Текст книги "Ветер над сопками"

Егор Самойлик
Ветер над сопками

© Самойлик Е.В., 2018

© ООО «Издательство «Яуза», 2018

© ООО «Издательство «Эксмо», 2018

Глава 1

– Чудесный вечер, Алеша! – упоенно улыбаясь, восхищалась маленькая стройная девушка в летнем сиреневом платье, держа под руку мужа.

Алексей на мгновение отвлекся от трехгодовалого сына, сидящего на его плечах, и, соглашаясь, кивнул супруге. Розовощекий мальчуган с блестящими, полными счастья и детского задора глазами так и норовил то ухватиться отцу за ухо, то потрепать за волосы. Алексей стоически терпел невинные забавы своего чада. Командирскую пограничную фуражку с зеленым верхом отцу приходилось нести в руке, ибо в ином случае она либо оказывалась на голове у сына, и он утопал в ней, как в тазу, либо слетала на землю от проворных детских ручек. Нина – жена Алексея, наблюдая за мужем и сыном, озарялась счастливой улыбкой. На душе у нее было легко и спокойно – гарнизонная возня осталась далеко позади, а впереди ее с семьей ждало жаркое летнее солнце, теплое Черное море, пенистые волны и песчаный пляж. И, совсем кстати, словно в преддверии двух беззаботных месяцев на курорте, была эта прогулка по вечернему июньскому Мурманску.

А вечер и впрямь выдался на удивление чудесным. Солнце, пропитавшее за день теплом просквоженный северный воздух, медленно катилось к линии горизонта, волнообразно вырезанной вокруг сплошь извилистыми сопками. Над ним вытянулось в бесконечность низкое, неустанно дышащее светом полярного дня, голубое небо. Редкие белесые облачка с легким оттенком перламутра медленно проплывали над городскими крышами. Воздух был пропитан солоноватым ароматом морской воды и тонкими нотками зелени городских посадок. В абсолютном безветрии, лишенный самого незначительного мановения, он, словно бархат, касался кожи, радуя мурманчан этим редким для севера ощущением. Неустанно, наперебой кричали чайки, медленно проплывая над улицами, словно маленькие белоснежные воздушные змеи. Закат, все ярче разжигающий западный край неба, ронял красно-желтый отблик на город, светил яркими зайчиками в окнах и наполнял улицы особым, нежным светом.

Алексей Речкин не сразу полюбил этот город. Он считал, что любовь к нему может быть лишь у того, кто здесь родился. Оно и понятно: неблагоприятный климат, полярный день и полярная ночь, унылые пейзажи тундры, ощущение оторванности от цивилизации вряд ли могли бы с ходу покорить сердце заезжего человека. Но со временем, все чаще посещая этот город, Алексей нашел в нем нечто родное и для себя – Мурманск, с его низкими деревянными домами, узкими, извилистыми улочками и на удивление добрыми и открытыми людьми, напоминал ему родной поселок. На памяти Речкина это был самый маленький город областного значения.

Время неумолимо толкало стрелки часов к полуночи, но мурманчане не спешили в свои дома, жадно хватая редкие теплые мгновения короткого заполярного лета. К тому же была суббота.

Как и всегда, особо много гуляющих собралось в сквере недалеко от гостиницы «Арктика». Его просторные аллеи со множеством деревянных скамеек манили сюда горожан всех возрастов. Рядом, время от времени, гудел моторами проезжающих автомобилей проспект имени Сталина.

Людей было так много, что Алексею и Нине пришлось потрудиться, чтобы отыскать свободную скамью. Место досталось у самого выхода из сквера. Это оказалось весьма кстати, так как ближе к центру все было заполонено. Играли наперебой гитары, слышался заливистый девичий смех, чьи-то бурные беседы и веселые молодежные песни.

– Алеша, откуда столько народа?! – шепотом возмущалась супруга, усаживая сына на колени.

Алексей, который мог теперь отдохнуть от сына, слегка поерзал уставшими плечами и глянул на наручные часы:

– Да… – протянул он, нахмурив брови, – одиннадцать уже, а все гуляют… Ну, тоже понять можно – выходные, лето. Да и погодка редкая.

Нина достала из кармана платья маленькую пластмассовую расческу и принялась расчесывать светлые, еще совсем редкие волосы на головке сына, тот же непослушно ерзал на коленях, взмахивая ручками.

– Выходные, выходные! – шутя ворчала Нина. – Это у нас с тобой, Лешенька, выходные наконец-то настали! А они пусть к рабочей неделе готовятся!

– У-у-у-у-у! Какая ты! – рассмеялся Алексей и, помогая супруге, принялся успокаивать сынишку. – Кстати, Нинуль, не забывай, что конец июня – пора выпускных!

– Точно… – кивнула Нина, расчесав, наконец, сына и укладывая расческу обратно в карман. – Леша, что-то я мороженого так хочу! Наверно, уже нигде и не сыскать его?

– Нинуль, какое мороженое? Двенадцатый час!

– Жаль. Очень уж хочется… – с досадой выдохнула Нина.

Алексей о чем-то задумался, что-то прикинул.

– Минутку, одну минутку! Есть идейка! – Он вскочил со скамейки под прицелом недоуменного взгляда супруги и торопливо зашагал на выход из сквера, крикнув на прощанье: – Посиди чуток, я скоро!

Выйдя из сквера, Алексей свернул по направлению к гостинице «Арктика». На пятачке возле этого трехэтажного здания постоянно скапливалось много людей. Их притягивала сюда любопытная особенность – место это было единственным в городе имевшим асфальтовое покрытие. И этот вечер не стал исключением. Пятачок был наполнен большой компанией девушек. Судя по ярким летним платьям, пышным прическам и туфелькам на каблуках, они что-то праздновали. Улицы вокруг были залиты их звонким смехом и оживленной беседой.

– Товарищ командир! – позвала молодого офицера одна из юных красавиц. – А не хотите ли составить нам компанию?! А то кавалеры опаздывают где-то!

– Извините, барышни, я с супругой! – краснея от смущения, улыбнулся Алексей, ускорив шаг.

– Очень жаль! – прозвенел тонкий голосок уже другой девушки. – Нам явно не хватает командира на празднике!

– А что отмечаете? – проскочив через толпу, все же спросил лейтенант, преодолевая собственное смущение.

– А у нас сегодня выпускной!

– Это в какой школе такие красавицы учатся? – само собой вырвалось у Алексея.

– В самой лучшей – в девятнадцатой!

Алексей плохо ориентировался в Мурманске, а тем более в номерах местных школ. Но эта была ему знакома. Она находилась прямо напротив входа в кинотеатр «Северное сияние», куда он не раз заглядывал с Ниной на киносеансы. Высокое, со своей отличительной, броской для деревянного Мурманска архитектурой, здание школы было под стать многим творениям московских мастеров прошлого и начала нынешнего столетий.

– Красивая у вас школа! – одобрительно кивнул Речкин и направился ко входу в ресторан, что находился в том же здании, где и гостиница с одноименным названием «Арктика».

Девушки почти в один голос поблагодарили молодого командира.

На ходу Алексей поправил еще совсем новую командирскую форму, надетую специально по случаю отпуска, и мимолетом заглянул в боковое зеркало «эмки», припаркованной у крыльца ресторана. Убедившись в безукоризненности своего внешнего вида, он толкнул тяжелую входную дверь и вошел вовнутрь.

На входе привычно раскинуло свои могучие когтистые лапы чучело огромного бурого медведя. Алексей уже раньше бывал в этом ресторане, но всякий раз поражался размерам этого свирепого хищника.

В помещении было почти пустынно. В уютном полумраке ресторана, освещенном лишь несколькими настольными свечами, комнатным красным абажуром над баром и тусклым уличным светом, едва пробивающимся сюда сквозь плотные, узорчатые, под потолок, портьеры, Алексей разглядел всего несколько занятых столиков. Цены здесь кусались. Ресторан был самым дорогим в городе и посещался, как правило, иностранцами, рядовой же мурманчанин едва ли мог позволить себе поход в это место. В дальнем углу, сливаясь своим черным фраком с лакированным блеском пианино, вытягивал игрой пальцев какую-то незнакомую и до безобразия заунывную мелодию седовласый пианист.

