги "Человек на все рынки: из Лас-Вегаса на Уолл-стрит. Как я обыграл дилера и рынок"

Мне казалось, что письменный экзамен я сдал хорошо, но очень важны были рекомендательные письма учителей и самостоятельная работа, а я совершенно не понимал, какие оценки я мог заслужить за них. За следующие несколько недель я не получил никаких известий, так что я решил, что никаких призов я не получу, – оставалось только убедиться в этом, когда будут объявлены победители.

Я практически выкинул конкурс талантов из головы, и тем большим было мое удивление, когда одним весенним утром я нашел на пороге нашего дома телеграмму. Не увидев, что она была адресована именно мне, я принес ее в дом. Мы никогда не получали телеграмм, и я вскрыл ее, думая, что в ней могут быть какие-то срочные новости.

Телеграмма была из компании Westinghouse. С удивлением и восторгом я прочитал: «Поздравляем вас, вы вошли в число сорока финалистов конкурса». Через несколько недель после этого я впервые отправился в путь на поезде вместе с двумя другими финалистами из Калифорнии: нам предоставили полностью оплаченную пятидневную поездку в Вашингтон, где мы встретились с другими участниками финала[29]29
  В 2015 г. моя внучка Клер Гоул стала одной из трехсот полуфиналистов того же конкурса. Теперь он стал называться «Intel Science Talent Search», и конкуренция была более острой, причем вместо одного первого приза 10 000 долларов, который присуждали в 1949 г., теперь первых призов было три, и каждый из них составлял 150 тысяч. (прим. автора)


[Закрыть]. Нам организовали встречу с нобелевским лауреатом по физике Исидором Айзеком Раби и экскурсию на местный полутораметровый циклотрон. В циклотронный зал нельзя было входить, имея на себе что-либо, сделанное из намагничиваемых материалов: в ускорителе стоял настолько мощный электромагнит, что часы, пуговицы, пряжки отрывались и летели к нему, превращаясь в смертельно опасные снаряды.

Вечером была устроена открытая для публики выставка, на которой каждый из нас должен был представить какие-то аспекты своей научной работы. Эти экспонаты имели большое значение для распределения сорока денежных призов конкурса. Я выставил изготовленную своими руками маленькую радиостанцию с вращающейся антенной с дистанционным управлением. К сожалению, к выставочным стендам не было подведено электричество, и вместо работающей установки, которую я собирался показать, мне пришлось демонстрировать простой набор безжизненных предметов. Финалисты, занявшие первые десять мест, получили призы от 10 000 до 1000 долларов – размер приза зависел от оценки, поставленной судейской комиссией. Остальные тридцать участников финала получили по 100 долларов. Тем не менее всех нас активно зазывали к себе естественнонаучные факультеты ведущих университетов. Ключевым моментом программы стало посещение Овального кабинета Белого дома и встреча с президентом Гарри Трумэном. Я запомнил ощущение от его рукопожатия: оно было уверенным и сильным, а его рука напоминала на ощупь кожаное кресло, слегка присыпанное тальком.

Поскольку в моей школе никто, кроме меня, не проявлял большого интереса к физике, я изучал ее самостоятельно: сам ставил опыты, сам занимался своим образованием. Однако у меня были и другие интересы, которые разделяли мои друзья. Мы с Диком Клером и Джимом Хартом особенно сблизились, начиная с восьмого класса. Мы разговаривали о школьной политической жизни и обсуждали мировые проблемы – выборы, холодную войну, восстановление Западной Европы и расовую дискриминацию. Мы читали художественную литературу и размышляли о нравственности и этике. Джим был поэтом, писателем и талантливым карикатуристом, Дик – писателем и философом. Хотя в дальнейшем наши судьбы были очень разными, мы поддерживали связь друг с другом на протяжении всей жизни.

