Текст книги "Дарим тебе дыхание. Рассказы о жизни рядом со старцем Наумом"

Сама за них молись

Несколько лет подряд после моего крещения отец каждое утро открывал холодильник и уговаривал меня съесть бутерброд с колбасой или котлету, – а мы тогда постились отчаянно: если уж Великий пост – то одни огурцы с хлебом, и каша никакая по средам и пятницам все остальное время года.

Ядерные боеголовки на полигоне, где отец служил и мы с сестрой росли, время от времени взрывались, и родители делали все что могли, чтобы сохранить наше здоровье. Каждое лето нас возили на море на месяц-два, а потом до сентября мама водила меня по московским театрам или концертным залам. Как же я страдала в том военном городке по московской архитектуре – среди безликих из белого кирпича одинаковых двухэтажных домов. Весь год ждала лета и не могла потом в Москве надышаться красотой. А родители полгода откладывали деньги на летний отпуск, а после отпуска полгода отдавали долги, так что всю одежду мама шила нам сама, даже пальто, вязала нам кофты и костюмы, мебель никогда не покупали – все было просто, как у всех там тогда, шкаф с алюминиевой биркой из ГЖЧ в углу, сундук и кроватки. Зато браконьеры развозили по всему городу огромных рыб – белуг и осетров и черную икру. Нам давали по пол-литровой банке икры и столовые ложки. Ешь сколько влезет. Арбузы катались по всему дому, 4 копейки кг, мы ели их на спор – кто больше… Школьников возили не на картофельные поля, а на помидоры. Что не успевали собрать, просто запахивали. Так что все деньги уходили на летние поездки на море и на питание. С едой всегда было все в порядке. Да и потом, в Москве, уж на что-что, а на еду отцовской полковничьей зарплаты всегда хватало. Так что тем более непонятно было, как так получилось, что у него обнаружили вдруг открытую форму туберкулеза – три каверны в легких. Может, конечно, это были отголоски войны…

«Туберкулез непобедим», – услышала мама от врача в Одинцовском госпитале, куда папу сразу определили, как только поставили диагноз. Я поехала к Батюшке и рассказала ему о внезапной болезни отца. И ровно через месяц его выписали из больницы с записью в медицинской карте (эта карта и сейчас хранится у мамы в старой отцовской полевой сумке, где собраны его военные документы): «Редкая форма спонтанного излечения туберкулеза».

– Батюшка, они все равно совсем не молятся!

– Сама за них молись.

А через несколько лет у отца заболел живот. Очень заболел, но он долго не давал маме вызвать «скорую». Когда она поняла, что дело совсем плохо, побежала по улицам искать работающий телефонный автомат (почему-то тогда срезали телефонные трубки в автоматах), нашла – успела и вызвала «скорую». Отца тут же увезли в больницу и сразу положили на операционный стол. Хирург потом сказал, что еще бы несколько минут – и все, аппендицит бы лопнул, перитонит был обеспечен.

После операции отец вернулся домой, сначала все было хорошо. Я каждый вечер проверяла у него шов на животе и приклеивала на этот чистенький розовый шов лейкопластырем марлевую салфетку. Но через пару дней у него поднялась температура. Вызвали врача, прозондировали живот – гноя нет. И терапевтических показаний тоже нет, по всему температуры быть не должно.

Рано утром я поехала на электричке к Батюшке. Рассказала ему все.

– У него там остался гной.

– Батюшка, врачи проверили – гноя нет. А он вдруг стукнул кулаком по столу:

– Я тебе говорю – у него там остался гной!

Вернулась я домой, мама открывает мне дверь, смотрит на меня как на врага, моя интеллигентная мама:

– Я тебя сейчас убью!

– Господи, что случилось?

Оказывается, утром, пока я была в Лавре, у отца на животе, там, где я заклеивала шов, образовался сизый шар размером с грушу. Вызвали «скорую». В машине гнойный шар лопнул, гной вылился наружу, рану промыли, обработали. И температуры уже больше не было.

– Батюшка, они все равно не молятся!

– Они у тебя как дети. Сама за них молись.

Так Батюшка дважды продлил моему отцу жизнь на покаяние. И он успел прийти к вере и умер христианином.

