Текст книги "Пазл"

Глава 7
Блокнот

У вас когда-нибудь бывало так, что вы разбирали сложную конструкцию, а после сборки оставались лишние детали? Я лично ничего такого раньше не собирал, но несколько раз слышал подобные истории. Но теперь я и сам могу рассказать, как после моей самосборки потерялась важная деталь – мой карандаш.

Сейчас поясню, раз теперь я это умею делать словами.

До этой поломки, до состояния, в котором я сейчас нахожусь, у меня был дополнительный мыслительный орган, взаимозаменяемый, но крайне необходимый, – карандаш. Если его не оказывалось под рукой, я не мог сформулировать или понять ни одной абстрактной мысли. Может, и сейчас я быстрее бы восстановился, будь у меня этот нехитрый инструмент. Но «нет ручек – нет карандаша», как сказал бы Петруша.

Когда я был маленьким, я все время рисовал палкой на земле, песке, снегу – везде, где палка могла оставить след. Потом у меня появились мелки, и это было чудо. Я мог рисовать на асфальте, на ступеньках – на всем, где мне разрешалось рисовать мелом. А потом у меня появились первый карандаш и альбом. С тех пор их сменилось несколько сотен. Я мог бы читать лекции о простых карандашах.

Мама решила, что не стоит останавливаться на достигнутом, и на мой пятнадцатый день рождения купила другое изобретение человечества – великолепный профессиональный планшет для рисования. Рисовать можно сразу на экране, причем в любой технике, и не нужно таскать с собой миллион инструментов и красок. Хочешь акварель, хочешь масло, хочешь карандаш любой толщины и мягкости – лишь смахни пальцем панель инструментов и вытяни другую. Смахивать, вытягивать, скроллить стало так же естественно, как ходить. Люди из прошлого, наверное, с ума бы сошли, дай им такую штуку в руки. Даже я уже очень смутно помню кнопочные телефоны. Ими сейчас детей пугают. И я совсем не знаю жизни без интернета и не могу себе ее представить, как ни стараюсь. Пару раз я оставался без сети. Но то было на несколько часов и в лесу. Не то чтобы я все время сидел в этом интернете, но мне спокойнее, когда я знаю, что он есть. Говорят, что это зависимость. Ну да – как от еды и от воздуха. Ты можешь какое-то время не есть, а дальше начинаешь страдать.

Как люди раньше жили без всего этого? Пытаюсь представить свою маму, которая застала такие времена. Она еще любит порассуждать о «цифровом детоксе». Но на самом деле без своего телефона она не может никуда доехать (виват навигатор!), никому позвонить (она не помнит ни одного номера наизусть), послушать музыку, перевести слово… Список того, чего человек не может сделать без телефона, можно продолжать бесконечно. Надеюсь, есть такой же длинный список того, что он может. Но я даже думать об этом сейчас не хочу.

Да, о планшете. Не зашло. Стилус не стал моим дополнительным органом. Мне не нужно было рисовать разными техниками и для красоты. Я рисовал, чтобы понимать. И ничто не могло заменить простой карандаш средней мягкости и обыкновенный блокнот небольшого формата, желательно без линовки.

В школе мне перестали делать замечания через две недели с начала учебы. С учительницей мы договорились, что «думаю» я в блокноте, а в тетради выдаю результаты своих мыслей на привычном всем языке, а не «наскальной живописью». Кстати, к пятому классу ее стали называть египетскими иероглифами.

Узнав и окончательно убедившись в том, что «у нас проблемы», мама не стала отдавать меня в специальную школу. Она верила в то, что ресурса моего мозга хватит и на обычную. Неврологи, нейропсихологи и иже с ними били в набат и пророчили мне сложное будущее. На это она отвечала, что сначала нам нужно разобраться с настоящим. Ну думает человек пиктограммами и формами, а не словами и буквами, что тут такого? Читает медленно, пишет задом наперед и шифрами, порой непонятными самому автору. «Так бывает», – говорила она. В общем, она считала это не проблемой, но задачей, которую при возможности нужно как-то решить. Вводные данные были таковы: несколько дней маминой работы стоили столько же, сколько два часа работы специалиста, который должен был научить меня нормально читать и писать, занимаясь четыре раза в неделю в течение года.

– Со временем тебе придется рисовать все быстрее или придумать новый язык, потому что информации будет все больше, – говорила она мне, изредка заглядывая в тетради.

