Текст книги "Немного правды о больших девочках"

– Знакомься, Танечка, это Наташа. Моя хорошая знакомая, – сказал Юра.

Они поспешили за стол, на котором было множество закусок. Юра постарался – всё было очень и очень вкусно.

Наташа действительно оказалась милой. Она училась в педагогическом институте на учителя французского языка и немного подрабатывала официанткой. А Юра работал в том же ресторане поваром, хотя имел высшее техническое образование.

Праздник прошёл прекрасно – они много ели, пили совсем чуть-чуть. Незаметно наступил поздний вечер, и Танечка засобиралась домой. У Юры была трёхкомнатная квартира. Он жил один – мать вышла замуж и уехала в другой город. Иногда у него жил Саша, дом находился близко от его работы, и им, по словам Юры, было вполне удобно и весело. У Саши своего жилья не было, они с мамой и братом ютились в крохотной квартирке в центре города, где Саша провёл детство и окончил школу.

Потом были работа водителем, армия и поступление на юридический. С поступлением ему помогла мама, так как долгое время проработала следователем и сама окончила этот факультет.

В тот вечер Танечка была абсолютно счастлива. Она смотрела на своего Сашу, и ей казалось, что это было не с ней – так всегда она ощущала мгновения счастья. Истинного, не такого, которое мерещится, а именно того самого, которое спутать нельзя ни с чем на свете.

Юрка пошёл провожать Наташу, они шутили и смеялись.

– Так, Саша и Таня, мы уходим, но я вернусь, – сказал Юра, – поэтому не вздумайте расплодиться в моей квартире. Сашкиных носков и так слишком много в каждой комнате.

И дверь закрылась… Вот в этот момент Танечка почувствовала, что ей становится страшно и замечательно одновременно. Они поцеловались. Он, в свои двадцать пять уже испытавший чары на десятках женщин, и она, которая целовалась два раза в десятом классе с мальчиком, которому невероятно нравилась, а он ей не то чтобы очень.

Это случилось как-то само собой, совсем не по́шло, немного больно, но по взаимному желанию. Он, казалось, был очень испуган происходящим. И когда всё понял, стал целовать ещё крепче.

– Прости, тебе больно? Сейчас принесу полотенце.

Он обнял её крепко, по-настоящему. «Девочка. Так и думал – совсем девочка».

Танечка, стараясь понравиться, выдержала боль. Она была очень взволнована и совсем не знала, что говорить в такой ситуации. Поэтому просто улыбнулась.

Он неожиданно поднял её на руки и положил на диван.

– Я приготовлю чаю. Надо, наверное, позвонить маме, предупредить, что ты сегодня не придёшь.

– Да, обязательно.

Танечка позвонила маме:

– Мамочка, я сегодня не приду. У меня всё хорошо, ты не волнуйся. Я утром всё расскажу.

– Доченька, у тебя точно всё хорошо?

– Да, мама. Очень-очень хорошо.

Утром, выпив кофе, все разбежались по делам. Вечером Саша неожиданно позвонил:

– Танюша, какая у тебя квартира?

– Двести восемьдесят.

– Я иду, встречай меня.

Танечка встретила Сашу у лифта, они поцеловались. В руках у него были тортик и небольшой букет.

– Слушай, напомни, как твою маму зовут?

– Вера Степановна.

– Хорошо. Только пока мы до твоей квартиры не дошли, ты мне скажи, пойдёшь замуж за меня?

Танечка стояла на лестничной площадке. Она даже не знала, что сказать.

– Ах да, забыл! Я тебя люблю. По-моему, теперь всё.

Она не понимала, что сейчас нужно делать. Ноги не шли. Невозможно было произнести ни единого слова – она будто онемела. Танечка только кивнула.

– Отлично, давай, веди меня к себе домой.

Маленький племянник спал, поэтому в доме все разговаривали шёпотом и старались двигаться тихонько. Танечка за руку ввела Сашу в маленькую двухкомнатную квартиру, где на тот момент проживали четверо взрослых и один совсем маленький мальчик, который часто плакал по ночам и разбрасывал пластмассовые кубики по всей комнате.

Они зашли на кухню. Увидев Сашу с цветами, мама Танечки немного стушевалась.

– Здравствуйте, Вера…

Пауза затянулась, и Танечкина мама подсказала:

– Степановна.

– Да, Вера Степановна. Мы с вашей дочерью женимся, это вам.

И протянул букет маме. Та села на табуретку с потёртым ламинированным верхом. Посмотрела на Танечку и Сашу и сказала:

– Давайте пить чай.

Саша побыл недолго, все боялись разбудить младенца, несколько раз выглядывала сестра Танечки, просила говорить чуть тише. Беседовали о чём-то отвлечённом. Потом Саша встал, Танечка закрыла за ним дверь и только тогда обняла маму.

– Танюша, я желаю тебе счастья. Я знаю, ты уже большая девочка, но ты уверена в нём?

– Мамочка, как я могу быть уверена? Я просто очень его люблю.

