Текст книги "Бабочка маркизы Помпадур"

– Ваше усердие убеждает меня, что я сделал верный выбор.

– Я счастлива услужить вам, – ответила ему Жанна со всем смирением.

Если судьба ее отныне в руках этого человека – в ближайшем рассмотрении он не сделался хоть сколь бы то ни было приятен, – то Жанне надлежит вызвать у него симпатию к своей особе.

– Молодец, – д’Этоль погладил Жанну по щеке.

Спустя неделю состоялась первая прогулка Жанны.

Ее усадили в легкую коляску, вручив зонтик от солнца и велев прикрывать им лицо.

– Король любит загадки, – так пояснил д’Этоль, который лично следил за тем, как Жанну наряжали. – Его следует дразнить. Недоговаривать.

Жанна запомнила.

На этот раз она видела короля издали и не сумела рассмотреть. В пестрой свите сложно было угадать, кто из этих нарядных, уверенных в собственной исключительности людей истинный король.

Охотники пронеслись, не удостоив Жанну взглядом.

И лай собак затих вдали.

Жанна испытала нечто сродни разочарованию. Она ведь так готовилась и… ее не заметили. Просто-напросто не заметили!

– А ты чего хотела? – д’Этоль был привычно груб. – При дворе множество женщин, и каждая мечтает стать его любовницей. Еще одна красавица не привлечет его внимания. Сразу.

И Жанна повторила попытку… снова и снова, благодаря прозорливости д’Этоля, его обширнейшим связям и умениям, она оказывалась на пути королевского кортежа.

Однажды Жанна удостоилась нескольких слов, брошенных вскользь, вежливых, но и это уже давало надежду… если он заговорит снова, то Жанна сумеет найти достойный ответ. Король любит, когда его дразнят?

Но не выносит, когда задевают самолюбие?

О, Жанна постарается его задеть. И тогда Людовик наконец увидит ее… бабочку увидит.

Признаться, сам король не произвел на Жанну особого впечатления. Был ли он красив, как о том твердили? Она сомневалась. Пожалуй, что когда-то и был… но слишком вольную жизнь он вел, что не могло не сказаться на обличье.

Пристрастие к вину и забавам сделало его лицо одутловатым. Рот был чересчур велик, а нос – по-королевски горбат. Нижняя губа выдавалась вперед, придавая лицу надменное выражение. Под подбородком наметились складки. А вот фигура сохраняла прежнюю стать во многом благодаря увлечению Людовика охотой и верховой ездой. Однако каким-то отрешенным взглядом, прежде ей не свойственным, Жанна прозревала, что спустя годы он станет рыхл, неуклюж и некрасив.

И все равно будет любим.

Он ведь король.

А ей было обещано стать его фавориткой.

Впрочем, судьба никогда и ничего не давала просто так.

Дурные вести принес д’Этоль. Он появился в комнате Жанны, непривычно злой и не скрывающий своего раздражения. Выставив прочь служанок, он поглядел на Жанну выпуклыми глазами и произнес:

– Тебе запрещено появляться там, где Их Величество проводят время.

– Но почему?

– Потому что эта старая тварь Шатору боится тебя. Он уже спрашивал о том, кто ты такая. И этот интерес не остался незамеченным.

– И что мне теперь делать?

Жанна вдруг осознала, что вся ее игра, долгая, поглотившая и саму Жанну, и д’Этоля, и других людей, ей помогавших, окончена. Вот так просто… взять и запретить.

Матушка огорчится.

А Норман, пожалуй, будет рад…

– Ждать, – сказал д’Этоль. – И сходить замуж. В твоем возрасте неприлично дальше в девицах оставаться.

– Но за кого?

Она была уверена, что старик точно знает имя будущего мужа, и тот не подвел:

– За моего сына. Норман не будет против.

Пожалуй, это тоже можно было считать успехом при дворе…

Остановившись перед домом, человек помнил первую встречу с Карой. Яблоневый сад. Приземистые разлапистые деревья, ветви которых изгибались под тяжестью плодов. Веревка и шина, подвешенная вместо обычных качелей. Смуглая девчонка с ободранными коленями. На левом еще держится лист подорожника. Девчонка взобралась на шину с ногами и, вцепившись в веревку, приседала. Но вес ее был слишком ничтожен, чтобы заставить шину раскачиваться.