В этом я совсем скоро смог убедиться и сам. Поэтому мне приходилось искать все более изощренные способы переваривания разрастающегося кома знаний, которые так долго добывали и копили наши предки. И после того, как ты этот ком тем или иным способом проглотишь, тоже сможешь называться Человеком. А пока сиди и грызи свой гранит, как мышь, у которой, в отличие от тебя, потенциального Человека, зубы растут всю жизнь. Может, именно поэтому дети перед школой теряют молочные зубы, чтобы новыми коренными покрепче вгрызаться в знания?

Я честно старался. У меня получалось отображать большое количество слов все более лаконично. Мне уже не приходилось рисовать десять палочек, если нужно было представить десять предметов. С цифрами я подружился. Теперь я писал цифру 10 и одну палочку или квадрат (подразумевая какой-то предмет, потому что просто 10 для меня было пустым звуком). Что значит 10 + 5? Десять чего и пять чего, а главное – зачем? Абстрактные понятия я трансформировал в формы. Так, после урока истории у меня в блокноте появлялась картина с людьми, стрелками, датами, крестами… В общем, понятные мне схемы. Стоило мне на них посмотреть, я вспоминал урок вплоть до каждого слова.

География – вообще чистая графика. А вот с литературой были проблемы. Я рисовал писателей, схематично конечно. Они, правда, были больше похожи на Барта из «Симпсонов», чем на гениев русской и мировой литературы. От этого «Барта» с бородой или очками, или и тем и другим, я отводил баблы и в них рисовал свои пиктограммы на тему того, что хотел сказать этот самый писатель.

Сочинения были моим кошмаром с холодным потом и невозможностью сбежать от происходящего. Отличие лишь в том, что я не просыпался в момент, когда класс погружался в полную тишину и утыкался в свои тетради в линейку.

Впрочем, это был не только мой кошмар. Ирина Николаевна поначалу тоже страдала. Я не хотел никого мучить, но это было выше моих сил. Писать буквы под диктовку – ок. Вроде несложно. Но задача самостоятельно выстроить все эти буквы письменно в связную мысль доводила меня чуть не до обморока. Первое свое сочинение я сдал в формате комикса. Я честно писал в баблах слова, а не пиктограммы.

Ирина Николаевна спрашивала у меня: «Как ты будешь сдавать экзамены?» Кто бы мне на этот вопрос ответил… Она была, в общем, не против графических романов, но «как мне отчитываться?» – спрашивала она уже скорее у себя, чем у меня. Мы договорились о том, что в отведенное для таких работ время я делаю что могу, то есть свои комиксы. А потом после уроков остаюсь на столько, на сколько мне нужно, и перевожу их в текст. Так я научился переводить свои рисунки в слова. Сначала Ирина Николаевна мне помогала, а потом я научился сам. Пару комиксов по Гоголю она попросила оставить ей на память.

Пока мы дошли до Булгакова, я уже набил руку. Особенно в рисовании, конечно.

Глава 8
Ирина Николаевна

Я уже почти спал, когда мой телефон впал в мелкую дрожь от сообщений. Он жужжал и подпрыгивал, будто просил о помощи. Мне было лень вставать, но он настаивал. Я все-таки подошел к нему, но лишь для того, чтобы выключить все оповещения и поставить будильник. Пришлось взглянуть на экран. Он был похож на бегущую строку на заднем стекле маршрутки. Из разных мессенджеров сыпались сообщения «Таликов, позвони мне прямо сейчас!», «Таликов, срочно напиши мне», «Таликов, уходи из нашей школы», «Белая ворона в синем чулке» и еще куча посланий в таком роде, не связанных ни смыслом, ни логикой.

Ирину Николаевну взломали. Я представил, как она в ужасе смотрит на свой телефон и ничего не может сделать. Отвечает на звонки несообразительных родителей, которые прежде, чем подумать, кидаются на всех и вся, защищая своих «несчастных детей». Причем как в первом классе, так и в девятом.

Сейчас ее ждет полуночный разговор с разъяренной Надеждой Петровной, директором школы. Она наверняка тоже получила не одно сообщение. Если это сделал Хард, он не остановится, будет рассылать ее личные фотографии, затем примется за ее детей и друзей. Для этого чертова безумного гения не существует никаких границ. Он из тех, кто мог бы и без особой цели сбросить на город атомную бомбу – так просто, «приколоться», как он говорит. Я выполз из комнаты и пошел на тусклый свет торшера.

– Мам, извини, что поздно. Можешь написать в родительский чат?

– Мы только недавно договорились, что после десяти вечера туда никто ничего не пишет, – сказала она, не отрываясь от книги.

– Это хорошо. Значит, сообщение не затеряется. Ирину Николаевну взломали.

Я показал экран, который на несколько секунд успокоился, а потом вновь взорвался потоком сознания Харда от имени Ирины Николаевны.

– Какой ужас! – Мама принялась строчить в своем телефоне. – Судя по тому, что чат молчит, родители или еще ничего не знают, или переваривают происходящее.

Теперь наши телефоны стали жужжать в унисон. Родители взбодрились и обрадовались снятию запрета на переписку в чате после 22:00.

Я попытался написать в группу класса, но у меня ничего не вышло, потому что за текстовыми сообщениями пошли фотографии. Я не стал их открывать. Вырубил телефон. Через свои соцсети зашел на страницы Ирины Николаевны и оповестил ее друзей о том, что ее взломали, посоветовав срочно от нее отписаться. Это заняло больше часа. Как этот сукин сын умудряется писать всем и сразу с нескольких аккаунтов? Может, он не один?

Когда я заходил на одну из страниц, мне на глаза попалась фотография, на которой Ирина Николаевна стояла посреди большой сцены в костюме балерины. Кажется, декорации были из Щелкунчика. Сначала я подумал, что это какая-то ошибка, бред, не может быть. Ну какая из нашей классной балерина? А потом я вспомнил ее походку, осанку, жесты, повороты головы и… заснул, в полудреме видя, как она крутит бесконечные фуэте, совсем юная, в костюме Мари, и сам Чайковский дирижирует в оркестровой яме, восхищенно глядя на прекрасную хрупкую девочку. Пожалуй, слишком хрупкую, даже для балета.

Ирина Николаевна пришла к первому уроку. Это как раз был наш русский. Вид у нее был ни капли не помятый, как будто ничего не произошло.

– Доброе утро, ребята! – Она сделала длинную паузу, во время которой пристально на нас посмотрела. – Вы наверняка знаете, что случилось сегодня ночью.

Мы закивали.

– Судя по сообщениям, которые рассылались от моего имени, это сделали не просто мошенники, а кто-то из нашей школы и, скорее всего, из нашего класса, что меня больше всего обескураживает. Я надеюсь, эти люди понимают, что это не невинная шалость. Вы приравниваете страницы в соцсетях к своему личному пространству. Так вот, это вторжение и в мое личное пространство, а также в пространство моих друзей и знакомых. Вымещать свой негатив за мой счет и показывать все уродство своих мыслей – отвратительно. Не менее отвратительно копаться в личных архивах человека. Кто-нибудь может мне помочь понять, зачем такие прекрасные способности в области IT-технологий применять в таких омерзительных целях? – Ирина Николаевна снова сделала паузу, будто ожидая от нас ответа.

Все, естественно, молчали.

– Что ж, у меня для этого юного гения, а может, и группы умельцев есть хорошая новость. Отследить, кто взломал соцсети, не удалось, и никто этим по-настоящему заниматься не станет. Ничего не украдено, никто не убит. Хотя это как посмотреть.

Я пристально вгляделся в затылок Харда. Ни один его безупречный волосок не дрогнул.

– Но есть и плохая новость. По делу взлома личного кабинета учителя в электронном дневнике ведется расследование. Оценки будут восстановлены, не переживайте. Шанс раскрытия этого преступления очень высок. Надежда Петровна в такой ярости, что она взялась за дело со всей серьезностью, и, простите за тавтологию, дело уже заведено.

Класс ахнул. Никто еще не знал о взломе дневника, кроме меня. Утром я вспомнил, что забыл сделать домашку по русскому, залез в дневник и увидел, что я стал круглым отличником, причем по всем предметам. Подумал, что это какой-то глюк, и не придал значения.

Я снова посмотрел на затылок Харда. Он неожиданно повернулся ко мне и улыбнулся. Так как мы сидим в среднем ряду, он на первой парте, я – на второй, то этот «поцелуй Иуды» не остался незамеченным.

Класс заерзал – хотелось посмотреть, что там произошло с электронным дневником. Но по правилам – если телефон оказывался вне рюкзака во время урока, то он сдавался в специальный ящик до конца учебного дня. Мое лицо вспыхнуло китайским фонарем, Ирина Николаевна как-то вытянулась и даже встала на носочки. В голове гремела невообразимая какофония: вступление «Лебединого озера» звучало в обработке хеви-метал. Пространство со всеми его декорациями закружилось. Ирина Николаевна в два легких прыжка подлетела ко мне и протянула что-то белое. Это белое быстро становилось красным.

– Срочно сбегайте кто-нибудь за медсестрой! Таня – ты! – пробилось через адские медные тарелки в моих ушах. – Илья, у тебя кровь из носа.

– Да, извините… Я не спал всю ночь, – услышал я свой голос.

– Ничего, Тальк, так бывает, когда много работаешь. Я могу проводить тебя домой. Отдохнешь, восстановишься. – Хард склонился надо мной, как коршун над добычей.

Я снова вывалился в темноту. Ни воспоминаний, ни боли, ничего. Причем мне показалось, что это ничего стало таким темным и глубоким, что можно даже не пытаться пробраться на ту сторону, где рядом со мной сидели и разговаривали родители.

– Две недели без сознания. Кузьма, это невыносимо! Сколько еще это продлится?

– Столько, сколько нужно для сохранности его мозга.

– Я ничего не понимаю. Зачем снова вводить человека в кому, если он из нее уже вышел? Он сможет снова из нее выбраться?

– Ки, соберись, дорогая. Врач тебе это каждый день объясняет.

– Ничего он не объясняет. На тему «почему» он готов говорить часами. А на простой вопрос «когда» или «через сколько» он, как суеверный старик, чуть ли не крестится. Что у этих врачей не так со временем?

– Им его всегда мало.

– Как и всем нам.

– Да, как и всем нам. Знаешь, я тоже превращаюсь в суеверного старика.

– Кузьма, только не ты.

– Ты должна поговорить со своей мамой.

– Зачем?

– Она переживает, звонит мне каждый день. Она хочет приехать.

– И что, мы сядем в круг и будем молиться?

– Во-первых, Ки, она тебе не чужой человек и любит Илью…

– Ага, по-своему.

– Не перебивай! А во-вторых, если понадобится, то да, мы сядем в круг и будем молиться.

– Кто-то из нас сейчас не в адеквате.

– Догадайся кто. Поезжай домой, тебе нужно отдохнуть. Я кое-что придумал. Мне завтра понадобится твоя помощь.

– И?

– Тебе понравится.

Глава 9
Пуч

Пес стал вылизывать руки и лицо Талька, аккуратно поставив лапы на кровать, чтобы не наступить на хозяина.

«Ты меня нашел, дружище. Как здорово, что ты меня нашел!»

«Нет, это ты меня нашел. Помнишь?»

Было мокро. Пес лаял на всех, кто проходил мимо. А дворника, который разгребал остатки грязного снега, явно нужно было спасать.

«Да ну, скажешь тоже, прям спасать. Не стал бы я человека кусать. Дикий я, что ли?»

«Ты бы видел свой оскал, сам бы испугался». Белые зубы клацали на фоне черной свалявшейся тучи.

«Разозлился просто. Там была спрятана моя кость».

«Так вот оно в чем дело! Ты выглядел просто ужасно, дружище. Мне показалось, что дни дворника сочтены, хоть он и был вооружен лопатой. Он стучал ей по асфальту так, что искры вылетали. А я подумал, что они сыплются из тебя».

«И почему ты ко мне подошел? Раз уж мы так откровенно беседуем в кои-то веки».

«Не знаю. Не стоит, наверное, тебе этого говорить».

Пуч положил голову на грудь своему хозяину.

Я тоже тогда был страшно зол. И вот так же хотел лаять и скалиться на всех. Только я не мог. Некоторые люди так делают, а я не мог. «Что я, дикий, что ли?» А потом я увидел эти огромные уши. Они смешно вибрировали от рычания. Мне захотелось обнять этого грязного мокрого пса. Не может существо с такими ушами ни с того ни с сего кидаться на людей.

Пуч вздохнул.

«Пойдем домой», – подумали они синхронно.