Единственной игрой, в которую я играл, были шахматы. В то время ни карты, ни азартные игры меня не интересовали, и никакого опыта в этой области у меня не было. Однако одна из физических идей, о которых я мимоходом думал в том году, касалась аналогии между катящимся по кругу шариком рулетки и планетой, движущейся по орбите. Поскольку положение планет может быть точно предсказано, я считал, что должна существовать и возможность предсказания результата вращения рулеточного колеса. Однажды я пришел на ужин к Джеку Чессону как раз после того, как они с женой вернулись из поездки в Лас-Вегас. Когда Джек сказал, что обыграть казино невозможно, я заявил со всей своей подростковой самоуверенностью, подкрепленной моей идеей о рулетке, что когда-нибудь я смогу это сделать. «Да брось, Эдди», – сказал Джек, и я оставил эту тему.

Однако эта идея осталась у меня в голове, ожидая своего часа.

3
Физика и математика

В августе 1949 года, как раз когда мне исполнялось семнадцать, я переехал в кампус Калифорнийского университета в Беркли. Родители развелись, мама продала наш дом, переехала и отправила моего двенадцатилетнего брата в военное училище. Следующие несколько лет я мало видел родителей, что повторяло опыт моего отца – он жил без родителей, сам по себе, начиная с шестнадцати лет. Он ушел в армию, я уехал в университет. Как и он, с этого момента я мог рассчитывать только на самого себя.

Я нашел себе комнату с пансионом всего в нескольких кварталах от университета. Незадолго до отъезда я узнал, что мама продала военные облигации, в которые я вкладывал свои заработки от развозки газет, и потратила эти деньги. Ее неожиданное предательство стало для меня ударом, который привел к нашему многолетнему отчуждению. Теперь было неясно, хватит ли мне денег на жизнь и учебу. В результате я жил на стипендии, доходы от временных работ и 40 долларов в месяц, которые получал на первом курсе от отца. В общей сложности я тратил на все – в том числе учебники, плату за обучение, еду, жилье и одежду – менее 100 долларов в месяц. По воскресеньям, когда в моем пансионе не было обедов, я ходил на церковные мероприятия, на которых поглощал в огромных количествах бесплатные пончики с какао.

Университет был переполнен ветеранами, вернувшимися с войны и пошедшими учиться по программе реадаптации военнослужащих[30]30
  Так называемый «G. I. Bill» 1944 г. – закон, по которому демобилизованным военным предоставлялись стипендии для получения образования, льготные ипотечные займы и кредиты на создание предприятий, а также пособия по безработице. Этой программой воспользовалось несколько миллионов человек. (прим. переводчика)


[Закрыть]. Начальные курсы по научным дисциплинам, например физике и химии, читались сразу сотням студентов, но их вели лучшие преподаватели, и качество обучения оставалось на высоте. На лекциях по химии, которую я выбрал своим основным предметом, я был одним из полутора тысяч студентов. Нас разбили на четыре потока, в каждом из которых было почти четыре сотни человек. Курс читал известный профессор, и мы использовали написанный им учебник. Поскольку в это время он готовил новую редакцию своей книги, он объявил, что заплатит по 10 центов за каждую обнаруженную опечатку тому студенту, который сообщит о ней первым. Я взялся за дело и вскоре принес ему список из десяти ошибок – просто чтобы посмотреть, заплатит ли он мне. Он честно выдал мне мой доллар. Это меня воодушевило, и в следующий раз я явился с перечнем семидесяти пяти новых ошибок. За них я получил еще 7,50, но профессор явно был не рад. Когда через несколько дней я вернулся к нему с несколькими сотнями исправлений, он объяснил, что имел в виду настоящие ошибки, а не просто опечатки. Не обращая внимания на мои возражения, он отверг весь мой список. Такое одностороннее изменение условий сделки задним числом, с которым я впоследствии неоднократно сталкивался на Уолл-стрит, совершаемое только потому, что тот, кому оно выгодно, рассчитывает, что оно может сойти ему с рук, резко противоречило моим принципам честной игры. Я перестал сообщать ему о своих исправлениях.