Тайны послушания

В начале восьмидесятых у меня было послушание от Батюшки – покупать и привозить ему летописи, которые тогда издавала Академия наук. Он в те годы особенно интересовался историей, событиями времен татаро-монгольского ига, Куликовской битвой. А однажды отправил меня в Историческую библиотеку – иди и ищи сведения о Тамерлане. Я совсем не историк, но с каталогами работать приходилось немного в Ленинке и в моей любимой Тургеневской библиотеке – долго не могла пережить, что ее снесли в одночасье. И вот забралась в предметный каталог, там огромное количество карточек, и буквально наугад вытянула одну из сотен – какая-то тоненькая книжечка, которую до меня кто-то просматривал только один раз и очень давно. Переписала ее, дома перепечатала и отвезла Батюшке. И услышала от него:

– А ты знаешь, что сделала историческое открытие?

– Это Вы, Батюшка, сделали открытие. Я – как инструмент, за послушание…

А в книжечке той подробно описывалось, как к Тамерлану, когда он вошел в Багдад, пришли тамошние женщины и рассказали ему, что в городе все мужчины мужеложники. Тогда он дал приказ своим воинам назавтра принести каждому по голове мужеложника, а кто не принесет, свою потеряет. «Помнишь Верещагина “Апофеоз войны”? – сказал мне потом Батюшка. – Вот они, эти головы, в пирамиды сложенные».

Потом несколько лет подряд Батюшка в своих проповедях рассказывал эту историю, говоря о том, как Господь «и врага Своего может заставить работать на Себя», что такие личности, как Тамерлан, – это бич Божий народам за грехи.

Однажды я приехала к Батюшке на электричке, как обычно. Встретилась с ним в коридорчике у левого входа в его старую каменную келью. Увидел меня:

– Ты на машине приехала?

– Нет, – говорю, – пешком.

А он сразу строго взглянул на меня:

– А ты врать научилась.

И прошел мимо. Это надо было тогда пережить. Так нас учили отвечать за каждое слово.

Жизнь моя была ленива и маломолитвенна и почти не менялась, несмотря на все Батюшкины труды над моей душой. Однажды Батюшкино терпение кончилось, и я услышала от него: «Будешь поступать в мединститут. На дневное отделение». Все было бесполезно, слезы не помогали, он не слушал никаких моих возражений: «Иди готовься».

Мне уже было тридцать пять – это предельный возраст для поступления. И в сентябре должно было исполниться тридцать шесть.

– Документы уже не принимают! – радостно сообщила я Батюшке.

– Ничего, иди в Министерство, проси, добивайся.

Пришлось походить по кабинетам, а еще – раздобыть школьные учебники и вспоминать давно забытые знания. Когда я наконец пришла к Батюшке и обреченно доложила ему, что разрешение получено, он весело взглянул на меня:

– Ну что, все поняла? Отменяется. Иди молись.

Как-то приехала утром к Батюшке, а вечером в шесть мне нужно было быть в этот день на работе, моя смена была. А Батюшка – на улице, среди народа, и спрашивает: «Кто поедет на подсобное хозяйство трудиться?» Я думаю: «Как же я поеду, мне ведь не успеть тогда на работу». И стою на месте, а люди идут к нему, те, кто на подсобное хозяйство. Он глянул на меня и говорит им: «Давайте, давайте, отделяйтесь от шелухи». Мне так страшно стало: будь что будет, и я тоже пошла за ними. Приехали на подворье. Я оказалась на послушании на конюшне, дали мне вилы конский навоз убирать. А рядом со мной с такими же вилами отец Виктор – теперь он уже много лет духовник Горненского монастыря в Иерусалиме. Он и говорит: «Смотри, вот так и исповедь: слой за слоем, сначала тяжело, а потом все легче и легче». Часа два поработали: «Ну, – говорит, – мне пора в Москву». – «Батюшка, а меня возьмете?»

Мы пошли с ним попрощаться с начальником подворья. И получили огромные пакеты с подарками, конфетами и всякой всячиной – в то голодное время! После двух часов труда! И я, конечно, вовремя успела на работу.

«Жизнь животных»

Батюшка за весь мир молился. Не только за людей. Его все интересовало – и птицы, и разные зверушки. Помню, показал он мне детскую книжку, а там стишок:

 
Три вороны были в среду,
Мы не ждали их к обеду,
А в четверг со всех краев —
Стаи жадных воробьев.
 

«Разве можно, – говорит, – так? Давай зачеркнем и напишем – “шустрых”. Вот и ты исправляй такие вещи».

Однажды Батюшка благословил мне купить ему многотомник Брэма «Жизнь животных» и дал на покупку сто рублей. Я вернулась в Москву, позвонила знакомым букинистам. Меня подняли на смех – купить все тома сразу нереально, разве только отдельные случайно, и какие там еще сто рублей!

На третий день я спохватилась – старец благословил, а я что делаю? И утром прямо после работы отправилась в ближайший букинистический в Столешниковом. Подхожу к прилавку. Я их сразу узнала: лежит стопка в пестрых обложках, перевязанная бечевкой. Даже спрашивать ничего не стала, иду в кассу. «Мне Брэма», – говорю. И протягиваю сто рублей. И получаю чек.

Вышла из магазина и тут же вернулась.

– А у вас, – спрашиваю, – часто Брэм бывает?

– Только отдельные тома.

– А это?

– Отложили для одного человека, а он не пришел. Третий день лежит, сами удивляемся.

Как же я полетела с этими книгами тяжеленными, когда вышла потом из магазина… Поскользнулась на льду, упала на спину, но не ударилась головой, слава Богу. Только книги спасала, чтобы не упали, не повредились, успела их поднять над собой, может, глядела на них вверх, вот и не разбила голову.

Дрогобыч

Тогда же, в восьмидесятые, мне пришлось по послушанию поехать на Западную Украину – одна наша хорошая знакомая, очень ревностная, но лишенная на тот момент духовного рассуждения, оказалась сначала в Почаеве в какой-то секте под горой, в пещере, там ей даже вырезали крест на спине, а потом попала в психушку недалеко от Львова. Вот Батюшка и отправил меня туда, проверить, там ли она, и как можно ее оттуда извлечь.

– Только не задерживайся, туда и обратно.

Пыльные улицы – дороги без тротуаров, старенькое, когда-то белое, здание больницы. В регистратуре сказали, что девушку отдадут маме, когда она за ней приедет. Ну и надо было сразу возвращаться в Загорск, докладывать результат поездки. Так ведь нет, у дьявола все просчитано, как Батюшка однажды мне сказал. Когда я садилась еще в Москве в поезд на Киевском вокзале, я встретила на перроне своих знакомых – Иру с друзьями. Оказалось, что мы едем в одном купе. Ира тогда преподавала теорию вероятности на мехмате в МГУ. Брат ее, Геннадий, серьезный историк, расстался с Академией наук и алтарничал в Пименовском храме на Новослободской, а по ночам подрабатывал там сторожем. Понятно, в семье к этому отнеслись однозначно. Но однажды он спросил у сестры: «А ты не задумывалась, что в твоей жизни слишком много совпадений, чудесных встреч, удивительных находок и странных событий; ты это называешь случайностями, да? Ну, вот, как математик, просчитай это по своей теории вероятности». Ира посчитала. Полученный результат совершенно не вписывался в пределы этой теории – цифры просто зашкаливали. И тогда она пришла в церковь.

Проводница принесла нам густой чай в граненых стаканах с серебристыми подстаканниками, вагон покачивался, ложки позвякивали на стыках рельс, мы не спешили расстилать сыроватые серые простыни и дотемна рассказывали наперебой друг другу разные истории, пока не поняли, что больница, в которую я еду, совсем рядом с тем местом, куда едут они. «Так ты приезжай к нам в Дрогобыч, в Грушево, там сейчас явление Божией Матери. Полчаса на автобусе, найдешь там нас, и обратно поедем вместе».

Автобус до Дрогобыча по расписанию нужно было ждать почти час, и я решила зайти в церковь, купола которой виднелись невдалеке от больницы между деревьями. Покосившийся забор с ободранными кирпичными столбиками, вот и калитка со стороны алтаря. Только я собралась повернуть к колокольне, чтобы найти вход в храм, как вдруг откуда-то вынырнул молодой пономарь в рабочем халате:

– Тебе, жинка, в церковь? Ну пойдем, – и, открыв дверь, вежливо пропустил меня вперед, и я уже почти перешагнула порог, как увидела Престол.

– Так это же алтарь!

– Та ничего, мы все тут ходим, так ближе. Батюшка благословляет.

– Ну, передай привет своему батюшке, а я, пожалуй, пойду подожду автобус.