Официант, который старательно натирал бокалы за барной стойкой, встретил лейтенанта без особого энтузиазма. Два кубаря в петлицах Речкина не сулили ему хороших чаевых. Кроме того, он и вовсе отказался продавать мороженое навынос, утверждая, что может подать его только в посуде. Однако накинутые сверху четыре рубля сделали свое дело. Убрав под стойку бара вместо шестнадцати рублей двадцать, официант вынес две порции «Пингвина» в бумажных стаканчиках. Сумма, конечно, вышла кругленькой для мороженого при довольно небогатом жалованье лейтенанта погранвойск НКВД, но Речкин мысленно махнул на это рукой. Отпуск все-таки!

Довольный собой, Алексей выскочил из «Арктики» с бумажными стаканчиками в руках.

Ресторанный ансамбль запахов пищи, табака, выпивки и парфюмерии сменился бархатистой, летней уличной свежестью.

Нина, укачивая на руках ребенка, который, наигравшись за день, теперь заснул крепким сном, встретила мужа недовольным взглядом.

– Я уже себе все места отсидела! Ванька спит давно! Ты где шатаешься? – полушепотом, чтобы не разбудить сына, прошипела она, подобно змее.

– Да в ресторан я заскочил! – протянул супруге один из стаканчиков Алексей. – Держи!

– Хоть бы сказал куда пошел! – все так же шепотом возмутилась Нина. – А он работает еще?

– До двенадцати вроде.

– Пойдем домой уже! Ванька спит, и сама я засыпаю! – устало взглянула на мужа Нина.

Они медленно вышли из сквера и пошли по деревянному тротуару Ленинградской улицы в другой ее конец, где жили родители Нины.

Солнце уже скатилось к горизонту. Понемногу горожане стали расходиться по домам. Заметно поутихли и тревожные переклички чаек. Все стихало вокруг. И только порт неустанно громыхал бесчисленными грузами. Улицы пустели на глазах, окна домов сонно зашторились. Город засыпал под беспрестанным светом северной июньской ночи.

Алексей и Нина полагали, что родители уже спят. Они осторожно вошли в квартиру, виновато съеживаясь от каждого скрипа дощатого пола. В коридоре большой коммуналки было темно. Под вешалкой, на которой висели вещи отца и матери Нины, аккуратно были расставлены несколько пар мужской и женской обуви. Двери соседей, находящиеся справа от входа, были заперты на амбарный замок – вся семья недавно уехала в отпуск. В напоминание о них остались детский трехколесный велосипед, коляска и сноп всевозможных удочек, составленных в углу. Дверь слева, ведущая в комнату родителей, была приоткрыта. Сквозь оставленную щель Алексей заметил, что их кровать по-прежнему заправлена. С кухни же, расположенной прямо по коридору, послышались голоса и тихий звон, напоминающий удары чайной ложечки о стакан. Опасения Алексея и Нины были напрасны – родители еще не спали.

Нина скинула свои крохотные туфли, небрежно пихнула их ногой под самую дверь и быстро проскочила в комнату с маленьким Ваней на руках, который спал крепчайшим детским сном. Алексей не спеша стянул сапоги, аккуратно заправил в них портянки и поставил их рядом с родительской обувью. В доме тестя и тещи он старался выглядеть педантом во всем, что, однако, весьма противоречило его поведению в собственном жилье. Нина же, напротив, из честолюбивой, домовитой хозяйки превращалась в откровенную хавронью, словно стены отчего дома возвращали ее в детство.

Алексей надел на босые ноги домашние тапочки из жесткого дерматина, некогда облюбованные им при первом визите и теперь покорно ждущие его всякий раз. Встав перед зеркалом, он старательно зачесал набок волосы пластмассовой расческой, которую носил в кармане галифе, снял поясной ремень и, повесив его на вешалку, проследовал на кухню.

Тесть и теща, занятые беседой, не услышали прихода молодых и замерли с недоуменными выражениями лиц, увидев вошедшего зятя.