Ближе к концу семестра мне недоставало до максимума всего одного балла из сотен, начислявшихся за письменные экзамены и лабораторные работы, так что я был на первом месте среди студентов своего курса. Это было своего рода вознаграждением за неудачу на химической олимпиаде, в которой я участвовал школьником. В итоговую оценку входили баллы за еженедельные работы, в которых мы должны были провести химический анализ образца неизвестного вещества. Услыхав, что некоторые студенты иногда портят работу других, тайно подменяя им эти образцы, я взял за правило сохранять часть каждого из своих образцов, чтобы можно было доказать, что я правильно проанализировал именно то, что у меня было, если такое когда-нибудь случится и со мной. И вот, когда я сдал результаты по последнему в этом семестре образцу, их объявили неправильными. Я знал, что не ошибся, и попросил проверить ту часть образца, которую я сохранил. Решение по моему случаю было оставлено на усмотрение ассистента, который вел лабораторные занятия, а он не стал ничего делать. В результате потери этих баллов в конце семестра я оказался не на первом месте, а на четвертом. Я был в ярости и не стал записываться на химию на следующий семестр, а взял основным предметом физику. В результате я не проходил органическую химию, науку об углеродных соединениях, которые лежат в основе всех живых организмов. Она совершенно необходима для изучения биологии.

Это поспешное решение, которое привело к смене моего основного предмета, изменило и всю мою дальнейшую жизнь. Оглядываясь назад, можно сказать, что это было к лучшему, так как мои интересы и мое будущее были связаны с физикой и математикой. Несколько десятилетий спустя, когда я изучал идеи о продлении жизни и сохранении здоровья, и мне понадобились знания по органической химии, я выучил ее по мере необходимости.

В конце этого учебного года я перешел в УКЛА[31]31
  УКЛА – сокращенное название Университета Калифорнии в Лос-Анджелесе (University of California, Los Angeles, UCLA). (прим. переводчика)


[Закрыть], хотя этот университет и уступал тогда Беркли по уровню преподавания математики и физики. В Беркли у меня так и не появилось близких друзей, и мне было там неуютно и одиноко, а в Южной Калифорнии все было мне знакомо. Там я мог рассчитывать на эмоциональную поддержку моего учителя Джека Чессона, почти заменившего мне родителей, и двух лучших друзей, моих одноклассников Дика Клера и Джима Харта; с ними я чувствовал себя на своем месте. К тому же жилищные условия на севере были ужасны. Во втором семестре я жил в студенческом кооперативном общежитии. Это было гораздо дешевле, чем все прочие варианты жилья с пансионом. Насколько я помню, общежитие называлось Клойн-Корт. Поскольку я был там новичком, меня поселили в худшей комнате, пятиместной, с несколькими входами. Все время, днем и ночью, кто-нибудь приходил и уходил. Работать там было невозможно. Спать тоже.

Важнее всего было то, что моя стипендия на обучение в Калифорнийском университете действовала и в УКЛА. Оказавшись там, я поселился в доме Университетской кооперативной жилищной ассоциации – еще одном независимом студенческом общежитии. Ассоциация была частью общеамериканского кооперативного движения и, как и кооператив в Беркли, представляла собой ООН в миниатюре – там были студенты со всего света. Мое отделение, которому принадлежали тогда два здания, Робисон-холл и Лэндфер-хауз, было основано во время Великой депрессии несколькими студентами, объединившимися для учебы в УКЛА. К моменту моего приезда в ассоциации состояло уже 150 человек.

Одной из первых, с кем я познакомился этой осенью 1950 года, была Вивиан Синетар. Это была стройная, красивая блондинка, учившаяся на отделении английской литературы. Но замечательнее всего было то, что она была очень умна. Она тоже перешла в УКЛА на втором курсе, из Городского колледжа Лос-Анджелеса. Мы познакомились в студенческой группе, которая выступала за равное отношение к людям всех религиозных верований, этнических групп и политических воззрений. Мы оба любили писать и вызвались издавать газету этой группы.

Одно из проявлений несправедливости по отношению к студентам состояло в том, что ни один парикмахер этого района не соглашался стричь наших чернокожих друзей. Курс истории Гражданской войны на старших курсах УКЛА читал пожилой профессор, утверждавший, что рабовладельческое общество Южных штатов было счастливой системой всеобщего благосостояния, заботившейся об обездоленных чернокожих. Мы с Вивиан раздали сотни экземпляров листовки, изобличающей такое, по нашему мнению, отвратительное искажение истории. Разъяренный профессор посвятил защите своих взглядов целую лекцию, в которой он обличал трусливо скрывающих свои имена авторов листовки. Однако ее авторы не видели смысла в саморазоблачении, которое могло кончиться отчислением из университета.

