Текст книги "Забвение"

– Если честно, – наконец-то сказал он хоть что-то. – Я тебя понимаю. Я тоже за справедливость и считаю, что пацаны должны разбираться сами между собой. Особенно если они сверстники. Но, главное, нельзя выходить за предел. Так сказать, по-мужски я тебя понимаю, но сделать всё равно вряд ли чего смогу. Делу уже дали ход. У нас есть заявление, есть свидетели, есть побои. И самое главное, у потерпевшего есть один знакомый в нашей структуре, который не даст делу обратный ход. Так что извини. Я бы помог, но не могу.

– И что же делать?

– Ждать и надеяться, что не вколотят ему по полной.

– А если?.. – довольно громко спросил я и тут же замолчал, испугавшись собственной мысли и собственной наглости.

– Продолжай.

– А что если этому хорошему знакомому сделать жизнь чуточку легче, – почти шёпотом сказал я.

Иван Александрович сурово посмотрел на меня.

– Взятку что ли предлагаешь?

Естественно, я предлагал взятку. Но стоит ли мне говорить это так открыто? Или же дать заднюю?

– Если они действуют не по правилам, то почему мы должны играть по правилам? – уклончиво ответил я.

– Здраво рассуждаешь. Но ты, смотри, аккуратней с такими высказываниями. За них ведь тоже впаять могут.

– Никогда раньше этого не делал и впредь делать не буду, – твёрдо сказал я. – Сам не люблю таких людей, но это крайний случай. Это исключение.

– Тебя-то хоть как зовут?

– Кирилл.

– Так вот, Кирилл. Иди-ка ты домой, а мы тут попробуем сами разобраться.

– Но…

– Никаких но. Иди домой и жди. Глядишь, чего и образуется. А хотя… – Иван Александрович задрал глаза к потолку. – Подожди на улице полчаса. Если я не выйду через это время, можешь ехать домой.

– Спасибо, Иван Александрович, – я вскочил со стула и чуть ли не в пол упал, распыляясь в благодарностях. – Спасибо, что стараетесь за справедливость. Спасибо, что не оставляете это просто так. Спасибо вам… спасибо.

Не знаю, чему я радовался, но из ментовки я вышел с настроением, словно уже освободил Славу, и он сейчас собственной персоной явится на пороге.

Эх, подумал я, надо было попроситься увидеться с ним. Что-то я не подумал.

Я откатил мотоцикл в тень, подальше от лишних глаз, а сам завалился на лавочку.

Ожидание затянулось. У меня не было часов, и я не знал, сколько прошло времени. Возможно, именно это и сыграло мне на руку. Наблюдая, как далеко ушла тень от здания, я знал, что времени прошло уже часа два – не меньше. Но я продолжал себя убеждать, что, не имея часов и точных доказательств, не стоит торопиться. Подожду ещё…

Ждать пришлось до самого вечера. До того момента, когда тень растворилась на сером асфальте.

– О, ты всё ещё тут? – сказал Иван Александрович, выходя из ментовки.

– Ну что там?

– Где?

– Со Славой.

– Плохи дела с твоим Славой. Но ты, гляжу, преданный как собака, – усмехнулся он и присел рядом.

Сел и замолчал. Я поддерживал молчание, боясь разорвать тишину.

– Так вот… – начал Иван Александрович, смотря в сторону. – Я поговорил с этим человеком и сказал ему, что ты настроен решительно. Ведь это так?

– Так. Так.

– Он сказал, что может кое-что сделать, но для этого его жизнь надо будет сделать чуточку лучше, как ты выразился.

– Сколько? – спросил я.

– Много.

– Сколько?

– Он мне не сказал точную цифру, но там тысяч пять придётся отвалить?

– Пять? – искренне удивился я. Для меня это были большие деньги. Да что там для меня. Для всех в нашем селе это были большие деньги.

– Завтра жду тебя с решением.

– Завтра? – удивился я ещё больше.

– Бывай.

Он похлопал меня по плечу и ушёл.

Я не теряя времени подбежал к мотоциклу, с первого раза завёл его и помчался обратно.

Хорошую ли я новость везу? – думал я.

Вряд ли эти деньги есть у родителей Славы, но если поднатужиться, то можно наскрести.