– Помогай! – приказала она. Как было не исполнить? Никто и никогда ему не приказывал.

– Ты кто? – спросил он, толкая тяжеленное колесо, которое норовило закрутиться и ударить его по рукам.

– А ты? – Кара смотрела сверху вниз, тогда – еще без пренебрежения.

– Я… – он назвал свое имя, но Кара отмахнулась.

– Ерунда. Тебя не так зовут.

– А как?

– Сэр Ланселот! – возвестила она, касаясь ногой плеча. На белой его рубашке остался пыльный отпечаток ступни. И ему подумалось, что хорошие девочки так не поступают.

Мысль была правильной: Кару никак нельзя было отнести к хорошим девочкам.

– Хватит, – она вновь говорила тоном, не терпящим пререканий. – Останови.

Ему пришлось повиснуть на шине, прижимая грязное колесо к груди, упираясь ногами в землю.

– И руку подай. Рыцарь всегда подает прекрасной даме руку. Я читала.

Она все равно была выше его, на полголовы.

– Так кто ты? – он схватил ее за руку с намерением проучить наглую девчонку.

– Я – королева! Но ты можешь называть меня Карой.

И он ей поверил, хотя совершенно точно знал, что королевы – они другие. Мама показывала в книге, но Карина уверенность передалась и ему.

– Будешь служить мне? – она глядела в глаза, не мигая, с вызовом и в то же время – мольбой. – Любой королеве нужен верный рыцарь, сэр Ланселот.

С того самого дня она называла его только так. И проклятье, он гордился тем, что рыцарь.

Королева жила на окраине деревни в грязном домишке, на заборе которого постоянно что-то сохло – покрывала, полотенца, цветастые тряпки. За забором трава подымалась выше колена, до узких подоконников, до кривоватых окон и выше. Дикий виноград взобрался на крышу, обхватив домишко тяжелыми лапами плетей.

– Дом заколдован, – уверяла Кара и, вцепившись в руку, тащила за собой к сараю. В гнилой соломе мыши свили гнездо. А если взобраться на стропила – сэр Ланселот ведь не испугается падения? – то можно посмотреть на птенцов ласточки.

Мама была в ужасе от этих забав.

Мама строго-настрого запретила приближаться к безумной девчонке, у которой «ветер в голове гуляет».

Сэр Ланселот служил не маме, но лишь своей королеве. Он не подведет ее, правда?

Мама приходила к дому, кричала, требуя от «мерзкой старухи» повлиять на свое отродье. А Кара, взобравшись на крышу, плясала, хохотала и кидала в маму зелеными виноградинами.

Отец, невзирая на принадлежность к рыцарскому роду, данную Карой заочно, вытащил из кладовой ремень. Сэра Ланселота никогда не били. И от обиды, разрывавшей душу, он сбежал.

Прятались в лесу. Питались ягодами и грибами, на которые Кара указывала. Ночевали под старой елью.

– Они все неправильно видят, – шептала королева, вцепившись в его руку. – Они думают, что я – обыкновенная. А это неправда!

Он кивал. Ему хотелось есть и было страшно, но ведь рыцари могут преодолевать голод и страх.

– У меня украли судьбу, понимаешь? – она прижималась всем своим худым тельцем, дрожа не то от холода, не то от обиды на жизнь. – Они хотели, чтобы я никогда не узнала, кто я на самом деле. Но я знаю. Вот здесь.

Королева касается виска.

– Кто они? Твои родители?

Сэр Ланселот был удостоен краткого знакомства, после которого остался в глубочайшем недоумении. Неужели эти спившиеся, ужасного вида люди действительно родители его королевы?

– Они мне не родители. Так, алкаши. Им меня подкинули.

– Зачем?

– Чтобы я мучилась, – ответ ее столь очевиден, что сэр Ланселот поверил. Позже он поймет, что рыцари – на редкость доверчивые существа. А вот королевам не возбраняется лгать.

– Но когда-нибудь я от них сбегу.

– И найдешь родителей?

– Зачем?

Сэр Ланселот не знал. Он просто не понимал, как можно жить, не желая найти своих родителей. Маму, которая небось плачет и будет отчитывать. Отца… он ведь любил их. Несмотря ни на что любил.