Я вспомнил, как сам испугался тогда этой фразы. Мама точно не оценит мою идею. Остается надеяться на Валю. Да плевать. Я тоже человек. А пес мой. «В нашей квартире вот это страшилище?» – сказала она тогда, не пустив нас с собакой дальше коридора. Затем она ушла в ванную, включила воду и вернулась с большим полотенцем. «Искупаться не хотите ли вы, мастер Йода?»

Пес достойно прошел это испытание.

А вот ванную я долго после тебя отмывал, слышишь?

Пуч прижал уши. «Пойдем домой».

Тальк пошевелил пальцами. Никто этого не увидел, потому что рука была под собакой.

«Пойдем, дружище. Только надо собраться. Я скоро.

Спасибо, что нашел меня. Ты самый страшный и самый лучший пес на свете».

– Это что такое?! – воскликнул доктор, зайдя в палату.

Пуч вжался в кровать и зарычал.

– Извините, Филипп Арнольдович! Понимаете, они очень близки. Мы думали, это как-то поможет…

– Вы же взрослый человек! Как вы его вообще сюда протащили?!

– Давайте сделаем вид, что вы его не видели. Пуч, хоп! – Валя открыл большую спортивную сумку, и пес в нее запрыгнул. Валя закрыл молнию, оставив небольшое окошко для носа. – Вуаля! Ничего нет.

– Устроили тут цирк, – тихо проворчал доктор. Он посмотрел на Талька. Тот снова пошевелил пальцами. – Вот так фокус, дядюшка Мокус, покус, переекус… – Доктор, продолжая бормотать уже не совсем приличные рифмы к слову «фокус», подошел к кровати, взглянул на датчики поближе, взял руку Талька и улыбнулся в усы. – Чтобы ваших цирковых выступлений тут никто не видел, ясно?! – Доктор посмотрел на Валю через маленькие очки и что-то записал в своем блокноте. – Друзья – это хорошо. Собаки – еще лучше. Но в больнице никто собак видеть не должен. – Филипп Арнольдович сделал акцент на слове «видеть». – Завтра мы переводим Илью в другую палату. Состояние у него ближе к стабильному. Там посещения будут разрешены почаще и для более широкого круга людей. – Доктор посмотрел на сумку и снова улыбнулся в усы. – Персонал жалуется, что эти посетители уже все телефоны оборвали. И должен вам сообщить: как только Илья придет в сознание, я обязан уведомить об этом не только вас, но и Следственный комитет.

Кира Александровна сжала Валину руку.

– Ему же не станут устраивать допрос, как только он проснется? – спросила она.

– Как врач я, конечно, буду против.

– Мы можем вас попросить все-таки сначала сообщить о состоянии Ильи нам?

– Даже не сомневайтесь.

Подробностей этой сцены я не видел, и это к лучшему. Потому что слова «Следственный комитет» и «допрос» могли меня сильно напугать. А страх чаще останавливает людей, чем к чему-то подталкивает. Я же больше не хотел останавливаться.

Глава 10
Н. В. и По

Холодно-то как. Надеюсь, они не отвезли меня в морг. Я все-таки живой. Хотя что значит – живой? У кого бы спросить?

Николай Васильевич! Говорят, вас похоронили живым, и писали вы про души мертвые. Ох, господин Гоголь, знали бы вы, как нас в школе мучают этими вашими «Мертвыми душами». Вы и не представляете, сколько у вас поклонников и хейтеров, ненавистников, по-вашему. И то ли еще будет! Задали вы тему, конечно. Знаете, сколько этих «душ» развелось сейчас? Вам и не снилось. На одного человека может быть заведено несколько аккаунтов в соцсетях. А по сути эти виртуальные страницы – те же ваши чичиковские души. Только ему, бедняге, ездить надо было, чтобы собирать свое богатство, а теперь это добро можно плодить, не вставая с дивана. Другой из вашего времени не поверил бы. А в вас, Николай Васильевич, я уверен. Знали бы вы, как все трясутся за эти «души». Они становятся важнее живых. Наберешь себе таких миллион – и ты богат. И вот в чем парадокс, дорогой Николай Васильевич: если тебя нет на этом рынке мертвых душ, то есть если у тебя нет странички ни в одной соцсети, то тебя в принципе нет для мира. Даже у далай-ламы есть свой сайт и страница на Фейсбуке[3]3
  Facebook принадлежит компании Meta, признанной экстремистской организацией и запрещенной в РФ.


