Текст книги "Самый синий из всех"

Глава 5. Только не говори

С колючками вот какое дело. Надеваешь их, словно броню или доспехи, и думаешь, что так тебя не достать. А получается только больней. Как будто колючки врастают в кожу и ранят не только снаружи, но и внутри.

Выходные вязкие, как кисель из уныния. Время едва движется – наверное, оттого что я сама неподвижно лежу на кровати и пялюсь в стену. К вечеру воскресенья я ощущаю себя такой напряженной, что голова опять начинает болеть. Мама смотрит на меня с опаской, папа отводит взгляд, и даже Ксю предпочитает ползать вокруг. Но хуже всего то, что завтра придется опять идти в школу. Ох…

Утром я чувствую себя усталой, избитой и вместе с тем странно смиренной. Будь что будет. У меня больше нет сил переживать.

У школы царит обычная толкотня. Я натягиваю шапку на брови, кутаюсь в джинсовую куртку оверсайз и угрюмо смотрю под ноги. Только у самых ворот бросаю быстрый взгляд туда, где в пятницу ждал меня Каша. Уф, а он опять там! Снова в наушниках и снова слушает музыку. Одежда на нем на удивление нормальная: синие джинсы и черная куртка, из-под которой торчит воротник водолазки.

Это из-за меня? Это я убила в нем яркие краски?

Я вздрагиваю от этой мысли и, вздернув нос повыше, собираюсь пройти мимо. Вот только ноги будто против воли притормаживают у ворот. Носки моих кедов почти касаются его белых кроссовок.

– Ага, – говорит Каша, выдергивая наушник. – Ага, – светло-карие глаза внимательно осматривают меня с головы до ног.

Он ничего больше не говорит, протягивает руку, и я, помедлив, хватаюсь за нее своей. Я так давно ни к кому не прикасалась… Сознательно, сама. Его ладонь теплая и немного шершавая на ощупь, а цвета… мне хочется плакать оттого, какие они чистые. Они согревают, от них так хорошо, что даже тянет в груди.

Забота теплого зеленого цвета, как листья, сквозь которые проникают солнечные лучи. В ней всполохи доброты, симпатии, дружелюбия. И только у самого «горизонта» болотная топь обиды и сомнений – коричневая жижа, душевный перегной.

– Мы идем на литературу? – спрашиваю я.

– Нет, – отвечает Каша, бросив на меня быстрый взгляд из-за плеча. – Мы идем не на литературу.

– А куда?

– В другое место.

Мы даже не переобуваемся и не снимаем куртки. Каша тащит меня за собой по лестнице, и мне становится неловко оттого, что он держит меня за руку на глазах у всей школы. Наконец мы добираемся до третьего этажа и останавливаемся у двери с надписью «Учительская».

– Жди здесь, – бросает Каша.

Он скрывается за дверью, и я опять остаюсь одна. Внутри меня поднимается накипь сомнений. Что вообще происходит? Что и кому он собрался рассказывать в учительской? Спустя пару минут Каша возвращается и тихо закрывает за собой дверь. В проеме мелькает грустное лицо Тора. Он поднимает руку в приветствии, но я не успеваю махнуть в ответ.

Каша снова протягивает ладонь, но на этот раз я засовываю пальцы в карманы и смотрю на него настороженно. Он понимающе усмехается и командует:

– Пошли. Обещаю, тебе понравится.

Мы поднимаемся на четвертый этаж, проходим мимо кабинета геометрии и останавливаемся перед белой дверью без опознавательных знаков. Каша открывает ее ключом, и мы оказываемся в крошечной комнатке без окон, среди ведер и швабр. Эта затея кажется мне все менее привлекательной, но Каша отпирает решетку в дальнем углу, и я с замиранием сердца понимаю, куда мы идем.

На крышу.