По вечерам, работая над газетой, мы с Вивиан разговаривали обо всем на свете и выяснили, как много у нас было общего. Мы оба первыми в своих семьях должны были получить высшее образование. Общим для нас было и стремление к справедливости и честности. В ее случае оно отчасти было связано с тем, что ее родители были иммигрантами из венгерских евреев; они сами и их родственники столетиями подвергались гонениям в Европе. Во время Второй мировой войны многие из ее родственников погибли в концлагерях, а в Америке ее семья продолжала сталкиваться с антисемитизмом. Но справедливость была очень важна и для самой Вивиан. Она была старшей из трех детей; ее сестра родилась через год с небольшим после нее, а брат – еще через два года. Сестра всегда агрессивно настаивала на своем и получала все что могла – как казалось Вивиан, гораздо больше, чем ей причиталось по справедливости. Их мать, отчасти из нежелания ввязываться в споры с сестрой, а отчасти из восхищения ее целеустремленностью, всегда уговаривала Вивиан, что она, как старшая сестра, должна уступать. Это тоже внесло свой вклад в ее глубокую убежденность в том, что каждый заслуживает равных возможностей, которую разделял и я.

Осторожное и придирчивое отношение Вивиан к молодым людям, с которыми она встречалась, выводило из себя ее мать и сестру, стремившихся выдать ее замуж. Как-то вечером, когда я зашел за нею, чтобы пойти работать над газетой, они отвели ее в сторону и спросили: «А этот чем тебе не подходит?» Она, кажется, ответила: «Слишком молод» – и была права. Когда мы познакомились, мне было всего восемнадцать, а ей – почти двадцать один. Она выглядела гораздо взрослее своего возраста, а я – наоборот, и ни один из нас не видел в другом кандидата на романтические отношения. Вивиан занималась литературой, и я, хотя изучал физику, выбрал некоторые из предметов ее программы в качестве факультативов. Мы стали близкими друзьями. В следующие несколько лет у нас обоих были романы с другими людьми, а я постепенно взрослел.

В университете повсюду были красивые студентки, и для меня открылся целый мир привлекательных женщин. После того как я провел почти год, встречаясь с множеством разных девушек, я как-то раз попал на вечеринку, на которой мое внимание привлекла потрясающая красотка, стоявшая в другом конце комнаты. Александра – назовем ее так, – высокая брюнетка с фигурой фотомодели, была классической красавицей с высокими скулами и большими карими глазами; ее лицо было обрамлено волосами, подстриженными под Клеопатру. Мы сразу понравились друг другу и стали постоянной парой на следующие два года. Она изучала театральное искусство и однажды в одном из спектаклей, в которых она участвовала, устроила меня играть роль с одной-единственной репликой. Большую часть пьесы я стоял по стойке «смирно» в костюме римского легионера и думал, что театральная жизнь мне не подходит.

Моя научная карьера чуть было не закончилась на третьем курсе. Я часто возвращался со свиданий с Александрой только к двум часам ночи и подолгу работал, чтобы заработать себе на жизнь. Поэтому я часто бывал усталым и раздражительным, особенно к восьми утра, когда начинались лекции по физике.

Наш преподаватель, хотя и был сыном знаменитого физика, сам был посредственностью. Поскольку он не был уверен в себе и боялся вопросов, которые могли задавать ему студенты, он просто переписывал свои лекции с карточек на доску, повернувшись спиной к аудитории, чтобы исключить всякое общение с нею. Мы копировали информацию в свои тетради. Он работал по этой методике долгие годы, и содержание его курса редко менялось. Мне такая система казалась глупой. Разве нельзя было просто раздавать конспекты лекций, чтобы мы могли прочитать их заранее и приходить на лекции со своими вопросами? Разумеется, он просто боялся, что кто-то задаст ему вопрос, на который у него не найдется ответа.

Мне было скучно, и я стал читать на лекциях Daily Bruin, ежедневную студенческую газету УКЛА. Тем самым я задел его чувство собственного достоинства, а этого, как я понял впоследствии, ни в коем случае нельзя делать в отношениях с людьми, если вы не хотите завести себе врагов на всю жизнь. Мое поведение задело его настолько, что он время от времени прерывал свое переписывание и, когда ему казалось, что я совершенно поглощен своим чтением, внезапно задавал мне вопросы. Я давал правильный ответ и возвращался к своей газете.

Однажды утром наступила развязка. Накануне я поздно вернулся со свидания с Александрой и провел всю ночь до утра за несложной, но объемной домашней работой, которую надо было сдать к началу учебного дня. Я сбежал вниз по ступенькам аудитории, чтобы сдать свою работу, и как раз, когда я протянул ее преподавателю, часы начали бить восемь. Он взглянул на меня и сказал: «Не-а». Я швырнул работу на стол и крикнул: «Что значит “не-а”?» После этого, прямо на глазах у ошарашенных студентов, я сказал ему все, что я думаю о его преподавании. Я сел на свое место, все успокоились, и лекция пошла как обычно. Задним числом я понимаю, что меня всегда раздражали те, кого я считал мелочными, негибкими посредственностями. Впоследствии я понял, что вступать с ними в прямое столкновение глупо. Позже я научился по возможности избегать их или, если это было невозможно, справляться с ними хитростью.

Через неделю меня вызвали к декану. Он сказал мне, что администрация рассматривает несколько вариантов наказания за мое неуважительное поведение, в том числе и отчисление из университета. Это привело бы не только к окончанию моей научной карьеры, но и, поскольку дело происходило в 1951 году, во время войны в Корее, к отмене моей призывной категории 1S, которая давала студентам отсрочку от призыва. Если бы меня отчислили, я получил бы категорию 1А – первую в очереди на призыв. С нею я почти неизбежно оказался бы в армии всего через несколько недель. Надо сказать, что к призывной комиссии, ближайшей к УКЛА, в основном были приписаны студенты с отсрочками по категории 1S. Те немногие, у кого была категория 1А, призывались раньше прочих и уже ушли в армию. Теперь на войну отправлялись и студенты с категорией 1S. Каждую неделю я недосчитывался еще нескольких своих однокурсников. К счастью, я был приписан к призывной комиссии по месту жительства отца, в той части Лос-Анджелеса, в которой было много призывников категории 1А и очень мало студентов. Поэтому, имея категорию 1S, я должен был быть призван в числе самых последних. Все это означало, что категория 1S должна была позволить мне продолжать учебу, пока я числился студентом УКЛА.

Решение о моем дисциплинарном взыскании было передано на усмотрение замдекана. К этому времени я полностью осознал все последствия своей неосмотрительности и грубости. Я встретился с замдекана, который оказался на удивление понимающим, и мы договорились о компромиссе. Я должен был лично извиниться перед преподавателем. До конца учебного года мне давался испытательный срок. Мое поведение должно было быть безупречным. Я не должен был участвовать в качестве кандидата в выборах на какие-либо должности в студенческих организациях. Последнее требование меня удивило, но впоследствии я узнал, что декана беспокоили политически независимые и активные студенты. Это была эпоха маккартизма и присяг в благонадежности, и декан стремился ограничить возможные проблемы, которые студенческое самоуправление могло создать для администрации.

К тому моменту, когда я пришел в кабинет профессора со своими извинениями, я уже понимал, что поступил глупо и невежливо, и искренне сказал ему, что мой поступок был недопустимым и что я сожалею о своем поведении. Однако оставалась неразрешенной более серьезная проблема – то, что я сказал о его преподавании. Мои слова уязвили его чувство собственного достоинства. Если бы я не отрекся от них достаточно убедительным для него образом, он никогда не простил бы меня. Мои собственные принципы и чувство самоуважения не позволяли мне унижаться и лгать, сколь бы высоки ни были ставки для меня лично. Нужно было найти другой способ. Я сказал, что понял, что его методы преподавания уникальны, и что студентам, даже если они и не в состоянии это осознать и оценить, редко удается встретить преподавателя его уровня. Это утверждение было правдой, но понять его можно было по-разному. Он выбрал именно то толкование, на которое я рассчитывал. Когда я уходил из его кабинета, профессор сиял, моя карьера была спасена, а я стал более вежливым и в какой-то мере более взрослым человеком.