– Если они меня до сих пор не отыскали, то, значит, их нет в живых. Или они меня не любят. И тогда для меня их нет в живых. Я найду себе короля. И мы будем править. Вместе.

– А я?

– А что ты? – в темноте ее глаза блестели, как переспелые вишни. – Ты же рыцарь. Ты будешь мне служить. Верой и правдой.

– Долго?

Ему хочется ударить королеву, но руки не слушаются, а в груди что-то противно ноет, дергает. И следом появляется страх, что однажды Кара уйдет. Что ей не нужна будет даже служба… Она же понимает без слов и, обняв, целует в щеку.

– Всегда. Ты будешь мне служить всегда.

Леха ходил по дому. Он всегда ходил, когда не ладилось. А сейчас у него определенно не ладилось. Вроде и ясно, что догадка его верна, но…

Алина смешала все планы.

Почему бы ей не быть другой?

Холодной. Раздражительной. Не скрывающей брезгливости, которую она должна бы испытывать, разговаривая с Лехой. Такую легко подставить. А тут вроде как Леха с живым человеком игрушки играет. Но остановиться не выйдет: Алине прислали цветы. Желтые нарциссы и синие ирисы. Связка перевязана лентой с желтыми бабочками и бабочкой же – пластиковой, неживой – украшена.

Букет получила Вероника Сергеевна и очень цветам обрадовалась.

– Знаете, Лешенька, Але никто никогда не дарил цветов.

– Я дарил, – обиделся граф-профессор и ненадолго выпал из книги. Книгу он положил на стол, и Леха не устоял перед искушением, сунул нос. Ничего не понятно.

– Ты не в счет, дорогой.

Смелости, чтобы признаться, что Леха понятия не имеет, кто прислал эти треклятые цветы, не хватает. Начнутся вопросы и… как соврать-то?

– Ты меня вообще слушаешь? – Славка грохнул ботинком по столу. – Ау!

– Слушаю.

– Нет, не слушаешь! – ботинок отправился под стол, а Славка сел на диван, выставив ноги в дырявых белых носках. До чего странно получалось: носки всегда белые, но дырявые. Как будто Славка нарочно покупал такие, для эпатажу. – Ты не слушаешь и слушать не собираешься!

Орал он тоже скорее по привычке и, судя по осипшему голосу, уже выдыхался.

– Чего ты от меня хочешь?

Славка не понимал. Ему казалось, что Лехе просто взять и забыть чего-то или кого-то. Вычеркнуть из головы, как делал это сам Славка, умением своим внушая Лехе суеверный ужас.

– Хочу, чтоб ты за ум взялся.

Леха и взялся. Он же не пьет. Он ищет. Собирает кусочки чужой мозаики.

– Лешка, ну ты же взрослый человек! И не тупой, когда дело не касается баб. Что тебя так переклинило-то? Стерва твоя Кара. Сбежала, и леший с нею. Возрадуйся. А ты новую отыскал. Свадьба… какая, индийский бог, свадьба?

– Обыкновенная. И ты – свидетель.

Славка застонал, вцепившись в волосы. Волосы он носил длинные – конечно, не такие длинные, как у Алины, – и связывал их в хвост.

– Я в этом балагане не участвую, – заявил Славка, скрещивая руки на груди. – И тебе не позволю.

Он действительно думал, что удерживает Леху от непоправимой ошибки. Но просто не знает Алину. Если их познакомить… чуть позже, когда Славка остынет и будет нормально соображать.

– Славик, – Леха не хотел говорить это, но иного выхода не видел. – Я фирму поделю. Ясно?

И как-то сразу стало мерзко. Вроде ведь правильно: Славка – партнер. Младший. Старый друг, но все-таки младший партнер. В одиночку он не потянет.

– Вот, значит, как?

– Вот, значит, так. Извини.

– Ты баран, Лешка. Ты… ты сам себя укопаешь. Но если ты и вправду думаешь, что меня можно шантажировать, то скажу – ошибаешься, – Славка поднял ботинок и второй тоже. Связав шнурками, он перекинул ботинки через плечо. – Делить хочешь? Твое право. Твоя фирма. Я… как-нибудь перебьюсь.

Он и вправду вознамерился уйти, не оставляя Лехе иного выхода:

– Карина мертва.

– Чего?