Ветер кулаком ударяет в лицо, и я почему-то смеюсь. Каша смотрит на меня и улыбается, а затем принимается скакать вокруг как сумасшедший. Я сбрасываю рюкзак и скачу вместе с ним. Я прыгаю, я парю, я летаю! Мы ничего не говорим друг другу. Только ветер свистит в ушах и тихо шуршит под ногами странное черное покрытие крыши, похожее на бумажный асфальт.

Я останавливаюсь, только когда понимаю, что плачу. Я вроде бы все еще смеюсь, но слезы текут по щекам, а смех вырывается из груди толчками, словно рыдания. Каша останавливается. Смотрит на меня и тяжело дышит, но не подходит, не пытается обнять. И за это я благодарна ему больше всего на свете. Я плачу, выплескиваю наружу напряжение, и что-то внутри как будто разжимается. А потом слезы просто кончаются. Высыхают, как русла ненужных рек.

Каша нашаривает в рюкзаке бутылку с водой и бросает мне:

– Она новая. Я еще не пил.

Я выпиваю половину, завинчиваю крышку и протягиваю бутылку обратно, но Каша качает головой:

– Оставь себе.

Он садится на небольшое возвышение, похожее на прямоугольный подиум, и хлопает ладонью по свободному месту рядом с собой:

– Садись. Тут какая-то труба внизу проходит или типа того. Короче, тут тепло.

Я сажусь и подтягиваю колени к подбородку. Я опустошена и вместе с тем чувствую себя умиротворенной. Словно место внутри освободилось для чего-то хорошего.

– Хочешь поговорить?

Я отрицательно качаю головой, а потом говорю:

– Мой папа изменяет маме. Я знаю, а она – нет.

– О, – тихо произносит Каша, а затем, спустя некоторое время, добавляет: – Я молчу не потому, что мне типа все равно. Просто я тщательно подбираю слова. Во-первых, надеюсь, ты не обидишься, но я до усрачки рад, что это не из-за какого-нибудь парня. Я вообще ни черта не понимаю в девушках и еще меньше в девушках, которые страдают от неразделенной любви. А проблемы с предками… ну это мне знакомо.

Он передергивает плечами, а я взглядом прошу – продолжай.

– Так я и оказался здесь. Мои развелись, когда мне было два или типа того. Я жил с мамой в Саратове. А этим летом она решила, что я – главная причина, по которой она никак не может найти нового ухажера. Так что она собрала мои вещички, позвонила отцу и сказала: «Теперь твоя очередь». Словно я что-то типа старого ноутбука или шмотки какой. Ха-ха, чувствую себя ребенком из секонд-хенда. Теперь я живу с отцом, но мы пока не очень-то ладим. И готовит он просто чудовищно, поэтому я и изображаю саранчу в столовке. Это, конечно, не ресторан, но они хотя бы не добавляют табаско во все свои блюда, включая десерты!

Каша кривится и так похоже изображает пальцами языки пламени, бьющие изо рта, что я смеюсь. Он тоже широко улыбается:

– Вообще он вроде нормальный мужик. Но мы с ним чужие. И как бы он ни старался, все эти годы, что его не было рядом… Они так и остались со мной. Они ко мне приросли. Не знаю, что должно произойти, чтобы я забыл и простил. Может, ему вынести меня на руках из горящего дома? Не знаю. Пока он просто пытается вести со мной дурацкие разговоры. Обычно они начинаются с чего-то типа «А вот интересный факт о Толстом», хотя ни фига этот факт не интересный. Не люблю читать. И это… сама понимаешь. Еще больше нас отдаляет.

– Почему?

Каша смотрит на меня с любопытством.

– Я думал, ты поняла. Мой отец – Сергей Владимирович, ваш учитель литры. Ну, Тор… так вы его называете?

Стоп, что? Каша – сын Тора? КАША – сын Тора?

– Ты бы видела свое лицо, – смеется Каша, а затем пародирует: – Люк, я твой отец! Ха-ха-ха! Согласен, я не очень-то на него похож. А жаль. Я похож на мать. Она такая же худая и болтливая. Кстати, об этом. Прости. Планировалось, что это ты будешь изливать мне душу, а не наоборот. Хочешь… хочешь поговорить о твоем отце?