– Да у нас все, даже уборщицы, тут ходят, – пробормотал пономарь, – там сейчас вход закрыт. Ну ладно. Пойдем. Открою тебе, раз такое дело. Из Москвы, говоришь…

Мы обогнули церковь, и он открыл ключом центральный вход. Все помещение храма было устлано коврами, где-то впереди, перед невысоким голубым с позолотой иконостасом, на аналое лежали две иконы, и больше я не увидела икон. Кроме одной, которая во множестве украшала белые стены. Это был так нелюбимый мною живописный образ Спасителя в терновом венце: обрамленный аккуратными локонами лик, вполоборота, на неестественно широкой шее. Он мне всегда казался каким-то католическим. Так вот, этих одинаковых картонных икон было штук десять, и они висели на стенах с двух сторон, симметрично, глядя друг на друга. Сказать было нечего, мы распрощались с пономарем, и через час я уже вышла из автобуса в Дрогобыче.

Дорога до Грушева специально для встречи паломников была залита свежим гудроном, подошвы прилипали, ноги расползались, но я все-таки не упала, дошла. Нашла своих знакомых на сеновале, и ночью меня повели в сад. Там уже по всем углам народ распевал молитвы, и все смотрели в одну сторону – на стене старой, красного кирпича, часовни действительно появилось черно-белое изображение иконы Успения Пресвятой Богородицы, как бы составленное из теней листвы. Рядом, по балкону, время от времени перемещалась какая-то женская тень, и тогда при виде ее все ещё громче пели молитву «Богородице Дево, радуйся», как-то странно, не по-нашему, разделяя молитву пополам и какие-то еще слова вставляя посередине. Все это никакого впечатления на меня не произвело – кроме тревоги и нелепости моего там присутствия. Да здесь же одни униаты! И зачем мне эти тени, это им – тени, а нам, православным, дана полнота. И тут появились спортивного вида люди в штатском и всех отвели в стоящий неподалеку автобус. Я оказалась в последних рядах. Около кабины водителя был как бы президиум, где восседали три гражданина-начальника, и старший из них общедоступно объяснил, что все православные люди сейчас в Почаеве, потому что праздник Успения, а вы зачем здесь? Приготовьте документы, и по очереди будем разбираться.

Все правильно – наши в Почаеве. А я здесь зачем? Это называется – «камни возопиют». Ну вот и все – отца уволят, он этого не переживет, и как я буду жить дальше, с какой совестью… Если бы еще за Православие пострадала, а то вкупе с униатами. Но до меня дело не дошло – выловили кого-то важного, а всех остальных выгнали из автобуса и отправили по домам.

Мои попутчики куда-то делись, я добралась до автобусной станции. В буфете за соседним столиком двое в штатском все время поглядывали на меня. Понятно. Хвост. Они сели вместе со мной в автобус. И во Львове тоже крутились все время рядом, неотступно. Мне уже не надо было никаких львовских красот. В кассе сказали, что на прямой поезд до Москвы билетов нет, только до Киева. В вагоне до Киева эти двое снова были рядом – надо как-то отрываться. В Киеве они спокойно ушли пить чай, потому что московский поезд должен был отправиться часа через два. Только ребята были местные, а я-то москвичка.

Я еще раз подошла к билетной кассе.

– Поезд на Горький через Малоярославец вот-вот отправится! Договаривайтесь с проводниками.

Ну а через Малоярославец-то от Калуги до Москвы мне приходилось ездить не раз. Проводник плацкартного вагона уложил меня на верхнюю боковую полку: «Потом расплатишься». И ночью разбудил: «Идем со мной, пора платить за дорогу». Слава Богу, я сообразила сквозь сон, что к чему, и ответила ему, что никуда не пойду, и если он сейчас же не возьмет деньги за проезд, я буду ждать начальника поезда. А тот как раз вскоре и появился.

В Малоярославце пересела на калужскую электричку, и сразу с вокзала на вокзал к Батюшке. Рано утром я уже была в Лавре. К Батюшке – не пробиться, и когда он, в самом конце приема, заметил меня, вдруг громко сказал: «Тут одна ехала ночью в поезде, проводник ее заманил в свое купе, и она сильно пострадала…»

«Да они там все недоразвитые», – услышала я от Батюшки, когда рассказала ему потом про свое «знакомство» с униатами.

Монинские кошки

– Батюшка, что делать? Мария-то, монинская, чтобы кошек прокормить, наладилась ворованные на мясокомбинате обрезки покупать, кошки-то у нее живут, а душа-то, душа погибает».

– Ну, вот расскажи матушке, как туда доехать, всех кошек заберете и завтра привезете сюда. Тут кухня рядом, будут сыты. Им тут хорошо будет. Езжайте-езжайте, это вам по дороге. Отправь туда сестер, а сама поедешь в Зосимову пустынь – там сегодня прославление преподобного старца Зосимы.