С матерью я не разговаривал. Позвал дядю Толю и с ним же всё обсудил. Рассказал, как было. Сказал, что уже завтра нужны деньги.

Дядя Толя выслушал меня, затем сходил домой (видимо, советовался с женой), вышел и сообщил отвратительную новость.

Денег нет. Максимум что у них есть – это полторы тысячи. Возможно, займут у друзей и родственников, но даже так вряд ли насобирают нужную сумму.

– Я всё равно к вам завтра зайду.

Утром я помчался к дяде Толе.

Он сказал, что спросили у всех и им всё равно не хватает четырёхсот.

Я взял увесистую пачку денег. Никогда в жизни не держал в руках столько деньжищ. И как они мне доверились? Я ведь, по сути, такой же пацан как Слава. Но думать было некогда.

Возвращаясь домой, я уже знал, что буду делать.

Разворошив тряпки в шкафу, я достал металлическую коробку, откуда вытащил свои сбережения. С тяжёлой душой соединил две пачки денег и для верности пересчитал. Ровно.

Вновь подо мной был стальной конь, на котором я мчался в город.

Иван Александрович был крайне удивлён, что у меня получилось. Он сказал, чтобы я оставил пакет под деревом и ушёл.

Я так и сделал.

Естественно, я боялся, что кто-то найдёт этот пакет. Боялся, что Иван Александрович заберёт деньги себе и скажет, что ничего такого не было. Но так как это был единственный шанс, то я решил его использовать.

Больше я Ивана Александровича не видел.

Спустя две недели состоялся суд, где Славе дали условку на полтора года. Не знаю, был ли это результат взятки или же всё само собой сложилось, но мне было плевать. Я был рад, что Слава на свободе.

– Ну что, рад, что кофта цела? – спросил я Славу, когда впервые увидел его.

– Какая кофта? – удивился он.

– Та, что тебе мамка купила.

Мы посмеялись.

Удивительно, но за этот неполный месяц, он сильно изменился. Словно его не было год или, быть может, два. Он возмужал и больше не походил на подростка. Больше на мужика.

Спустя три дня у нас со Славой состоялся разговор. Я вновь стоял на своём и предлагал отомстить. Выловить по одному. Устроить тёмную. Но не оставлять это дело в подвешенном состоянии.

– Я тоже об этом думал, – ответил Слава.

– Тебе нельзя, на тебе условка. Мы как-нибудь сами справимся.

После долгих разговоров, а точнее уговоров, на это дело решились только пять человек. Языком чесать все горазды, а как доходит до дела, то куда-то прячутся и разъезжаются по родным и близким.

Труднее всего мне пришлось с Вовой. Он тоже пытался соскочить, но я настоял на своём и буквально втянул его в это дело.

К нашему несчастью, кто-то проболтался тем ребятам, что мы выехали отлавливать их по одному.

В итоге, они собрали толпу, человек двадцать и загнали нас в брошенное здание старого клуба.

Нас было пятеро. Их двадцать, не меньше.

Мы стояли спиной к стене под открытым небом. Крыша давно прохудилась у этого клуба. У нас было всего два выхода. У первого стояли они. А вторым был маленький лаз, в который и один человек едва втиснется.

– Ну что! – крикнул Лысый. – Поймали!?

Он сделал шаг, и толпа ступила следом.

Я видел злые лица. Видел, как противники разминали кулаки и медленными шажками приближались к нам. Они казались огромной стеной, которая неторопливо, но упорно надвигается и рано или поздно сомнёт нас.

У меня впервые, со случая с тарзанкой, задрожали коленки. Я пытался взять себя в руки, чтобы не опозориться перед пацанами, но не мог. Колени предательски тряслись. В груди клокотало сердце. Я даже не мог вымолвить ни единого слова в ответ Лысому.

Я оглянулся на своих пацанов. Лица испуганы. Всё ждут какого-то чуда.

Стена из людей продолжает наступать.

Я делаю шаг назад и спотыкаюсь на камне.

Камень!

Наклоняюсь и хватаю куски кирпича.

– Я знаю, что этого мне не хватит, чтобы проломить каждую вашу голову, – говорю я уверенно. Словно секунду назад не у меня тряслись коленки и не мое сердце плевалось как залитый карбюратор. – Знаю, что вы победите, но!.. Но обещаю: первый, кто подойдёт, получит этим кирпичом в голову. Я вдолблю его в черепушку, засуну туда руку и вытащу ваши мозги.