Я качаю головой.

– Это То… Сергей Владимирович дал тебе ключи от крыши? Они хранятся в учительской?

Каша кивает.

– Что ты ему сказал?

– Что мы влюблены и хотим целоваться.

Я вспыхиваю и вскакиваю на ноги, а Каша поднимает руки вверх, словно при ограблении.

– Шутка! Это шутка! Ты что, совсем шуток не понимаешь? Я сказал, что кое-кому очень нужно побыть одному. Сказал, что ты мой единственный друг в этой школе, и все такое. Ну и поиграл немножко на его чувстве вины. Типа я несчастен и одинок, как какашка в унитазе. Не такими словами, конечно, но… короче, он дал ключ и не поставит прогул за литру.

– А я уже твой друг?

– Кажется, ты им становишься. «Present Continuous», иф ю ноу вот ай мин.

Нам, наверное, пора спускаться, но уходить не хочется. Это место точно такое, как я его себе представляла: здесь холодно, пустынно и свободно. Я встаю почти у самого края крыши, но быстро отшатываюсь назад. Высоты я не боюсь, но кто-то может меня увидеть.

– Звонок прозвенел. Пошли?

Я снова киваю. Пью немного воды из бутылки и мысленно смазываю ржавые детальки внутри себя – те, что отвечают за благодарность и откровенность. Скрип, скрип, скрип… Давненько я их не использовала.

– Спасибо, что привел меня сюда. И вообще, спасибо за все. Я думала, ты не будешь со мной разговаривать. Ты не обиделся?

– Ну, я могу отличить плохого человека от человека, которому плохо, – отвечает Каша, принимая нелепую позу: на одной ноге, со скрещенными руками и странно растопыренными пальцами. – И я несу возмездие во имя Луны! Это моя суперспособность, Котлетка.

– А моя – прикасаться к людям и понимать, что они чувствуют.

Ключ, скрипнув, поворачивается в замке, и Каша мне подмигивает:

– Ага, конечно.

Знаю, он мне не поверил. Мне и не нужно было, чтобы он поверил. Мне просто… просто хотелось кому-то сказать.

Вслед за Кашей я спускаюсь в каморку. Стаскиваю куртку и шапку, выключаю свет. Мы выходим в шумную рекреацию и едва не сталкиваемся с Андреем.

– Извините, – автоматически бормочет он. А затем поднимает глаза и видит нас: меня – растрепанную, с опухшим от слез лицом, и Кашу, который, насвистывая, крутит на пальце ключи от подсобки. Андрей переводит взгляд с одного на другого и вдруг с силой толкает Кашу в грудь. Прижимает его к стене, давит локтем на горло и разъяренно шипит:

– Почему она плачет? Что ты сделал?

Каша хрипит. Его лицо краснеет, пальцы безуспешно пытаются оторвать руку Андрея от горла.

– Нет, стой! – кричу я. – Он помогал мне, он мне помогал! Он ничего такого не сделал. Все хорошо!

Андрей отступает. Его лицо все еще белое от бешенства, а глаза смотрят на меня со смесью недоверия и гнева.

– Может, скажешь, почему из-за тебя я вечно выгляжу идиотом? – рявкает он и уходит.

Я смотрю, как его спина исчезает за спинами других учеников, и сердце внутри бьется «бамбамбамбамбам» без остановки.

– Кто бы мог подумать, – хмыкает Каша, откашлявшись. – Картонка умеет сердиться. И кажется, это из-за тебя.

Из-за меня? Разве такое возможно?

– Ну давайте уже, инвалиды. Моя бабуля бегает быстрее!

Мы опять бежим, а Макарыч недовольно ворчит и делает вид, что не пялится на ноги девчонок в шортах. Довольный Каша свинтил домой несколько минут назад, размахивая справкой с освобождением от физры. У него астма. Это, конечно, неправильно завидовать такому, но, блин, освобождение от физры… М-м-м…

Макарыч болтает с кем-то по телефону и совершенно не обращает на нас внимания. Затем оборачивается, прикрывая телефон рукой, и одними губами говорит «разминка». Спустя пару минут он заканчивает разговор и свистит в свой любимый свисток.