– Она не сбежала. Ее убили, – Леха не думал, что признается в этом кому бы то ни было, пусть бы и Славке: слишком многое придется объяснять. – Я думаю, что случайно. И… тот, кто это сделал, – сожалеет. А еще ему нравится Алька. Он ей цветы прислал. Мне – бабочек.

Славка снял ботинки с плеча и поставил на пол. Потом поднял и возложил на спинку дивана.

– Помнишь, Карина жаловалась, что ее преследуют. А ты не поверил. И я не поверил. Цветы – это не преследование, а она всерьез за себя боялась.

– Выпендривалась она, – Славка возражает, потому как без возражений жить не способен.

– Ага… я так тоже решил. Выпендривалась-выпендривалась и сбежала. Счет вычистила… а побрякушки свои оставила. Там если по-черному сдавать, то выйдет больше, чем она с собой взяла. И вот еще чего.

Леха держал бабочку при себе. И сейчас, открыв плоскую коробку, почуял смутное раздражение: как делиться-то прекрасным? Славка потянулся и разглядывал бабочку долго, едва ли носом не елозил по расписанным эмалью крылышкам.

– Та самая?

– Ага, – Леха закрыл крышку и бабочку убрал. – Ее по почте прислали…

Кара в жизни не рассталась бы с этой игрушкой.

– То есть ты нашел бабу, которая похожа на Карину, чтобы выманить психа, который Карину убил. Лешка, ты сам псих. Не думал об этом?

Думает. Каждый день и думает. Тот старичок, которому Леха забашлял за «консультацию», долго и пространно изъяснялся, что эротомания – неизлечимое расстройство психики, которое выражается в преследовании объекта вожделения, но в конечном итоге без надлежащего лечения приводит к смерти.

И не всегда умирает влюбленный маньяк – Леха именовал его про себя угребком, – но куда чаще в мир иной уходит жертва. И тогда угребок ощущает себя брошенным.

Он начинает искать…

Леха постарался, чтобы он нашел.

Вот только просчитался сам.

– Бредово, но если ты говоришь… – Славик почесал сложенными щепотью пальцами переносицу. – Незаконно, но, с другой стороны, недоказуемо. Если ты его поймаешь… Леха, вот скажи мне честно, что ты будешь делать, если поймаешь его?

Леха понятия не имел.

Алина нервничала.

Она всегда отличалась нервозностью, которая зачастую легко перерастала в состояние паническое, напрочь лишающее способности думать и действовать. И тогда Алина застывала соляным столпом, который – по бабушкиному выражению – был нетранспортабелен.

Но сегодня хотя бы причина для паники имелась веская: Алина выходит замуж.

Она никогда прежде не выходила замуж. И думать об этом не думала… нет, думала, когда гуляла по свадебным салонам, когда беседовала с невестами, разглядывала кольца в ювелирных, но мысли были абстрактными. А сегодня Алина выходит замуж всерьез.

Точнее, родители так думают.

И мама уже четыре раза поинтересовалась, уверена ли Алина в своем выборе, а один раз всплакнула, запершись в ванной комнате, как будто никто не знает, зачем она там запирается. Папа единственный сохранял спокойствие и время от времени подавал голос, утверждая, что свадьба – это еще не конец света.

Алина соглашалась: не конец, но начало конца.

Дашка вздыхала и была мрачна, но лишь до того момента, когда за ними пришла машина: в салоне красоты ждали невесту с подругой.

Очередной Лехин сюрприз. И Алина подчинилась. Она вдруг поняла, что ее больше нет, но есть кукла, которую можно разминать, отпаривать, натирать чем-то пахучим и жгучим, потом другим и третьим… расчесывать, укладывать, сооружая из волос нечто невообразимо сложное – кто это потом разбирать станет? – и разрисовывать.

– У вас выразительное лицо, – сказала женщина, колдовавшая над этим лицом час, если не дольше. И Алина охотно согласилась: выразительнее некуда.

Сейчас лицо выражало смирение с судьбой.

– Какая ты у меня красавица, – вздохнула мама и добавила: – Не сутулься.

– Вероника, отстань ты от нее хотя бы сегодня! Пусть сутулится. Тебе-то что? – папа подмигнул: мол, не бери в голову. Он всегда как-то легко разрешал неразрешимые для Алины проблемы.

…ему будет больно.

И папа решит, что Леха – бесчестный человек.

А узнай он правду, то разочаруется в Алине. И от этого было так грустно, что Алина заплакала, если б не Дашка. Та ткнула пальцами под ребра и зашипела:

– Лицо счастливое сделай, новобрачная. А заревешь, я тебя сумочкой поколочу.

Сумочка у Дашки была крохотная, расшитая пайетками и совершенно бестолковая.

А дальше завертелось.

Машины с лентами. Загс и церемония подавляющей торжественности. Леха какой-то другой, серьезный, словно и вправду верит в то, что происходит. Поздравления. Букеты.

Старая церковь на берегу реки.

Если бы Алина знала про венчание, она ни за что не согласилась бы.

– Ты… ты не можешь! – она боялась говорить громко – вдруг мама или бабушка услышат. И отступать было поздно. А внутрь войти – никак нельзя. Ведь венчание – это не роспись, это на всю жизнь.

Как Леха мог поступить подобным образом?

Мог. Он обнял Алину и, улыбаясь во все зубы, втащил в церковь.

– Спокойно, красавица моя. Все договорено.

Под строгими взглядами святых Алина снова превратилась в тот самый, растреклятый столп, который смирно себе стоял. Пел хор. И немолодой священник вершил обряд.

Разве можно было вот так?

Лехе – да. Он дикий, он не ведает, что творит. Алина должна была подумать, предусмотреть…

Из церкви Алина выносит запах ладана и воска.

– Ты… ты не должен был! – говорит она, оказавшись в машине. – Это же всерьез! Навсегда! И развода здесь тебе не дадут.

– И хорошо, что не дадут, – соглашается Леха. – Знаешь, а ты очень красивая.

Вот только Лехиному свидетелю, сухощавому типу в сиреневом костюме, Алина не по вкусу. И Дашка тоже. Тип смотрит на Дашку презрительно, и та подмечает взгляд. Типу придется нелегко.

– Да ладно тебе, Аль. Ну не бери ты в голову ерунду всякую. Будет проблема, решу. А нет, так и не придумывай себе. Ты сама-то в бога веришь?

Сложный вопрос, Алина не определилась, верит ли она. Вот бабушка – та верила, потому что атеизм никак не увязывался с образом потомственной аристократки. А папа повторял, что вопрос весь не в боге, а в людях. Если человек верит, то бог существует. И главное, с уважением относиться к чужим взглядам. Это Алина умела.

– Ну вот, – Леха потрогал прическу, окаменевшую от обилия лака, и поинтересовался: – Оно же расчешется?

Алина очень на это надеялась. И странное дело, Лехино спокойствие передалось и ей. В конце концов он прав: не следует создавать себе проблемы. Они и так обладают чудесным свойством самообразования в крайне неподходящие моменты.

Свидетель Дашке не нравился. И честно говоря, вся эта свадьба, которая вдруг образовалась на горизонте Алининой жизни, тоже не нравилась. Слишком быстро.

Неожиданно.

Нет, Дашка честно пыталась радоваться, но точили душеньку сомнения. Когда это Алина, тихая, молчаливая Алина, сумела познакомиться с Лехой? И почему о знакомстве ни слова не сказала?

Про проблемы с агентством сказала.

Про то, что у мамы пирожки не получились, и это плохая примета, – тоже сказала.

Про бабушкину простуду… про Таськино исчезновение, которое оказалось вовсе не исчезновением, а кошачьей игрой в прятки… про очередную капризную невесту… про скандал, устроенный родственниками жениха, которым не понравился ресторан… вообще про все.

Кроме Лехи.

Откуда он, такой распрекрасный, выпал?

Не то чтобы Дашка отрицала существование принцев, скорее уж, будучи девушкой современной, предпочитала сдерживать эмоции.

– Ну что, киса, – свидетель, который отзывался на Славку, соизволил одарить Дашку вниманием. – Рассказывай давай.

– О чем?

Худой. Нервный какой-то. И лохматый. Длинноволосые мужики вызывали у Дашки смутные подозрения, а еще подмывало предложить ему свои услуги: Дашка очень хорошо натренировалась косички заплетать. Она представила этого сноба с двумя косичками – ленточки розовые, с его костюмом будут сочетаться – и едва не заржала.

– Обо всем.

Попытайся он хотя бы проявить вежливость, Дашка сдержалась бы. Но тип смотрел с явной издевочкой, как будто знал о Дашке что-то этакое, неприличненькое.

– Обо всем тебе детская энциклопедия расскажет.

– То есть у тебя самой мозгов не хватит?

Ох как жаль, что людей бить нельзя, даже если очень хочется. Эту мысль Дашке внушали с детства, и постепенно Дашка смирилась. К старшим классам она вообще почти не дралась. А сейчас, впервые за долгие-долгие годы, Дашка подумала, что родители, возможно, ошибались. Некоторых людей бить можно и нужно. Но воспитание взяло верх, и Дашка, мило улыбнувшись, сказала:

– Я понимаю, что ты не слишком любишь женщин, но давай хотя бы вид сделаем, что мы друг другу нравимся? Потерпи, ладно?

– В каком смысле, я… – он запнулся, вероятно, осознал смысл сказанного.

– Не волнуйся, – Дашка по-дружески похлопала свидетеля по плечу. – Я ничего не имею против. Я очень толерантный человек.

Она долго тренировала такую вот искреннюю улыбку. И Славкино раздражение было лучшей наградой за часы, проведенные перед зеркалом.

– Я не… я нормальной ориентации!

– У всех свои понятия нормы. Так что не бери в голову.

Чувство глубокого морального удовлетворения ненадолго примирило Дашку с окружающим миром. И Славка замолчал, отвернулся. Дуется? Ничего, или сдуется, или надуется до предела и лопнет. Дашку любой исход устраивает. Кроме того, где пострадает Алина.

– Слушай, ты нарочно, да? – Славик заговорил первым.

– Конечно, – не стала отрицать Дашка. – Ты меня бесишь. Я тебя тоже. Но у моей подруги свадьба, поэтому я сделаю вид, что счастлива находиться в твоей компании. И если твой дружок тебе не безразличен, ты поступишь так же.

Славка хмыкнул, выразительно так, демонстрируя всем своим видом, что в существование женской дружбы не верит. Ну и сам виноват. Дашкино дело предупредить.

– И давно вы знакомы?

– С детского сада.

Дашка помнила крупную тихую девочку, которая подошла и, глянув на ревущую Дашку с жалостью, сказала:

– Не плачь. Это же на время. Вечером мама вернется.

На девочке было клетчатое платье с пришитыми помпонами.

– Дай, – потребовала Дашка, которой в жизни никто помпонов не пришивал. И Дашка решила, что девочка откажет и придется помпоны отбирать, но та вдруг оторвала пушистый шарик и протянула Дашке:

– На, только не плачь.

И Дашка плакать перестала. Как-то так получилось, что с тех пор они с Алькой были вместе. И в саду, где никто больше не хотел дружить с «излишне агрессивным» ребенком, и в школе… и после школы тоже. А теперь Дашку пытаются убедить, что Алина тайно встречалась с этим вот Лехой? И не обмолвилась ни словом? Пусть родителям своим лапшу на уши вешает. А Дашка пока присмотрит… и присмотрится.

Когда машина остановилась у ресторана, Славку хватило на то, чтобы руку подать. И вообще держаться он стал попроще. Возможно, в иных обстоятельствах Дашка и обратила бы на него внимание. А что, молодой, симпатичный и с характером гадостным. Как раз то, что для стабильного семейного счастья надо, но… в других обстоятельствах.

Эх, взять бы Алинку за грудки да и вытряхнуть все, с подробностями, но… она ж упертая. Будет отрицать. Врать. А потом испереживается вся.

Нет, иначе действовать надо.

Лаской.

И наблюдением.

Вон, Славка, друг светлый, с Алины глаз не сводит. И когда случается пересечься взглядом с женихом, оба вдруг смущаются. Может, и вправду с ориентацией что-то не то? Слишком просто… скорее уж эти двое знают, что за свадьбой стоит, Алинку же используют втемную.

– Знаешь, дорогая, – Славка соизволил обратить внимание на спутницу. – Твоя улыбка скорее на оскал похожа. Ты уж попроще лицо сделай.

– Скажи, – вилка из столового мягкого серебра вряд ли была подходящим оружием, но Дашка повернула зубцы в сторону соседа, демонстрируя, что с превеликим удовольствием воткнула бы вилку в его руку. Или ногу. И вообще просто воткнула бы. – Что вам от нее надо?

– От кого?

– От Алины. Не притворяйся, что не понимаешь. Думаете, если она тихая, доверчивая, то использовать можно? Куда вы ее втягиваете?

– В замужнюю жизнь.

Искренне так прозвучало. Но уголок глаза дернулся. Поздравь себя, Дашуля, угадала.

– Да неужели? И как это вышло, что я о твоем дружке впервые три дня назад услышала? А еще знаешь что интересно? Говорят, свадьбу эту он для другой невесты готовил… только она возьми и исчезни. Бесследно.

Ух, проняло. Глаз задергался заметней. Но Славка – вот же паразит лощеный – держится.

– И вот терзают меня смутные сомнения, что… – Дашка отложила вилку от греха подальше, ибо желание пырнуть свидетеля крепло с каждой секундой. – …не просто так она исчезла.

– Бывают в жизни разочарования.

– Гражданка Карина Викторовна Алексеевская. Двадцать шесть лет. Не замужем. Дважды привлекалась за мошенничество. Один раз – за проституцию.

– Что?

О, как подпрыгнул. Хорошо, со стула не свалился. Алина вон забеспокоилась, и Дашка помахала ей рукой, мол, все замечательно. Сидим. Беседуем. Контакты наводим. И Славку для убедительности приобняла.

– Дружок, она не всегда Алексеевской была. Родилась Бражкиной, но пару лет тому сменила фамилию. Что, небось ты ее проверял?

О, как любила Дашка такие вот взгляды, беспомощные и злые, преисполненные невыразимой страсти как признания Дашкиных талантов.

– Карина Алексеевская чиста, как ангел. А вот Бражкина успела замараться.

– Пойдем, – Славка поднялся и Дашку дернул. – Приглашаю… потанцевать.

Музыка играла медленная и, главное, негромкая.

– Тебе-то какое дело? – поинтересовался Славка, приобнимая. Дашка сама к нему прижалась и таки убедилась, что ориентация у мужика – во всяком случае, этого мужика – нормальная.

– Обыкновенное. Не хочу, чтобы Алину обидели.

– Такая дружба?

– Да. Такая вот… дружба.

Ух ты, какие крепкие объятия. И страстный шепот на ухо:

– Десять штук. Зеленью.

– За что?

Надо же как высоко оценили Дашкино сомнительное умение танцевать.

– Чтобы ты отвалила.

Так… все куда хуже, чем она предполагала. Отступные? И Славка всерьез считает, что Дашка их возьмет? Каблук ему в ботинок.

– Ты чего? – зашипел, уже безо всякой страсти, но выпустить не выпустил.

– Я ничего. Намекаю просто, куда вы свои бабки засунуть можете…

Главное улыбаться. И выглядеть счастливой. И не отвесить этому уроду моральному подзатыльник. И Алинке тоже за то, что позволила себя втянуть. Вот сколько раз ей говорили было: бесплатный сыр только в мышеловке бывает… жених-красавчик. Еще одна мразь богатая, из тех, которые думают, что за деньги можно все.

– …и дорогой мой, – Дашка обвила шею партнера, наклонилась, касаясь губами уха. – Я вас без присмотра не оставлю. И если вдруг окажется, что твой долбанутый дружок обидел Алину, я его посажу. И тебя заодно.

Вот теперь уважение в Славкином взгляде достигло нужного градуса.

– Да ты кто такая? – он аж руки на талию вернул. Жаль, на прежнем месте они больше устраивали.

– Женщина. Слабая. Беззащитная.

И Дашка отвечала совершенно искренне.

Глядя на танцующую пару, Алина испытывала смешанные чувства. У нее имелись подозрения – или точнее, уверенность, – что Дарья не поверила в историю с тайной любовью. Впрочем, на ее месте Алина тоже не поверила бы, но мешать бы не стала. Алину с детства учили, что неприлично лезть в чужие дела. Дашка же считала эти самые дела своей законной добычей.

– Я волнуюсь за твоего друга, – сказала Алина, искоса глядя на Леху. Как-то он сник к концу вечера, сделавшись задумчивым и даже грустным. Наверное, вспоминает ту, другую девушку, которая должна была быть на Алинином месте.

Леха впечатлительный, пусть бы и прикидывался грубым, но Алина видит.

Талант у нее такой: людей видеть. Дашка и та соглашалась, что талант существует, пару раз о помощи просила…

– За Славку? Чего? – Леха глядел в бокал.

Пил, впрочем, мало, скорее для порядка.

И целовать целовал, но… вежливо как-то.

А чего Алина ждала? Ее ведь наняли на работу, и как-то неправильно жаловаться, что работодатель держит себя в рамках.

– Прикольная девка. Шебутная. Он таких любит.

И Дашка тоже. Говорит, что есть где талантам развернуться. Сейчас, похоже, разворачивалась вовсю.

– Она хорошая, но иногда… понимаешь, она недолюбливает богатых людей.

Мягко говоря. И если узнает, что Алину купили, то… будет в ярости.

– За что?

– Да… по совокупности. Так она говорит. И за то, что все животные равны, но некоторые ровнее других. Просто видит, как многое сходит с рук. А у нее обостренное чувство справедливости. И сердце доброе.

Алина за Дашку боится, потому что знает – не остановится. Ветряных мельниц на ее век хватит, а вот силенок, чтобы победить, – вряд ли.

– Пойдем, – Леха предложил руку. – Жених должен танцевать с невестой.

И Алина подчиняется. У нее выходит разминуться с Дашкой, которая тащит свидетеля – вид у него совершенно растерянный – к столу.

Леха не танцует, скорее покачивается, переступая с ноги на ногу. Он держит Алинину руку нежно, но думает о чем-то другом…

…о ком-то другом.

Интересно, какой она была, Карина?

– Стой, – он замер посреди танцевального поля, которое пустовало, – кому танцевать, когда гостей на свадьбе раз-два и обчелся?

Мама. Папа.

Бабушка, простившая Алинино упрямое молчание.

Дашка. Вячеслав, которого следовало именовать Славкой.

Егор – начальник юридической службы.

Максим – экономист.

Антонина Петровна – главный бухгалтер.

Пашка, Мишка и Сашка – друзья детства. Точнее, Пашка и Мишка – друзья, а Сашка – подруга. И взгляд ее ревнивый говорил, что к дружбе этой иные эмоции примешаны. Вот почему бы ее в жены не позвать? Она бы согласилась.

– На вот, – Леха вытащил из внутреннего кармана плоскую шкатулку. – Примерь.

Внутри лежала бабочка. Крупная, размером с Алинину ладонь. Исполненная с высочайшим мастерством, она выглядела почти настоящей. Массивная голова с сапфировыми глазами. Ажурные крылья, расписанные цветной эмалью.

Где-то Алина видела эту бабочку…

Где?

Не наяву, но… надо вспомнить. Только голова сегодня совершенно не работает.

– Надень, – велел Леха и сам закрепил бабочку на жемчужной нити.

Свадьба оставила у Жанны странное чувство. Все, происходившее вокруг, происходило будто бы не с ней. Она глядела на жениха, убеждая себя, что вот – достойный человек, который будет заботиться о ней оставшуюся жизнь. Шарль д’Этоль весьма походил на своего отца осанкой и брезгливым выражением лица, которое изредка сменялось недоумением – и он, кажется, не понимал, что же такое с ним происходит. Он был молод, но выглядел так, будто бы родился уже состарившимся, уставшим от жизни. И Жанна внезапно поняла, что эта его черта весьма заразительна. Со временем та скука, которую постоянно испытывал Шарль, не способный и на собственной свадьбе порадоваться, передастся и ей.

Тогда Жанна решила, что не отступится от изначального плана.

Она исполнит то, что суждено.

Хотя бы затем, чтобы не умереть от тоски.

Первая брачная ночь запомнилась общей неловкостью, легкой болью, которую Жанна перенесла с тем же смирением, с которым переносила простуду, и недоумением. Неужели вот эти нелепые телодвижения, лишенные какой-либо грации и красоты, действительно столь важны? Именно они привязывают мужчину к женщине, заставляя вновь и вновь искать близости?

Утром Жанна разглядывала себя в зеркале, ища перемены. Перемен не находилось. Жанна не утеряла своей с таким трудом вымученной красоты, как и не приобрела ничего.

– Вы очень холодны, – заметил ее супруг.

– Что вы имеете в виду?