Боковым зрением вижу, как мои пацаны хватают камни в руки.

Тишина…

Тяжелая тишина нерешительности.

Мы стоим, прижатые к стене, сжимая в руках осколки кирпичей.

Но толпа остановилась. Она замерла в нерешительности. В их уверенных глазах появился страх. Я вижу его. Я его чую.

Они переглядываются друг с другом, всё больше посматривая на Лысого, который и должен решить исход.

Мы стоим.

Я знаю, что они отступят. Я вижу это по их движениям. Они мнутся. Ряды дрогнули, и теперь самое главное – не дрогнуть нам.

В этот момент я слышу сзади какой-то шорох. Оборачиваюсь и вижу, как Вова, бросив кирпичи, пытается втиснуть своё толстое тело в крохотный лаз.

Этого было достаточно, чтобы толпа пришла в себя и поняла, что мы проиграли.

Не успеваю я обернуться, как чувствую резкую боль в руке – чей-то острый камень прилетел мне точно в запястье.

Лысый наклоняется, хватает камень и запускает в нас. Толпа следует его примеру. Град камней посыпался на нас. А после…

После все эти двадцать человек сломя голову побежали.

Едва мы успели выпрямиться после обстрела камнями, как они уже были в шаге от нас.

Кому-то я таки заехал в челюсть. Но это был первый и последний удар, нанесённый мной в этой драке.

Мне тут же вернулась ответка. Искры, молнии и звезды засверкали в глазах.

Боли не было. Была жуткая обида, что мы, не проиграв, всё-таки проиграли. Я сжался в плотный комок, обхватил руками голову и катался по острым кирпичам под градом ударов.

И всё это время я вспоминал лишь толстый Вовин зад, который пытается протиснуться в крохотную дырку.

Комната вновь выкинула меня. Я не сразу сообразил, что именно произошло. Я это я. Я в доме. А только что был в комнате.

Видимо, мозг решает многое. Потому что впервые почувствовал фантом боли в этом мире. В этом доме. В этом месте. Мне показалось, что у меня кровоточит рука. Машинально посмотрел на руку – всё в порядке. Рука целая. Но голова болит. Даже не болит, а раскалывается, словно кто-то действительно проломил мою черепушку и достает из нее мозг. Жидкий, серый мозг.

Но это состояние длилось недолго. Через минуту это прошло. Я вновь стоял посреди коридора в одной тряпичной накидке.

Естественно, меня подмывало узнать, что же будет дальше. Каким был исход драки? И что вообще здесь происходит?

Прежде чем шагнуть в темноту, вдруг вспомнил о странном вопросе, который задавал. Задавал кому? И какой был вопрос? Но события тёмного пространства не дали завершить мысль.

Эта комната приняла меня особенно нежно. Помимо светового вихря я впервые почувствовал тепло. Настоящее тепло, которого, казалось, не чувствовал уже многие годы

Комната третья

Тепло комнаты, как вязкая масса, обволакивает. Мне становится уютно и хочется спать. Я словно лечу в капсуле, наполненной жидкостью. От блаженства закрываю глаза и чувствую, как погружаюсь в глубокую яму сна. Даже не сна, а лёгкой дрёмы. Мозг продолжает соображать, но уже не так чётко. Мысли становятся заторможенными и плавно перетекают из одной в другую.

Открываю глаза, когда меня в бок толкает бородатый мужик в телогрейке.

– Вставай, работа подвалила.

– Да, сейчас, – говорю, едва ворочая сухим языком.

– Давай шустрее. Там две фуры.

Я протираю заспанные глаза, поднимаюсь с точно такой же телогрейки, что и на мужике, и вытягиваю руки. На правой руке замечаю длинный шрам.

Это какой-то цех… или склад.

Следую за мужиком, понимая, что жутко хочу спать. Или же просто отдохнуть. Завалиться бы рядом с этим холодильником и забыться.

Едва перебирая ногами, мы выходим на улицу.

Жёлтый свет фонарей освещает широкую парковку для фур. С неба сыплет дождь. Холодный. Противный. Как сквозь сито пропущенный.

Меня знобит от холода. Я с сожалением вспоминаю то уютное место возле холодильника, где было тепло и приятно под толщей телогреек, хоть там было и шумно.