[Закрыть]. Интересно, знает ли он об этом…

– Кто такой далай-лама?

– Долго объяснять. Но суть в том, что, если тебя нет в интернете, значит, тебя, скорее всего, и вообще нет. Вы есть, я проверял.

– Ну хорошо. Только меня же давно нет.

– А это отдельный прикол. Если ты помрешь, а твоя страница с кучей подписчиков останется, то ты вроде как есть. Еще напоминания о дне рождения будут приходить каждый год.

– Удобно!

– Несомненно. Но, Николай Васильевич, вам не кажется, что это странно?

– А что не странно?

– Я знал, что вы меня поймете, поэтому и выбрал вас в собеседники. Тут, знаете ли, даже поговорить не с кем. Ну так вот, вернемся к нашим баранам.

– Вы до сих пор так говорите?

– Не перебивайте меня, пожалуйста. Вы бы видели, как все стало удобно и быстро в нашем мире. Вам, наверное, будет интересно узнать, что на могилах гравируют QR-коды. Подходишь к табличке с телефоном, считываешь этот код – и вот тебе перед глазами вся жизнь человека: чем занимался, с кем дружил… Можно даже лайк поставить, если его жизнь тебе понравилась. Дизлайк и критику – нельзя. Потому что о мертвых либо хорошо, либо никак. Вы еще здесь, господин Гоголь?

Ушел куда-то. Придется собрать тот день до конца, раз уж у меня стало получаться влиять на выбор воспоминаний.

После предложения Харда я сразу пришел в чувство. У меня началась паранойя. Я хотел написать Асе, но боялся даже звонить, чтобы Хард не отследил ее номер.

– Извините, господин Таликов, кто такая Ася?

– А вы кто?

– Эдгар По!

– Не смешно.

– Я давно краем уха слушаю ваш рассказ. А как про мертвецкую заикнулись, так решил: вы будете моим новым сюжетом. Обожаю такие истории.

– Польщен. Но меня же не похоронили заживо?

– Не знаю, мне отсюда не видно.

– А Гоголя вы не видели?

– С усиками такой?

– Да. Вам стоит с ним подружиться, господин По.

– Он странный какой-то.

– Кто бы говорил. Вы, между прочим, даже внешне похожи. Уж не говоря о том, что родились в один год 19-го числа с разницей в два месяца. Он на пару лет вас пережил и умер при не менее странных обстоятельствах.

– Как там у вас говорят: кто старое помянет, тому глаз вон. Не будем о моей смерти. Я хочу послушать вашу историю.

– Ладно, господин По. Мне бы только разобраться самому. Столько информации за раз насыпалось, что я с трудом расставляю ее по местам. А я люблю, чтоб все по полочкам. Хаос – не моя стихия.

– В тот день я боялся идти к Асе, потому что у меня стоял геотрекер.

– Что?

– Помните, в сказках были такие волшебные зеркала, шары и блюда, которые показывали, где находится интересующий вас человек? Это примерно то же самое. Волшебство, надо сказать, сильно продвинулось с того времени. Теперь у каждого есть такое приспособление.

– Невероятно!

– Так вот, мы с мамой договорились, что я не выключаю этот трекер. Я знаю, что она его ни разу не проверяла. «Но мало ли что». Чертовы технологии. Я зашел домой. Оставил телефон, взял Пуча и навернул с ним кругов двадцать вокруг хоккейной коробки. Вернулся. Сообщил маме, что у меня сегодня «цифровой детокс». Попросил ее телефон.

– Илюш, все в порядке? У тебя неприятности?

– Пока нет, – промямлил я и стал стирать все переписки из своих мессенджеров.

Мама дала мне телефон и вопросительно посмотрела.

Я снова передумал и вернул ей трубку.

В это время, но в другой реальности, или в другое время в этой реальности… Запутался совсем. В общем, у нее в руке зазвонил телефон.

– Кира Александровна, у нас хорошие новости: у Ильи появились сновидения.

– Это хорошо?

– Да, очень. Отек спадает, кора все больше активизируется. Это не исключает впоследствии когнитивных нарушений, но появилась более крепкая надежда на положительный исход. Теперь главное – беречь его от лишней нагрузки, которая может быстро истощить. Поэтому мы будем балансировать между искусственной комой, обезболивающей терапией и усилением мозговой деятельности с помощью различных стимулов.