Текст книги "Хроники Дебила. Свиток 2. Непобедимый"

Глава 5

Выиграть сражение – это не то же самое, что выиграть войну. А выиграть войну – еще не тоже самое, что выиграть мир. А выиграть в лотерею… впрочем, это уже из другой оперы.

В первой битве мы разгромили врага практически всухую. Сам не ожидал, что все будет настолько легко и просто. Оказывается, даже мощный интеллект жителя XXI века чего-то стоит, если за ним стоит сотня могучих и злобных дикарей, которые выполняют твои инструкции, не внося в них собственное видение мира.

Первым выступил сводный отряд из моих морячков и приданной к ним в качестве проводников парочки ребят Бокти. Их задача была довольно простой и незатейливой – спереть половину «пиратских» лодок фактически на глазах их владельцев. Ну, или, если не приукрашивая, спереть на рассвете, когда сон особенно сладок, а бдительность притупляется. Но спереть так, чтобы враги это заметили и увидели, в какую сторону бежать за своим имуществом.

«Пираты», привыкшие тут чувствовать себя хозяевами, подобной наглости не ожидали. Даже охрану возле лодок не выставили, будто это им родимая гавань, а не театр только что начатых мной военных действий. Когда на рассвете два десятка человек на четырех лодках тихонечко причалили к пляжу перед поселком и прихватизировали шестнадцать лодок, пропоров днища еще семи (я приказал дырявить те лодки, что уже спущены на воду, если не хватит людей захватить их все, но не трогать те, что вытащены на берег), «пираты» даже не шелохнулись.

Как впоследствии сказал Кор’тек, им даже специально пришлось пошуметь, ограбив ближайшие к пристани домишки, чтобы на них обратили внимание. Но так или иначе, а первый акт сочиненной мной пьесы был сыгран. Супостаты заметили пропажу и ринулись догнать, вернуть, наказать. Для этого им пришлось для начала собраться в кучу, во-вторых решить, что делать, в-третьих, спустить оставшиеся лодки на воду. Мои ребята получили минут двадцать-тридцать форы.

Фора им понадобилась, чтобы, двигаясь по течению реки, выгрести к удобному пляжику, образовавшемуся как раз там, где лес довольно далеко отходит от берега.

Там мои застрельщики бросили лодки и ломанули через лес. Через тот самый лес, что рос на мыску, вокруг которого река делает очередной небольшой поворот. Естественно, злобные пираты, которых тут набралась, наверное, сотня с лишним, не удовольствовавшись возвратом лодок, ринулись вслед за обидчиками, пылая праведной местью и желанием обезопасить себя на будущее от подобных посягательств.

Думаю, дальше объяснять не надо? Из леса им навстречу вышли мои могучие оикия, а во фланг ударили ребята Бокти, усиленные Лга’нхи, Витьком, последним целым воякой Леокая, и мной. (Откосить, отмахиваясь поддельной справкой о плоскостопии и ссылками на должность полководца, которого надо беречь от опасностей и кормить усиленным пайком, как-то не получилось. Я это заранее знал и даже не пробовал настаивать.) А пока мы рубились, мои (имею я право потешить свое самолюбие, хотя бы и про себя?) славные морячки, пробежав через лес, сели на собственные лодки и подгребли с тыла, отрезав врагу путь назад.

Тут так воевать не привыкли. Тут либо стенка на стенку, либо втихаря подкрасться, содрать подвернувшийся скальп, стырить мешок зерна, побить посуду и быстрее удирать, сочиняя по пути балладу о своем подвиге. Так что, когда враги полезли со всех сторон, бедолаги-пираты растерялись, запаниковали и заметались, как хомячки в одной клетке с кошкой. Ну и несложно угадать, что их участь была подобна участи этих же самых хомячков. Хотя, конечно, умирая, они оказывали яростное сопротивление.

Мне ли не знать? Мое участие во всем этом было пусть и не слишком активным, но, увы, очень запоминающимся. Мне.

Сначала я долго лежал в мокрой от росы траве, дрожа от холода. Потом, когда послышались певучие сигналы Гит’евека, командующего оикия, вскочил вместе со всеми и ринулся в бой. Отнюдь не в первых рядах, но и не последним. (Все-таки приходится поддерживать авторитет.) Первый попавшийся мне навстречу противник был растерян и, кажется, больше подумывал о том, чтобы смыться отсюда, чем о драке. Но тут как раз с реки раздались воинственные вопли наших морячков, начавших громить тылы, и бедолага окончательно завис. Тут-то я его и рубнул. Содрал скальп, побежал дальше, нашел нового врага, ткнул протазаном, тот отскочил и попытался врезать мне своим копьем. Несколько секунд мы кружили и обменивались ударами. Его копье было длиннее моего протазана, наверное, на метр. Ну да зато я уже был натаскан Лга’нхи на противника именно с таким оружием, так что выбрал момент, подбил в сторону древко его копья и резко рванул вперед, с размаху рубя по рукам. Попал. Да еще как! Одна рука вообще повисла на лоскуте кожи и забила фонтаном крови, а вторая выпустила копье и повисла плетью. Извиняйте, дяденька, но это война! Я половчее перехватил протазан и замахнулся для добивающего удара. А мой противник выхватил, той самой, якобы повисшей плетью рукой, откуда-то из-за спины топорик и полоснул меня по корпусу. Будь я чуточку шустрее и продвинься вперед на лишний сантиметр-два или будь рукоять топора моего противника на те же один-два сантиметра длиннее – тут бы и сказочке конец, вернее, – моим хроникам. Но чудо! Рукоять была короче, а я медленнее, потому конец пришел лишь моему участию в битве.

Боли не было. В смысле, в первый момент. Нет, я почувствовал все. И как разрубаются кожа и мышцы, и услышал омерзительный скрип топора о ребра, и то, как меня бросило в сторону. Но боли не было. Была внезапная слабость в ногах и страшное недоумение: как же так? Почему меня? Меня нельзя! У меня еще тут дел куча! Мне еще войну выигрывать, потому как эти раздолбаи-спортсмены все испортят, если я не буду капать им на мозги своими ценными указаниями. Мне еще надо вернуться в Вал’аклаву, вернуть Лга’нхи меч и найти того гада, что меня подставил. Да и к Леокаю неплохо бы вернуться с отчетом о проделанной работе. Если кто в этом мире и способен оценить мои торговые и полководческие таланты, так только он. Опять же, если я сейчас помру, кто будет присматривать за Осакат и Витьком? Они же без меня.

Моего противника собственный удар развернул вокруг своей оси, и он упал на землю. Но он еще встал и еще раз замахнулся своим уродским топором, однако, видно, потеря крови была слишком велика, топор выпал из его рук, а сам он рухнул передо мной на колени. Тут я сообразил, что все еще стою с занесенным над головой протазаном. Опустил его и, как-то вяло уперевшись в скрюченное возле моих ног тело, не столько нажимая на древко, сколько пытаясь удержаться на ногах, вдавил оружие в противника. А потом упал рядом.

Сколько пролежал – не помню. Но, судя по луже крови вокруг себя, не так уж мало, а судя по тому, что все еще был жив, недостаточно долго, чтобы истечь кровью окончательно. Потом вспомнил, что «Скорой помощи» или даже санитаров не предвидится. Попробовал залезть в особую сумку, что висела у меня на поясе. Специально заранее подготовленную «сумку лекаря», как я ее называл, с прокипяченными кусками ткани и «травками первой помощи». Ага. В моих бронированных перчатках, в одно мгновение вдруг ставших жутко неподъемными, только по сумкам и лазить! Долго, помогая зубами, распутывал узлы завязок, скидывал перчатки, пока кровушка вытекала из моего тела. Потом все-таки добрался до сумки, вытащил кусок полотна. «Надо же, – мелькнула мысль. – Специально готовил перед боем, чтобы перевязывать раненых. Почему-то даже в голову не пришло, что, возможно, придется перевязывать самого себя». А зря. Может, тогда бы озаботился чем-нибудь, чем можно закрепить на своей груди смятый комок ткани. А пока что просто прижал рукой и прикинул, как содрать пояс с убитого, чтобы прижать им ткань на груди. Больше ничего не помню.

О том, что произошло потом, в голове порхают лишь какие-то смутные образы. Кажется, меня куда-то тащили, а может, мне это просто показалось. Но очнулся я от жуткой боли. Заорал и забился, пытаясь уползти от пригнувшейся ко мне какой-то жуткой твари, что впилась в мою грудь своими стальными когтями и склонила волосатую морду, то ли желая вырвать кусок мяса, то ли напиться крови. Но фигушки – мои руки и ноги были намертво прижаты к земле, словно железными оковами. А жуткая тварь склонилась еще ниже к моей ране и сделала еще один стежок. В глазах чуть прояснилось, и я узнал одного из парней Бокти. В его руках была костяная игла с продетой в нее ниткой, обе грязные и все в крови. И он зашивал прореху на моей груди.

Вокруг радостно залопотали, и в поле зрения очутилась довольная рожа Лга’нхи – это он держал меня за одну руку, а другую ухватил хренова горилла Бокти, довольно лыбящийся своими здоровенными желтыми зубами. Надеюсь, они так радуются тому, что я очнулся, а не тому, что наконец-то перестану надоедать им своими советами.

Так. Теперь самое важное. Самое важное, что есть у человека в этом мире, – репутация. Собрался немного с мыслями и с духом. Стиснул до скрипа в челюстях зубы: я – великий воин и орать, пока в меня тыкают костяной иглой, не должен. И даже скулить не должен. Не скулить, не скулить, не скулить… Но боже мой, как же это больно! Я чувствовал каждый миллиметр иглы и нитки, проходящей через мое тело. Мне было до ужаса страшно, потому что я знал, к чему могут привести подобные раны: воспаление, гангрена и смерть, но рожа моя ничего подобного отображать не должна, я даже попробовал изобразить улыбку, уж не знаю, насколько удачно. Но на всякий случай «забыл» попросить друзей перестать фиксировать мои конечности на время операции. Конечно, великий воин может обойтись и без этого. Он будет весело шутить и смеяться, пока какой-то грязный дикарь тыкает в его тело грязной иглой. Но боюсь, что запасы моего геройства на сегодня уже сильно истощены, так что оставим браваду другим.

Наконец операция-пытка закончилась. Меня отпустили, перемотав рану какой-то тряпкой. Но испытания на этом закончены не были. Добрая душа Лга’нхи, демонстрируя чудеса заботливости, преподнес мне «дорогой» подарок – приволок труп с торчащим в нем протазаном. По его мнению, снятие очередного скальпа существенно поспособствует моему скорейшему выздоровлению посредством увеличения маны. Да и вырвать оружие из тела тоже должен был я, доверять такое важное дело кому-то другому – вводить в заблуждение духов, ответственных за подсчет моих геройств, а это не очень разумно, ввиду моей возможной близкой кончины и последующего подведения итогов.

С горем пополам сделал и то, и другое. Правда, протазан вырывал Лга’нхи. Я только держался за рукоять. Но даже это усилие надолго отправило меня в забытье.

