Текст книги "Пазл"

Глава 7
Блокнот

У вас когда-нибудь бывало так, что вы разбирали сложную конструкцию, а после сборки оставались лишние детали? Я лично ничего такого раньше не собирал, но несколько раз слышал подобные истории. Но теперь я и сам могу рассказать, как после моей самосборки потерялась важная деталь – мой карандаш.

Сейчас поясню, раз теперь я это умею делать словами.

До этой поломки, до состояния, в котором я сейчас нахожусь, у меня был дополнительный мыслительный орган, взаимозаменяемый, но крайне необходимый, – карандаш. Если его не оказывалось под рукой, я не мог сформулировать или понять ни одной абстрактной мысли. Может, и сейчас я быстрее бы восстановился, будь у меня этот нехитрый инструмент. Но «нет ручек – нет карандаша», как сказал бы Петруша.

Когда я был маленьким, я все время рисовал палкой на земле, песке, снегу – везде, где палка могла оставить след. Потом у меня появились мелки, и это было чудо. Я мог рисовать на асфальте, на ступеньках – на всем, где мне разрешалось рисовать мелом. А потом у меня появились первый карандаш и альбом. С тех пор их сменилось несколько сотен. Я мог бы читать лекции о простых карандашах.

Мама решила, что не стоит останавливаться на достигнутом, и на мой пятнадцатый день рождения купила другое изобретение человечества – великолепный профессиональный планшет для рисования. Рисовать можно сразу на экране, причем в любой технике, и не нужно таскать с собой миллион инструментов и красок. Хочешь акварель, хочешь масло, хочешь карандаш любой толщины и мягкости – лишь смахни пальцем панель инструментов и вытяни другую. Смахивать, вытягивать, скроллить стало так же естественно, как ходить. Люди из прошлого, наверное, с ума бы сошли, дай им такую штуку в руки. Даже я уже очень смутно помню кнопочные телефоны. Ими сейчас детей пугают. И я совсем не знаю жизни без интернета и не могу себе ее представить, как ни стараюсь. Пару раз я оставался без сети. Но то было на несколько часов и в лесу. Не то чтобы я все время сидел в этом интернете, но мне спокойнее, когда я знаю, что он есть. Говорят, что это зависимость. Ну да – как от еды и от воздуха. Ты можешь какое-то время не есть, а дальше начинаешь страдать.

Как люди раньше жили без всего этого? Пытаюсь представить свою маму, которая застала такие времена. Она еще любит порассуждать о «цифровом детоксе». Но на самом деле без своего телефона она не может никуда доехать (виват навигатор!), никому позвонить (она не помнит ни одного номера наизусть), послушать музыку, перевести слово… Список того, чего человек не может сделать без телефона, можно продолжать бесконечно. Надеюсь, есть такой же длинный список того, что он может. Но я даже думать об этом сейчас не хочу.

Да, о планшете. Не зашло. Стилус не стал моим дополнительным органом. Мне не нужно было рисовать разными техниками и для красоты. Я рисовал, чтобы понимать. И ничто не могло заменить простой карандаш средней мягкости и обыкновенный блокнот небольшого формата, желательно без линовки.

В школе мне перестали делать замечания через две недели с начала учебы. С учительницей мы договорились, что «думаю» я в блокноте, а в тетради выдаю результаты своих мыслей на привычном всем языке, а не «наскальной живописью». Кстати, к пятому классу ее стали называть египетскими иероглифами.

Узнав и окончательно убедившись в том, что «у нас проблемы», мама не стала отдавать меня в специальную школу. Она верила в то, что ресурса моего мозга хватит и на обычную. Неврологи, нейропсихологи и иже с ними били в набат и пророчили мне сложное будущее. На это она отвечала, что сначала нам нужно разобраться с настоящим. Ну думает человек пиктограммами и формами, а не словами и буквами, что тут такого? Читает медленно, пишет задом наперед и шифрами, порой непонятными самому автору. «Так бывает», – говорила она. В общем, она считала это не проблемой, но задачей, которую при возможности нужно как-то решить. Вводные данные были таковы: несколько дней маминой работы стоили столько же, сколько два часа работы специалиста, который должен был научить меня нормально читать и писать, занимаясь четыре раза в неделю в течение года.

– Со временем тебе придется рисовать все быстрее или придумать новый язык, потому что информации будет все больше, – говорила она мне, изредка заглядывая в тетради.

