Текст книги "Венера плюс икс. Мечтающие кристаллы"

– Перестань, – сказал он. – Он тебя не укусит. Зато ты окажешься почти дома.

Волевым усилием взяв себя в руки, Чарли Джонс прилег на кушетку. Филос протянул ему шлем и помог водрузить на голову. Некоторое время шлем двигался, находя оптимальную позицию, после чего Филос взял Чарли за руку и помог нащупать кнопку пуска.

– Нажми сам, когда будешь готов, – пояснил он. – Все начнется только после нажатия кнопки. Это будет похоже на письмо от друга.

И, отступив назад, Филос сказал:

– Расслабься.

Чарли посмотрел на Филоса. В странно темных глазах ледомца не было ни злости, ни хитрости. Чарли нажал на кнопку.

Херб пересекает задний дворик, размышляя о том, как бы потактичнее расспросить Смитти по поводу плаката, который так взбесил Джанетт, и одновременно ничем не выдать того, что она разгневана.

Смитти возится с бархатцами, но, увидев Херба, поднимается, отряхивает пыль с колен и приходит ему на выручку.

– Привет! Идем со мной. Кое-что тебе покажу. Думаю, тебя это изрядно взбодрит.

Херб перешагивает через низенькую ограду и, пройдя вслед за соседом к его дому, поднимается по лестнице. У Смитти в доме отличная игровая комната. Обогреватель выглядит как шикарный радиоприемник, а радиоприемник – как обогреватель. Посудомойка похожа на телевизор, телевизор – на кофейный столик, бар – на бар, и все отделано полированной сосной со сложным рисунком.

Над баром, посредине стены, висит плакат, убранный в раму и застекленный, заполненный готическим шрифтом, который, конечно же, затрудняет чтение, отчего текст становится еще смешнее. Это цитата, как сказано в правом нижнем углу, «из сочинений средневекового философа», которая гласит: «Найти хорошую женщину – все равно что отыскать угря в мешке с пятьюстами змеями, и, если тебе повезет, то в самом лучшем случае ты ухватишь угря за его мокрый хвост».

Херб готов уже был разделить с Джанетт ее гнев, но, к его удивлению, плакат ему страшно нравится; он закатывается смехом, позади Смитти рычит и повизгивает от удовольствия.

Херб спрашивает, что по этому поводу думает Тилли.

– А что с женщины возьмешь? – усмехается Смитти. – Они же такие все правильные – как прямоугольные треугольники!

Филос оказался прав – это было нечто, напоминающее письмо, хотя «чтение» этого письма не походило ни на что, с чем Чарли когда-либо сталкивался. Он нажал кнопку, кнопка мягко щелкнула, после чего время словно остановилось, и невозможно было сказать, сколько прошло – пять секунд, пять минут или пять часов. Но, как оказалось, все длилось не очень долго; кнопка вновь щелкнула, Чарли открыл глаза и увидел над собой улыбающегося Филоса. Ему показалось, что он только что внимательно прочитал и отложил в сторону длинное и страшно интересное письмо от друга. И он спросил, почему-то перейдя на английский:

– И что это такое было?

А было вот что.

«Чарли Джонс (так начиналось письмо), ты не способен быть объективным, но очень прошу тебя – попытайся!

Ты не способен быть объективным, потому что с младых ногтей тебе промывали мозги, тебе внушали и прямо-таки силком заталкивали в мозг определенные представления. Ты явился к нам из времен, когда люди были убеждены в существовании принципиальных различий между мужественностью, воплощенной в мужской особи вида homo sapiens, и женственностью, относящейся к его женскому варианту, и эти различия занимали все их внимание.

Будем считать то, что ты сейчас узнаешь, рабочей гипотезой. Вообще-то, это – истина, и если в конце концов ты убедишься в ее обоснованности, она станет полноценной теорией. Если же нет – то вина будет лежать всецело на тебе, на твоей дефектной ориентации.

Пункт первый: между мужчинами и женщинами гораздо больше сходства, чем различий.

Прочитай любое руководство по анатомии. И у мужчины, и у женщины легкое есть легкое, а почка – почка. Вполне вероятно, если оперировать статистическими данными, что кости у женщин окажутся более хрупкими, а голова – более компактной, но это может быть следствием не биологических причин, а исключительно результатом естественного отбора. Но нельзя также упускать из виду, что существуют женщины более крупные и сильные, чем мужчины, с более массивными, чем у мужчин, костями, а также мужчины, чей скелет значительно уступает женскому в силе и прочности. У многих мужчин таз более широкий, более приспособленный к деторождению, чем у большинства женщин.

Что касается вторичных половых признаков, то существенные различия между мужчинами и женщинами доказываются лишь статистически. Но ведь многие женщины имеют гораздо более интенсивный волосяной покров, чем мужчины. С другой стороны, у многих мужчин более высокий голос, чем у женщин. Я вновь взываю к твоей объективности: откажись на мгновение от мысли, что статистическое большинство представляет собой норму, и рассмотри случаи, а их огромное количество, которые выпадают за рамки статистических закономерностей.

Пункт второй.

Что касается самих половых органов, то и здесь мы сталкиваемся с огромным количеством отклонений от так называемой нормы. Их именуют патологическими, но таковы ли они на самом деле? Зафиксировано значительное количество случаев атрофии фаллоса и, с другой стороны, случаев клиториальной гипертрофии, а также естественной или посттравматической редукции labia minora… Все это, если объективно рассматривать описанные незначительные отклонения от нормы, способно создать у женщин и мужчин практически идентичные формы урогенитального треугольника. Я не собираюсь убеждать тебя в том, что подобные вариации представляют собой норму по крайней мере начиная с пятого месяца внутриутробной жизни. Нет, я просто хочу показать возможные параметры вариативности, допускаемые природой уже на самых ранних этапах существования человека.

Любопытные факты демонстрирует и эндокринология. Женщины вырабатывают мужские гормоны, а мужчины – женские, и различия в объемах совсем невелики. Но стоит лишь слегка нарушить гормональный баланс, как наступят весьма серьезные последствия: через месяц мы получим бородатую женщину без видимых признаков молочных желез, а также мужчину, у которого грудь не просто увеличится, но будет способна к лактации.

Могу для иллюстрации привести несколько выдающихся примеров. Существовало множество женщин-спортсменок, значительно превосходивших мужчин в отношении силы, скорости и мастерства, но которые тем не менее оставались теми, кого называли обычными женщинами. Можно вспомнить и мужчин, которые ничем не отличались от прочих представителей своего пола, но были значительно более умелыми, чем женщины, в чисто женских занятиях, таких, как, скажем, дизайн одежды. Иными словами, как только мы начинаем вникать в то, что называют культурными различиями между сильным и слабым полом, становится вполне очевидной ненадежность критериев, на основании которых они традиционно различались.

Что мы видим в книгах? Женщины традиционно носят длинные волосы. Но длинными волосами гордятся и сикхи, которые считаются самыми отважными и умелыми воинами, длинные волосы носили кавалеры в восемнадцатом веке, у которых к тому же были парчовые камзолы, отделанные кружевами у горла и на манжетах. Да, женщины носят юбки. Но юбки, так называемые килты, носят и шотландцы. Юбки можно увидеть на греках, китайцах, полинезийцах, но никого из них не обвиняют в излишней «женственности». «Градус» женственности и мужественности время от времени и от места к месту периодически меняется, как меняется, подчиняясь логике приливов и отливов, уровень солености воды в устье вливающейся в море реки; женское и мужское начала соединяются, разъединяются, вытесняют друг друга, группируются в самых прихотливых конфигурациях… Перед вашей Первой мировой войной сигареты и наручные часы были исключительно женскими аксессуарами; через двадцать лет их с удовольствием освоили мужчины. Европейцы, особенно те, что жили в Центральной Европе, были немало шокированы, когда узнали, что американские фермеры-мужчины сами доят коров и кормят цыплят – в Европе это исключительно компетенция женской части населения.

Даже этого беглого обзора достаточно, чтобы показать, что внешние признаки принадлежности к тому или иному полу сами по себе ни о чем не говорят, поскольку в разные времена и в разных местах могут принадлежать противоположному полу, обоим полам, или вообще никому. Иными словами, юбка сама по себе еще не делает из человека женщину. Женщину делает юбка плюс социально признанное желание женщины быть и считаться таковой.

Но на протяжении всей истории человечества практически в любой стране и в любой культуре существовали четко очерченные границы «царства» женственности и «царства» мужественности, и в большинстве случаев различия между полами, основанные на наличии этих границ, были чреваты фантастическими, иногда абсурдными, а иногда и ужасными последствиями.

Почему?

Во-первых, существует гипотеза (ее столь же легко обосновать, как и опровергнуть), согласно которой жившие в примитивных обществах охотников и рыболовов женщины, более медлительные и более слабые физически, чем мужчины, да к тому же либо беременные, либо привязанные к уже родившимся детям, не могли составить конкуренцию на охоте или рыбалке более выносливым, быстрым и мускулистым представителям сильного пола. С другой стороны, а почему мы решили, что древние женщины были медлительнее и слабее мужчин? Не исключено, что здесь просто перепутаны местами причина и следствие, и, если только в дело не вмешались иные силы, женщины (не все, но многие) могли быть столь же сильными, как лучшие из мужчин, могли охотиться и рыбачить с ними на равных. С другой стороны, слабым от рождения и медлительным мужчинам (такие тоже могли быть) можно было отвести роль, которую обычно выполняли в племени беременные женщины и женщины с детьми – следить за домом, готовить, убирать и прочее. Наверняка такая практика существовала – не повсеместно, но нередко.

К данным различиям относились как к чему-то само собой разумеющемуся. И люди паразитировали на этих различиях, причем и много позже тех времен, когда первобытный человек питался от охоты, а его женщина все время сидела в пещере или шалаше и не имела возможности отвлечься от ухода за детьми. Человечество настаивало на необходимости признания данных различий, сделало из них символ веры.

И вновь: почему?

Похоже, что существует сила, которая намеренно углубляет и эксплуатирует данные различия. Сила эта – присущее каждому человеку желание доминировать над своими ближними. Желание отчаянное и ведущее к подчас достойным сожаления, а то и ужасным последствиям. В любом сообществе, будь то целая культура, клуб, нация или профессия, существует небольшая прослойка людей, действительно достойных считаться лидерами. Остальные же люди – это безликая масса, каждый из атомов которой лишен каких-либо лидерских достоинств и качеств.

Но именно воля масс определяет моральные основы общества, хотя некоторые из них и могут быть сформулированы отдельными индивидуумами или меньшинствами, за что эти меньшинства и индивидуумы впоследствии терпят гонения. И если некая часть массы захочет доминировать, она найдет способ достичь своей цели. В истории это желание было реализовано неоднократно и по-разному: вспомни историю рабства, случаи геноцида, вспышки ксенофобии, расовой ненависти и гендерных войн. Теперь представь человека, который понимает, что над себе подобными он не может доминировать, что право на это он не способен ни заслужить, ни получить в дар. Над кем он попытается утвердиться? Над тем, кто слабее его. А ближе всего к нему находится его женщина. Она, что вполне логично, и становится объектом его беспардонного презрения.

Вряд ли так можно относиться к тому, кого любишь.

Влюбленный никогда не оскорбит того, кто находится рядом, кто является его второй половиной. Тот, кто любит, никогда не начнет войны, не станет лгать, обманывать и воровать. Милосердие сделается его законом. Не исключено, что желание доминировать способно возвеличить человека – как много представителей рода людского объявлялось великими только потому, что они убили больше людей, чем кто бы то ни было! Но не лучше ли было бы обратить свой взор на окружающий мир? Может быть, отдать силы, которые люди тратят на убийство друг друга, на покорение природы, на постижение собственной сущности, самосовершенствование? В этом – исток жизни и путь к выживанию.

И, как ни странно, человек всегда стремился любить. До самого последнего дня он любил музыку, живопись, науку, а были и такие, кто всю жизнь посвятил этой всепоглощающей страсти, причем предметом их любви были вещи, далеко выходящие за сферу эротики. Как писал ваш поэт еще в семнадцатом веке, «…моя любовь к тебе сильна, но к родине – вдвойне сильней…». Примером такой любви была любовь, о которой в своей третьей главе писал ваш Иоанн: «Ибо так возлюбил Бог мир, что отдал Сына Своего Единородного, дабы всякий, верующий в Него, не погиб, но имел жизнь вечную». Любовь мужчины к женщине, как это было заведено в ваше время, это, конечно, несомненная любовь. Но не менее ценной формой любви является то, что именуется справедливостью, милосердием, терпимостью, способностью прощать и щедростью.

Христианство в первые триста лет своего существования было религией Агапе, деятельной, одаряющей любви, что непредубежденному человеку становится понятным даже после беглого знакомства с Новым Заветом. Правда, открыто говорить об этом стали непосредственно перед самым концом – столь настойчиво скрывались истинные сведения о первых христианах. Их целью было достижение состояния теолепсии, слияния с богом, а путь к нему шел через обряд, в котором участвовали все члены общины. Многие участники ранних христианских сообществ, обретя этот экстатический религиозный опыт, полностью менялись внутренне, а чувства благодарности и самоосуществления, которые ими владели, в конечном счете и помогали им смело и даже с радостью идти на мучения и смерть в клетке со львами.

Сохранились объективно-бесстрастные описания этих служб, а точнее, сборищ, на которые сходились самые разные люди – крестьяне, ремесленники, даже знать. Ритуал совершался в укромном месте – в долине меж горами, в катакомбах – там, где их никто не мог бы обнаружить и помешать. Важно то, что сюда сходились и бедные, и богатые, и мужчины, и женщины. После совместного ужина, или вечери Господней, как ее впоследствии стали именовать, они пением, а может быть, и танцем, ввергали себя в особое, трансу подобное состояние, и один из них, а может быть, и несколько одновременно, оказывались во власти Духа – славили бога, а тот одаривал их способностью вещать на разных языках. Впрочем, ничего, выходящего за рамки, участники ритуала не совершали и, как правило, исполнить свою партию в этом обращенном к божеству совместном дифирамбе имел возможность каждый. По окончании общего танца участники ритуала обменивались мирным поцелуем и расходились по своим домам до следующей встречи.

Религию деятельной, одаряющей любви создали не христиане, и не с ними она прекратила свое существование. В анналах истории зафиксировано множество ее форм. Очень часто они носили оргиастический, дионисийский характер, как, например, культ Кибелы, Великой Матери всех богов, широко распространившийся в бассейне Средиземного моря за тысячелетие до возникновения христианства. Можно вспомнить и проповедовавшие целомудрие движения средневековых катаров и адамитов, Братьев Свободного духа и вальденсов (которые пытались вернуть в Римско-католическую церковь дух раннего, апостольского христианства), а также многие иные движения и секты, появлявшиеся на протяжении всей истории человечества. Все они имели несколько общих черт, важнейшими среди которых был экстатический характер индивидуальных переживаний и, почти всегда, равенство мужчин и женщин – типичная черта всех религий, основанных на концепции любви.

Представители всех описанных культов и движений подвергались жестоким репрессиям.

Похоже, в культуре человека существовал управляющий всем и вся элемент, который предавал анафеме саму любовь и все ее проявления.

Почему?

Объективное изучение базовых мотиваций, лежащих в таком отношении к любви (Чарли! Ты не способен быть объективным, поэтому поверь на слово), выявляет следующую простую и одновременно ужасающую причину.

Существуют два канала прямого доступа к подсознательному. Первый – это секс, второй – религия. В дохристианскую эпоху обычным было объединение этих каналов, но иудео-христианская система положила этому объединению конец, причем по вполне понятным причинам. Во всех религиях одаряющей любви между агентом и клиентом религиозного дискурса, то есть между божеством и его адептом, нет никакого промежуточного звена, никакого посредника. Молящемуся, охваченному религиозным безумием, выкрикивающему слова восторга на непонятном ему самому языке, слившемуся с божеством в экстатическом танце, абсолютно наплевать на доктринальные тонкости. Нет между ним и божеством и священника, прелата, который канализировал бы его религиозный экстаз, направлял бы его, а также наказывал за нарушения буквы ритуала. И верующий легко, без посторонней помощи управлялся со своей потребностью в религии. Если он хотел повторить опыт общения с божеством, он это делал. Если такой возможности не было, он воспринимал это как единственное – и реальное, и вероятное – наказание.

Но – никакого чувства вины!

Конечно же, стремящиеся к земной власти люди пожелали воспользоваться этим всепоглощающим религиозным чувством как инструментом достижения своих целей. Чтобы организовать и возглавить процессы поклонения божеству (и стричь с этого купоны!), они и внедрили в религиозный ритуал концепт вины – или греха, объявив секс (главный инструмент поддержания жизни в культуре homo sapiens) греховным.

Homo sapiens – единственное из живых существ, обреченных на постоянное воспроизводство себе подобных, – разработало сложную и разветвленную систему средств подавления сексуальности.

Есть всего три способа сексуальной реализации. Сексуальный импульс может быть удовлетворен, он может быть подавлен, он может быть сублимирован. Последний способ, как показывает история, следует рассматриваться как идеальный, и он мог бы быть назван самым успешным, если бы не отсутствие стабильных результатов. Практика простого, ежедневного удовлетворения сексуальности, существовавшая в Золотую эпоху Древней Греции, где для этих нужд были заведены женщины трех категорий – жены, гетеры и проститутки, – и где, кроме того, вполне терпимо относились к гомосексуальности, может показаться нам по многим причинам аморальной и варварской, но эта практика обеспечивала обществу необычайно высокий градус душевного здоровья. С другой стороны, внимательный взгляд на культуру Средневековья заставляет наблюдателя содрогнуться от ужаса – мы словно открываем окно в лечебницу для безумных, причем пространственные границы этого желтого дома обнимают весь европейский мир, а временны2е – тысячу лет. И все это – результат подавления сексуальности! Кого здесь только не было! Маньяки, занимающиеся сознательным членовредительством! Хлысты, которые, собравшись сотнями и даже тысячами, подвергали себя самобичеванию! А мистик и аскет четырнадцатого века Генрих Сузо, известный также по имени Амандус! Соорудил себе нижнее белье, усыпанное ста пятьюдесятью остро отточенными медными гвоздями, которые, по его замыслу, должны были помешать ему облегчить свою плоть во сне, а еще кожаные тесемки, которыми он на ночь подтягивал свои ладони к горлу – с той же целью. В дополнение к этому, чтобы сделать свою жизнь еще невыносимее, мистик изготовил кожаные перчатки с торчащими наружу шипами, которые мешали ему расправляться с блохами и вшами, что толпами ходили по его сорок лет немытому телу – если он убивал хотя бы одну, шипы раздирали его кожу, оставляя раны, которые Сузо затем еще и бередил грязными пальцами. Спал он на полу из неструганых досок, водрузив на спину утыканный гвоздями крест.

А святые, облизывающие гнойники прокаженных? А инквизиция?

И все это – во имя любви!

Как могло все измениться настолько кардинально, что любовь обернулась своей полной противоположностью?

Анализ последовательности происходящих событий ясно показывает, как все произошло. Возьмем, к примеру, то, как постепенно был запрещен ритуал совместного ужина, базовый для концепции Агапе, религии одаряющей любви, каковой было раннее христианство. До нас дошли эдикты, направленные против этой практики, но вся процедура запрета реализовалась не одномоментно, а растянулась на три-четыре века, что свидетельствует о замечательном коварстве запретителей.

Первоначально в практики Агапе был внедрен ритуал евхаристии, символическая процедура приобщения к плоти и крови Христовой. На следующей стадии ритуал Агапе подвергся организационным трансформациям, и в нем начал принимать участие епископ, без которого религиозное действо было невозможным, ибо он благословлял пищу. Чуть позже поменялась позиция епископа, который уже не сидел с пирующими, а стоял, то есть был отделен от них позиционно, да еще и возвышался над собравшимися. После этого трансформации подвергся ритуал прощального поцелуя – вместо того чтобы целовать друг друга, участники ритуала целовали епископа, а чуть позже – кусок дерева, которой по окончании ритуала передавался священнику. А еще позже ритуал целования был вообще упразднен. В 363 году Лаодикийский собор утвердил евхаристию в качестве основного и единственного ритуала причащения, а практику Агапе вынес за пределы церкви. Долгие годы эта практика существовала вне христианских храмов, но в 692 году Трулльский собор вообще запретил ее, назначив отлучение от церкви в качестве наказания за ее поддержание.

Эпоха Возрождения способствовала излечению от многих форм безумия, но само безумие побороть не смогла. Поскольку церковные власти по-прежнему контролировали базовые представления о морали, лежащие, допустим, в основании брака (хотя освящение брака не сразу стало прерогативой церкви – еще во времена Шекспира основным документом, легитимизирующим брачные узы, был брачный договор), концепт греха и связанный с ним концепт вины по-прежнему служил фильтром, контролирующим отношения человека и бога. Любовь все еще отождествлялась со страстью, а страсть – с грехом, а потому даже любовь к законной жене, если любовь эта была страстной, объявлялась греховной. В суровые века протестантизма греховным почиталось и удовольствие – каким бы способом оно ни достигалось. Католическая же церковь особо выделяла в качестве греховного эротическое удовольствие. Сдерживаемые втуне вулканические силы сексуальности породили в эти времена множество форм невроза, в создании которых общество оказалось столь же умелым, как в создании мостов, новой архитектуры, фабрик и бомб. И даже в тех случаях, когда нации открыто отказывались от христианства, репрессивные методы подавления сексуальности сохранялись, и главным их инструментом был концепт вины. Поэтому секс и религия, две базовые ценности человеческой культуры, перестали быть смыслом существования человека, и стали лишь средством борьбы за доминирование одних над другими.

Херб Рейли входит в детскую, чтобы пожелать сыну и дочери спокойной ночи. У постели Карен он становится на колени. Дейви внимательно наблюдает. Херб берет Карен на руки, щекочет ей животик, пока она не начинает верещать, целует в шейку и слегка покусывает за мочку уха. Дейви не сводит с отца и сестры широко открытых глаз. Херб с головой укрывает Карен одеялом и быстро приседает, чтобы дочь, когда стянет одеяло с лица, его не увидела. Она ищет его, находит и весело смеется. Он снова целует Карен, разглаживает одеяло и шепчет:

– Папочка любит тебя!

После этого он поворачивается к Дейви, который, насупившись, наблюдает за происходящим. Херб протягивает ему правую руку. Дейви берет его ладонь, Херб жмет ему руку.

– Спокойной ночи, старина! – говорит отец.

– Спокойной ночи, – отвечает, не глядя, Дейви.

Херб выключает свет и выходит из детской.

Дейви выбирается из постели, берет свою подушку, подходит к Карен и изо всех сил бьет ей подушкой по лицу…

– Я не понимаю, – говорит Херб через некоторое время, когда слезы на лицах детей высохли и взаимные обвинения иссякли, – почему он это сделал.

«Ледом отвергает прошлое и все, что с ним связано (продолжает церебростиль). Мы, ледомцы, навсегда расстались с прошлым и всем, что было создано прошлыми поколениями, за исключением чистой, ничем не омраченной человечности.

Это стало возможным в силу уникальных обстоятельств нашего появления на свет. Мы явились в мир из безымянной горы, и как вид мы уникальны. Как все виды, наш вид мимолетен. Мимолетность и преходящий характер нашего существования есть главный объект нашего поклонения. Мимолетность предполагает движение, динамику, изменение, эволюцию, мутации, жизнь.

Зародышевую плазму нельзя подвергнуть идейной обработке, и этот замечательный факт есть важная составляющая условий нашего рождения. Если бы homo sapiens хватило здравомыслия (сил же и возможностей у этого вида было предостаточно), он смог бы устранить всяческие опасности, предусмотреть всевозможные противоядия, но вырастил бы одно совершенно чистое поколение. Будь у homo sapiens желание (а разумения и сил ему хватало), он бы установил религию одаряющей любви, смог бы гармонизировать ее со своей культурой, и со временем получил бы таких чистых поколений целую череду.

Homo sapiens утверждал, что ищет универсальную формулу, которая помогла бы ему положить предел всему горю и всем несчастьям, которые сопровождали его существование. Вот эта формула: Агапе, религия одаряющей любви, а также поддерживающая ее соответствующая культура. Эту религию основали Иисус и апостолы. До этого сходную религию нашли греки, а до них – минойцы. После Христа адептами Агапе стали катары, квакеры, меннониты. Она встречается повсеместно в странах Востока и в Африке. Но всякий раз приверженцы этой религии убеждались, сколь трудно им пополнять свои ряды: религия одаряющей любви не ведает доктрин, а без них лидер религиозной общины неспособен повлиять на неофитов, ибо только доктрина дает ему силу, власть и сопутствующий оным статус. Увы, в религии одаряющей любви не найти себя тем, кто стремится к власти, превосходству над другими и материальным благам.

Она дает лишь знание собственной души да жизнь вечную.

Патриархальные сообщества, породившие маскулинно-ориентированные культуры, создали и соответствующие религиозные и культурные практики. Бог здесь – мужчина, Священное Писание – набор предписывающих догм и правил; здесь утверждается нетерпимость ко всякого рода вопрошающей мысли и исследованиям, наличествуют репрессивные нормы, регулирующие сексуальность, а также глубокий консерватизм (нельзя менять то, что построил Отец), сочетающийся с жесткими правилами в отношении манеры одеваться и поведения. Такого рода культурам глубинный иррациональный страх внушают любые проявления гомосексуальности.

Матриархальные сообщества, порождающие феминно-ориентированные культуры, основаны на религии, центром которой является божество-мать. В качестве священников в ритуалах данной религии выступают женщины. Политику здесь определяет либеральное государство, заботящееся о массах, и особенно о беспомощных и слабых. Здесь же налицо терпимость в отношении творческой, экспериментальной мысли, доминирует мягкое отношение к различным проявлениям сексуальности, практически неразличимы границы между полами в их внешних проявлениях, зато культивируется страх инцеста.

Патриархальные культуры всегда стремятся навязать свои нормы и правила всем прочим культурам. Матриархальные – никогда. Первые, чаще всего совершенно безосновательно, утверждают, что именно они формируют магистральную линию развития человечества. Сторонники матриархата, которые порой вынуждены существовать среди приверженцев патриархата, протестуют и даже восстают, но чаще всего бывают репрессированы или даже убиты. Маскулинно– и феминно-ориентированные культуры не являются этапами эволюции человечества. Они скорее представляют собой крайние точки движения маятника.

Патриархальные культуры гибнут от собственного яда. Матриархальные – медленно угасают и разлагаются, что немногим лучше мгновенной смерти, которая уготована первым. Иногда можно встретить человека, который в равной степени испытывал благотворное воздействие со стороны как отца, так и матери, и унаследовал лучшие черты обоих. Обычно же люди принимают либо одну, либо другую крайность; идти посредине – это все равно что двигаться по скользкой стене.

В Ледоме же все совсем не так!

Мы проявляем здоровый либерализм в отношении искусств и исследований в области техники, а также всех форм самовыражения, на которые способны ледомцы. В некоторых же отношениях мы предельно консервативны: по нашему общему убеждению, например, мы не имеем права утрачивать базовые навыки ручного труда и работы на земле. Наши дети не выбирают между матерью и отцом, мы для них просто родители. Божеством же нашим является ребенок. Мы отвергаем все, что было создано в прошлом, хотя знаем, что созданное там могло быть прекрасно. Но мы сознательно платим эту цену за душевное здоровье; это – стена, которую мы воздвигли между собой и ледяной дланью смерти. Это – единственный запрет, наложенный на нас теми, кто ввел нас в мир, и мы подчиняемся ему беспрекословно.

Ибо, подобно homo sapiens, мы были созданы из праха, и предками нашими были существа из праха, полуживотные, полудикари. Как и homo sapiens, мы отрекались от тех, кто нас создал, хотя имеем достаточно убедительные свидетельства нашей генетической связи. Наши предки соорудили для нас гнездо и заботились о нас, пока мы не оперились, но они не позволили нам узнать их, поскольку, в отличие от большинства людей, они отлично себя знали и не хотели, чтобы им кто-нибудь поклонялся.

И лишь они знали, что мы были чем-то совершенно уникальным, что ничего, подобного нам, не появлялось на лице планеты. Наши предки не раскрыли нашей тайны перед лицом homo sapiens, поскольку мы от них отличались, а те, как и любые стадные существа, верили в глубине своих сердец, что все, что отличается, опасно и должно быть уничтожено. Особенно опасно, если в чем-то существенном мы схожи (Эти гориллы – они ужасны! А как противен этот бабуин!), а в каком-то отношении, скажем, технологическом, и превосходим (вспомни реакцию на первый спутник, Чарли!). Но самую сильную ненависть homo sapiens могли вызвать особенности нашей сексуальной жизни – именно в этой сфере возникает больше всего непонимания, чреватого как злобой, так и завистью. В каннибальском обществе не есть себе подобных – аморально!