– На первый-второй рас-с-с-читайсь!

Шеренга быстро делится на команды. Макарыч выстраивает нас в две колонны перед баскетбольными кольцами и выдает по одному мячу на группу.

– Добежал до черты, бросил, попал в кольцо, поймал мяч, передал следующему, встал в хвост. Все понятно? – Он широко зевает и чешет живот сквозь футболку. – Кто с первого раза не попал в кольцо, делает еще две попытки. Всего три. Кто попал с первого, тот молодец, больше не бросает. Победит команда, которая забросит больше мячей и сделает это быстрее. Команда победителей получит пятерки в журнал, то есть не получит ни шиша. Начинаем по моему свистку. Всем все ясно? Начали!

Раздается истеричная трель свистка. Один за другим мы добегаем до черты, бросаем мячи и бежим обратно. У большинства не получается с первого раза или не получается вовсе, но Макарыч только равнодушно делает какие-то пометки на клочке тетрадного листа. Очередь доходит до меня.

Я пытаюсь успокоиться и избавиться от чувства, что все смотрят только на меня. Делаю бросок – мимо кольца (естественно), но хотя бы быстро подбираю мяч с пола.

– Давай уже, инвалидка! – кричит кто-то.

В животе как будто закручивается пружина. Я бросаю во второй раз, но мяч отскакивает от кольца и летит в команду соперников. Девчонки с визгом бросаются врассыпную. Кто-то подталкивает мяч, и он катится в противоположный угол зала. Я отчаянно краснею, бегу за ним, возвращаюсь к черте и… каким-то чудом попадаю в кольцо!

– Ну наконец-то, Мацедонская, – кричит Макарыч.

У меня за спиной вырастают крылья. Знаю, это глупо, но иногда так важно, чтобы хоть что-то получалось! Я бросаю мяч Оксане, которая стоит за мной, и бегу в конец колонны. Я чувствую себя сильной, быстрой и ловк…

Бах! И я с размаху грохаюсь на пол, споткнувшись о чью-то ногу.

– Прости, я тебя не заметил, – с издевкой говорит Егор, убирая свою мерзкую конечность. Я хочу ответить что-то дерзкое, но во рту скапливается вязкая слюна, а перед глазами прыгают черные точки. Органы внутри как будто перемешались. Я скольжу взглядом по соседнему ряду и нахожу Андрея, но он с равнодушным видом отворачивается. Лера мелодично смеется и кладет руку ему на предплечье. Туда, где кончается короткий рукав белой футболки и начинается кожа.

Я кое-как встаю и ковыляю в конец колонны. Все вокруг кричат, азартно подгоняя членов своих команд. А я опять остров. И коленки болят ужасно.

– Ты в порядке? – робко спрашивает Оксана. Лицо у нее раскраснелось и стало еще симпатичнее. Светлые брови озабоченно сдвинуты.

– А ты как думаешь?

Егор забрасывает мяч с первой попытки. Сегодня он явно в лучшей форме, чем в тот раз, когда мы забирались на канат. Он бежит вдоль колонны, дает кому-то «пять» и встает за Оксаной. Обнимает ее за талию, притягивает к себе, целует в шею.

Меня сейчас стошнит. Я мельком оборачиваюсь и по лицу Оксаны вижу, что ее, кажется, тоже.

– Не надо, перестань, – шепчет она.

– Да чего ты?

Я слышу, как она тяжело дышит у меня за спиной. И как посмеивается над ее попытками вырваться Егор.

Когда звенит звонок, Макарыч объявляет команду победителей. Естественно, это не мы. Он расставляет оценки, хлопает парней по плечам или жмет им руки, а затем устало вздыхает и скрывается в учительской подсобке.