В этом я совсем скоро смог убедиться и сам. Поэтому мне приходилось искать все более изощренные способы переваривания разрастающегося кома знаний, которые так долго добывали и копили наши предки. И после того, как ты этот ком тем или иным способом проглотишь, тоже сможешь называться Человеком. А пока сиди и грызи свой гранит, как мышь, у которой, в отличие от тебя, потенциального Человека, зубы растут всю жизнь. Может, именно поэтому дети перед школой теряют молочные зубы, чтобы новыми коренными покрепче вгрызаться в знания?

Я честно старался. У меня получалось отображать большое количество слов все более лаконично. Мне уже не приходилось рисовать десять палочек, если нужно было представить десять предметов. С цифрами я подружился. Теперь я писал цифру 10 и одну палочку или квадрат (подразумевая какой-то предмет, потому что просто 10 для меня было пустым звуком). Что значит 10 + 5? Десять чего и пять чего, а главное – зачем? Абстрактные понятия я трансформировал в формы. Так, после урока истории у меня в блокноте появлялась картина с людьми, стрелками, датами, крестами… В общем, понятные мне схемы. Стоило мне на них посмотреть, я вспоминал урок вплоть до каждого слова.

География – вообще чистая графика. А вот с литературой были проблемы. Я рисовал писателей, схематично конечно. Они, правда, были больше похожи на Барта из «Симпсонов», чем на гениев русской и мировой литературы. От этого «Барта» с бородой или очками, или и тем и другим, я отводил баблы и в них рисовал свои пиктограммы на тему того, что хотел сказать этот самый писатель.

Сочинения были моим кошмаром с холодным потом и невозможностью сбежать от происходящего. Отличие лишь в том, что я не просыпался в момент, когда класс погружался в полную тишину и утыкался в свои тетради в линейку.

Впрочем, это был не только мой кошмар. Ирина Николаевна поначалу тоже страдала. Я не хотел никого мучить, но это было выше моих сил. Писать буквы под диктовку – ок. Вроде несложно. Но задача самостоятельно выстроить все эти буквы письменно в связную мысль доводила меня чуть не до обморока. Первое свое сочинение я сдал в формате комикса. Я честно писал в баблах слова, а не пиктограммы.

Ирина Николаевна спрашивала у меня: «Как ты будешь сдавать экзамены?» Кто бы мне на этот вопрос ответил… Она была, в общем, не против графических романов, но «как мне отчитываться?» – спрашивала она уже скорее у себя, чем у меня. Мы договорились о том, что в отведенное для таких работ время я делаю что могу, то есть свои комиксы. А потом после уроков остаюсь на столько, на сколько мне нужно, и перевожу их в текст. Так я научился переводить свои рисунки в слова. Сначала Ирина Николаевна мне помогала, а потом я научился сам. Пару комиксов по Гоголю она попросила оставить ей на память.

Пока мы дошли до Булгакова, я уже набил руку. Особенно в рисовании, конечно.

Глава 8
Ирина Николаевна

Я уже почти спал, когда мой телефон впал в мелкую дрожь от сообщений. Он жужжал и подпрыгивал, будто просил о помощи. Мне было лень вставать, но он настаивал. Я все-таки подошел к нему, но лишь для того, чтобы выключить все оповещения и поставить будильник. Пришлось взглянуть на экран. Он был похож на бегущую строку на заднем стекле маршрутки. Из разных мессенджеров сыпались сообщения «Таликов, позвони мне прямо сейчас!», «Таликов, срочно напиши мне», «Таликов, уходи из нашей школы», «Белая ворона в синем чулке» и еще куча посланий в таком роде, не связанных ни смыслом, ни логикой.

Ирину Николаевну взломали. Я представил, как она в ужасе смотрит на свой телефон и ничего не может сделать. Отвечает на звонки несообразительных родителей, которые прежде, чем подумать, кидаются на всех и вся, защищая своих «несчастных детей». Причем как в первом классе, так и в девятом.

Сейчас ее ждет полуночный разговор с разъяренной Надеждой Петровной, директором школы. Она наверняка тоже получила не одно сообщение. Если это сделал Хард, он не остановится, будет рассылать ее личные фотографии, затем примется за ее детей и друзей. Для этого чертова безумного гения не существует никаких границ. Он из тех, кто мог бы и без особой цели сбросить на город атомную бомбу – так просто, «приколоться», как он говорит. Я выполз из комнаты и пошел на тусклый свет торшера.

– Мам, извини, что поздно. Можешь написать в родительский чат?

– Мы только недавно договорились, что после десяти вечера туда никто ничего не пишет, – сказала она, не отрываясь от книги.

– Это хорошо. Значит, сообщение не затеряется. Ирину Николаевну взломали.

Я показал экран, который на несколько секунд успокоился, а потом вновь взорвался потоком сознания Харда от имени Ирины Николаевны.

– Какой ужас! – Мама принялась строчить в своем телефоне. – Судя по тому, что чат молчит, родители или еще ничего не знают, или переваривают происходящее.

Теперь наши телефоны стали жужжать в унисон. Родители взбодрились и обрадовались снятию запрета на переписку в чате после 22:00.

Я попытался написать в группу класса, но у меня ничего не вышло, потому что за текстовыми сообщениями пошли фотографии. Я не стал их открывать. Вырубил телефон. Через свои соцсети зашел на страницы Ирины Николаевны и оповестил ее друзей о том, что ее взломали, посоветовав срочно от нее отписаться. Это заняло больше часа. Как этот сукин сын умудряется писать всем и сразу с нескольких аккаунтов? Может, он не один?

Когда я заходил на одну из страниц, мне на глаза попалась фотография, на которой Ирина Николаевна стояла посреди большой сцены в костюме балерины. Кажется, декорации были из Щелкунчика. Сначала я подумал, что это какая-то ошибка, бред, не может быть. Ну какая из нашей классной балерина? А потом я вспомнил ее походку, осанку, жесты, повороты головы и… заснул, в полудреме видя, как она крутит бесконечные фуэте, совсем юная, в костюме Мари, и сам Чайковский дирижирует в оркестровой яме, восхищенно глядя на прекрасную хрупкую девочку. Пожалуй, слишком хрупкую, даже для балета.

Ирина Николаевна пришла к первому уроку. Это как раз был наш русский. Вид у нее был ни капли не помятый, как будто ничего не произошло.

– Доброе утро, ребята! – Она сделала длинную паузу, во время которой пристально на нас посмотрела. – Вы наверняка знаете, что случилось сегодня ночью.

Мы закивали.

– Судя по сообщениям, которые рассылались от моего имени, это сделали не просто мошенники, а кто-то из нашей школы и, скорее всего, из нашего класса, что меня больше всего обескураживает. Я надеюсь, эти люди понимают, что это не невинная шалость. Вы приравниваете страницы в соцсетях к своему личному пространству. Так вот, это вторжение и в мое личное пространство, а также в пространство моих друзей и знакомых. Вымещать свой негатив за мой счет и показывать все уродство своих мыслей – отвратительно. Не менее отвратительно копаться в личных архивах человека. Кто-нибудь может мне помочь понять, зачем такие прекрасные способности в области IT-технологий применять в таких омерзительных целях? – Ирина Николаевна снова сделала паузу, будто ожидая от нас ответа.

Все, естественно, молчали.

– Что ж, у меня для этого юного гения, а может, и группы умельцев есть хорошая новость. Отследить, кто взломал соцсети, не удалось, и никто этим по-настоящему заниматься не станет. Ничего не украдено, никто не убит. Хотя это как посмотреть.

Я пристально вгляделся в затылок Харда. Ни один его безупречный волосок не дрогнул.

– Но есть и плохая новость. По делу взлома личного кабинета учителя в электронном дневнике ведется расследование. Оценки будут восстановлены, не переживайте. Шанс раскрытия этого преступления очень высок. Надежда Петровна в такой ярости, что она взялась за дело со всей серьезностью, и, простите за тавтологию, дело уже заведено.

Класс ахнул. Никто еще не знал о взломе дневника, кроме меня. Утром я вспомнил, что забыл сделать домашку по русскому, залез в дневник и увидел, что я стал круглым отличником, причем по всем предметам. Подумал, что это какой-то глюк, и не придал значения.

Я снова посмотрел на затылок Харда. Он неожиданно повернулся ко мне и улыбнулся. Так как мы сидим в среднем ряду, он на первой парте, я – на второй, то этот «поцелуй Иуды» не остался незамеченным.

Класс заерзал – хотелось посмотреть, что там произошло с электронным дневником. Но по правилам – если телефон оказывался вне рюкзака во время урока, то он сдавался в специальный ящик до конца учебного дня. Мое лицо вспыхнуло китайским фонарем, Ирина Николаевна как-то вытянулась и даже встала на носочки. В голове гремела невообразимая какофония: вступление «Лебединого озера» звучало в обработке хеви-метал. Пространство со всеми его декорациями закружилось. Ирина Николаевна в два легких прыжка подлетела ко мне и протянула что-то белое. Это белое быстро становилось красным.

– Срочно сбегайте кто-нибудь за медсестрой! Таня – ты! – пробилось через адские медные тарелки в моих ушах. – Илья, у тебя кровь из носа.

– Да, извините… Я не спал всю ночь, – услышал я свой голос.

– Ничего, Тальк, так бывает, когда много работаешь. Я могу проводить тебя домой. Отдохнешь, восстановишься. – Хард склонился надо мной, как коршун над добычей.