На этом, третьем курсе мои оценки снизились, и, хотя на следующий год, когда я учился на последнем курсе, они снова улучшились, запись об испытательном сроке по-прежнему оставалась в моем личном деле. Поэтому то, что меня выбрали в члены общества Фи-Бета-Каппа[32]32
  Фи-Бета-Каппа (греч. ФВК) – старейшее и одно из крупнейших и самых влиятельных студенческих обществ США (так называемых fraternities, «братств»). В настоящее время оно объединяет избранных студентов научных и гуманитарных факультетов приблизительно 10 % американских вузов. Для таких обществ характерны названия из двух или трех греческих букв, образующих аббревиатуру их девиза (так, девиз ФВК – «Φιλοσοφία Βίου Κυβερνήτης», т. е. «Любовь к знанию – руководство в жизни»). (прим. переводчика)


[Закрыть], стало для меня неожиданностью. Нужно признать, что я легко отделался. Ничего этого не случилось бы, если бы я своевременно задал себе два вопроса: «Чего ты хочешь добиться этим поступком?» и «К чему, по-твоему, он приведет?» Жаль, что тогда они не пришли в голову. Ответы мне бы не понравились. В будущем эти два вопроса стали для меня важными ориентирами.

Родители Александры были евреями из верхнего слоя среднего класса; у них была прибыльная компания по производству пластмасс. Когда я приходил к ним, они относились ко мне благосклонно и вежливо, но не собирались выдавать свою дочь за нищего безбожного студента с неясными перспективами. На последнем курсе, за несколько месяцев до окончания нашей с Александрой учебы, когда я все еще был слишком молод, незрел и не способен предложить какой-либо девушке надежное, стабильное будущее, мы расстались в слезах. Я был так подавлен этим, что даже не пошел на церемонию вручения дипломов. Мне не с кем было поделиться своим горем. Вивиан, которая была не близко, но знакома с Александрой, была на праздновании ее диплома. Меня туда не пригласили. Мои друзья получили свои документы и разъехались.

Чтобы отметить получение диплома, я устроил себе полуторамесячные каникулы. Мы с приятелем взяли мой старый дешевый седан и поехали на Манхэттен. В пути мы спали в машине, а в Нью-Йорке была квартира, которую предоставили мне на те четыре недели, которые мы там провели. Мы обходились малым, в основном тратя деньги на бензин и еду.

В самом начале нашего путешествия на другой конец страны мы заехали в Лас-Вегас. Приехали туда около полуночи и искали место, где могли бы переночевать в машине, не привлекая внимания полиции. Найдя обширный и, по-видимому, безлюдный парк, мы остановились в нем около туалетов. Поскольку нам нужно было принять душ, мы разделись, набрали воды из крана для поливочного шланга и обтерлись водой в свете автомобильных фар. Тут мы услышали голоса – множество голосов. В парке было полно бездомных, в том числе целых семей, причем, как мы узнали на следующее утро, многие из них потеряли все свои деньги в азартных играх. К счастью для них, летние ночи были теплыми. На следующий день перед отъездом мы рискнули поболтаться у бассейна в одном из казино на Стрипе[33]33
  Лас-Вегас-Стрип – участок бульвара Лас-Вегас в графстве Кларк, штат Невада (пригороде собственно Лас-Вегаса), на котором находится большинство крупнейших отелей и казино. (прим. переводчика)


[Закрыть] и встретили там компанию из трех девушек. Они дали нам пятаков для игровых автоматов, к которым я подходил с некоторой опаской: мне еще не было двадцати одного и по закону я не имел права играть в азартные игры. Очень скоро я выиграл небольшой джекпот. Зазвенели звонки, замигали лампочки, и в лоток автомата высыпалось несколько долларов пятицентовыми монетами. Мы потратили этот дар судьбы на еду и напитки для всех пятерых.

Я был в Лас-Вегасе впервые, и он произвел на меня противоречивое, но яркое впечатление. Стрип, с его блеском и роскошью, обещавший быстрое богатство, которое можно было получить без труда, резко контрастировал с бездомными, толпящимися в парке, жертвами оборотной стороны этой мечты. Это воспоминание осталось со мной надолго: безвкусно роскошная игровая площадка, на которой простаков побуждают играть в игры, в которых, как я знал из математики, они в массе своей неизбежно проигрывают. Выигравшие становятся материалом для рекламы, затягивающей в игру все новых простаков, а гораздо более многочисленные игроки, ставя слишком много или слишком часто, в конце концов доходят до бедности или даже полного разорения. В то время я не знал, что когда-нибудь смогу дать некоторым из них возможность повернуть эту ситуацию в их пользу.

Путешествовавший со мной приятель был одним из группы тяжелоатлетов, вместе с которыми я стал тренироваться за год до того. Однажды вечером, проходя мимо котельной, находившейся в подвале на задворках общежития, я услышал металлический лязг. Заинтригованный, я заглянул в подвал и увидел трех мускулистых студентов, поднимавших гири. Когда я сказал им, что, по-моему, это занятие требует много труда и не обещает никакой определенной выгоды, они предложили поспорить со мной на молочный коктейль, что, если я буду тренироваться вместе с одним из них по часу три раза в неделю в течение года, я удвою свою силу. Хотя я не был 44-килограммовым слабаком из знаменитой рекламы Чарльза Атласа[34]34
  Атлас Чарльз (1892–1972) – создатель бодибилдинга. Его широко известные рекламные объявления рассказывали, как его система упражнений помогла ему превратиться из «тощего слабака» весом 97 фунтов (44 кг) в «идеально развитого мужчину». (прим. переводчика)


[Закрыть], я принял это пари. К концу года, как раз перед поездкой в Нью-Йорк, вес, который я мог поднять, увеличился более чем в два раза, и я с радостью отдал свой проигрыш. С этого начался мой интерес к физкультуре и здоровому образу жизни, который я сохранил на всю жизнь.

Вернувшись из путешествия, я снова взялся за работу и учебу. На первом курсе магистратуры, в 1953/54 учебном году, я подал заявку на стипендию для изучения физики в Колумбийском университете[35]35
  Колумбийский университет – частный исследовательский университет в Нью-Йорке, также один из самых известных и престижных вузов США. (прим. переводчика)


[Закрыть] и получил ее. Мне нужно было только собрать достаточно денег для жизни в Нью-Йорке. Этого мне сделать не удалось, и я вынужден был отказаться от стипендии и остаться в УКЛА. Как-то раз на следующий год, когда я писал свою диссертацию, одним воскресным днем в перерыве между учебой я пил чай с несколькими другими студентами в столовой общежития. Кто-то, съездивший перед этим в Лас-Вегас, рассказывал, что обыграть казино невозможно. Все присутствующие были с этим согласны. Таково же было и общее мнение всего мира, основанное на горьком опыте многих поколений игроков.

Система мартингала, или удвоения ставок, – это одна из многочисленных систем, разработанных игроками в надежде на выигрыш. Она часто использовалась в игре в рулетку в случаях, в которых выигрыш равен ставке игрока, например, для ставок на «красное» и «черное». В стандартном американском рулеточном колесе[36]36
  На европейском колесе имеется всего одна зеленая ячейка, а правила игры более благоприятны для игроков. Так, если выпадает зеро, игрок, поставивший на красное или черное, теряет только половину своей ставки. (прим. автора)


[Закрыть] есть восемнадцать красных чисел, восемнадцать черных чисел и два зеленых числа[37]37
  В зеленый цвет окрашены ячейки «зеро», при выигрыше которых крупье забирает все ставки. В отличие от европейского варианта рулетки, в американском таких ячеек не одна, а две. (прим. переводчика)


[Закрыть] – всего тридцать восемь ячеек. При выплате, равной размеру ставки, для каждых тридцати восьми розыгрышей можно ожидать, что ставка на красное или на черное выиграет в среднем восемнадцать раз и проиграет двадцать раз, что дает суммарный проигрыш в две ставки. Система мартингала пытается преодолеть невыгодность этого положения следующим образом. Предположим, что мы начинаем игру со ставки 1 доллар, например, на красное. После каждого проигрыша следует ставить – по-прежнему на красное – ставку, вдвое большую предыдущей. Рано или поздно наша ставка выиграет – красное обязательно когда-нибудь выпадет, – и этот выигрыш компенсирует все предыдущие проигрыши и принесет 1 доллар прибыли. После этого следует снова сделать ставку 1 доллар и повторить всю процедуру сначала; каждый выигрыш приносит игроку прибыль 1 доллар. Проблема заключается в том, что после большого числа таких удвоений игрок должен делать слишком большие ставки, которые могут превышать имеющиеся у него средства или предельный размер ставки, разрешенный в этом казино.

Бесконечное число разных последовательностей исходов азартной игры не позволяло проверить работоспособность той или иной системы ставок методом проб и ошибок. Математический анализ каждой из таких систем также казался в то время делом безнадежным, так как все время появлялись новые системы, требующие проверки. Одним из величайших достижений математики стало создание единой теоремы, доказывающей, что ни одна из таких систем не может быть успешной[38]38
  Один из наиболее известных примеров дает теорема Пифагора в геометрии. Она утверждает, что сумма квадратов длин катетов прямоугольного треугольника равна квадрату длины его гипотенузы. Например, треугольник, длины сторон которого равны 3, 4 и 5, прямоугольный, и 32 + 42 = 52. В другом прямоугольном треугольнике 122 + 52 = 132. Таких треугольников бесконечно много, и если проверять каждый из них, мы никогда не сможем проверить все. Теорема дает общее правило для всех таких треугольников. (прим. автора)


[Закрыть]. Эта теорема доказывала, исходя из достаточно общих предположений, что никакой метод варьирования размеров ставок не может преодолеть преимущества казино.

Припомнив возникшие у меня еще в школе идеи о предсказании физического поведения рулетки, я стал уверять прочих участников этого чаепития, что рулетку можно обыграть, несмотря на все математические доказательства обратного. Опираясь на те физические принципы, с которыми я познакомился за последние шесть лет, я объяснял, что трение постепенно замедляет катящийся по кругу шарик до тех пор, пока воздействие силы тяжести не оказывается достаточным, чтобы направить его по нисходящей спирали к центру колеса. Я утверждал, что можно вывести уравнение, которое будет предсказывать положение шарика в этом процессе. Хотя скатывающийся шарик попадает на центральный ротор, который вращается в противоположном направлении, можно использовать другое уравнение, определяющее положение ротора. Предсказательную способность таких уравнений ограничивают случайные, непредсказуемые отклонения от правильной траектории, которые математики и физики называют «шумом». Здравый смысл подсказывал, что уровень такого шума должен быть слишком высок для правильного предсказания. Я в этом сомневался и решил выяснить, как обстоит дело.

К счастью, в то время я еще не знал, что один из величайших математиков предыдущего столетия, Анри Пуанкаре, «доказал» невозможность физического предсказания поведения рулетки. Его доказательство было рациональным и предполагало наличие лишь умеренного и правдоподобного элемента случайности в предсказании места остановки шарика.

К этому моменту я уже завершил учебную программу аспирантуры по физике и сдал письменные экзамены. Последний этап работы, моя диссертация (самостоятельное научное исследование) по строению оболочек атомных ядер, над которой я работал под руководством доцента Стивена Московски, был завершен наполовину. Мне оставалось только дописать эту работу и защитить ее, но для этого мне нужно было изучить математику в гораздо большем объеме – она требовалась для выполнения сложных вычислений по квантовой механике. В то время обязательный курс математики для студентов-физиков в УКЛА был очень ограничен, и мои знания в этой области были весьма поверхностными. Работа с квантовой механикой требовала глубокого знания высшей математики, и я выяснил, что для моих исследований мне нужно было изучить такое количество материала, что с тем же успехом можно было получить кандидатскую степень по математике. Мне показалось, что я смогу защититься по математике за то же время, если не быстрее, чем по физике. Эта возможность выглядела особенно соблазнительно с учетом того, что учившиеся тогда в УКЛА аспиранты-физики часто тратили на свои диссертации лет по десять, а то и больше.