Я остаюсь, чтобы собрать мячи. Не то чтобы мне так уж хотелось помочь, просто я пока не готова идти в раздевалку, где девчонок, как оливок в банке. Я навожу порядок не спеша и все равно заканчиваю минут за пять-семь. Приходится лезть в смартфон и искать утешение в бесконечной ленте новостей.

Когда я наконец переодеваюсь, школа выглядит пустынной и тихой. Звонок на следующий урок давно прозвенел, и все вокруг словно вымерло. Я прохожу по длинному коридору с панорамными окнами, забираю куртку из раздевалки и замечаю за углом движение. Это Андрей. Он стоит у доски информации и читает какое-то объявление. Плечи и голова опущены, руки в карманах. Свет из окна бьет ему в спину и создает на стене причудливый изломанный силуэт. Синий, сумрачный.

Перехватываю вещи поудобнее. Пакет со сменкой громко шуршит, и Андрей, вздрогнув, оглядывается. Я прижимаюсь к стене и молюсь, чтобы меня не обнаружили. Вдруг он подумает, что я за ним слежу? То есть я, конечно, слежу, но ведь это чистая случайность!

Звук шагов удаляется. Становится тихо, и я выбираюсь из укрытия. Найти объявление, которое рассматривал Андрей, просто – в конце концов, оно здесь единственное.

КАСТИНГ НА РОЛЬ В СПЕКТАКЛЕ

Всем ученикам 9—11 класса.

Если вы хотите принять участие в постановке по мотивам романа А.С. Пушкина «Евгений Онегин», ждем вас в актовом зале 2 октября в 16:00.

Подготовьте любой отрывок из романа или любимое стихотворение А.С. Пушкина.

Записаться на прослушивание можно по WhatsApp + 7 (925) 316535.

В заявке укажите ФИО, класс и роль, на которую вы претендуете.

До встречи на сцене!

Домой я прихожу ужасно усталой. Опять. Стаскиваю куртку и швыряю толстовку в угол шкафа, потому что, вот честно, сегодня не до церемоний. Мне хочется доползти до кровати и провалиться в сон, но сначала нужно обработать локти и коленки. После падения на физре они противно саднят, а на правом локте кровь и вовсе запеклась сухой корочкой.

Вытаскиваю из аптечного ящика пластырь, перекись водорода и пушистое облако ваты. Задираю спортивные штаны до колен и…

– Привет.

В дверях родительской спальни стоит папа: небритый, в мятой футболке и с таким же мятым лицом. Он трет покрасневшие глаза и, шаркая тапочками, идет к умывальнику, чтобы налить воды.

– Не хотел тебя пугать. Извини.

Папа пьет: кадык ритмично движется вверх-вниз, словно на шарнирах. Взгляд задерживается на моей «армии спасения».

– Что-то случилось?

– Ничего, – сухо отвечаю я. – Упала.

Папа снова наливает воду в стакан, а я наношу перекись на ватку и собираюсь с духом. Царапины на коленках выглядят лучше, чем на локтях, но жечь все равно будет ужасно.

– Давай я, – говорит папа.

Он пододвигает стул, тяжело опускается на него и хватает ватку прежде, чем я успеваю возразить. Очень аккуратно, едва касаясь, он обрабатывает ранку. Я знаю, он старается причинить мне как можно меньше боли, но это все равно неприятно, так что я тихо шиплю сквозь зубы, и папа… папа дует на мою коленку. Как в детстве.

– Не заклеивай пластырем, так быстрее заживет. Давай вторую.

Я молча задираю вторую штанину, но правой коленке почти не досталось.

– Локти давай.

Черт. Я так старалась их спрятать, но папа заметил. Он отрывает от ваты новый клок, щедро поливает его перекисью и вдруг берет меня за предплечье. Кожа касается кожи, и его цвета врываются в меня хаосом, сумятицей, ужасом. Болью и чувством вины такой силы, что у меня перехватывает дыхание. Я сжимаюсь в комок, захлопываюсь, как закрываются на ночь цветы, а папа смотрит удивленно: