Текст книги "#Я – мама, и я хочу на ручки! Ответы на вопросы, которые сводят родителей с ума"

Екатерина Бойдек, Мария Варанд
#Я – мама, и я хочу на ручки! Ответы на вопросы, которые сводят родителей с ума

О чем мы пишем и зачем?

Я – эксперт по детско-родительским отношениям.

Катя

Так бы я могла сказать о себе лет 10 назад, когда никаких детей у меня не было. Сейчас я мама двоих сыновей, восьми и двух лет. Чем больше мой реальный опыт материнства, тем скромнее я оцениваю свою «экспертность». Моя подруга, мама четырех детей, говорит, что родительство – «зона постоянной турбулентности и неопределенности». Все так. Наверное, в чем я действительно сильно продвинулась за восемь с лишним лет жизни «мамой» – это в способности выдерживать и даже наслаждаться этой неопределенностью и изменчивостью. Нет, я не достигла «дзена». Я не стала идеальной матерью. Я часто совершаю то, о чем сожалею. И даже то, о чем стыдно рассказать. Я все еще (навсегда?) в зоне турбулентности. Но я многому научилась, пока меня трясло. Я вся в синяках от ударов «граблей», но я гораздо быстрее теперь от них уворачиваюсь.

Наверное, про этот опыт, опыт ошибок, поиска, открытий, – про это мне хочется рассказать больше всего. Про то, что никто не рождается экспертом в материнстве. Про то, что мы очень часто идем похожими путями, только не знаем об этом, так как не очень принято говорить о том, что сложно, страшно, стыдно. Про то, что очень важно найти свой круг «неидеальных матерей», с кем можно разделить сложности родительства. В какой-то мере эта книжка – попытка такого разделения.

Еще я – психолог. Когда я только шла учиться психологии, я хотела быть детским психологом. Я четко видела свою миссию: спасти детей и их психическое здоровье от травм, наносимых их ужасными родителями! В процессе обучения и личной психотерапии, чем больше «залечивались» мои собственные детские травмы, тем меньше мне хотелось заниматься детской психотерапией. Не берусь утверждать, что всегда есть такая связь, но у меня было именно так: оказалось, что желание идти в детскую психотерапию было связано с потребностью залечить свои «раны».

В итоге, я работаю психологом со взрослыми. Работаю с разными темами, чаще всего не связанными с детьми. Тем не менее профессиональный интерес к теме детско-родительских отношений остался. Только мне стало интереснее смотреть на эти отношения со стороны взрослого: как последствия детства проявляются во взрослом возрасте, как влияют на уже наше родительство, как изменения родителей влияют на изменения детей.

Как психолог, я знаю, что дети и их родители – это две части одной системы, в которой изменение одной части ведет к изменению в другой. И ведущая роль здесь у родителей. Изменяемся мы, наше восприятие, наше отношение, наше поведение – изменяются дети.

Обратное при этом не всегда работает. Дети изменяются постоянно – мы не всегда готовы это увидеть и принять. Мало ли примеров, когда родители не меняют своего отношения с ростом ребенка, когда с подростком ведут себя так же, как с двухлетним, пытаясь контролировать любые его действия? Мало ли примеров, когда не принимаются изменения настроений, желаний, целей ребенка («ты же сам хотел заниматься музыкой?!»), и родители пытаются вернуть ребенка в понятное и прогнозируемое состояние? Мы гораздо менее гибкие, чем дети, но гораздо более влиятельные в отношении вот этой нашей общей системы.

Я сама нередко «приносила» на личную психотерапию какие-то вопросы и проблемы, связанные с моим старшим сыном Пашей. И до сих пор меня поражает, как то, что у меня что-то проясняется, что к чему-то меняется отношение, влияет на него. Из последних примеров: как только у меня ушла тревога на тему «не слишком ли он подвисает в айпаде», он стал гораздо меньше в него играть. И то ли это крепкая бессознательная связь мамы и ребенка, и у него что-то действительно поменялось, то ли за моим искаженным тревогой восприятием я по-другому видела, сколько времени он играет, – не знаю, думаю, и то и другое.

Иногда, когда я вся в тревоге, вине, стыде, еще каких-то сложновыносимых чувствах, или под влиянием очередных идей о «правильных» матерях и детях – я вижу Пашу по-одному. А потом, когда меня «отпускает», я вижу его совсем по-другому. И вот думаю я: «Кто этот незнакомец, с которым я живу 8 лет? Вижу ли я его хоть сколько-то за своими чувствами, идеями и ожиданиями?»

И это то, что я вижу у себя, то, с чем постоянно сталкиваюсь, слушая истории людей: очень сложно отделить реального ребенка от того образа, который мы видим через все «призмы» нашего восприятия. Наш детский опыт, наши убеждения, наши ожидания и желания, наши чувства – все это, что мы зачастую даже не осознаем, неизбежно искажает то, что мы видим в нашем ребенке. И про это мне тоже важно писать. Потому что родители обычно спрашивают в какой-то ситуации: «Что мне делать с ним / с ней?» Хотя самый важный вопрос совсем другой: «Что это со мной происходит, что так невыносимо, что мне хочется что-то исправить в ребенке?» А дальше уже при необходимости: «Что я могу сделать с собой, чтобы помочь ребенку?» И в последнюю очередь: «Что мне делать с ним?»

Вот этот первый вопрос: «Что происходит со мной, с родителем?» – это основной вопрос этой книги.

Мне важно поблагодарить всех тех, кто оказал на меня большое влияние и всячески поддерживал при написании книги:

• Машу Варанд, с которой мы вместе выносили и родили нашего ребенка – эту книгу;

• маму и папу, благодаря которым я такая, какая есть;

• моего любимого мужа Виталика, первого читателя и критика книги, за ценные замечания, за заботу и поддержку, а главное, за наших прекрасных детей – героев этой книги;

• мою любимую подругу Анастасию Георгиеву, мою «старшую мать», благодаря щедрости, мудрости и поддержке которой я многое увидела, многому научилась, пережила, приняла и сформулировала для себя и для этой книги;

• мою не менее любимую подругу Женю Немировскую, мою «младшую мать», которая очень поддерживала меня и показывала, что мой опыт нужен другим;

• мою сестру, всех моих друзей, подруг, знакомых, которые говорили и писали мне хорошие слова и верили в меня;

• моих учителей, особенно Ирину Млодик и Диму Зицера;

• моих психотерапевтов и моих клиентов.

А главное, моих детей, Пашу и Мишу. За то, что они есть, что с ними сложно, легко, радостно, грустно, тревожно и спокойно. Если бы не они, я была бы совсем другой и этой книги не было бы.

Маша

Меня зовут Маша, мне 33 года. У меня есть муж Женя, двое детей, и мы живем в Москве. Когда родился сын Эрик, я хотела разобраться, как вообще быть с детьми в наше время. Мне не подходили текущие стереотипы и искренне пугал образ мамаши в растянутом свитере и разговоры про молочную кухню на площадках. Я чувствовала себя другой и мне хотелось говорить о каком-то близком мне родительстве с другими людьми. О том, что с появлением ребенка моя жизнь сильно изменилась, но на этом не заканчивается, о том, что сложно и легко, о том, как много радости и много разочарования.

Мы много ездили с ребенком по миру, и я видела, как устроена жизнь с детьми в Европе. Как все удобно, как много красивой одежды, как прекрасны детские площадки, какие ухоженные и спокойные мамы, как дети вовлечены в жизнь родителей.

Все это вдохновило меня создать сайт Kidsters про родительство и детство в целом. Здесь публикуются мои собственные размышления и колонки других авторов, рецензии на книги, анонсы интересных событий, интервью с родителями со всего света и с некоторыми знаменитостями.

Например, мне удалось поговорить с Борисом Гребенщиковым, Евгением Федоровым (группа Tequilajazzz), Анной Герасимовой (поэт, переводчик, певица Умка), психологом Екатериной Мурашовой, журналистом Филиппом Бахтиным (журнал Esquire), участниками норвежской группы Kings of Convenience и многими другими.

Постепенно сайт стал популярным и собрал вокруг себя много единомышленников. Здесь я начала публиковать свои разговоры с психологом Катей Бойдек, с которой на тот момент мы жили в соседних подъездах и растили мальчиков-ровесников – Эрика и Пашу. Мы говорили в течение трех лет, когда нашим сыновьям было 5 – 8 лет.

Это были разговоры о том, о чем не пишут в современных книгах о родительстве. Это были очень насущные для нас самих вопросы: как вести себя на родительских собраниях, когда мы сами довольно далеки от коллективных сборищ, как быть, когда ребенок не хочет посещать никакие кружки, что делать, когда бабушки совсем не помогают с детьми, и многие другие.

В этих разговорах мы не выводили каких-то правил и норм поведения, не отвечали на вопросы однозначно. Мы делились друг с другом переживаниями и рассказывали разные случаи с детьми, которые нас волновали. Вместе рассуждали, и в конце концов нам обеим становилось легче.

Этой легкостью я и хочу поделиться в книге, которая составлена из уже опубликованных колонок и дополнена совсем новыми.

Спасибо моим любимым мамочке и папе, бабушке и дедушке, тетям и дядям, моему любимейшему мужу Жене, маме, папе и сестре моего мужа, нашей няне, моим сладким детям – Эрику и Агаточке, и, конечно, Кате Бойдек. Моим дорогим читателям, моим всем! Ура!

«Я мало делаю для своих детей»

Катя, мне кажется, что бы мы ни говорили сейчас про наше собственное детство, мне есть что вспомнить! К каким-то моментам так хочется вернуться и показать их своим детям. Походы с родителями на Алтай, частые встречи с родственниками со всей страны, настоящие приключения! Сейчас я боюсь, что моим детям будет не о чем вспомнить. Мы не ходим в походы, мы так мало проводим времени на природе, мы почти не посещаем музеи и эпизодически слушаем классическую музыку. Мы живем в Москве, нам очень трудно куда-то выбираться с детьми из-за пробок, а гулять в холодную погоду я не переношу.

У нас нет традиций вроде ужина всей семьей или поездки к бабушке в выходные. За грибами мы не ходим, поделки из желудей с детьми я не делаю. Мне кажется, что они будут помнить, как сидят в машине в пробке и слушают рекламу по радио, и все! И такой отблеск светофоров и фонарей в мрачной темной зимней Москве.

Маша, вполне может быть, что скажут: «Почему ты не водила нас в походы?» Но знаешь, нет никакой гарантии, что, если бы ты водила их в походы, они бы выросли и сказали: «Спасибо, мама, за наше счастливое детство у костра».

Кроме того, мы вообще не знаем, что они будут помнить. Паша рассказывает в школе, что папа занимается с ним математикой. Притом что если кто с ним и «занимается математикой», так это я: мы решаем вместе интересные задачки (потому что нам обоим это в удовольствие), он попросил меня научить его умножать и делить в столбик, и так далее. А мой муж один раз рассказал Паше, что такое интеграл. И все. А в памяти у Паши именно папа – главный математик и его учитель.

Да и по себе я понимаю, что мое детство, то есть то, как я его помню и оцениваю в разные периоды жизни, очень изменчиво. Так что неблагодарное это занятие – делать что-то, чтобы детям «было что вспомнить». Лучше делать то, что приносит нам удовольствие, а уж что они из этого запомнят – невозможно предсказать.

Что бы мы ни делали, в чем-то мы точно своих детей разочаруем. И им это разочарование важно пережить, чтобы освободиться от идеального образа родителя. Им важно увидеть в нас обычных людей и стать свободными и способными самим отвечать за свою жизнь.

А нам, родителям, тоже важно пережить разочарование в нас наших детей. То есть не пережить даже, а вообще уметь выдерживать их критическую оценку. Потому что то, как они нас оценивают, – это их дело. Важно внутри себя не делать детей оценщиками нашего родительства. Если родители стремятся угодить детям, лишь бы не получить от них «плохую оценку», они как бы назначают детей главнее, старше себя. А это очень детям вредит: детям нужны не «хорошие ученики», а взрослые, на которых можно опереться.

Так что мы делаем что можем, а дети пусть себе помнят, что помнят, и разочаровываются, в чем хотят.

У меня даже больше разочарование от самой себя. Можно я расскажу тебе о том, как представляла свою жизнь после появления ребенка? Даже так, я начну с того момента, как я представляла себя беременную.

Итак, как только я узнаю, что жду ребенка, я уезжаю куда-то в горы и живу там на природе всю беременность. Лес, травы, воздух, никаких машин. Я питаюсь только натуральными продуктами, занимаюсь спортом, йогой, много гуляю.

Ребенка я выращиваю тоже исключительно «правильно». Мы поем вместе песни, мы с ним лучшие друзья, мы гуляем, болтаем обо всем, рисуем, ходим в походы, много путешествуем.

Питаемся исключительно правильно, не как все. Много растительного масла, скорее всего, мы вместе не едим мясо (я и сейчас не ем мясо), и я балансирую питание малыша с помощью бобовых культур.

Все у нас в жизни как-то исключительно, не как у всех. Меня очень удручали родители, которых я видела и знала до рождения своих детей, так что мы с мужем решили, что все у нас будет по-другому.

Что я хочу сказать сейчас. Мы ни разу не ходили в поход, мы не поем песни под гитару и не так чтобы часто находим интересное всей семье занятие. В жизни все не так, как я себе представляла, но, главное, у меня ощущение, что во всем виновата я.

Это я не устраиваю походы, не вдохновляю сына ходить на рисование (а у него так классно получается рисовать!), не помогаю ему реализоваться в спорте (он так классно лазает по деревьям и быстро бегает), очень мало ему читаю, в то время как его сверстники сами читают целые книги.

Очень знакомая история. Реальность часто оказывается не такой, какой мы ее себе планировали и представляли. И мы часто не такие, как нарисовали себе в своем идеале. Но почему-то, вместо того чтобы корректировать свои ожидания или просто грустить из-за того, что что-то задуманное не сбылось, мы разочаровываемся в себе. Так?

Да, верно. Я постоянно разочаровываюсь в себе как в маме. Переживаю, что не даю детям всего того, что считала таким важным. Мне жаль, что я не тот человек, который все-таки может снарядить детей и пойти с ними в поход, в музей, сыграть на фортепиано и еще не повышать на них голос. Ужасно жаль!

Вот это «жаль» – оно разное бывает. За этим стоят разные чувства, и по-разному можно с ними обходиться. Я сейчас не буду проверять, какие чувства именно ты вкладываешь в «ужасно жаль», буду говорить о том, какие они вообще могут быть.

Ты говоришь «я не даю детям всего того, что считала важным». Возможно, ты переживаешь вину перед детьми. То есть ты считаешь, что «я же делаю им плохо тем, что не вожу в поход», например. И тут важно посмотреть, действительно ли ты делаешь им плохо? Может их представления о «плохо» и «хорошо» вообще не совпадают с твоими?

Кстати, недавно Эрик признался, что ненавидит с нами путешествовать. Он вообще терпеть не может куда-то уезжать. Так и сказал мне: «Мама, я у вас непутешествующий ребенок». Чтобы его услышать и принять этот факт, мне потребовалось определенное смирение. Сначала были такие мысли: как же так – не брать его с собой отдыхать? А вот легко, он сам предложил остаться у моей мамы в следующий раз. И это же нормально.

Вот! Ты смогла услышать его и принять, что Эрик не такой, как ты. А часто же мы даже не проверяем, совпадают ли наши представления о прекрасном с представлениями наших детей. И если не даем им «прекрасного», чувствуем себя виноватыми перед ними. А они, может, счастливы без «прекрасного» нашего.

Кстати, да! Эрик не любит изысканную еду, ему достаточно есть гречку и макароны почти каждый день. Он терпеть не может взрослые скучные музеи, для него важно ходить в одной и той же одинаковой одежде. Вот это условия для его счастья!

Это прямо серьезная душевная задача – принять вот это. Что мои ценности и ценности моего ребенка могут не совпадать. Что мой «рай» может быть вообще не «раем» для другого. И чтобы удержаться от того, чтобы тащить других в свой «рай», зачастую требуется серьезное усилие.

Да, я себя хвалю за то, что все-таки иногда оставляю своих детей в покое. Рассказываю об этом мужу, с тобой вот делюсь. Поддержка в таком сдерживании своих порывов очень мне нужна.

Хвалить себя и организовывать себе поддержку – это, я считаю, один из навыков счастливого материнства.

Закончу с чувством вины. Часто мы чувствуем вину за проступок, который существует только в нашем воображении, вот как у тебя с походами. Но если мы реально сделали что-то плохое, то самый адекватный способ обращения с реальной виной – это извиниться или выразить сожаление.

Иногда родители и не чувствуют вины, а дети, особенно повзрослевшие, говорят о чем-то, что родители делали не так, о чем-то, что причиняло им боль в детстве, или о том, чего им не хватало.

Вот, например, Эрик приходит к тебе через 20 лет и говорит: «Мама, как ты вообще могла не сделать со мной ни разу ослика из желудей?!» Многие взрослые несут в себе обиды на родителей за что-то, что было в детстве. И никто не ждет, что родители как-то вдруг взмахнут волшебной палочкой и отменят то, что было. Или что падут на колени и будут биться в рыданиях: «Прости меня, дуру грешную!» То, что нужно обиженным детям от родителей в любом возрасте, – это чтобы родитель мог сказать: «Я сожалею. Тогда я мог только так».

Родители не всегда способны так сказать, это уже другой вопрос, но эта фраза (конечно, искренняя) творит чудеса в отношениях.

«Эрик, я сожалею, что не сплавлялась с вами на байдарках. Что не сделала так, чтобы мы жили за городом, что иногда кричала на вас и обижала. Но я такая и никакой другой быть не могла. А ты мой самый любимый сыночек был и есть и всегда будешь!» Вот сформулировала эти слова сейчас и стало легче.

Это очень важные слова, я еще скажу о них.

Возвращаясь к нашему «жалко, что я не такая мать», опишу, пожалуй, самое неприятное чувство, которое под этим может крыться, – это стыд. За то, что не справилась, не смогла, оказалась плохой, не такой успешной, как должна была или как другие. «Я не такая активная мать, как должна быть, я не вожу детей в походы после музеев и театров. Остальные вон сколько с детьми всего делают, а я ничего почти. Я явно хуже, чем другие матери, вообще я не очень удалась». Вот это стыд, переживание «Я плохая».

Да, ты права. Мне бывает стыдно, что я до сих пор не прочитала «Войну и мир», я чувствую себя слабообразованной, хотя у меня высшее образование МГУ. Стыдно, что я не знаю многих цитат, не понимаю шуток, отсылающих к произведениям, с которыми я незнакома. Я не смотрела «тех самых» фильмов, не разбираюсь в классической музыке, и все это очень часто вызывает у меня стыд. Я не хочу, чтобы мою «ущербность» унаследовали мои дети. Поэтому, наверное, навязываю им «образование», «любознательность», пытаюсь что-то рассказывать о том, что все-таки мне про мир известно. И ужасно злюсь, когда мои дети меня не слушают.

Стыд очень сложно переносить. И если внутри есть ощущение «я плохая», пусть даже в чем-то, то очень хочется с этим что-то сделать. Хотя бы через детей, пусть они хотя бы не будут «ущербными», как я, хотя бы за их счет я не буду такой «плохенькой». Хоть как мать я буду «ничего» с образованными-то и любознательными детьми.

Вообще стыд – мучительнейшее чувство, его тяжело переживать, осознавать, тяжело не бежать срочно что-то делать, чтобы скрыть свою «ущербность». Стыд как раз и возникает из-за расхождения между неким представляемым «идеальным», «правильным», «хорошим» и тем, какие мы есть.

Есть такая идея (она мне очень близка), что страдания происходят не из-за боли, не из-за отсутствия чего-то или несовершенства, а из-за того, что мы говорим себе, что этой боли (дефицита, несовершенства) быть не должно. Страдание создается не тем, что ты что-то не читала или не знаешь. Или что ты не спела детям ни разу под гитару. А тем, что ты говоришь себе: «Это плохо». Вот от этого постоянного «так быть не должно, это плохо» –  и рождается фоновое ощущение собственной «ущербности».

Мы создаем себе идеи, планы, ожидания, какими мы должны быть или должны быть наши дети, пытаемся себя впихнуть в них, а также впихнуть детей. А потом страдаем, когда не получается. На этом фоне возникают и стыд, и вина.

Я сейчас вспомнила, что, когда была беременной Михой, у меня тоже был план или идея, что ли. Эта идея касалась того, как надо общаться со старшим ребенком, когда родится младший: как сделать так, чтобы ему хватало внимания, чтобы он не чувствовал себя покинутым. Я думала, вот мы будем жить на даче все вместе, я буду много с Пашей играть, много разговаривать, напитаю его материнской любовью по «самое не балуйся».

В реальности же все, что я хотела в то время, когда не занималась малышом, – это побыть одна. И оттого что я не хотела с Пашей играть, у меня не получалось быть той самой правильной мамой двух детей, я чувствовала себя ужасной, несправляющейся, нетеплой, нелюбящей матерью. Мой стыд и моя воображаемая вина перед Пашей были настолько огромны в какие-то моменты, что я с трудом могла их выдерживать. Как будто внутри меня постоянно кто-то терроризировал: «Вот, ты не справилась, ты не можешь даже с двумя детьми, куда тебе еще?! Вот, ты ж психолог, и все знаешь, как надо со старшим ребенком, а ничего не делаешь, ты еще и психолог плохой, не только ужасная мать!» Ну и тому подобный текст.

И от этого рождалось, помимо вины и стыда, столько ярости! Эта ярость, конечно, предназначалась вот этому уничтожающему меня голосу. Но иногда так сложно бывает даже после многих лет психотерапии отодвинуть этот голос и сказать себе: «Да, сейчас не так, как ты задумывала. Но ты делаешь что можешь. Не идеально, а так, как это возможно сейчас». И когда внутри нет такого принятия, а есть только критика, тогда ярость рвется наружу, хочется наорать на ребенка, сделать ему больно.

Конечно, понимание, что со мной происходит, помогало мне не выплескивать это все на Пашу, справляться как-то без его участия. Тем не менее я вспоминаю этот период как очень мучительный.

Вот это внутреннее обвинение «ты плохая мать, ты не справляешься, ты не делаешь так, как нужно» – это просто ад. Это не про то, что я реально виновата перед Пашей, что я сделала что-то плохое ему. Это вина перед вот этой внутренней идеей о том, как ведут себя хорошие матери двух детей. И стыд за то, что я такая неудачница, не справилась с тем, чтобы быть хорошей. Внутренняя драма, к которой реальный ребенок не имеет вообще никакого отношения.

Конечно, стоит внимательно посмотреть на эти идеи о правильном и хорошем, которые мы себе создаем. Чаще всего они оказываются нереалистичны, слишком жестки, завышены, и вообще не про нас, а взяты откуда-то извне. Но вопрос не в том, чтобы убрать совсем вот этот фон «хорошести», с которым мы себя сравниваем.

Конечно же, мы всегда будем создавать идеи, планы, ожидания, иллюзии. Я не верю, что можно обойтись без иллюзий и т. п. Вопрос для меня скорее стоит не в том, как избавиться от идей или ожиданий, а в том, как не страдать самим от того, что они не сбываются, или не заставлять страдать других, пытаясь впихнуть их в наши ожидания.

Знаешь, бывает очень сложно достигнуть такого «просветления» и ясного понимания, где иллюзии, а где реальность, когда на глаза попадаются примеры как раз «хороших мам», таких, какой мне хотелось бы быть.

Ну да, помимо внутренних «разборок», есть же еще внешнее окружение, и мы себя тоже с ним сравниваем. Как будто доверия себе не хватает и внутреннего права быть такой, какая я есть. Надо где-то подсмотреть «модель» хорошего материнства.

Это же еще активно навязывается в культуре – модель хорошей матери. Она, конечно, совершенно гротескная и нереалистичная, если посмотреть на то, что «хорошая мать должна». Должна всегда быть терпеливой, проводить с детьми много времени, играть с ними, должна готовить им только полезную еду… Что там еще должна мать?

Должна читать перед сном, должна укладывать вовремя, и дети должны вовремя засыпать, должна быть стройной, должна помогать своим родителям и родителям мужа, должна быть спокойной и никогда не кричать на детей и не злиться, у нее должно быть много друзей и подруг. Дома всегда должен быть порядок, холодильник забит свежей едой. Дети проводят много времени на свежем воздухе, обязательно занимаются спортом, а также учат английский. Что еще…

Должна водить на кружки и в театр, должна много времени посвящать детям и дому, но не быть при этом клушей и иметь собственное дело и хобби. Должна всегда правильно, «по Гиппенрейтер» разговаривать с детьми, должна уделять всем детям равное внимание… Вот да, прекрасная картинка идеальной матери, только несбыточная. Но такой образ в культуре, как его ни высмеивают, он есть. И это – «идеальная мать должна» – в нас крепко сидит. Хотя ни один живой человек не может этому образу соответствовать.

Я думаю о том, что даже если начать освобождаться от этого внутреннего «должна» и разочарования от себя, то все равно всплывают новые и новые поводы погрязнуть в них опять. Например, моя бабушка, моя свекровь, другие родственники, которые категорично заявляют свое мнение о многих моментах нашей жизни с детьми. Длинные волосы у Эрика (они действительно очень длинные) вызывают у них настоящее бешенство. Школа, где мой сын учится три дня в неделю из-за особой системы, – предмет частого разговора со мной всех моих родственников. Мои дети не любят и не едят помидоры и огурцы, а также другие свежие овощи – все эти бытовые вещи возвращают меня в это состояние собственной родительской несостоятельности. Будто взрослые – это они – мои родители, свекровь, дяди и тети, а я только учусь быть взрослой, безуспешно.

Ты озвучила очень важную мысль. Про то, что несоответствие ожиданиям вызывает разочарование: у других –  тобой, если ты не соответствуешь их представлениям «о прекрасном», у самой себя – если не соответствуешь внутренним представлениям о «себе идеальной». И важно, что ты замечаешь, что ты как будто маленькая на фоне этих ожидающих. Они знают, как правильно, как по-взрослому, а ты только учишься, и учишься плохо. Внутри нас происходит так же, как снаружи: когда мы не делаем, как «должны», приходит кто-то старший и строгий, такой «внутренний критик», который нас ругает, стыдит и обвиняет.

И вот здесь ключевой момент – про ожидания, как чужие, так и свои собственные. Есть два варианта, как с ними быть. Первый – это стараться им соответствовать. «Лучше учиться», больше стараться. Все это, чтобы получить наконец одобрение, признание, любовь того самого «взрослого», реального или внутреннего. Как ребенок старается получить признание и любовь важных для него взрослых. Путь, надо сказать, тупиковый. Потому что чем больше мы стараемся, чем больше верим, что должны быть какими-то для получения одобрения, тем страшнее «облажаться». А это неизбежно, потому что зазор между ожиданиями и реальностью есть всегда.

И чем больше мы стараемся быть такими, как «должны», такими, какими хотят нас видеть другие, тем дальше от понимания того, какими мы сами хотим быть, от понимания своих собственных ограничений и возможностей.

Второй вариант – признать свое «поражение», признать несоответствие ожиданиям, принять разочарование. «Да, я не могу быть такой мамой». Это очень грустно. Я часто плачу об этом. О том, что я не могу быть такой, как, может быть, хотела бы. Несовершенная такая вся. Но принятие этого и грусть очень освобождают. И я не могу всем понравиться. Кто-то никогда не признает и не полюбит меня. Какие-то мои стороны не примут даже мама с папой. Грустно. Но если я действительно понимаю это и смиряюсь с тем что не примут, – я могу больше не стараться. Я могу уже не доказывать никому, что я хороша, я могу быть собой, какая я есть.

Ох, меня берет такая злость оттого, что я не идеальная мама, несмотря на то что веду свой сайт о родительстве! Люди обращаются ко мне за советами, а я при этом мало занимаюсь с собственными детьми и часто вообще с ними не справляюсь. При этом я ничего не могу с собой поделать. Что же делать, как себя вести, когда это разочарование заполняет собой все внутри и вокруг?

Да как получается, так и веди. Иногда стыд и вот это чувство уязвимости, страха осуждения так велики, что хочется спрятаться, защититься, оправдаться. Ну и пожалуйста. Оно, правда, проникает внутрь, это осуждение, и вызывает тревогу, что «не соответствую, не нравлюсь». Знаешь, внешнее осуждение страшно, когда наш внутренний стыд и внутреннее осуждение как-то не прожиты, что ли.

Как будто мы боимся быть стыдными или осужденными. Такое детское состояние, когда страшно, что таких вот нас, как мы есть, не полюбят, осудят, отвергнут. Это правда больно, когда отвергают. Но чем детская позиция от взрослой отличается? Ребенок зависим от взрослого, для него отвержение родителей равно практически смерти, без них не выжить. А взрослый выживет, понимаешь?

Могут отвергнуть, это больно, это – человеческая уязвимость. Но я выживу. Нет ужаса этого: «Как жить, если от меня откажутся?!» И тогда можно сказать: «Ну да, у него вот такое видение, а у меня вот так, и это может ему не нравиться. Мне жаль, что не нравится. Но у меня так».

Этот разговор не про «дзен» и не про то, что не будет уязвимо или больно. Это не про то, что «а мне все равно, что вы думаете». Тетя с улицы – мне, может, и все равно, что она думает, а вот близкие – совсем не все равно. Но устойчиво, со всем морем чувств – устойчиво. Не надо доказывать или бороться. Не надо стараться соответствовать. Это внутреннее состояние, оно не зависит от того, что говорят тебе.

Я хочу вернуться к началу нашего разговора. К тому, что ты говорила про разочарование от самой себя и что тебе жаль, что ты оказалась не такой мамой, как хотела бы. Помимо того, что это может быть переживание вины и стыда, про которые я сказала, это может быть очень целительное, хотя и болезненное переживание сожаления, невозможности быть совершенной и идеальной мамой.

Мы не можем быть всем, можем быть только собой. Ты бы, может, и хотела быть мамой-идущей-в-поход-с-детьми, но это не ты – и это просто факт. И еще очень много каких мам – не ты. Я бы хотела быть лучшей мамой своим детям. Например, любящей проводить с ними больше времени. Но я провожу с ними столько, сколько реально могу и хочу.

Я выбираю что-то делать, вместо того чтобы быть с ними, и мне это тоже очень важно: работа, друзья, муж, мое время в одиночестве. И у меня есть сожаление о том, что я не так много времени с ними провожу. Но я не могу быть всем одновременно, я что-то всегда должна выбирать в каждый момент времени. И всегда будет различие между тем, кто мы есть, и тем, кем мы потенциально могли бы быть.