Очнулся я уже в темноте. Следовательно, пролежал в отрубе весь световой день. Захрипел, пытаясь привлечь к себе внимание, и чьи-то заботливые руки, приподняв мою голову, влили в пересохшую глотку какой-то отвар. Судя по вкусу, тот обезболивающий корешок и валерьянка. А судя по полившемуся вслед за отваром потоку слов, попечение за моей унылой тушкой взяла на себя названная сестренка Осакат. Некоторое время я слушал ее советы о том, как надо было планировать битву и воевать, чтобы не попасть в то дурацкое положение, в котором нахожусь сейчас. Естественно, соплюшка, помахав колом на десятке-другом тренировок, уже воображала себя крутым специалистом и считала своим священным долгом давать советы своим менее успешным коллегам. А сама-то все время просидела в кустах рядом со спрятанными лодками в компании улотского воина-калеки. Им обоим (по отдельности) я перед битвой дал ценные указания: присматривать и охранять друг друга, а то сами по себе они наверняка бы рванули в бой. Вояка – потому что он «лыцарь», а Осакат – потому что считала себя большой специалисткой и ей не терпелось испытать свою крутизну. Да, длительное нахождение малолетней девчонки в компании крутых мужиков явно не способствовало смягчению ее характера, зато дало превосходную возможность приоб– рести множество дурных привычек. И как нам ее такую замуж отдавать? Кому на фиг нужна жена, которая копье и топорик в руках держит чаще, чем иглу или сковородку? Разве что и впрямь Витьку ее сбагрить. Какая же хрень в голову лезет! Вот щас начнется гангрена, и все эти заботы сразу перестанут быть актуальными.

Кстати, о Витьке. Витька я тоже подумывал оставить приглядывать за Осакат (случись что – на калеку надежды мало), но даже и пытаться не стал удержать его вдали от битвы – это было бы жутким оскорблением и обидой на всю жизнь. Кстати, как там Витек? Надеюсь, хоть он-то остался цел. А значит, вертится где-то рядом, корча из себя крутого воина и, возможно, даже хвастаясь перед Осакат снятыми скальпами и добычей. Вот его-то я и пошлю за Лга’нхи и Бокти. Потому как без меня они накуролесят такого…

Витек оказался жив. И, естественно, ошивался рядом с принцессой своих грез и, даже не пытаясь изображать скромность, демонстрировал рану над ухом от скользнувшего рядом копья, чуть ли не тыча ей в нос содранным скальпом. Красава!

Пока Витек бегал с поручениями, я думал. Думал все о том же, о чем и вчера. Как бы отвертеться от очередного «приятного» опыта?

В бою людей я уже убивал. Раненых и пленных вон тоже убить сподобился. Следующая ступенька – массовый геноцид. А как еще назвать нападение на поселок с женщинами и детьми, который сейчас защищает небось максимум полсотни воинов? Тут нравы и так излишним гуманизмом не блещут, а если сейчас в поселок ворвутся разгоряченные битвой воины, не надо обладать особым воображением, чтобы понять, что там произойдет.

Или уже произошло, пока я был в отрубе. На какое-то мгновение вдруг даже стало легче. Такой подленькой трусливой легкотой, появляющейся от радости, что твою грязную работу сделал кто-то другой. Теперь можно спокойненько уговорить свою совесть, что я тут ни при чем. Я в отрубе лежал и ничем делу помочь не мог. Это все Бокти с Лга’нхи, ну да, они известные дикари и головорезы, что с них взять?!

Но я уже видел один вырезанный поселок – поселок Осакат. Да и наше последнее стойбище мне никогда не забыть. Женщин со вспоротыми животами, детей с размозженными головами, младенцев, втоптанных в грязь. Можно сколько угодно ссылаться на суровые времена и жуткие обычаи. Можно смело притягивать дедушку Дарвина с его естественным отбором и тешить себя абстрактными рассуждениями про улучшение подобным бесчеловечным методом человеческой породы в целом. Вот только можете считать, что у меня кишка тонка, или обзывать паршивым интеллигентишкой, но соучастником всего этого я быть отказываюсь!

– Ну как ты, Дебил? – заботливо спросил меня подошедший Лга’нхи. – А то я уж думал, ты совсем мертвец, такой бледный лежал.

Я повернулся на бок, уперся рукой в землю и постарался привести себя в более-менее горизонтальное положение. Хренушки, будто скалу с места сдвинуть пытаюсь. «Помоги», – коротко не попросил, а приказал я. И Лга’нхи легко вздернул меня в сидячее положение. Грудь прострелила дикая боль, весь мир пошел юлой вокруг моей больной головушки, а к глотке подступил омерзительный комок. Но я сдержался, и через пару минут земля замедлила вращение и остановилась, комок упал обратно, а боль… боль и слабость остались. Но показывать их сейчас никак было нельзя. Как я тогда сказал? «Это тот мир, в котором загнанные лошади пристреливают себя сами!» Так что никакой демонстрации слабости. Слабак тут не может руководить. Это у них на уровне инстинктов. А если я не смогу руководить, поселку, а вместе с ним и всей нашей затее настанет скорый конец.

– Как там дела? Спасибо, – спросил я у Лга’нхи, одновременно принимая чашку с напитком из рук Осакат. – Много наших потеряли?

– Не-е-ет! – радостно протянул Великий Вождь и ткнул мне под нос обе свои руки с четырьмя отогнутыми пальцами на левой и полной пятерней на правой. – Вот, эти «забритые», а это – люди Кор’тека. Еще Кринтай погиб, но он человек Леокая. А еще у Бокти много, но они ведь не наши.

Так, четыре «забритых», аж пятеро у Кор’тека и до хрена, не меньше двадцати, у Бокти. И того тридцатник – почти треть всего отряда в первом же бою, а еще и раненых тут (я быстренько обежал глазами наш импровизированный лазарет) двенадцать человек.

– А этих сколько положили? – уточнил я у Лга’нхи, заранее зная ответ.

– Много! – с гордостью сказал он мне. – Совсем много! Все, что на берег выскочили, всех побили!

– Я же просил, парочку-другую отпустить! – едва не простонал я.

– Ну, может, кто и убежал, – равнодушно ответил на это Лга’нхи. – Мы их по лесу гнали, а это место плохое, за каждым деревом спрятаться можно. То ли дело у нас в степи!

– Вы там у себя как зайцы в траве прячетесь, – довольно пробасил неслышно подошедший Бокти. – Будто змеи ползаете. А у нас – встал за дерево и стоишь на ногах, как человек, а не на брюхе, как змея, – и заржал, очень довольный тем, как отбрил Лга’нхи.

– Да, Бокти, ты великий воин, – на всякий случай польстил я ему, прежде чем задать неприятный вопрос: – Сколько ты людей потерял?

Бокти горько вздохнул и начал перечислять по именам. Причем подробно рассказывая все степени своего родства с погибшими. Чтобы не запутаться, я загибал пальцы и насчитал восемнадцать погибших и шестерых раненых. Половина всего отряда Бокти.

– Ну да ничего, – оптимистично подвел итог печального списка Бокти. – Зато добычу большую взяли. Одного бронзового оружия – целую лодку загрузить можно. И лодок новых две полных руки и еще два пальца штук нам полагается. А в поселке еще больше возьмем, там у них и меда должно быть много, и зерна, и воска. Все, что с других караванов взяли.

Ну вот оно, началось!

– Бокти, нельзя поселок трогать, – начал я. – Пока нельзя, – подсластил пилюлю. – Мы тут, духи говорят, только треть этих положили. Но и своих треть потеряли. Пойдешь сейчас поселок брать, там всех своих потеряешь, – кто тогда добычу до дома довезет? А ведь еще и другие поселки есть. Помнишь, что нам тот пленный говорил, что ты сам в бою взял?

– Хм. После такой нашей победы и погибнуть не жалко! – гордо встав в позу, провещал Бокти. – Такая великая битва была, слава о ней не забудется никогда! Люди вечно будут петь былины о нашем подвиге на пирах и у лагерных костров! Но добычу упускать негоже, – подытожил он свою пафосную речь меркантильным соображением. – Если мы погибнем, кто привезет ее в наше племя и кто воспоет наши подвиги?!

«Ага, облизьяна волосатая, – мелькнуло у меня в голове. – Знаю я, какие былины вы споете. «Как великий Вождь Бокти со товарищи несметные полчища ворогов побили, а какие-то пришлые в это время у них под ногами крутились!» Жаль, я не видел, что там произошло и почему именно у него такие большие потери. С оикия понятно. Хотя на них и пришелся основной удар, но тут так драться не умели, и против подобного дисциплинированного строя у местных дикарей нет ни единого шанса. Морячки мои с тылу напали, у них реальные противники, по логике, только те были, кто в испуге к лодкам рванул. Уверен, если бы морячки с ходу грабить не бросились, у них потери бы еще меньше были. А вот ребята Бокти? Небось, помимо потерь в бою, рванули в лес бегущих добивать и трупы обчищать. А там бой разбился на множество поединков, а в таком раскладе обычно размен один к одному идет.

– Вот именно, – подхватил я. – Если ты сейчас всех своих ребят положишь, про тебя будут только в твоем племени песни петь. А если всю Реку для караванов свободной сделаешь, так тебя все племена Реки славить будут. Таким даже старики похвастаться не могли!

Да. Судя по роже Бокти, такая перспектива потрясла даже его самодовольное до невозможности воображение. Заполучить славу в своем племени – это, конечно, дело обычное. А вот в мировом масштабе! Это как какому-нибудь муходрищенскому режиссеру, снимающему документальные короткометражки на дешевенькую видеокамеру, Оскара получить. Мечта, за которую можно убить или отказаться от убийства!

– И как же это сделать? – В глубоко посаженных глазенках под мохнатыми бровями отразились красные ковровые дорожки, блеск брильянтов на холеных женских шейках, огни рампы и позолоченная статуэтка, зажатая в мохнатых лапах с грязными обкусанными ногтями.

– А вот послушай, – ответил ему змей-искуситель моим голосом.

Лучше всего с этим справился бы Доксой, тот единственный калека, что остался от всего улотского воинства. Но посылать инвалида для подобных переговоров, пожалуй, не стоит. В том плане, конечно, что хоть он и единственный, кто знаком с «цивилизованной» традицией ведения переговоров (для Лга’нхи и для Бокти это была абсолютно новая и весьма экстравагантная, на их взгляд, концепция), но, увы, калека слабак, это совсем не то, что нужно для акции устрашения. Ну вот не уважают тут слабость. Чтобы с тобой говорили, не говоря уж о том, чтобы слушали, ты должен только одним своим видом внушать страх и уважение. А если ты на вид хилый или больной, то пусть даже за твоей спиной стоят целые легионы, уважения ты не внушишь, а страх – тем более. Увы, местные ребята простые и незамысловатые, и чаще всего думать дальше, чем на один шаг вперед, или видеть что-то, скрытое под внешним обликом, не способны.

Так что отправил Бокти и как самого представительного, и как самого заинтересованного. Раз захотел Оскара и мировое признание – пусть отдувается.

А пока отдуваться пришлось мне, для того чтобы объяснить ему, что делать и зачем вообще это надо.

Ну со вторым было проще.

– Эти покойники тут чужие, – доверительно сказал я ему, и, думаю, мой голос звучал достаточно зловеще, потому что в этот момент меня скрутил очередной приступ боли. – И если их не похоронить по их обычаям, они в загробный мир так и не попадут, а будут тут шляться и таких бед натворят! Или тебе нужно, чтобы дальше караваны покойники грабили? От них-то просто так уже не отобьешься.

Это Бокти убедило. Полчищами врагов его пугать бессмысленно. Наоборот, начнет храбриться и все сделает по-своему, чтобы, не дай боги, кто не подумал, что он трусит. А вот бояться оживших покойников, духов и демонов – это дело нормальное, и ради избавления от подобной напасти можно даже выполнить данные чужим шаманом инструкции.

А насчет первого – долго объяснял без особого результата. А потом, вспомнив, что Бокти, помимо всех прочих достоинств, еще какой-никакой, а купец, предложил попробовать «продать» местным разрешение похоронить своих покойников в обмен на кой-какие товары. Ведь для сей «продажи» надо не только держать себя с достоинством, но и делать вид, что уважаешь партнера. То есть именно так, как и подобает парламентеру.

Однако, дабы делец не взял верх над политиком, сразу обуздал доисторические аппетиты Бокти, сказав, чтобы много не просил, поскольку покойники уже все скальпированы и ободраны как липки. А значит, особо большой ценности для племени в загробном мире не представляют, и даже если и попытаются замолвить перед духами словечко за племя, духи к таким лузерам прислушиваться на станут. Бокти с этим согласился. И, как мне кажется, с некоторым сожалением. Слава, конечно, славой, а выгоду терять тоже неохота. (Была мысль, в качестве хохмы, подкинуть ему идею париков. Но вовремя сдержался, ведь с него станется начать всерьез лепить на покойников «волосы» из мха, веточек и кабаньей щетины.)

Но самое главное (эта мысль пришла мне в голову только что), мотивировать все эту торговлю надо тем, что, дескать, есть среди нашего отряда некий пришлый шаман, который хочет с этими покойниками какие-то жуткие штуки делать – не то в ходячих мертвецов обратить и заставить себе служить, не то продать знакомым демонам в преисподней для всяческих издевательств и глумлений. А он, Бокти, человек правильный, старой закалки. И он подобных дел не одобряет. Так что пока шаман сам раненый и потому слабый, надо быстренько покойников похоронить по обычаю. А чтобы потом шаман на Бокти бочку катить не мог, оправдать это дело выгодой.

Бокти с такой стратегией согласился, лишь поинтересовавшись: «Неужто ты, Дебил, и впрямь такой способ знаешь, чтобы покойника заставить себе служить?»

Я, припомнив многочисленные байки про зомби, сказал, что, ясное дело, знаю, и даже не один. (Гы! Укус другого зомби, чем не способ?) Но дело это плохое и мерзкое, и правильный шаман чем-то подобным заниматься не станет. Если его не вынудить, конечно.

Бокти согласился, что покойникам пакостить нехорошо, даже чужим. И старики ничего подобного бы не одобрили, а потому он приложит все силы, чтобы мне не пришлось подобное гадство устраивать.

Короче, следующим утром Бокти, взяв с собой пяток набитых вояками лодок, отбыл к поселку. А я тем временем, переборов боль и слабость, начал изображать обход раненых. Многие из них были в куда более лучшем состоянии, чем я. Но авторитет, лежа под кустиком и пестуя свои болячки, не заработаешь. Изображая заботливого доктора Айболита, лечащего болячки плевками жеваной травки, бинтами и заговорами, я вгоняю в мозги «забритых», морячков и «боктистов» идею, что я их отец-командир и ваще – отец, а главное – командир! Что поделать? Менталитет такой – сильный заботится о слабых соплеменниках. И если ты заботишься – ты сильный. Ты Вожак!

Потом осмотрел себя. Рана была зашита, прямо скажем, не в стиле белошвеек, а такой грубой, мужской штопкой, по принципу «чтоб держалось на века». Оно и держалось. Но шрам (если вообще выживу) будет жутким. Глубину сейчас не рассмотришь, но кажется, ребра тот топор окончательно не перерубил, иначе бы все было гораздо хуже, но и досталось мне неслабо – косой рубец тянулся почти вдоль всего нижнего ребра, снизу вверх до самого солнечного сплетения. Ребра, может, были и целы, но вот мышцам явно досталось основательно – даже глубокое дыхание вызывало боль. Что уж говорить про хождение, движение руками, шеей, головой и прочие виды пыток.

Но есть такое слово – «надо». Потому как иначе кранты, скорее всего, не только мне или жителям поселка, но и всем моим ребятам. Если они вырежут поселок, то остальные «пираты» уйдут в леса, и начнется долгая партизанская война, которую нам не выиграть ввиду малой численности и того, что тут мы еще большие пришельцы, чем успевшие прожить в этих лесах уже почти полгода пираты. А если мы не привезем убедительные доказательства победы в Вал’аклаву, у Митк’окока будет веское основание зажать нашу Волшебную железяку. Так что будем ходить, изображая здорового, а главное, способного исполнять свои обязанности шамана. А потому осторожненько наливаем в чашу вино, самое крепкое, что я в свое время нашел в Вал’аклаве (пришлось много дегустировать, пытаясь опытным путем определить самый высокий градус), и сыпем в него серую, грязноватую на вид, соль. Потом смачиваем во всем этом тряпочку и обильно, не жалея ни зелья, ни себя, протираем грудь вокруг шва, да и сам шов. Не дай бог, тот автор, из книги которого я извлек этот рецепт, ни хрена не знал, о чем пишет. Помру и буду являться ему в виде призрака, наговаривая обидные комменты на его писанину!

Потому что и так до кожи вокруг раны не дотронешься, а еще и зелье жжется дико. Ладно, теперь можно свистнуть Осакат, пожевать горькую травку и дать ей перебинтовать рану.

Ух! Ну что за хрень такая? Только сел в отдалении и под прикрытием кустов, скорчив несчастную физиономию, приготовился малость пожалеть себя, смывая остатками пива горечь травы, заявился Бокти. Да не один.

Еще Макиавелли писал, что террор и ужас надо наводить короткими единовременными акциями. Потому как, ежели это дело затянуть на долгое время, терроризируемые привыкают к страданиям и ужасу и перестают их чувствовать. Собственно, из этого и состояла большая часть затеянного мной плана.

На то, чтобы обойти всю поляну и окружающий ее лес в поисках своих убитых, прибывшим «пиратам» (скорее уж «пираткам») понадобился весь следующий день. Сто двадцать семь трупов – это не шутка! А хоронили их еще дольше. Потому как и на реке «пираты» остались верны традиции прибрежных вязать плотики и, укладывая на них покойников, отпускать на волю волн.

Даже наша банда не видела столько трупов зараз. Хотя в битве по дороге в Вал’аклаву мы и завалили немало врагов, а до этого участвовали в битве у лагеря с аиотееками, и там трупов хватало. Но эта драка превзошла те «по результативности», особенно когда обобранные трупы стащили в одно место и разложили на бережку. А стенания и рыдания в процессе оплакивания покойников их женами превзошли по громкости даже саму битву.

А мне приходилось почти все время находиться рядом. Потому как вчера я, Лга’нхи, Бокти, Кор’тек и Гит’евек дали слово приехавшим переговорщикам, что их женщин никто не тронет и им позволят похоронить своих мужей и братьев по обычаю.

Слово-то мы дали. Но на всякий случай приходилось быть рядом, на случай, если все еще разгоряченным прошедшей битвой парням взбредет в голову что-то не то. Хотя все они и изрядно оттянулись в Вал’аклаве, но вид множества шастающих мимо них беззащитных, а главное, чужих женщин – слишком большое искушение для простых незамысловатых дикарей.

Но то ли наше присутствие, то ли я недооценил честность и сдержанность дикарей, а никаких инцидентов замечено не было. Под конец кое-кто из наших парней даже взялся помогать бабам рубить деревца и вязать плотики, потому как бабы такие существа – к ним тянет, хотя бы и просто поболтать или постоять рядом. Это тоже было частью моего плана. Помочь всем тут разглядеть во враге человека.

После похорон была тризна. Прямо скажем, не больно-то богатая. Судя по всему, особых запасов у «пиратов» не было. Что и неудивительно: стояли, можно сказать, последние дни зимы, и все ранее сделанные (или награбленные) запасы должны закончиться. Нас, конечно, на тризну не пригласили – это дело чисто семейное, и чужим не место там, где «люди» прощаются с душами родственников, отправившихся в преисподнюю. Не дело чужакам знать, какой дорогой они пойдут, какие напутственные советы даст шаман и какими просьбами озадачат еще живые.

Ну да мы устроили собственную пирушку и неплохо оттянулись, благо нам тоже было кого помянуть и что отпраздновать.

А утром начались переговоры. Я, признаться, боялся, что утром чужаки молча сядут в лодки и уплывут обратно. Это бы означало, что я пролетел со своими психологическими построениями. Но нет, пока все работало. Когда Бокти подошел к их старейшинам и предложил перекинуться парой слов, те особо возражать не стали. Мы выбрали невысокий холмик чуть в стороне, разожгли там костер, разделали добытого Лга’нхи оленя и, пока Осакат жарила шкворчащие жиром куски, начали беседу.