Текст книги "Аномалия. «Шполер Зейде»"

– Ты где, сукин сын, опять подевался?

– Та курю я, Мотря…

– Курит он! А скотина некормленая! А дверь скрипит! А ну! Остап разводит руками и виновато бежит в хату.

Улицы села. Утро.

Хасиды идут от реки по улочке. В переулке натыкаются на свинью. Пытаются разминуться. С трудом это им удаётся.

Выходят на площадь. У дверей магазина очередь, шум. Все озабоченные, сердитые. Крики. Хлопают калитки возле хат. Ссорой накрыто всё село.

Из магазина вырываются с бутылкой вина Жора и Федька.

Устраиваются под магазином, выпивают. Давка у магазина продолжается.

Площадка для выгула кур возле птицефермы. Утро.

Людской гвалт плавно переходит в птичий. Всё вокруг белым-бело. На площадке копошатся тысячи кур. Экологически чистый метод выращивания органически чистого продукта.

Дед Грицько осторожно, стараясь не наступить на птиц, ведёт за собой Гороховского и Гутмана.

Дом милиционера. Утро.

Милиционер в свой мощный бинокль видит…

Площадка для выгула кур возле птицефермы. Утро. Эффект бинокля.

…как хасиды с дедом Грицько осторожно продвигаются среди кур и гусей. Останавливаются. Дед Грицько приседает и лопаткой аккуратно разгребает грунт. Открывается угол старого гранитного камня с надписью на иврите.

Гороховский с трепетом рукавом протирает надпись, читает. Потом поднимает голову к небу и говорит благословение. Гутман проделывает то же самое. Замирают.

С взгорка открываются удивительные украинские просторы – речка, холмы, белые домики, сады и поля.

Гороховский опять говорит благословение на чудеса, сотворённые Богом. Гутман проделывает то же самое.

Они что-то начинают напевать с закрытыми глазами, покачиваясь, как зачарованные.

Дед Грицько наблюдает за хасидами.

Гороховский, раскачиваясь и чуть ли не напевая, говорит на идиш:

– Ой, я не могу! А! Святое место. Кыш! – кричит он на курицу, клюющую его туфель. – Ну, Бэрэлэ, ты что-нибудь чувствуешь? Чтоб вот так сразу. Господи! Всё! Слава Всевышнему! И Шполяр Зейде! «Йехи зихро барух»![32]32
  Да будет благословенна его память! (иврит).


[Закрыть] – Мы таки имеем! Ах! Какие тут творились чудеса, Бэрэлэ! Две сотни лет подряд! Самые закоренелые холостяки, самые строгие дамы. Даже из Парижа. К ним возвращался вкус жизни. Шполяр Зейде! Он с неба души доставал!

Гороховский поднимает глаза вверх. Воздевает руки. Пауза. Гутман тоже прислушивается к себе. В это время на плечо ему взлетает петух и кукарекает. Гутман шарахается.

В дверях птичника появляется женская фигура. Хватается за голову, кричит. Исчезает. Дед Грицько реагирует:

– Уходить надо! Нарушаем санитарные условия.

– Вот это называется «санитарные условия»… – возмущённо показывая на куриный помёт вокруг, говорит Гороховский. Но всё-таки они выбираются за изгородь птичника. Останавливаются.

– Послушайте, мистер Григорий, а бывает, что курей не выпускают гулять? – спрашивает на ломаном русском языке деда Грицька Гороховский.

– Это если ураган или не дай Бог, болезнь. И ночью! Куры спят.

– Так. «Бикицер»![33]33
  Быстро! (идиш).


[Закрыть] – Гороховский переходит на деловой тон и, конечно, на идиш: – Место мы уже имеем. Мальчика мы тоже имеем. – Он достает фото юного Финкельштейна из кармана. Смотрит сам. Показывает Гутману и попутно деду Грицько. – А, красавец! Дед миллиардер! Все бриллианты в мире его! И вот этот дед ему про «жениться». Такие невесты! А он нет! А что, может, он и не дурак? Короче! Мы поднимаем камень. Приезжает мальчик. Молится. Душа просыпается. Глаза у него, слава Всевышнему, открываются. Он кричит… – В избытке чувств Гороховский хватает деда Грицька за лацканы старенького пиджака и трясет его: – «Достопочтимый реб Гороховский. Я хочу жениться!» И всё! И реб Финкельштейн… «А балабос»! Он сразу внуку список самых богатых невест мира. А нам с тобой по чеку. «А парнусэ!»,[34]34
  Большой заработок (идиш).


[Закрыть] – он набрасывается на Гутмана. – Бэрэлэ! Опусти брови! С твоим выражением лица только на похороны. А тут, я чувствую, пахнет свадьбой!

Гороховский переводит взгляд на оторопевшего деда Грицька, которого он ещё продолжает держать за лацканы пиджака. Говорит ему на ломаном русском языке:

– Вы, конечно, понимаете…

– Нет! Я не понимаю! – испуганно кричит дед Грицько. – Я ничего не понимаю!

– Нет! Понимаете!

– Нет! Нет! Не понимаю!

– А я уверен, понимаете… – он показывает на лопату и рукавицы в руках деда, – …что нам сегодня вечером нужны будут вот эти вещи.

– А! – вздыхает с облегчением дед Грицько.

– И если можно этот… Железо… Палка…

– Лом?

– О! Лом! И очень прошу об одолжении! – шепчет Гороховский. – Чтобы это был секрет между нами. И ваши начальники и мистер полицейский… Ни-ни! Мы в долгу не останемся.

Дом милиционера. Утро.

Милиционер в свой мощный бинокль видит всё.

Площадка для выгула кур возле птицефермы. Утро.

Гороховский взглядом полководца окидывает площадку возле птицефермы. Поднимает палец вверх и опять на идиш:

– А-а-а! Чтобы были здоровы наши дети! – Он добрый. Поэтому поворачивается к деду Грицьку и на русском языке желает ему того же: – И ваши дети тоже чтобы были здоровы! Имеете детей?

– Внучка! Маргарита. Рита.

– Ну и пусть она будет вам здорова! И счастлива! – снова на идиш Гутману: – Ты мне, Бэрэлэ, говоришь… Сегодня же! Ночью! Только уже пусть эти куры будут спать!

Хасиды идут с холма вниз в село. Дед Грицько, озадаченный услышанным, смотрит им вслед.

Площадь у сельской гостиницы. День.

Дед Грицько подкатывает к гостинице на своей телеге. С ним его жена баба Парася. Он привязывает лошадь у крыльца. Торопливо стаскивает ящик с помидорами и заносит его в гостиницу. За ним его жена Парася несёт лом и метлу.

Сельская гостиница. Комната. День.

Они заходят в комнату, где остановились хасиды.

– Вот, дорогие гости! – воодушевлённо говорит дед Грицько. – Помидоры с моего огорода! Лучше нигде не найдёте. А вот это – новая метелка. Вам сподручнее будет. А это – фо-о-онарь. Пригодится. – Он с обожанием выдыхает: – Реб Гороховский! Реб Гутман! Уважаю!

Выбегает. За ним жена баба Парася.

Площадь у сельской гостиницы. День.

Дед Грицько сбегает с крыльца. За ним бабка Парася. Они пересекают улицу и забегают в помещение почты.

Почта. День.

Дед Грицько кричит с порога начальнице почты, она же единственный почтовый работник:

– А ну-ка! По срочному тарифу Киев! Прямо директору училища. Пусть позовут Ритку к телефону.

Пока идет соединение, он нервно бегает по комнате.

– Дед, а эти, что приехали, – спрашивает девушка – начальница почты, – в чёрных шляпах. Евреи…

– Хасиды.

– Ага! Пусть хасиды. Так в селе говорят, что…

– Ничего не слышал, ничего не знаю! «Гурнышт»![35]35
  Никто, ничего, пустое место (идиш).


[Закрыть]

– Киев, кабина номер один.

Дед с бабкой торопливо заходят в единственную фанерную будку.

– Риточка! – кричит в трубку баба Парася. – Здравствуй, родная! Не. Ничего. Всё в порядке. Просто дед…

Дед Грицько выхватывает трубку и говорит отрывисто, деловито:

– Как ты там, внучка? Экзамены? Значит, так, сдавай их, как это говорят…

Киев. Приемная директора медицинского училища. День.

Дверь в коридор открыта. Перерыв. В коридоре много шумных студентов в белых халатах. Внучка Маргарита стоит у телефона. Пытается перекричать шум:

– Досрочно?!

Почта. День.

– Ты ж отличница! – кричит дед Грицько. – Лучшая студентка в вашем медицинском училище!

Киев. Приемная директора медицинского училища. День.

– Но почему досрочно?! Зачем?! – удивляется Маргарита.

Почта. День.

– Я… – придумывает на ходу дед Грицько, – я могу заболеть! Могу! Короче, Рита, «опухай»[36]36
  Слушай (украинский язык).


[Закрыть] деда! Как только звоним, в тот же день пулей! Домой! Сразу! Всё! – Он кладет трубку. Вытирает пот со лба.

Площадь у сельской гостиницы. День.

Из здания почты выходят дед Грицько и Парася. Дед раздражённо объясняет бабке:

– Я ж тебе на понятном языке. Миллиардер! Это раз. У него внук! Это два. Он приезжает. Молится. И сразу после этого ему на глаза должна попасться… Должна! Сразу же! Наша внучка Маргарита.

– А если она ему не понравится?

– Кто? Ритка?! Да как у тебя язык поворачивается?! И слушай сюда, Парася! Я ж тебя знаю… – оглядывается по сторонам. – Никому! Ни слова!

Дом милиционера. День.

Милиционер с биноклем. Он фиксирует, как…

Площадь у сельской гостиницы. День. Эффект бинокля.

…Дед Грицько подозрительно оглядывается по сторонам и показывает своей бабке Парасе, чтобы молчала. А из окошка вслед деду и бабке с интересом смотрит начальница почты.

Дом милиционера. Интерьер. День.

– Ага! – Милиционер Нечипоренко медленно опускает бинокль.

Двор возле хаты деда Грицька. День.

Дед выскакивает из хаты, пересчитывает деньги, кладёт в карман.

– Я в район, – говорит он бабе Парасе. – При таких делах надо пиджак новый покупать, – садится на подводу и уезжает.

Двор возле хаты деда Грицька. День.

Из-за забора выглядывает Маруся – жена механизатора Петра. Она стучит в калитку. Рядом возникают ещё три бабы.

Соседки входят во двор, молча, рассаживаются, смотрят на бабу Парасю, которая чересчур деловито возится возле печи, ставит миску с едой у собачьей будки, сыплет корм в загородку для гусей.

А из-за забора уже смотрят ещё десятка два женщин. Баба Парася молчит, как партизан. И все молчат.

Улица у двора деда Грицька. День.

Ко двору подъезжает на мотоцикле милиционер Нечипоренко. Тоже многозначительно смотрит на бабку Парасю…

Сельская гостиница. Двор. День.

Хасиды под яблоней вкусно кушают помидоры, хрустят мацой и запивают виски Jonnie Walker.

Танцплощадка у клуба. Вечер.

«Бумбокс» орёт очередную песню про любовь. Девушки танцуют парами. На лавочке в окружении подружек сидит невесёлая дочка Рая.

Дом милиционера. Вечер.

Милиционер наблюдает за дочкой в бинокль. Из-за его спины выглядывает его жена Галя:

– Как там наша доня?

– Скучает.

– А Микола?

– Та, как привязанный за Элеоноркой.

Танцплощадка у клуба. Вечер. Эффект бинокля.

Микола приглашает дочку механизатора Элеонору танцевать. Та фыркает, но снисходит. Танцуют.

– Эля… – робко начинает Микола.

– Да не мылься! – обрывает его Элеонора. – Сколько раз тебе говорить. Во-первых, ты на два года младше. И со мной одного роста. А во-вторых, мы с тобой с детства знакомы. Никакой тайны. Ну, Микола и Микола…

Дом милиционера. Вечер

Милиционер переключает бинокль на режим ночного видения. И наводит его на…

Площадка возле птицефермы. Вечер. Эффект прибора ночного видения.

При свете фонаря в земле возятся хасиды, осторожно оглядываются по сторонам.

Дом милиционера. Вечер.

– Ага… – бормочет милиционер.

– А бабы говорят… – начинает жена Галя.

– Дурость!

– А вдруг…

– Вдруг только снаряд прилетает. Или понос случается, – не отрываясь от бинокля, говорит милиционер.

– Всё ж, Саня, дочка-то в невестах уже третий год ходит. А тут чудо.

– Какое?! – Милиционер показывает жене бинокль. – Вот чудо! Прибор! Ночь! А он показывает. Раскатали губу! «Жених, красавец… Внук миллиардера». Это же лапшу деду ушлые евреи на уши повесили. Отвлекающий манёвр, Галя. Вот смотри.

Жена шерифа смотрит в бинокль.

Площадка возле птицефермы. Вечер. Эффект прибора ночного видения.

Роются в земле хасиды. Голос шерифа:

– Приличные люди уже спят. А эти… В шляпах. Ты лучше мозги напряги, Галя. Тот миллиардер, который их сюда прислал, по какой специальности будет? Вот когда я этих, бля, археологов прихвачу с поличным. С бриллиантами! С до революции прикопанными! И это будет чудо!

Нью-Йорк. Выход из гостиницы. Вечер.

Опять Исаак провожает очередную претендентку на тихое семейное счастье. Милая девушка Бекки Розенберг огорчена. Садится в лимузин и уезжает. Исаак вежливо машет ей рукой вслед.

На противоположной стороне улицы из другого лимузина за ними наблюдает дед. Миллиардер Финкельштейн. Внук смотрит на деда. Дед укоризненно на внука. Исаак честно пожимает плечами и уходит вниз по улице Манхеттена.

Дед раздражён. Окошко его лимузина закрывается.

Нью-Йорк. В лимузине. Вечер.

В машине рядом с миллионером Финкельштейном ещё один важный хасид. Это как раз дед девушки Бекки. Сам Соломон Розенберг!

– То есть моя внучка Реббека не подходит! – ворчит Розенберг.

– Шлёма, как родному… – извиняется Финкельштейн. – Ты же понимаешь, что у меня ты номер один. И твоя внучка Бекки… Но упрям Исаак! Весь в меня! Он вообще жениться не хочет! Пять лет я твержу ему одно и то же. А он мне: «Ещё не время, дед».

– Может, проблемы с…

– Не надо! Там нормальный… Очень нормальный инструмент! Всё в мозгах. Такие светлые! Но не созрел. Я ему…

Сидящий впереди рядом с водителем лимузина секретарь Саймон Стерн звонит по мобильному телефону.

– Вот смотри… Как ты думаешь, Шлёма, куда он звонит? – спрашивает Финкельштейн Розенберга. – В Украину!

– Ну?

– Шлёма, ты помнишь про Шполяр Зейде? «Йехи зихро барух»![37]37
  Да будет благословенна его память! (иврит).


[Закрыть] Так вот. Я тут от бессилия… Решил…

– Алло! – говорит в трубку Саймон Стерн.

А в глубине движущегося лимузина миллиардер Финкельштейн рассказывает другу детства миллиардеру Розенбергу обстоятельства экспедиции в Украину на могилу цадика.

Площадка возле птицефермы. Вечер.

Хасиды, напрягаясь из всех сил, налегают на лом. Звонок мобильного телефона. Оба на минуту испуганно замирают.

– Ша! – Гороховский достаёт свой телефон и на идиш: – Алло! Как я могу спать, когда есть такое дело! Что?! Внучка самого Розенберга тоже не подошла! Ц-ц-ц! Там же такая…

А шэйне мейделе![38]38
  Красивая девушка (идиш).


[Закрыть] Кровь с молоком! Вы даже не представляете, Саймон, как мы уже близко к цели. Прямо возле… Привет «балабосу»!

Дом милиционера. Вечер.

– Ну, наглые! – комментирует события, не отрываясь от бинокля, милиционер. – Их из Америки по телефону корректируют. Но ничего. Пусть копают. Своими ручками выполнят черновую работу, а там я их… И ага!

Нью-Йорк. В лимузине. Вечер.

– Гороховский говорит, что они близки к цели, – докладывает Саймон Стерн Финкельштейну.

В машине тишина. Розенбергу требуется время, что переварить услышанное им об этой авантюре с поездкой в Украину. Наконец он осторожно произносит:

– Бэрэлэ, ты же такой реалист… Поискать, так таких нет! «Он молится. У него открываются глаза. Он захочет любви…». Что за херня! «Мишигенер»![39]39
  Сумасшедший! (идиш).


[Закрыть] Нет! Я тоже правоверный хасид и верую во всё, что… Ты давно был у психиатра? Нет, это на голову не наденешь! «Молится… Глаза…» А-ах! Идиот!

Молча, едут два старых, важных хасида. Прошедшие через многое и построившие свои империи. Финкельштейн на продаже бриллиантов, Розенберг на продаже недвижимости. Два матёрых волка, которые думают, что они понимают на этом свете про всё…

Усадьба мистера Розенберга на Лонг-Айленде. У входа. Вечер.

Дверца лимузина открывается. Хмурый Шлема Розенберг выходит:

– Спасибо, что подвёз. «Зайт гизунт»! – проходит несколько шагов. Возвращается. – Послушай, Бэрэлэ, это, конечно, полная херня. Но это же наши дети! Дай мне слово. Если твой Исаак… «Безрат Хашем»![40]40
  Да будет угодно Всевышнему! (иврит).


[Закрыть] Полетит в Украину, чтобы… «Молится…. Открываются глаза…» Дай знать. Моя Реббека окажется там, чтобы ему было на кого открывать глаза. Ты не возражаешь?

Финкельштейн кивает.

Площадка возле птицефермы. Вечер.

Хасиды наваливаются на лом. Скрежет. Бетонная плита сдвигается. Пыхтя и Хасиды наваливаются на лом. Скрежет. Бетонная плита сдвигается. Пыхтя и сопя, хасиды приподнимают надгробный камень, стараясь установить его вертикально. Удаётся! В этот момент вздох проносится над землей. Вздох, похожий на тонкий звук дрожащей струны.

Такая реализация метафоры – «снять камень с души».

Площадка возле птицефермы. Вечер.

Хасиды присаживаются. Переводят дух. Поднимают головы вверх. Над ними густая украинская ночь.

– Благословен Ты, Господь, создающий миробытие. Это ещё до Первой Мировой войны. – Гороховский вытирает пот. – Мои дедушка с бабушкой, долгая им память… Женатые! Уже имели дочку. А потом они попали сюда. И так влюбились друг в друга! Слава Богу! У меня потом было двенадцать дядь и две тёти!

Гутман вздыхает тоже. Достаёт из кармана фото своей многодетной семьи. Светит фонариком. Смотрит. И Гороховский достаёт фото своей семьи. Тоже смотрит. Переводит взгляд на лежащее внизу под холмом село:

– Странно! Смотри! Свет в селе выключают. Рано вроде. Может, им электричество отключили? Да нет, фонарь возле магазина горит…

Действительно, в селе гаснут одно за другим окна. Собаки перестают лаять. Тишина. И в ней возникает мелодия. Это мелодия Благодати!

Воздушная, божественная. Солирует скрипка. И как!

Часть вторая
Благодать

Танцплощадка у клуба. Вечер.

«Бумбокс», из которого неслась попса, как бы поперхнулся. Смолк. Все расходятся.

Грустный Микола провожает Элеонору. Уныло плетётся сзади. И вдруг она оглядывается. И смотрит на него… Так, как будто впервые видит его.

Дом милиционера. Вечер.

Милиционер Нечипоренко ошалело оглядывается на жену. Встаёт. Откладывает бинокль. Вглядывается в жену. Как в первый раз увидел. Снимает портупею. Да и жена его вдруг затрепетала. Не спуская глаз с мужа, становится на колени и стягивает с него сапоги. Вот и свет гаснет в доме милиционера.

Двор у хаты Остапа. Вечер.

На огороде Мотря опускает грабли и смотрит на своего мужа Остапа. Тот встаёт от грядки и идёт к ней, как во сне. Обнимает её.

Берег реки. Вечер.

Луна. Звёздное небо. На лавочке Элеонора взахлёб целуется с Миколой.

Двор механизатора Онищенко. Вечер.

Во дворе за столом под деревом ужинают механизатор и его жена Маруся.

Оба вдруг поднимают друг на друга глаза. Смотрят, не отрываясь, как будто видят впервые.

Хата комбайнера. Вечер.

Полуголый Серёга идёт к дверям. Попутно он укрывает спящих своих детишек. Распахивает дверь во двор.

Звёздное небо Он стоит на пороге. Сзади подходит разомлевшая от ласк жена. Обнимает. Они смотрят в небо.

Хата деда Грицька. Вечер.

Деду что-то снится. Он крутится. Пытается что-то произнести. Перепуганная баба Парася будит его. Дед приходит в себя. Встаёт. Набирает кружкой воду из ведра. Пьёт. Выходит во двор. Садится на лавку у двери. Светят звёзды. Баба Парася садится рядом:

– Что снилось, дед? Вроде ты кому-то хотел что-то сказать?

– Нет! Услышать! – Он гладит Парасю по голове. Она склоняет голову ему на плечо. Сидят, обнявшись.

Улицы села. Ночь.

Продолжает звучать скрипка. По проулку, проводив Элеонору домой, идёт и танцует от переполняющей его радости Микола.

В каждой хате любовь. Удивление и нежность.

И только девушки села стоят, как сиротки. Одиночество. Невесты на выданье без женихов. Каждая возле своего двора. Томление душ и тел.

Сельская гостиница. Комната. Ночь. Видение!

Красивая, дородная украинская женщина, заманчиво улыбаясь, подходит и что-то говорит ласково-ласково…

Сельская гостиница. Комната. Ночь

Гороховский, лёжа на жёсткой железной кровати, раскрывает ей объятия. Но сваливается на пол. Гутман будит его. Гороховский просыпается. Соображает, что это был сон. Гутман спрашивает:

– Вус?

Гороховский оглядывает интерьер, прислушивается к удивительной тишине в селе и произносит, сладко вздыхая и потягиваясь:

– А! Какой сон! Какая женщина! «А махае»!

С удовольствием уходит снова в сон.

Птицеферма. Утро.

«Гвалт»![41]41
  Шум, суматоха, ералаш, кошмар (украинский язык). В идише «Гэвалт»


[Закрыть] Бегают, суетятся птичницы с корзинками собранных яиц. По коридору, расталкивая всех, в сопровождении мэра Борсюка и милиционера несётся заведующая птицефермой Валентина Руденко.

Кстати, это та самая женщина из сна Гороховского.

Она распахивает дверь в подсобное помещение. Повсюду на соломе яйца. Открывается дверь в следующую секцию. Та же картина – везде разложены только что снесённые курами яйца.

– А может, ты, Руденко, просто забыла тару выписать, – кричит мэр Борсюк. – И поэтому…

– Только не надо, Альберт Григорьевич! Тара тарой, а это?

– Она распахивает двери в загон для молодняка, там копошатся желтенькие цыплята. – Между прочим эти цыплята должны были по графику вылупиться только через шесть дней.

Милиционер берет в руки цыплёнка. Тот пищит и клюёт его в палец.

Склад птицефермы. Утро.

Жора складывает в штабель ящики с упакованными яйцами. По проходу торопливо двигаются заведующая птицефермой, мэр и милиционер.

– Ты, Валя, не горячись! – успокаивает милиционер заведующую птицефермой. – Давай факты! Значит, сегодня яиц снесено в семь раз больше, чем по норме? Так?! А по качеству?

– Что?

– Желток, белок и этот… холестерин?

– Лабораторные анализы – норма! – кричит заведующая фермой Руденко.

– Вот только что яишенку сбацал, – подтверждает Жора. – Очень вкусно.

В суматохе вбегают птичницы еще с одной партией свежих яиц. Кричат:

– Куда класть?

– А-а-а… Раскладывай на чердаке! – командует заведующая.

Победное «Кукареку!» несётся со двора. Заведующая, мэр и милиционер выглядывают в окно.

Площадка выгула птиц возле птицефермы. Утро.

Великолепный петух – альфа-самец – среди белоснежного моря кур победно оглядывается и бросается на очередной подвиг. Неподалёку впился шпорами в млеющую курицу другой яркий петух.

Склад птицефермы.

Вбегают переполошенные птичницы с ещё одной партией свежеснесённых яиц. Тот же вопрос:

– Куда?

– Давай на пол в углу! – Заведующая птицефермой обращается к спутникам: – Вот! А вы говорите – тару забыла выписать. Это какая-то… Аномалия!

– Да! Несутся, как бешеные! – подтверждает птичница. – А петухи. Падают, а всё хотят… Всех!

Стук в двери. В помещение склада вежливо входят хасиды. Гороховский и Гутман.

– Добрый день! – на своём ломаном русском языке говорит Гороховский мэру Борсюку. – Нам в мэрии сказали, что вы здесь. Поздравьте нас. Мы нашли! Вернее, вчера днём ваш менеджер гостиницы дед Грицько показал нам это место. И в связи с этим…

– Конечно! Мы это… Того… Поздравляем! Но, извините, у нас тут… Производственное совещание. – Мэр выхватывает мобильный телефон. – Мирон? Это Борсюк! Такое дело…

– А мы подождем. Посидим! – говорит Гороховский. – Это же удовольствие! Возле могилы Цадика… Мы здесь. Буквально за стеной.

Они выходят.

– …Тут у нас Руденко забыла тару вовремя выписать, – кричит в трубку мэр Борсюк. – Так вы по-соседски. Одолжите. Да, ящиков сорок. Нет! Шестьдесят! Да просто так… Про запас. – Подзывает Жору: – Смотаешься в Васильковку. И ящиков под яйца наберёшь. Чтоб полную машину привёз.

Жора убегает, хлопнув дверью. Оп! Стук двери… Той самой, в которую только что вышли хасиды. Заведующая птицефермой, мэр с милиционером переглядываются. Потом смотрят в окно.

Площадка выгула птиц возле птицефермы. Утро.

Там красавец петух издаёт боевой клич и из последних сил, шатаясь, идёт к очередной курице.

И осторожно среди птиц пробираются к раскопу хасиды.

Склад птицефермы.

– Аномалия… – шепчет милиционер. И вместе с мэром и заведующая птицефермой, выбегает во двор птицефермы.

Площадка выгула птиц возле птицефермы. Утро.

Втроём, сквозь полчища галдящих курей и гусей, они пробираются к хасидам, сидящим возле могильного камня. Останавливаются. Тяжело дышат.

А сияющий Гороховский поднимает на них голову:

– Простите. Я же и говорю… Мы от радости не вытерпели. Нарушили вашу «проперти»…[42]42
  Принадлежащее кому-то (английский язык).


[Закрыть] И ночью немножко начали уже расчищать. Надгробие ведь должно стоять, а не лежать!

Действительно, могильная плита на могиле цадика очищена и пусть криво, но уже не лежит, а стоит.

Самой сообразительной оказывается заведующая птицефермой Валентина Руденко. Она первая соотносит необычную репродуктивную активность вверенных ей кур и гусей с ночными раскопками хасидов. Вскрикивает. И быстро-быстро крестится.

А Гороховский с Гутманом, не замечая происходящего с их собеседниками, вытирают носовыми платками пыль в углублениях надписи на плите:

– Вы же видите, – продолжает Гороховский, – нужно укрепить… Фундамент усилить. Разрешите нам работать днём?

– Это… – заикается милиционер Нечипоренко. – Надо подумать.

– Конечно! – вежливо поддакивает Гороховский, – Но инструмент у нас есть.

Нам менеджер гостиницы одолжил. – Он показывает на лежащие рядом с раскопом лопату и лом.

– Опять же санитария, гигиена… – мнётся мэр.

Все три местных начальника пытаются осознать происходящее. То есть причинно-следственную связь они уже уловили. Но ошеломлены чрезвычайно.

С ними происходит то же, что с дедом Грицько – они вдруг видят ореолы вокруг фигур хасидов, гулкий звук их голосов. И всё как-то замедленно и многозначительно… Вот, например, к хасидам подходит одна из птичниц. Это Элеонора, дочка механизатора. И всё как-то по киношному: рапидно, пофазово…

Девушка ставит возле них графин с водой… Хасиды, улыбаясь ей, берут графин с земли… Достают из карманов свои стаканчики, наливают воду в них… Произносят благословение и пьют… Улыбается девушка…. Гутман мочит водой платок и протирает надпись на камне, и пролившиеся мимо капли воды падают на землю…

Ну, просто мистика и всё та же многозначительность в рамках нашего представления о квантах, биополях и временно – пространственных аберрациях.

Тут из ворот птицефермы выезжает грузовик. Это Жора Кнут едет в соседнее село за дополнительной тарой для яиц. Неожиданно мэр срывается и бежит наперехват машины.

– Стой! Стой! – переводит дыхание. – Георгий, по-человечески прошу. Там! – Он показывает в сторону соседнего села. – Про то, что тут… Ни слова! Понял?

Жорик, я тебе премию выпишу за квартал. Только молчи!

Жора удивлённо кивает. Машина уезжает.

А тут ещё до Гороховского доходит, что перед ним та самая женщина из его сна. Это как раз вот эта заведующая птицефермой Валентина Руденко! Важно ещё и то, что она смущается, потому что видит его. Того странного человека из своего сна!

– Идёмте. Я вам… это… – как заворожённая произносит заведующая.

– Идёмте. Я вам… это… – как заворожённая произносит заведующая птицефермой. – Сейчас халаты выдам, шапочки, перчаточки. Чтобы санитария…

Она уводит хасидов в здание птицефермы.

Милиционер пользуется моментом, бежит к своему мотоциклу. Достаёт стеклянные банки. Одну отдаёт птичнице. С двумя банками возвращается к раскопу.

Черпает немного рыхлой земли возле надгробия. Второй банкой водит в воздухе, а потом быстро её закрывает. Мэр с недоумением наблюдает за его действиями.

– Всё как положено! Сбор вещественных доказательств, – объясняет он мэру Борсюку. – Пробы грунта и воздуха. Сейчас ещё пяток сегодняшних яиц принесут. К рапорту приложу. И в район. Бо такое ночью было! С женой… Улёт полный.

– Постой! И у тебя?! – удивляется мэр Босюк. – Ой, Сашко, всю ночь нас крутило! Как в молодости!

– Лучше, чем в молодости! Подождите, так у вас тоже? Это…? Ну, Альберт Григорьевич!?

Из двери птицефермы выходят хасиды в белых халатах и белых шапочках. Проходят к могиле. Начинают работу. Мэр и милиционер смотрят с горки вниз на улицы села.

Улицы села. День.

Селяне все одеты празднично! В яркой современной одежде. Даже те, кто на работу. А женщины – в ярких платьях, косыночках – группками оживлённо обсуждают тему «Жених – внук миллиардера». И никакого крика в селе, никаких ссор и разборок.

Площадка выгула птиц возле птицефермы. Утро.

Из дверей выбегает заведующая птицефермой Валентина Руденко:

– Альберт Григорьевич! Звонили из коровников! Срочно! Бидонов для молока не хватает! И быка удержать не могут. Отвязался на хер!

– Ага! – кричит милиционер.

Он быстро, но аккуратно ставит в коляску мотоцикла рядом банки с пробами воздуха и земли и третью – с яйцами, трогается в сторону коровников. Мэр садится в свой потрепанный «газик».

Окраина села. День.

По дороге пылят машина мэра и мотоцикл шерифа. Въезжают в ворота молочного комплекса.

Молочный комплекс. День.

В сопровождении начальника молочного комплекса – толстого дядьки с пышными казацкими усами – мэр и милиционер торопливо проходят сквозь коровники. В загородке четверо мужиков не могут удержать рвущегося к коровам племенного быка – осеменителя. Не удерживают!

Вот все сгрудились на складе готовой продукции. Там тоже суматоха. Две цистерны с молоком, а вокруг ещё много бидонов. Ошалевший начальник комплекса трясёт за плечи мэра.

Тот звонит по телефону. Пылят к коровникам ещё пара пустых цистерн с надписью «Молоко». Потом на грузовике привозят ещё десятка три бидонов.

А шериф наполняет ещё одну банку вещественным доказательством. Свежим молоком.

Окраина села. День.

По дороге назад в село пылят машина и мотоцикл. Это мэр и милиционер. Останавливаются. Справа яблочный сад. Слева кукурузное поле. Мэр вступает на поле. Отламывает початок, очищает от листьев. Кукуруза уже спелая! За его спиной возникает милиционер. Они переглядываются. Милиционер забирает початок и вкладывает в пакет.

Оба переходят дорогу и входят в сад. В саду яблони гнутся от плодов. Мэр срывает яблоко, с некоторым страхом откусывает. Ест. Милиционер срывает пару яблок и кладёт в пакет.

Мэр замечает ручей. Бежит вдоль него. Шериф черпает ладонью воду. Пробует.

– Откуда вода? Не было же!

Голос дряхлого деда:

– Была.

Мэр и шериф поворачивают головы. На пригорке у родника сидит дряхлый дед. Тот самый, с кем хасиды искали кладбище. Он пьет из бутылочки родниковую воду. Рядом несколько банок с водой.

– Родничок-то бить перестал лет семьдесят назад. А сегодня, чую, ожил. Вот я утречком и приковылял, – говорит дряхлый дед. – Угощайтесь.

Мэр и милиционер присаживаются рядом с дряхлым дедом. Пьют.

– Ты извини, дед, я одну баночку у тебя конфискую, – говорит милиционер. Берёт банку с водой. Рассматривает.

Потом смотрит в бинокль на хасидов в белых халатах, работающих на горке возле птицефермы.

Мэр берёт из его рук бинокль и тоже смотрит. Чешет в затылке.

Опять переглядываются. Журчит рядом родник.

Отделение милиции в селе. Интерьер. Вечер.

Старый железный сейф. Занавешенная для секретности карта района. Кривой стол и старенькая пишущая машинка. Милиционер двумя пальцами достукивает по клавишам рапорт в район.

Стук в двери. Входит мэр. Присаживается. Молчат. Смотрят друг на друга.

– Значит, «Рапорт»?

– Ага! – Милиционер Нечипоренко старательно выводит подпись. – Иностранцы в селе. Раз! Евреи! Два! В-третьих, народ наш как-то странно себя ведёт. Миролюбиво. А птицеферма? А коровы? А бык! А вода! – отпивает глоток из банки с родниковой водой. – Так ещё на нашу голову ожидается внук миллиардера.

Милиционер вкладывает листки в большой конверт. А в большой картонный ящик укладывает стеклянные банки и пакеты с кукурузой и яблоками – вещественные доказательства. Пауза. Смотрят друг на друга.

– Ты знаешь, Сашко… – негромко говорит мэр Борсюк. – Вот это, что утром. Ну, яйца… Евреи у камушка… Во! Снилось!

– Да бросьте, вы, Альберт Григорьевич! Это нормально. Когда снится и случается, ты понимаешь – всё идёт по плану. А вот когда несколько раз снится, а не случается… Вот тут надо волноваться. Кстати, вот это всё уже было.

Снилось. Банки. И вы при галстуке… – он пугается от сказанного сам. Раздвигает шторки, обводит пальцем на карте маленький кружочек вокруг села. – Понимаете, маленькое мы село. Маленькое! А наваливается много!

– О! Это ты, Сашко, точно! Маленькое! А ведь эта… Аномалия! Она не безразмерная тоже. Я же объехал. Радиус поражения двадцать километров. Дальше ни тебе яблок, ни тебе кукурузы… Ни баб весёлых, ни мужиков. И быки… И петухи… Другое дело, на сколько по времени эта аномалия рассчитана. Давай подождём. Пока… Я за неделю план сделаю по мясу, молоку, яйцам…