Сознание ещё плавает, когда я залезаю в фуру и начинаю подавать какие-то коробки.

– Опять докторская, – бубнит напарник, принимая коробки и складывая их на паллете.

– Вчера была сырокопчёная, сегодня докторская. Среднему классу необходимо разнообразие, – говорю я, приходя в сознание.

– Сегодня ещё две фуры намечаются, так что поспать вряд ли удастся.

– Где только наш брат не выживал.

Около часа, коробка за коробкой, мы выгружали колбасу. При этом мужик, которого зовут Стёпа, каждые пару минут крыл начальство резким матом и негодовал по поводу того, что в нормальных странах всю эту работу выполняют роботы.

– В нормальных странах хотя бы подъезд сделан нормально. В нормальных странах людям дают рохли или даже кары, на которых можно эту фуру за десять минут разгрузить.

– А сколько стоит этот агрегат? – интересуется Стёпа и закидывает коробку почти на самый верх. е

– Не интересовался, – передаю я ему очередную порцию колбасы.

– Может, нам поднапрячься бригадой да купить себе такую штуку. Будем работать вдвоём, а получать, как вся бригада, – мечтает Стёпа.

– Будем работать вдвоём и получать ещё меньше, потому что будем меньше работать. Не раскатывай сильно губу, – прерываю его размышления.

– Дай хоть помечтать спокойно. Вечно ты со своим пессимизмом ко мне лезешь.

Разгрузив фуру, он позвал водителя, а я пошёл в каптёрку, где выключил проржавевший и видавший виды чайник. Заварил две чашки крепкого чая, которым мы запили по бутерброду с докторской. Вошёл Юра, бригадир, и выгнал нас на разгрузку очередной фуры.

Вся ночь прошла как в тумане. Тёмные коридоры. Шум рефрижераторов. Бесконечные коробки с красивыми рисунками колбасы. Запах всё той же колбасы. И усталость…

Усталость сопровождала всю ночь. Под утро я едва стоял на ногах, пытаясь стянуть коробку с самого верха, чтобы отдать Стёпе. Глаза закрывались. Я буквально засыпал на ходу. Стёпа пытался подбадривать меня, хотя сам выглядел не лучше. Слипшаяся от дождя борода прядями спускалась на грудь. Замызганная и засаленная телогрейка и та не выдержала нагрузки и разошлась по шву от рукава до пояса.

Он удивлённо посмотрел на выбившуюся вату и задрал руку вверх:

– Меня как будто ранили, – сказал он и сменил телогрейку. Точно на такую же грязную, разве что не порванную.

Светало.

Юра собрал бригаду в тесной каптёрке и раздал получку.

Трясущимися руками я взял деньги и спрятал в карман.

– Пересчитай, – посоветовал Стёпа, когда мы вышли.

– Не могу, – честно ответил я. – Даже считать уже не могу.

– Дай тогда я пересчитаю.

Я вынул деньги и отдал ему.

Он послюнявил грязный палец и быстро, словно кассир, пересчитал купюры.

– Правильно, – вернул он деньги. – В следующий раз считай. Они на том и наживаются, что мы уставшие как черти и даже считать ленимся. Этот Юра только выглядит добреньким и дружелюбным. На самом деле он обманывает только в путь. Поверь мне.

– Верю, – сказал я и пошёл переодеваться.

Я стянул пропахшую колбасой робу и повесил на вешалку. Телогрейку скинул в общую кучу, где уже было штук семь или восемь. Видимо, телогрейки всегда здесь валяются, и каждый берет первую попавшуюся под руку.

Стёпа разделся и залез в душевую кабинку с толстым слоем ржавого налета.

– Как же бодрит-то! – кричал он из душа.

– Тёплая? – спросил я, натягивая джинсы.

– Если бы.

Пока я вяло двигался и пытался переодеться, Стёпа успел ополоснуться, обтереться, и в итоге оделись мы в одно время.

– Ладно, давай до следующей смены.

– Давай, – Стёпа крепко пожал руку (откуда у него только оставались силы) и, выглянув за дверь, подмигнул и сквозь бороду пропищал: – Пс… Я там взял немного. Тебе надо?

– Чего? – спросил я.

Вова распахнул чёрную куртку и показал мне пять палок варёной колбасы, аккуратно подвешенных на куртке.

– Колбаски не желаете? – он хитро сощурил глаза.

– Нет, спасибо.

– Все вы поначалу честные. Бери.

Я уже было потянулся, но в самый последний момент отдернул руку.

– А по-другому не выживешь, – заметил Стёпа. – Они на нас вон как наживаются, чего бы и нам немного не прибрать к рукам. Особенно, если нам это положено.

– Не положено это нам, – помотал я тяжёлой головой. – Да и не люблю я всякие взятки и прочее. Меня от них воротит.

– Воротить будет, когда тебя выжмут как лимон на этой работе и выбросят без пенсии, без больничного и без отпуска. Тогда-то вспомнишь. Я в свое время тоже влияние имел, а теперь вот колбасу к куртке подвязываю.

– Нет, – повторил я. – Один раз я давал взятку. И то не ради себя. Давно это было. Как вспомню, до сих пор противно становится.

– Ну, как знаешь. Мне, значит, больше достанется. Только ты это… никому. Понятно?

– Не скажу. Будь уверен.

Мы снова пожали руки, и я вышел в холодное осеннее утро.

Дождь продолжал горохом сыпать с неба. Иногда проскакивали снежинки. Тяжёлые, мокрые, как куски пластилина.

Дорогу домой помню плохо. При каждом удобном случае я отключался и засыпал. Облокочусь где-нибудь в автобусе и сразу засыпаю. Дойду до перрона, присяду на лавочку и снова засыпаю. Возвращался на автопилоте.

А вернувшись, тихонечко отворил дверь комнаты в общежитии и без сил повалился на матрас.

Спал крепко. Как младенец после долгой прогулки.

Проснулся по будильнику в четыре часа дня.

Умылся, закинул на ходу булочку с маком, запил чаем, натянул пропахшие колбасой вещи и вышел на улицу. Благо ехать никуда не надо.

Дошёл до ларька у остановки, где меня встретил Николя в дорогом кашемировом пальто и с кожаным кейсом в руках.

– Ты чего? – не здороваясь, спросил он, держа в руках новомодный сотовый телефон.

– Не выспался.

– В следующий раз чтоб выспался, – наказал он. – Мне нужны свежие лица и свежие голоса. Не хочу, чтобы покупатели с тобой, как с улиткой, разговаривали, – сказал он и сам же посмеялся над своей остротой. – Сегодня должны привезти товар, так что вот тебе деньги, отдашь водиле. И не забудь всё посчитать и проверить. Ты понял?

– Понял.

Он протянул конверт и, не попрощавшись, сел в тонированную тачку.

– Ну что, как торговля? – спросил я тётю Любу, когда втиснулся в ларёк.

– Ни шатко ни валко, – ответила тучная баба, занимавшая большую часть ларька. – Считай выручку скорее, мне за Стасиком в садик топать.

Пока я считал деньги, она собиралась и передавала свежие новости.

– …в книге я записала ещё Лишая. Он утром взял бутылку в долг, обещался вернуть сегодня вечером. Смотри внимательно за сигаретами, там ценник немного изменился. Эта пачка печенья отсырела, я её отложила в сторону, не трогай и не вздумай продавать. Я завтра у Николя спрошу, может, он мне по дещёвке отдаст. Бугай со своей шалавой сегодня вернули долг и хотели тут же ещё набрать. Но ты, смотри, не вздумай им давать. Они потом скрываться начинают, и от них денег не допросишься, – тётя Люба замерла, осмотрела тесное помещение, заставленное доверху товаром. – Вроде бы всё сказала. Вроде ничего не забыла. А, стой… Там под кассой ещё деньги есть, их не трогай. И водку вот эту, – он отвернула край покрывала и показала полупустой ящик, – не продавай её. И смотри, чтоб Николя не заметил, если вдруг соизволит к нам заглянуть. А так, всё по-старому. Всё, я ушла.

Она протиснулась в узкую дверь и исчезла в осенней сырости.

Только я устроился на ветхом стуле, как в окошечко постучали.

– Это снова я! – заглядывая в решётчатое окно, почти крикнула тётя Люба. – Николя запретил запирать окно.

– Так ведь холодно! – тут же возмутился я.

– Ничего не знаю. Он сказал, что из-за этого продажи падают.

– И ночью не запирать?

– Ночью особенно.

Я недовольно хмыкнул.

– Николя сказал, что придумает нам какой-то обогреватель. Но и предупредил сразу, чтобы мы особо его не палили, а то света много жрёт.

– Придумает он, конечно.

– Всё, ушла.

В этот раз тётя Люба действительно ушла и не появлялась до следующего утра.

Я всю ночь просидел в ларьке на дырявом ватном одеяле, укутанный в три пледа.

Приходили люди, покупали в основном сигареты и спиртное. Приходил и тот самый Бугай, которому запретили давать в долг.

Ближе к вечеру народ потянулся вереницей. Спиртное разлеталось как горячие пирожки. А быть может, и лучше. Товар так и не подвезли. У меня закончилась водка, и пришлось продать две бутылки из полупустого ящика под покрывалом.

Утром тётю Любу чуть инфаркт не хватил, когда она недосчиталась двух бутылок.

– Кирилл, я же тебе говорила не продавать, – не то взмолилась, не то негодовала она.

– Товара не было.

– Да мне плевать, что не было товара. Это моя водка… – сказала она и тут же замолчала, понимая, что проговорилась.

В общем-то я и сам подозревал, что она продаёт свой алкоголь, и, скорее всего, не только алкоголь.

– Чего вы так переживаете? Придёт партия, заберёте свои две бутылки.

Тётя Люба недовольно хмыкнула, упёрла руки в бока, тем самым съев последнее свободное пространство в ларьке, и демонстративно отвернулась.

– Деньги за товар под кассой, – сказал я и буквально вытек на улицу.

Работа здесь, конечно, будет полегче, чем разгружать фуры с колбасой, но тоже, как говорится, не фонтан. Вечные пьяные хари лезут сквозь узкое окошечко. Холодно и сыро. Ни поспать, ни подремать. Всю ночь кому-то что-то надо. То водка закончилась, то сигареты, то ещё какая-то мелочь.

Точно такой же убитый и раздолбанный, как вчера, я вернулся домой и завалился на матрас. Мне даже не хватило времени понять, где и как я живу. Как обставлена моя единственная комната.

Бежевые обои, потрёпанное кресло и матрас у стены. Старый советский шкаф и одна тумбочка от кухни возле окна, где стоит чайник, пара кружек с тарелками и половина булки.

То, что это общежитие, я понял вчера, когда вернулся после ночных разгрузок. Соседей не встречал. Да и некогда мне было их встречать. Пришёл, завалился спать. Проснулся, закинул кое-какую еду и дальше на работу.

В этот раз я почему-то долго не мог уснуть, хотя тело только и просило отдыха и сна. И как можно больше. Глаза пекло от света. Я задёрнул штору и вновь упал на дешёвое синтетическое постельное белье.

Перед сном я молил лишь об одном – только бы мне не пришлось идти сегодня на работу. Ни на склад, ни в этот чёртов ларёк, больше похожий на гроб.

Проспал я до самого вечера.

Выспавшийся, но совсем не отдохнувший, я решил прибраться в комнате. Закинул немногочисленные вещи в шкаф, где под тряпками заметил старую металлическую коробку, в которую когда-то скидывал деньги на мотоцикл.

И в этот раз там оказались деньги. Намного больше, чем в детстве. Ради собственного удовольствия я достал пачку купюр, пересчитал, прикинул в уме, сколько ещё надо, и аккуратно вернул коробку на дно шкафа.

До поздней ночи я просидел в комнате, читая книгу. Иногда отвлекался, задумывался о чём-то и вновь погружался в чтение.

Утром проснулся раньше, так как кто-то отчаянно колотил по двери.

– Кирилл! Кирилл! – кричала соседка Настя и молотила по фанерной дверце.

Я вскочил на ноги, быстро натянул штаны и открыл дверь.

– Да! – ответил я спросонья.

– Там тебя какой-то парень к телефону.

Пошатываясь, я побрел по коридору, где висел общий телефон.

– У аппарата.

– Здорово, Кирюха, – приветствовал знакомый голос.

– Привет.

– Есть минутка? Поговорить надо, – всё тот же голос, который я никак не мог определить.

– Ну?