У Батюшки всегда все было «по дороге», хоть Монино, хоть Пермь, да вот только это невозможно было объяснить нашему водителю. Володя ворчал до самого Монино: «По дороге… Ничего себе крюк! Это когда же мы домой приедем?»

Мария только радовалась, наблюдая, как ее любимые кошки, с трудом выловленные сестрами, выскакивают из закрытых коробок и разбегаются в разные стороны.

Сестры вернулись в Лавру с пустыми руками, и на следующий день Батюшка все утро проходил мимо них и огорченной матушки, пока, наконец, не сказал ей строго: «Послушание не выполнено. Тебе надо наказывать сестер. Неужели нельзя было хоть одну кошку в мешке сюда привезти? Поезжай теперь в Монино сама. Сейчас. А кошек на этот раз отвезете к себе в монастырь».

«Издевательство какое-то, зачем нам эти кошки, да не поеду я никуда, вам надо – вы и добирайтесь на электричке, меня жена второй день дома ждет», – ворчал Володя, но потом очень даже помогал сестрам ловить по всему двору и огороду монинских кошек. «Ну хоть одну-то мне оставьте!» – но сестры деловито запихнули всех в наволочки, попрощались с хозяйкой: «Приезжайте к нам в гости!» – и вечером мокрых, перепуганных кошек, их было штук десять, вытряхнули из машины, и они разбежались кто куда. Интересно, что на следующий день все они по-хозяйски разгуливали по монастырю, освоились практически сразу.

Через несколько дней приехала Мария навестить своих любимцев и забрать домой хоть одну, но ей не дали никого. В следующий раз она уже не спрашивала, а просто тихонько увезла в сумочке в Монино своего самого любимого кота.

А вскоре на берегу Тверцы нашли первую убитую кошку, через несколько дней еще одну. Что это было? Где-то за месяц почти всех монинских кошек одну за другой ритуально убили за воротами монастыря.

В тот год в городе появились сатанисты; наверное, они и раньше в Твери были, но тут как-то стало о них всем известно, рассказывали, что они убивали на Неопалимовском кладбище кошек, на месте снесенного большевиками храма.

Может, пытались так нас запугать? А может, эти кошки спасли своей смертью жизни сестер? Говорят, так бывает…

Ценный груз

– Вам надо завтра привезти теленка из Ярославля сюда, в Загорск.

– Батюшка, машина-то у нас легковая. Но это уже никого не интересовало, и отец Виктор в Ярославле как-то запихнул крепко связанного теленка в свою легковушку. Возле Александрова стало понятно, что до Загорска его живьем не довезти.

– Вот нам и пришлось, Батюшка, оставить его на хозяйстве у наших знакомых, – доложил отец Виктор архимандриту Науму, вернувшись на следующий день в Лавру, и вдруг услышал от него совершенно неожиданно резкое:

– А тебе разве было сказано, какого теленка привезти, живого или мертвого?

«Ну и что тут такого особенного, да ничего», – наш разговор с Петровичем как-то оборвался, правда, мы с ним успели договориться о поездке к Батюшке в ближайшие дни. Петрович недавно продал свою машину: «У христианина не должно быть личного автомобиля, надо жить как все», – и теперь был безлошадный. В Лавру он нас повез на новеньких служебных «Жигулях».

И сестрам, и Петровичу удалось попасть на этот раз к старцу, и мы уже были почти за дверью, как услышали вдогонку:

– Поезжайте-ка прямо сейчас на Киров-ку к Насте, возьми адрес у Пелагеи. Там заберете телочку, вам пригодится.

Мне сразу стало все понятно, наверное, Петровичу тоже. Он сначала еще надеялся, что все обойдется, но Настя вывела за ворота замечательную, совершенно черную бодрую телочку Ночку. Хозяева вынесли нам в приданое большой кусок плотной полиэтиленовой пленки, телочку связали, запеленали в полиэтилен и с трудом засунули между задними и передними сиденьями. Сестры кое-как примостились рядом. Когда уже на Орше измученные сестры выбрались из машины, размотали Ночку и выпустили ее на травку, стало ясно, что директору придется пока обойтись без служебного транспорта. Два дня сестры с утра до ночи отмывали «Жигули»; это, наконец, удалось, и мы все-таки остались с Петровичем друзьями.