Текст книги "Ветви на воде"

2

Начало следующего дня я провел в компании Скелета – угощал его остатками всего, что нашел в кухне, и всячески старался с ним сблизиться. Я скормил ему хлеб, подливку, простоявшую в холодильнике несколько дней, обрезки колбасы и холодный рис. Не то чтобы очень вкусно, но он проглотил все это одним махом.

Я пытался разобраться, какой он породы, но не смог. Потом ветеринар сказал мне, что Скелет – помесь жёлтого лабрадора с кем-то ещё. В норме он должен был весить по меньшей мере фунтов семьдесят, а то и восемьдесят. Когда я впервые показал его врачу, он весил тридцать пять.

Дождавшись, когда почти подошло время возвращения прогулочных лодок, я направился к докам. Пришел минута в минуту, чтобы у Томми не осталось времени меня допросить. Он уже должен был начинать выпрашивать работу. К тому же, если бы он все же велел мне валить отсюда, я мог бы не обращать на его слова никакого внимания, понимая, что он будет слишком занят и ничего не сможет со мной сделать. Конечно, потом мне все равно пришлось бы иметь с ним дело, но к тому времени я бы придумал что-нибудь еще.

Я взял с собой плоскогубцы, разделочный нож и рыбочистку. Плоскогубцы предназначались для рыбы, с которой требовалось содрать кожу. За это доплачивали тридцать центов за каждую рыбу, но нуждались в такой обработке лишь некоторые виды. Я надеялся, что они мне попадутся.

Как я и ожидал, заметив меня, Томми направился ко мне с выражением крайнего неодобрения на лице. Я не сомневался, что сейчас он отправит меня домой, несмотря на мои слова, что мне уже тринадцать.

– Чего ты тут забыл, малявка? – спросил он, ухмыляясь.

– Мне исполнилось тринадцать, и я пришел чистить рыбу.

– Когда это тебе стукнуло тринадцать? – Наш разговор напоминал собеседование, и в каком-то смысле так оно и было.

– В среду.

– В каком году ты родился?

– В пятьдесят пятом.

Он задумался, подсчитывая и по-прежнему подозревая меня во лжи.

– Ты Повара сын, что ли?

Поваром звали моего отца. Он в самом деле был поваром на флоте, но с тех пор больше не готовил.

– Ага, – я застыл в позе, демонстрирующей вызов и вместе с тем уважение к его самопровозглашенной власти.

– Что-то мне кажется, ни черта ты не летом родился. Я всегда думал, что осенью.

– Может, ты меня с братом спутал. Который в морской пехоте служит, – я молился про себя, чтобы мой план сработал. Мой брат родился в апреле.

Томми обвел меня глазами, по-видимому, решил, что не сможет уличить меня во вранье, и кивнул.

– Иди в конец очереди, – буркнул он, недовольный, что конкурентов прибавилось, но вынужденный соблюдать свой собственный закон.

Конец очереди означал, что туристов встречать мне не дадут. Мне достанется рыба, только если все остальные мальчишки будут заняты работой, и нет никакой гарантии, что мне вообще дадут хоть что-то. Я вздохнул, вновь понимая – рассчитывать придется только на такую сделку.

Я занял свое место, когда туристы стали осторожно выходить из лодок, таща за собой улов и смеясь, как следует накачавшись свежим воздухом и пивом. Томми, конечно, был первым в очереди.

– Давайте я почищу вам рыбу, – предложил он толстому типу, сильно обгоревшему, но пока этого не почувствовавшему.

– Сколько? – спросил обгоревший.

– Всего десять центов за фунт. Не придется самому возиться.

Прежде чем ответить, обгоревший немного подумал о грязной и нудной работе, которой можно было бы избежать.

– Ладно, давай.

Один за другим туристы проходили мимо, и многие отдавали свою рыбу ребятам, но кто-то и не отдавал, думая, что и сам справится со своим уловом, а может быть, засушит и повесит на стену самых красивых рыб. Толпа редела, а мне по-прежнему не дали ни одной рыбы.

Мальчишка напротив меня, Карл Хикс, которого я знал по школе, но мы не общались, спрашивал очередного туриста, не хочет ли он, чтобы ему почистили рыбу, и называл цену. Мужчина, наловивший по меньшей мере двадцать пять фунтов, собирался с ответом, когда я внезапно выпалил:

– Я почищу за восемь.

Мужчина посмотрел на меня, вновь на Карла, уже сверлившего меня взглядом за то, что я начал торговаться. Карл взглянул на Томми, который начал чистить улов очередного клиента и ничего не замечал, но шестое чувство подсказало мне, что разницы нет никакой. Он все равно узнает и изобьет меня до полусмерти.

– Можешь еще скинуть? – спросил турист у Карла, явно довольный, что может выиграть от наших торгов. Отступать было уже поздно.

Карл смерил меня хмурым взглядом исподлобья и так же хмуро ответил:

– Нет.

– Тогда ты чисть, – велел мне турист. Я взял у него рыбу, положил на весы. Двадцать семь фунтов. Подсчитав в уме, я сказал:

– Два доллара сорок три цента. Спинорогую рыбу, если хотите, могу ободрать плоскогубцами. Так будет лучше, а вам обойдется всего в тридцать центов. Итого два семьдесят три.

– Пойдет, – сказал мужчина.

Я заметил, как Карл подошел к Томми и что-то ему сказал. Томми посмотрел на меня.

Я сделал вид, что ничего не замечаю, но мое сердце совершало кульбит за кульбитом. Я был сам виноват, и никто не принял бы мою сторону. Я был в отчаянии и назвал более низкую цену, и думал теперь, сколько из заработанных денег мне разрешат оставить.

Не привыкший чистить так много рыбы, я закончил позже всех и получил два доллара семьдесят пять центов, потому что сдачи у меня не нашлось.

Поблагодарив его, я направился по грунтовой дороге к шоссе, надеясь, что смогу удрать и мальчишки меня не остановят. Не тут-то было. Они окружили меня, как стая диких собак – свою добычу. Я обвел взглядом их лица, среди которых не было ни одного дружелюбного. Я оказался в ловушке.

Разговор начал Томми.

– Карл говорит, что ты снизил цену на чистку рыбы.

– Ну и что? – спросил я так, будто не совершил ничего из ряда вон выходящего. – Тут нигде не написано, что цена четкая.

– Нет уж, – отрезал Томми тоном, не предвещавшим ничего хорошего. – Нигде не написано, но все и так знают. Цена за чистку рыбы – десять центов за фунт. Ни больше, – его голос стал стальным, – ни меньше.

Я слышал, как колотится мое сердце.

– Я не знал. И мне очень нужны деньги.

– Карл, – Томми говорил с Карлом, но смотрел по-прежнему на меня, угрожающе ухмыляясь, – а тебе нужны деньги или ты их в море кидаешь?

– Конечно нужны, – ответил Карл.

Томми не сводил с меня глаз.

– Всем нужны деньги, малявка. Поэтому мы тут и торчим. Мне нужны деньги на сигареты.

– И мне, – сказал Карл, и я вновь повернулся к нему. – Что я теперь должен курить, а?

– Может, подожжем его и раскурим? – предложил кто-то, и вся компания закатилась жестоким смехом.

– Простите, я не подумал. Такого больше не повторится, обещаю.

– Уж хоть в этом ты прав, – заявил Томми. Он обвел взглядом мальчишек, и я понял, что это сигнал нападать. У меня в мыслях сразу возник вопрос о том, на что я буду похож, когда они со мной закончат.

Они стремительно набросились на меня, стали бить кулаками и ногами. К счастью, летом мало кто из нас носил обувь. Тем не менее мой бок пронзила острая боль, когда меня ударили ногой по ребрам. Я ощутил вкус крови, когда Карл стукнул меня кулаком в рот. Я чувствовал, как расшатываются зубы, как вспухает разбитая губа. Мне казалось, что мой нос сломан; один глаз уже не открывался.

В конце концов мальчишки решили, что с меня хватит, и снова встали в круг, чтобы рассмотреть меня, как стая диких зверей – убитую добычу. Карл залез в мои карманы и забрал все деньги, включая десять центов, которые я нашел по дороге сюда. Я думал, мне повезло, когда я их нашел.

Я лежал и плакал, ощущая свою беспомощность и нечто еще более ужасное. Где я возьму деньги, чтобы накормить Скелета? Не могу же я таскать продукты из дома. Если родители об этом узнают, они тоже меня побьют, хотя это было у нас не принято, но вот за воровство у семьи меня в любом случае ожидала жестокая порка.

Мысль о том, что я не смогу прокормить Скелета, была больнее, чем побои бесчувственной банды, больше заинтересованной в сигаретах, чем в том, чтобы спасти жизнь замечательной собаки. Мне не разрешат оставить себе Скелета. Может быть, папа вообще его убьет, решив, что, если я не могу заботиться о животном, ему лучше будет умереть. Я успел подумать даже о деньгах, которые папа теперь ожидает получить с меня за мое проживание.

Склонившись надо мной, Томми прорычал:

– В доки больше не смей соваться. Хоть раз увижу, получишь еще больше, ты понял?

Я понял. Он только что приговорил мою собаку к смерти. Я пытался сообразить, где теперь искать работу, но думать было трудно от боли и страха. К тому же мысль о том, что кто-то захочет нанять работника со сломанным носом, вспухшей губой, синяком и, по-видимому, несколькими сломанными ребрами, сама по себе была нелепой.

Скелету повезло как утопленнику.

Солнце уже почти садилось, когда мальчишки двинулись к шоссе, оставив меня лежать на песке.

– Спасибо, что почистил за меня рыбу, – бросил мне напоследок Карл, и они ушли. Их резкий смех эхом отдавался в наступающих сумерках.

Мне удалось сесть и как следует ощупать места побоев. Мне подумалось даже, может, ни нос, ни ребра все-таки не сломаны? Но у меня болело все тело, и я не мог сделать с этим ничего, кроме как обвить руками голову и надеяться на лучшее. Бороться дальше было бесполезно. Мои слезы высыхали, изо рта и носа почти перестала течь кровь. Я задумался, как я выгляжу, когда из полумрака вдруг раздался мужской голос:

– Да уж, досталось тебе на орехи.

Я поднял глаза, но последние яркие лучи уходящего солнца вспыхнули за спиной говорившего, не дав мне разглядеть его как следует. Я прищурился, чтобы сияние было не таким резким; распухший глаз тоже мешал видеть.

– Что? – я расслышал его слова, но не знал, что еще ответить.

– Я говорю – досталось тебе на орехи.

– Их было семеро.

– Я знаю. Я видел.

Мне понадобилось полминуты, чтобы осознать, что взрослый человек смотрел, как меня били, и не вступился, даже не сказал ни слова. Это ведь была нечестная драка.

– Почему вы им не помешали? – спросил я.

– Ну, во-первых, это не мое дело, но в основном потому, что семеро крепких, здоровых мальчишек, напавших на парня младше них, без труда справились бы и с таким стариком, как я.

Отлично, подумал я, ещё один трус.

– Кто вы такой?

– Мистер Питтман. Генри Питтман. Я живу в старом автобусе.

Это немного прояснило ситуацию. Я знал, кто он такой. У причала, недалеко от того места, где земля резко поднималась к шоссе, всегда, сколько я себя помню, стоял ветхий школьный автобус. Все шины были спущены, двигатель не работал. На окнах висели шторы, которые всегда были закрыты, даже в летнюю жару. Хозяином автобуса был человек, похожий на актера Берла Айвза. Я думал, он уже пожилой, хотя потом выяснилось, что ему было всего пятьдесят три. У него была чёрно-серая козлиная бородка и усы, редеющие волосы, и половина его веса явно ушла в живот. Я часто видел его пьющим пиво в баре «Кирби», где работал мой отец.

Думая над его словами, я решил, что пусть он и трус, но он прав. Если бы он вмешался, Томми и другие мальчишки просто не обращали бы на него внимания, пока им не осталось бы другого выхода, кроме как переключиться на него.

– Ну а ты кто такой? – спросил он.

– Джек.

– А фамилия у тебя есть, Джек?

– Тернер.

Он смотрел на меня, понемногу узнавая.

– Ты же Повара мальчонка, да?

– Ага. Мой папа работает в «Кирби», – сказал я, поскольку ничего лучше не придумал.

– Я знаю. Иногда захожу туда выпить пива.

– Ага. Я вас там видел.

– Ну, тогда и я тебя видел. Может, зайдешь ко мне на минутку, перевяжу тебя? – предложил он, указывая на автобус с таким видом, будто это была отмеченная множеством наград больница.

– Все в порядке, – ответил я, не желая проводить вечер в компании старика. – Не так уж и сильно мне досталось.

– Ну, хоть смоешь кровь с лица. Сейчас ты похож на героя фильма ужасов, – хохотнул он. – Можно было бы назвать его «Как я был боксерской грушей».

Оставив без внимания его попытку пошутить, я подумал, что он прав. Нельзя идти домой в таком виде. Я встал, стряхнул с себя грязь и песок и потащился к нему. Его большое тело закрыло солнце и позволило мне наконец разглядеть его как следует. Он улыбался мне так, будто давно меня ждал. Это была дружелюбная улыбка, от которой его голубые, как лед, глаза становились теплее.

В его взгляде не было жалости, лишь понимание. Меня он никогда не интересовал – подумаешь, сумасшедший старикан, живущий в сломанном автобусе.

Мы подошли к его жилищу, и я вслед за ним полез в автобус, даже не задумавшись, что старик может быть опасен. Наверное, тогда было другое время. Интересно, как часто сегодня напрасные страхи мешают разглядеть хороших людей?

– Садись за стол, – сказал он, указывая на маленький столик, накрытый куском ткани, и два стула, стоявших вдоль стены автобуса. Я сел, он поплелся в хвост.

Пока он возился там, я как следует осмотрелся, ища ответы на вопросы, которые порой себе задавал. Как можно жить в автобусе? Где здесь кровать? Я увидел ее – во всяком случае, то, что выполняло ее функцию, – почти у самого хвоста, зажатую между маленьким комодом и чем-то вроде серванта. В прикрытом тощим матрасом хлипком каркасике я узнал армейскую раскладушку. В ногах на этой кровати лежало аккуратно свернутое потертое одеяло. Пожелтевшая наволочка в тон грязным простыням прикрывала бесформенную подушку. Ближе к передней части автобуса, футах в трех от комода, стоявшего перпендикулярно стене, располагался столик, за которым я сидел – столик с хромированными ножками, какие часто стоят в дешевых закусочных. Стул, который мне достался, тоже был хромированным, обивкой ему служил тонкий красный пластик. Местами он был порван, и из-под него пучками торчала подкладка, напоминавшая редкие седые волосы. Еще один обшарпанный стул стоял напротив меня, между столом и шкафом, как рефери.

За шкафом во всю ширину автобуса тянулась занавеска. Я предположил, что там ванная, потому что однажды, проходя мимо автобуса, обратил внимание на трубы, соединявшие его низ с чем-то под землей, видимо, с системой очистки стоков.

Старик вернулся, притащил маленькую аптечку с бинтами и перекисью водорода.

– Мистер Питтман, я…

– Зови меня Хэнк, – перебил он, роясь в аптечке. – Все мои друзья зовут меня Хэнк.

– Хэнк, – я впервые в жизни назвал взрослого по имени, – со мной все хорошо, правда. Не надо со мной возиться.

– Это меньшее, что я могу для тебя сделать, раз уж не смог помочь.

Отобрав нужные материалы, он, как настоящий врач, приступил к работе. Я решил, что он мне нравится. Он был дружелюбным и легким на подъем. Еще говорил со мной не как с малышом, и я это оценил. Многие взрослые разговаривали с ребятами моего возраста так, будто наших мозгов с трудом хватало, чтобы ходить и дышать одновременно.

Бинтуя меня, он рассказывал о рыбалке, туристах, автобусе и рыбацких лодках, спрашивая, что я думаю по каждому вопросу, как будто у меня на все было свое законное мнение. Никто из взрослых еще не говорил со мной так, будто я имею значение.

– Ну вот. Пойди посмотри на себя, – сказал он, закончив и гордо улыбаясь. Я осмотрелся в поисках зеркала.

– Куда?

Он рассмеялся.

– Ах да, извини. Вон там, за занавеской, увидишь ванную. На маленьком столике, где стоит умывальник, лежит зеркало для бритья.

Я прошел за занавеску, за которой маленький фонарь на батарейках освещал место, где вряд ли бывал кто-то еще, кроме Хэнка.

На территории, занимавшей пять или шесть футов автобуса, разместились унитаз и маленький душ, оба отчаянно нуждавшиеся в чистке. Рядом громоздился совсем крошечный столик с грязной фарфоровой чашкой, по-видимому, заменявшей раковину. Край чашки стоял на одной из труб, ведущих под землю. К столику с чашкой было прикреплено маленькое круглое зеркало, подвешенное к ручке, которая могла сжиматься и разжиматься, как аккордеон, позволяя поднимать и опускать зеркало сообразно росту. Я опустил зеркало, осмотрел свои раны и результат манипуляций Хэнка.

В общем-то, он только смыл кровь и наложил пластыри на порезы. У меня был синяк под глазом, губа, разбитая изнутри. Нос напоминал маленькую розу в цвету. На левой щеке, аккурат под глазом, был порез, на правой – еще один, прикрытый маленькой повязкой. Судя по всему, мне нужно было бы наложить пару швов, но я в жизни своей не был у врача, поскольку мои родители считали, что медицинская помощь требуется только тем, кто при смерти. Губа, по ощущениям весившая фунтов шесть, выглядела лучше, чем я думал. Она распухла, но не сильно. Мне понравилось, как Хэнк обработал мои раны, и понравился сам Хэнк. Он не переборщил с бинтами, наложив сколько нужно, и я подумал, что с ними у меня крутой вид.

Повернувшись, чтобы уйти, я увидел на стене несколько черно-белых фотографий. На нескольких я узнал Хэнка в гораздо более молодом возрасте, но кто на остальных, понять не мог. На одной он был с женщиной – я решил, что это его жена или подружка. Они улыбались, и по ним было видно, что они друг другу нравятся. На другой были Хэнк и маленький мальчик, а из-за их спин выглядывала девочка еще младше. Я подумал – вдруг это его сын и дочь? Но мне показалось нелепым, что у этого мужчины, живущего в автобусе, где-то есть дети. И еще было фото Хэнка в военной форме, молодого, лет двадцати или, может, тридцати с небольшим. На груди у него висело множество медалей и лент. Одну медаль я узнал – «Пурпурное сердце». Ее вручали только тяжелораненым, и я задумался, куда ранен Хэнк.

Пробыв в ванной сколько нужно, я вышел к Хэнку, убиравшему средства первой помощи обратно в аптечку. Мне захотелось спросить у него насчет фотографий, но не хотелось заводить долгий разговор. Я поблагодарил его и уже хотел прощаться, но он попросил меня остаться еще ненадолго.

– У меня редко бывают гости. И ты не рассказал мне, почему тебе так нужны деньги, что ты решился нарваться на неприятности со стороны этих мальчишек, устроив торги. – Оказывается, он слышал больше, чем я думал. – Этот парень, Томми – настоящий головорез, и нужно иметь много мужества, чтобы пойти ему наперекор.

Мне стало интересно, поймет ли меня Хэнк, и я решил дать ему шанс меня понять. Я рассказал, как нашел Скелета и как мой отец разрешил его оставить только в том случае, если я сам буду его обеспечивать. Когда я выложил все, Хэнк, сощурившись, посмотрел на меня:

– Так, значит, ты на все это пошел ради голодающей собаки?

Он таращился на меня так долго, что мне стало не по себе, а потом спросил: – И что ты теперь будешь делать? Ты же не можешь чистить рыбу после всего, что случилось?

Я пожал плечами, смутно представляя себе ответ на его вопрос.

– Ну, наверно, буду ходить по домам, спрашивать, не найдется ли у кого работа. Могу косить газон тем, у кого есть газонокосилка. У меня своей нет. Могу по магазинам ходить, еще что-нибудь делать. В общем, придумаю. Нельзя же постоянно скармливать Скелету наши объедки, так меня скоро поймают.

Тут мне внезапно пришла идея, и я сказал, что могу разносить газеты!

– У тебя есть велосипед? – судя по тону Хэнка, он уже знал ответ.

– Я могу пешком, – уверенно ответил я. Он покачал головой.

– Слишком долго. Люди будут обращаться с жалобами в редакцию.

– Да, – пробормотал я, – наверное, вы правы.

Он сунул руку в карман, достал кошелек и выудил оттуда два доллара.

– На, купи собаке еды. Как поступишь с остальными, твое дело.

– Милостыни я не беру, – ответил я без обиды. Мне и раньше предлагали просто дать денег, но я не брал.

– Это не милостыня, – подчеркнул Хэнк. Я взглянул на него. Он протягивал деньги и как-то странно на меня смотрел. Мне показалось – он что-то задумал и решил втянуть в это меня. Возможно, я раньше времени составил о нем слишком уж хорошее мнение. Он положил купюры на стол. – Ты же хочешь поработать, верно?

– Конечно, – что это он собрался провернуть?

– Приходи завтра утром, дам тебе работу. Это аванс.

– Какую работу?

– Начнем с уборки здесь. Я уже не так молод, чтобы все это прибрать, и мне нужен помощник.

– Ну а потом что? Вы же не можете все время мне платить. Уж извините, – я обвел глазами автобус и его скудную обстановку, – но я не думаю, что у вас много лишних денег.

Он как-то странно посмотрел на меня и сказал:

– Ты прав, немного. Но эти два доллара и еще три таких же у меня есть. А что будет дальше, выясним.

Он, видимо, понял, о чем я думаю, и добавил:

– Нет, тебе не придется делать ничего…хмм, неприятного. Я не такой.

В конце концов я взял деньги и запихнул поглубже в карман. Сразу же направился в «Грейсон Маркет» за едой для Скелета и колой для себя. Купил две банки самых дешевых собачьих консервов, полагая, что Скелет привередничать не станет. После всего этого у меня остались один доллар и сорок один цент. Вернувшись домой, я скормил Скелету обе банки, доллар отдал маме, а сорок один цент положил в банку, которую хранил у себя в комнате под шатавшейся половицей. Я решил, что это будут мои сбережения на поход к ветеринару и, возможно, на побег когда-нибудь.

Мама, конечно, увидела мое лицо и спросила, что случилось. Я объяснил, что подрался и что видела бы она второго мальчишку. Она не стала разглядывать раны, не поинтересовалась, кто меня перевязал, а сам я не захотел рассказывать. Она вернулась к дивану, телевизору и пиву. Большинство ребят на моем месте расстроились бы, но я уже привык. Думаю, они с папой любили меня. Просто алкоголь они любили больше.

Я вышел на улицу, чтобы немного пообщаться со Скелетом. Он был слишком слаб, чтобы играть, но ему нравилось быть со мной рядом. Я сидел и гладил его, глядя, как на небе загораются звезды.

Когда я поднялся и побрел обратно в дом, он спал, шумно дыша во сне. Я скормил ему две банки – настоящий пир! Хоть на них значилось, что нужно давать одну в день, я решил, что ему не помешает как следует отъесться.

Я обещал Хэнку, что приду к нему в восемь утра, так что лег спать пораньше, но еще долго не мог уснуть из-за боли и далеких вспышек молнии, отбрасывающих яркий свет на тонкие занавески моей спальни. Я подумал – интересно, боится ли Скелет грома или это сущая ерунда по сравнению с тем, что он уже пережил.

День выдался насыщенным, и мысли о нем тоже мешали спать. Но в своих мыслях я в одиночку расправлялся с мальчишками, даже защищал от них Хэнка, которого они тоже собирались ограбить. Конечно, я понимал, что ничего подобного на самом деле не было, но это было неважно. Мое воображение действовало на меня так же, как пиво на мать и виски на отца. Оно помогало думать, будто реальность лучше, чем на самом деле.