– Тут дело такое. У меня, короче, зачёт один не сдан, а деньги совсем закончились. Точнее, не закончились, но мне ещё за квартиру платить. Короче говоря, я немножечко попал в неприятную ситуацию. Родокам я сообщать не хочу. Хочу как-то сам всё решить. Поможешь?

Это был Вова. Я узнал его по последнему слову. Но почему?..

Почему я до сих пор поддерживаю с ним связь. Неужели мне не хватило двух комнат, где он показал свое истинное лицо. Неужели молодая память такая короткая и так быстро прощает все подлости? Но мне оставалось только наблюдать, молча сидя в собственной голове.

– А от меня ты чего хочешь?

Вова замялся. Это было слышно даже через телефон. Чувствовалось даже на расстоянии, что он стесняется.

– Ну? – не выдержал я молчания.

– Мне бы деньжат чуть-чуть подкинуть.

– Так ты мне ещё с прошлого раза торчишь.

– Я отдам! Отдам! Просто сейчас всё как-то навалилось сразу. Я же говорю, не сдал один зачёт, и пришлось те деньги, которые я должен был отдать за квартиру, отдать преподу. Вот и не сходится у меня теперь дебет с кредитом.

– А у родителей?

– Нет, – испугался Вова. – Им я говорить точно не буду. Они меня тогда вообще пришьют. Я только в прошлом месяце у них брал дополнительно. Ну так что?

– Денег я не дам, – твёрдо сказал я и моё истинное я, которое сидело в голове этого парня, встало и начало аплодировать. Я был горд сам собой.

– Что, вообще нету?

– Есть. Но дать не могу. Мне они тоже как бы нужны.

Вова молчал. Я чувствовал, что он хотел просить ещё раз, но боится. Вместо этого я сам выдвинул предложение.

– Могу тебя на подработку устроить. Разгрузишь пару фур и заработаешь.

– Мне они сегодня нужны, – паниковал Вова.

– Сегодня не выйдет. Там расплачиваются в середине месяца. Нет, конечно, ты можешь поговорить с Юрой, это наш начальник, но не думаю, что он согласится сделать ради тебя исключение.

– А по-другому никак?

– Что никак?

– Ну, деньги добыть. Чтоб быстро. Я отработаю. Просто мне жить негде будет.

– Можешь перекантоваться у меня, если совсем туго. Но денег я не дам.

– Спасибо и на этом, – сказал он так, словно сделал одолжение. – Я с тобой тогда позже свяжусь.

– Давай.

Позже наступило через два часа. Он позвонил мне, когда я работал в ларьке. Тётя Люба попросила выйти за неё в день.

Вова сказал, что зайдёт ко мне со всеми пожитками через час.

Спустя час он действительно сунул своё пухлое лицо в окошко и шутливым голосом произнёс:

– Кошелёк или жизнь?

– Не в твоём положении сейчас такие вопросы задавать.

– Как раз в моём. Сейчас ломану твою кассу. Много денег, и, что самое главное, сразу.

– Я тебе потом так ломану, – улыбнулся я. – Давай заходи. Правда, тесно тут у меня. Не для твоей комплекции ларёк.

– Да, точно не под меня строили.

Вова втиснулся ко мне с огромной спортивной сумкой.

С годами он раздобрел пуще прежнего. Чёрная шапка волос. Пухлое лицо с тёмными густыми бровями и довольно плотная щетина, что совсем не сочеталась с его внешностью. Возникало ощущение, что эта недоборода искусственно приклеена, как у актера.

Я радушно встретил Вову. Самое удивительное, что я был действительно рад его видеть.

Утром он разбудил меня, и, видимо, поэтому я был так груб и неучтив с ним. А теперь…

Теперь мы обнялись, похлопали друг друга по спинам и сразу и кое-как расселись в ларьке. Ему я уступил ветхий стул, покрытый дырявым ватным одеялом, а сам уселся на два ящика пива.

– Ну рассказывай, как тебя угораздило пуститься по миру? – так же шутливо спросил я.

– Не всё пошло по плану, вот и завязался узелок.

– Дома давно был?

– Недели две, как приехал. А ты после армейки так никуда и не поступил?

Меня немного задел этот вопрос. Не было желания говорить, что и у меня далеко не всё сладко. Иначе бы я не пахал на двух работах как проклятый.

– Куда мне уже, – махнул я рукой.

– И чего тебя понесло в армию. Мог ведь откупиться.