В следующую секунду мама Нины громко рассмеялась, приложив ладонь к груди:

– А я уж грешным делом подумала – соседи! – облегченно выдохнула она. – Забыла совсем, что уехали ворчуны эти!

– Здравствуйте, Клавдия Семеновна! Здравствуйте, Захар Фролович! – чуть вытянув краешки губ в виноватой улыбке, шепотом поздоровался Речкин.

Смекнув в чем дело, Клавдия Семеновна тоже понизила голос:

– Ванька спит?

– Ага! Уснул разбойник! – вновь улыбнулся Алексей и охотно пожал протянутую тестем жилистую руку.

Кухня была довольно просторной. У самого входа потрескивала сухими поленьями выбеленная кирпичная печь. У противоположной от входа стены, меж двух окон, зашторенных полупрозрачными белыми занавесками, с вышитым на них серебристыми нитками витиеватым рисунком, стоял большой овальный стол, традиционно покрытый красной скатертью. В дальнем углу висел самый обычный рукомойник с примитивнейшим водостоком под белой эмалированной раковиной. Чуть выше его, на стене, находилась металлическая сушилка для посуды, состоявшая из нескольких этажерок. Кухонное убранство дополняли несколько столешниц, небольшой сервант при входе. В центре кухни, под самым потолком висело радио, а слева от входа, на отдельной настенной полке размещался патефон, там же пылились и пластинки к нему. По меркам небольшого отдаленного от Центральной России Мурманска, где отдельные квартиры, как и квартиры на две семьи, являлись большой редкостью, ее размеры позволили бы вполне справляться с готовкой и приемом пищи семьям четырем. Речкин вдоволь насмотрелся на коммуналки в Харькове во время учебы, и в сравнении с ними эта выглядела настоящими хоромами. Кроме привычного кухонного скарба здесь, за стеклянными дверцами серванта, красовались различные фужеры, бокалы, а также хрустальные вазы и салатницы. Часть из них теща часто привозила из Ленинграда, где жили ее родственники, другая часть принадлежала соседям. Даже тазы для мытья хранились не на кухне, а в коридоре, а продукты обеих семей соседствовали в погребе. Добавляли домашнего уюта две картинки-репродукции ленинградского художника Рылова «Тучков мост» и «В зеленых берегах», которые висели на стене в самом центре кухни. Речкин хоть и был далек от эстетического любования живописью, но что-то непреодолимо притягивало его в этих творениях. Скорее всего напоминало родное Подмосковье, хоть и рисовал Рылов пейзажи ленинградские.

– Может, чайку? – предложила Клавдия Семеновна, заботливо пододвигая к зятю располневшей к старости бабьей рукой деревянный табурет.

– Не откажусь! – согласно кивнул Речкин и присел на предложенное место.

Тесть придвинул к краю стола металлический чайник на деревянной подставке.

– Поставь на печь, а то уж подостыл! – несколько небрежно фыркнул он.

Клавдия Семеновна что-то пробурчала себе под нос с недовольным видом и поставила чайник на самый центр перекрыши, где печь была горячее всего.

Захар Фролович не стал дожидаться Алексея, а принялся опорожнять свою кружку, смакуя теплый чай короткими глотками.

– Где гуляли-то, Леша? – поинтересовалась Клавдия Семеновна, чем-то гремя в выдвижном ящике одной из столешниц.

– Да где только не гуляли, – устало пожал плечами Алексей, – чуть ли не весь город обошли…

– А Ванька как? Поди, устал совсем? – озабоченно поинтересовалась теща, достав из ящика чайную ложку.

– А чего ему уставать-то, мать? – вклинился в диалог Захар Фролович. – Небось оседлал папашку да трепал его за шапку весь вечер!

Алексей лишь скромно улыбнулся на слова тестя и коротко кивнул головой.

– Вот! – демонстративно указал тесть рукой на Алексея, хлопнув второй по колену, торчащему угловатым изгибом под легкой тканью домашних трико. – А я о чем! Это тебе не на своих двоих чесать! Сел, да и сиди себе! Так что это Лешка, поди, устал!

– Тише ты! – нарочито пшикнула Клавдия Семеновна, нахмурив брови. – Разбудишь внука! Разгорлопанился на весь дом!

– Тише, мать, нельзя! Голос командирский профукаю! Команда слушаться перестанет! – с сарказмом развел руками тесть, при этом все же значительно понизив тон.

Клавдия Семеновна лишь мельком зыркнула на мужа исподлобья, высоко задрав брови, и молча направилась к печке.

Речкин не мог смотреть на тестя без улыбки. В глубине души он был влюблен в этого открытого, несколько грубоватого, но всегда ироничного человека. Казалось, что все в нем, даже его частое нудливое ворчание, было направлено к одной цели – подшутить над кем-либо или же чем-либо. И в этом Захар Фролович был истинный мастер, что всегда притягивало к нему большое количество людей. И в работе ему это нисколько не мешало, а, наоборот, помогало. И пусть большой карьеры он не построил, но почти всю жизнь протрудился на ответственных, руководящих должностях.

Алексею всегда было странно, как Клавдия Семеновна, эта образованная, воспитанная женщина, вышедшая из семьи петербуржских интеллигентов, терпит порой хамскую мужиковатость своего супруга. В этой семье все будто поменялись ролями, вопреки шаблонам, – муж постоянно придирался к супруге по поводу и без, капризничал, а она стоически терпела, ухаживала за ним, опекала и всячески оберегала.

На кухне появилась Нина. Клавдия Семеновна наполнила еще две кружки. Вечернее чаепитие подсластили сахарница, полная первосортного белоснежного рафинада, и плетеная корзинка с медовыми пряниками. За кухонным столом затянулась беседа. Речкин, не скрывая удовольствия, потягивал маленькими глотками ароматный азербайджанский чай, с добавлением сушеных листьев смородины, вприкуску с рафинадом. На заставе кусковой сахар был исключительной редкостью. Его выдавали песком, да и тот в строгом соответствии с нормами, от которых особо не пошикуешь. Все уходило на питание бойцам. А в пайке последнее время сахар и вовсе стали заменять карамельными конфетами «Красноармейская звезда» или «Красный авиатор».

Клавдия Семеновна рассказывала об их с мужем походе во Дворец культуры имени Кирова, где сегодня давал заключительный спектакль музыкальный театр Немировича-Данченко. При этом она старалась обрисовать каждую деталь, что ей было весьма свойственно. И, конечно же, теще непременно захотелось поведать об особенности игры столичных актеров, выказать свое восхищение увиденным. Захар Фролович грузно хранил молчание, видимо, играли действительно неплохо.

Внимательно выслушав Клавдию Семеновну, роль рассказчика переняла Нина. И здесь она была вылитая мать. Подробнейшее повествование затянулось от похода в кинотеатр «Северное сияние» до прогулки в сквере возле гостиницы «Арктика». При этом основную часть действия занимало то, как вел себя и что делал Ванька. Алексей словно заново прожил прошедший день, но хранил молчание. Скучал и Захар Фролович, нервно постукивая пальцами по опустошенной кружке.

Когда звонкий голосок Нины, к всеобщему облегчению сильной половины компании, стих, Клавдия Семеновна не спеша собрала со стола пустые кружки и положила их в таз с водой для мытья посуды, что стоял на печи.

– Ладно, ребята, – обвела она присутствующих глазами с проступившей от усталости краснотой. – Ночь уже… Пора бы спать…

Алексей невольно покосился на большие настенные часы в коридоре, которые хорошо было видно через открытую дверь. Стрелки на них уже перевалили за полночь, и Речкин второй раз за прошедшие двое суток сладостно ощутил абсолютную безразличность к тому, сколько они показывали. Даже как-то странно было распоряжаться временем не по велению службы, а по своему, исключительно своему усмотрению.

Женская половина встала из-за стола, а вот Алексея плотно прижала к табурету сухая рука тестя, который тоже не покинул своего места. Не нужно было обладать особой проницательностью, чтоб понять – зачем Захар Фролович хочет задержать зятя на кухне.

Алексей был не против и легко поддался Захару Фроловичу. Времени было предостаточно, да и отпуск не мешало бы отметить. Вечером ранее Речкин так и не дождался тестя с работы, и тот застал его уже спящим.

– Захар, у них поезд завтра! – поняла теща их дальнейшие планы.

– Поезд вечером! Тем более что машиниста в нашей скромной компании я не наблюдаю! – отшутился тот, махнув рукой.

Больше Клавдия Семеновна не сказала ни слова. Она прекрасно знала, что на сто ее аргументов муж найдет тысячу контраргументов, и молча удалилась спать вслед за дочерью.

Захар Фролович спустился в погреб, немного позвенел там чем-то стеклянным, и вскоре на столе возникла полулитровая бутылка «Столичной», приятную компанию которой составила глубокая суповая тарелка, доверху наполненная маринованными грибами.

Начали стандартно. Захар Фролович поинтересовался службой зятя, их совместной жизнью с дочерью, поведал о своей работе. Рассказал о последнем выходе в море на тральщике, капитаном которого он сам являлся, потом углубился проблемами тралового флота Мурманска. После пятой рюмки бывалый моряк уже пытался охватить общие вопросы и задачи всего рыболовного флота страны.

Когда настенные часы в коридоре, бой которых был заглушен деревянной подкладкой, глухо щелкнули пружиной и едва слышно стукнули один раз, на столе оказалась вторая бутылка «Столичной», а к грибной закуске присоединилась тарелка с тонко нарезанным мясом кумжи аппетитно розового цвета.

Осушив очередные пятьдесят граммов за Мурманский рыбный порт, Захар Фролович неожиданно перескочил на совершенно далекую от рыболовства тему:

– Вот ты скажи мне, советский командир, – вяло пережевывая очередной ломтик кумжи, как-то не по-доброму глянул он на Алексея исподлобья хмельными глазами. – Вроде живем, мирную жизнь строим… А чего нам ждать?

Алексей недоуменно взглянул на тестя, опустив опорожненную стопку на стол.

– Не понимаешь? – насупился тесть. Его густые, некогда черные и толстые, как конский волос, теперь же тронутые сизой дымкой седины, пожидевшие брови сползли так низко, что из-за них было не разглядеть пьяного бесноватого взора.

Речкин, в смятении, не знал, что ответить, и лишь поерзал плечами в ответ.

Захар Фролович смазанно ухмыльнулся, как это делают обычно перебравшие спиртного люди. Он встал с табурета, шатаясь, добрел до окна, внимательно осмотрел форточку, убедившись, что она закрыта, и плотно задернул жиденькие занавески, словно они могли сдержать звук.

Погасив верхний свет, тесть придвинул табурет к Алексею и, сев обратно, тихо-тихо пробормотал ему в самое ухо:

– Ты – коммунист?

– Кандидат пока… – Речкин непроизвольно съежился от его слюнобрызжущего вопроса.

– А я, Лешенька, коммунист… – со значением произнес тесть и, подняв вверх указательный палец, еще более важно добавил: – С двадцать четвертого года коммунист! Вот и скажи мне, как беспартийный партийному, по совести скажи… Чего ж это немцы так разлетались последнее время?

Вопрос был совсем неожиданным для Алексея. Вытирая краем рукава пот, выступивший на лбу мелкими каплями, не то от вопроса хозяина, не то от спиртного, Речкин едва выдавил невнятно:

– Так они же союзники наши… По договоренности, видимо, и летают…

– Какие, к чертям проклятым, договоренности! – вдруг резко повысил тон Захар Фролович, но, спохватившись, воровато поглядел по сторонам, будто в помещении был кто-то еще, кто мог подслушать, и снова зашептал, непроизвольно оплевывая ухо Алексею: – Какие договоренности! Были б договоренности – сразу б в газетах написали, а там что? Что в них? Тишь да гладь!

Тесть вновь вскочил из-за стола, проследовал к окну и извлек из-за занавески увесистую стопку газет.

– За последний месяц… – ткнул он пальцем в газеты, бросив их на стол под самый нос зятя. – Вообще ничего не сказано про полеты! Будто и не летают! Кажется будто нам всем!

– Ну, может, в других газетах что есть об этом… – снова терялся Речкин.

– Да нет других, вот они – все! – махал возбужденно руками Захар Фролович. – До единой! «Комсомольская правда», «Большевик Заполярья», «Красная звезда», «Рыбак Заполярья» и все-все другие молчат об этом!

Даже сквозь хмельной туман Речкин обеспокоился столь нездоровым интересом тестя к поднятому вопросу. Последние несколько лет складировать дома газеты было делом опасным, как бы не вышло чего дурного… Осторожные люди газеты старались уничтожить сразу после прочтения, чтоб у посторонних не возник вопрос – с какой целью в этом доме берегут газеты, уж не задумали ли чего?

– Захар Фролович, – осторожно проговорил Алексей, вновь наполняя стопки, – вы бы их выбросили от греха подальше!

– Аааа… – махнул рукой тот в ответ, – не боись за меня, молодежь! Кому не надо на глаза не попадут!

Выпили.

– Но ведь неспроста все! – не унимался тесть. – Ты сам вспомни! Все тут в немцах было усеяно совсем недавно, в интернациональном клубе только их гимны и играли поганые! И «шпреханье» ихнее по всему проспекту стояло! Всюду тут с фотоаппаратами шлындали! В «Арктику» вообще не пробиться было! Своим же отказывали, чтоб нацистов этих ублажить, будь они неладны! А в порту? В моем порту, где я ужо второй десяток лет работаю, – так это совсем уму непостижимо! Стоит наш сторожевик, а рядом ихний лайнер! И наши матросы с ними сигаретки раскуривают!

– Захар Фролович, – вновь пытался успокоить разошедшегося не на шутку тестя Алексей, – по-моему, вы перегибаете палку! Германия – наш союзник. А то, что они разгуливали здесь да фотографировались, – так это их дело. Туристам разве запретишь? И не выгонять же наши боевые корабли, раз их лайнер в док встал! У нас не только немцы, но и англичане, и американцы бывали… Да вы лучше меня знаете! Что же нам – не пускать к себе никого, от всего мира отгородиться?

Захар Фролович тяжело вздохнул и медленно поднялся с табурета.

– Курить будешь? – впервые за несколько минут спокойно, но во весь голос спросил он. Лицо тестя было до глубины опечалено, его седые брови разъехались в стороны домиком.

Алексей кивнул и, скрипнув ножками табурета по полу, проследовал за тестем к окну. Захар Фролович отодвинул занавеску и, клацнув щеколдой, широко раскрыл форточку.

Речкин извлек овальную папиросу из протянутой тестем серо-желтой пачки «Красной звезды» и смял пятку непослушными от выпитого пальцами. Оба задымили.

Табак был слегка крепковат и пощипывал горло, но все же приятнее, чем распространенный среди бойцов-пограничников «Огонек». Эти папиросы пользовались большой популярностью среди срочников из-за своей дешевизны.

Речкин курил редко. Обычно не брезговал он табаком во время застолий или дежурств. Алексей, как и большинство деревенских мальчишек, начал баловаться папиросами с довольно раннего возраста, но так к ним и не пристрастился.

– Ты мне тут про палку говоришь… – придвинул к зятю массивную медную пепельницу Захар Фролович. Стоя у окна, он говорил совсем тихо, но с прежним напором. – А что мне ее гнуть? Гни – не гни, а она о двух концах! Возьми ее в руку, и все ясно! Та сторона, за которую держишь, – начало, а другая – конец! Но вот возьми с другой стороны – так и меняется все… Так же и расклад тот, что немцы вроде как союзники наши, друзья иначе… И договор есть о ненападении, все так… Но если по-иному на все взглянуть? Англичане им тоже союзники были. И что в итоге? Германцы же на них и напали! Вот тебе, Лешенька, и весь расклад! А самолеты их? С октября того года то и дело над городом шныряют! Как у себя дома! А чего шныряют, спрашивается? Уж явно не просто так керосин жгут! Да, думаю, и у вас там не меньше бывают!

Речкин промолчал, опустив в пол глаза и стряхнув указательным пальцем нависший на папиросе косым столбиком пепел.

– Молчишь? – пытливо сверлил взглядом Алексея тесть. – Оно и понятно! Работа такая! Ну и хай с тобой! Молчи!

Конечно, летали… Часто, низко и нагло. Поначалу все молчали, словно и не видели очевидного. Потом начальство стало ссылаться на учения, в которых почему-то участвовали только немецкие самолеты, а когда тайное, как ему и суждено, стало явным, пригрозило наказанием за паникерство и распространение слухов. Проще говоря, пограничникам было строго-настрого наказано немецкие самолеты игнорировать и никому о них не рассказывать. Но то, свидетелем чего стал Алексей в последние дни перед отпуском, было, видимо, выше терпения и самого высокого начальства. Так, еще 17 июня немецкий «Юнкерс», пролетев над Рыбачьим и Средним, а после направившись на Мурманск, едва ушел от погони. Два истребителя было брошено на перехват нарушителя. В тот же день еще один «Ju-88» был обстрелян нашими зенитчиками над полуостровом Рыбачий. А в день отъезда Речкина с семьей в отпуск с заставы еще два немецких самолета, а именно «He-111» и «Bf-110», совершив петлю над все тем же Рыбачьим, пролетели вдоль всего участка границы 100-го погранотряда, в котором служил Алексей. Речкин отчетливо рассмотрел кресты на их фюзеляжах, когда те проносились прямо у него над головой. После эти двое несколько раз заходили на круг над высотой Угловая – одним из важнейших оборонительных пунктов, где активно возводились железобетонные ДОТы для прикрытия границы. Поднятый для их перехвата советский истребитель «Н-153» еле уклонился от воздушного боя с целым авиазвеном «Bf-109», которое неожиданно появилось из-за облаков и, по-видимому, прикрывало разведчиков. И то была лишь капля в море, лишь очень малая часть того, что происходило в небе над границей на глазах у Алексея за последние недели.

Ему было что сказать… Было… Но он молчал. Молчал, потому что, в силу своей профессии, не имел права распространяться о подобных происшествиях. Молчал, переворачивал это все множество раз в своей голове, но не позволял себе ни слова проронить об этом рядом с теми, кому знать подобное было не положено. Того требовало начальство, партия, долг… Но если с военными все было просто, то заткнуть рты гражданскому населению становилось все сложнее. Угрозы о запрете «паникерства» уже не действовали. А население Титовки, Титовки-реки, Озерков и прочих окрестных деревень и рыбацких совхозов, что находились совсем рядом с границей, собственными глазами не раз уже видело свастику над крышами своих домов.

– Так что молчишь? – вдавил в дно пепельницы окурок Захар Фролович. – Ну мне-то хоть скажи… Не темни!

– А что мне темнить? Знаю не больше вашего… – соврал Речкин, тоже затушив свою наполовину скуренную папиросу. – Тихо все у нас… Бывает, летают, но редко…

Тесть вновь опустился на табуретку, пронзительно скрипнув деревянными ее ножками по полу.

– Вот! – со значением поднял он вверх свой указательный палец. – Вот! И у вас там летают! Так что же руководство-то не видит, что ль, ни хрена?

– Кто знает, Захар Фролович… – закрыв форточку и задергивая плотнее занавески, задумчиво пробубнил Алексей. – Может, значения не придают или знают больше нашего с вами…

– То-то и оно, что знают! – пуще прежнего оживился тесть. – Знают и молчат! Нас-то, простых людей, кто в известность поставит?! Живем – ничего не ведаем! Так ведь войска хоть стянули бы!

– Тише, Захар Фролович, – спокойно попросил тестя Речкин, присаживаясь рядом.

И вновь Захар Фролович попал в самую точку. Уже несколько дней войска 14-й дивизии активно подтягивались к границе. Сами же пограничники и оказывали помощь своим новым соседям. Но, как и в ситуации с немецкими самолетами, о внезапном и стремительном укреплении госграницы им было строго наказано молчать.