Не хотелось говорить, что откупиться как раз таки я не мог. Мать не потянула бы, а я тогда сам без денег сидел. Да и не хотел я откупаться, если уж совсем честно.

– Армия тоже своего рода школа. Школа жизни.

– Да ну… – ухмыльнулся Вова. – Столько времени потерял и ничему толком не научился.

– Армия не учит. Она дурь выбивает.

– Иногда она её так выбивает, что вместе с дурью и почки выходят.

– Бывает и такое. Но сейчас мне уже поздно учиться. Я на другое денежки коплю.

– Бизнес?

– Типа того.

– Бизнес – это хорошо. У нас на курсе один пацан тоже бизнесом занялся. Теперь вообще не парится. В универе не появляется, а все зачёты сдаёт на отлично.

– У нас по всей стране так. Есть деньги, значит, будут тебе и зачёты, и всё что захочешь. Ты мне лучше расскажи, что там дома, а то я уже года два не был. С матерью разговаривал, но она мне о своих делах рассказывала. Что там с пацанами? Как они там? Честно говоря, соскучился.

– Да что там может измениться. Разбежались кто куда. Макс в город уехал. Вроде как в Москву сорвался. Слава вахтовиком на Север записался. Сейчас гоняет туда по два месяца. Два месяца батрачит как вол и два месяца потом бухает. Деньги закончатся, поможет чуть дома по хозяйству и обратно на Север в бараки…

Вова пустился в длинный рассказ о доме, хотя в самом начале сказал, что ничего там интересного не случается. Но для меня каждая новость была интересной. Я с улыбкой слушал о родном селе, где прошло мое детство. С горечью вспоминал лица пацанов, и мне не удавалось представить их в этой новой для них роли – роли взрослых. Кто уже женился. У кого-то появились дети. Кто-то спивается. Мне казалось, что это могло произойти с кем угодно, но не с нами: молодыми, амбициозными, здоровыми. Не может Слава пить напропалую, как какой-то алкаш. Точнее, мне в это совсем не верилось. Или же я отказывался верить.

Илюха женился на Верке Шестовой. Лёха на Машке. На Машке! На той самой Машке, которую мы дразнили из-за её заикания. Денис пока ещё не женился, но ходят слухи, что он завёл какой-то бурный роман со взрослой женщиной из районного города. Он, конечно, скрывает это, но в деревне уже всё давно знают: кто она, сколько ей лет, где потеряла мужа, какое у неё состояние. В общем и целом в деревне знают больше, чем знает сам Денис.

С камнем на сердце я слушал рассказ, погружаясь в глубокие воспоминания.

– Ты-то не собираешься жениться? – спросил я Вовку, когда он замолчал.

– Собираюсь. Вот закончу универ, устроюсь на работу и женюсь. Если, конечно, поезд раньше не уйдет.

– В смысле?

– Да хочу Катьку в город перетащить. Честно говоря, хочу здесь и обосноваться. Связи есть, родители пристроят. Почему бы не воспользоваться… – он продолжал тараторить. А я смотрел, как скачет его второй подбородок. Дрожит. Перекатывается волной жира от кадыка до бороды, и думал о Кате. Одно лишь упоминание о ней всколыхнуло во мне все чувства, которые давно таились на дне. Спрятались за рабочей рутиной. За решётчатым прилавком. За высокими паллетами с колбасой. Укрылись глубоко и тщательно до такой степени, что не верилось, что у меня когда-то вообще были эти воспоминания.

Не знаю, почему, но именно детский облик возник перед глазами. Чёрные гладкие волосы, которые отливают на солнце, слегка раскосые азиатские глаза и ямочки. Две маленькие ямочки на щеках. Пожалуй, эта самая милая и самая притягательная черта в ней.

Вспомнил, как в детстве дразнили друг друга. Как присматривались друг к другу, когда стали чуть старше. Как она надменно смотрела на нас, когда начала встречаться с ребятами постарше. И всё равно… Даже сквозь этот высокий и надменный взгляд я видел, как ей нас не хватает. Естественно, я мечтал о том, чтобы она думала так именно обо мне, что ей не хватает моего общения. Моего твёрдого мужского, тогда ещё пацанского плеча. Ей не хватает моих шуток. И, хотя я никогда не был юмористом, она смеялась. Смеялась искренне.