Танечка вспоминала вчерашний день, когда летела на работу, разрезая воздух, слово сказочное всемогущее волшебное существо. Она знала, что нельзя быть уверенной, но поступить иначе не могла.

Они подали заявление. Расписались. Качая головой и сокрушаясь, всё-таки пришли все сослуживцы. Было очень сдержанно и скромно, но весело. Танцевали, шутили и желали много-много детей. Юрка почему-то отказался быть свидетелем, но на свадьбу пришёл, был каким-то очень тихим и ушёл рано.

Они прожили с Сашей семь лет. Было всё, в том числе самая красивая на свете любовь, особенные слова, радость и страсть, самая необузданная и самая необъяснимая. Бывали времена, когда он не приходил домой, выпивал, вёл себя не просто странно, но даже ужасно. Танечка терпела и всё оправдывала.

Она окончила университет и устроилась на работу в адвокатскую контору, где показала прекрасные результаты. Саша по-прежнему служил на таможне. Он всё реже был для неё хорошим, и в какой-то момент стало ясно, что это и есть тот самый конец, о котором так не хочется говорить и думать. Они разошлись, потеряли следы друг друга. Она только знала, что он женился ещё, и не раз – его всегда окружало бесконечное множество женщин, он поддавался и отвечал на их симпатию легко и бессовестно.

Ей же, Танечке, оказывали знаки внимания, но она не могла представить себя даже за чашкой кофе с другим мужчиной – так любила Сашу.

Когда они расстались, было пролито много слёз. Сразу после развода они встретились и очень коротко поговорили.

– Я хочу спросить тебя, Таня: ты вернёшься ко мне?

– Тогда и я спрошу. Ты можешь измениться ради меня?

Саша подумал и сказал:

– Нет, я не смогу.

– Тогда не вернусь.

Они ещё помолчали. Сидели в кафе на Петроградке, где раньше после ссор иногда отдыхали в полной идиллии и мечтали о том, как им будет хорошо и какие у них будут дети. Сейчас был совсем другой разговор.

– Саша, я хочу тебя попросить кое о чём. Можно?

– Смотря о чём.

– Давай мы останемся в памяти друг у друга хорошими воспоминаниями, и если нас спросят, какими мы были, – никаких имён и подробностей. Просто ответим: она/он была/был хорошей/хорошим.

Он подумал и обнял её в последний раз.

– Да, я обещаю.

– И я обещаю тебе, Саша. Я желаю тебе счастья.

Танечка первой вышла из кафе. Изо всех сил она сдерживала слёзы, которые предательски застилали карие выразительные глаза. Он остался в кафе, и на минуту ей показалось, что он отвернулся, чтобы тоже заплакать.

Они разбежались, как говорят. Фамилию Танечке менять не пришлось, поскольку при замужестве для удобства решили с Сашей, что пускай у неё остаётся девичья – Парфёнова. Меньше возни.

Она, конечно, переболела. Смогла. Снова вышла замуж, родила сына. Со вторым мужем разошлись очень мирно, будто исполнили какой-то особый ритуал.

В это весеннее утро по дороге в своё адвокатское бюро она опять почувствовала запах и дыхание весны. Что-то необъяснимо откликалось в ней на безудержное щебетание и лёгкую, ещё совсем девственную зелень деревьев.

Она вошла в дверь адвокатского бюро «Парфёнова и партнёры». Пришла, как всегда, вовремя, поскольку была очень ответственной и пунктуальной.

– Здравствуйте, Татьяна Георгиевна, – поприветствовала её секретарша.

– Здравствуйте, Юлечка.

– Вас ожидает клиентка на одиннадцать часов, она пришла немного раньше.

– Хорошо, я сейчас немного подготовлюсь и к назначенному времени приму её. Предложите ей пока кофе или чай.

Приёмная была так устроена, что путь в её кабинет не проходил через зал ожидания. Татьяна Георгиевна аккуратно повесила пальто, поправила волосы, немного освежила губы блеском. Села за стол, взяла предложенное ей секретарём дело. Когда подошло время, попросила клиентку войти.

Перед ней расселась весьма яркая дама. По её чертам можно было с уверенностью сказать о некой истеричности и эксцентричности её натуры. Лет десять назад она наверняка была фигуриста и красива. В деле было указано: «Раиса Рудольфовна Андреева».

«Надо же, именно сегодня утром – и Андреева», – подумала Татьяна.

– Раиса Рудольфовна, пожалуйста, изложите своими словами суть дела.

– Мой муж, понимаете, редкостный козёл. Я у него уже четвёртая жена. До меня ещё разные были. Все шалавы, и только первая была хорошая. Даже как звать её, не знаю. Это, видите ли, секрет! Короче, я планирую с этой гадины, моего мужа, содрать всё, что смогу.

Татьяна Георгиевна посмотрела в дело. Муж – Андреев Александр Юрьевич…

– Вы знаете, Раиса Рудольфовна, мне очень жаль, но я больше не занимаюсь семейным правом.

– Как не занимаетесь? Что за ерунда! Мне вас рекомендовали как одного из лучших специалистов.

– Знаете, пообещала не заниматься одному хорошему человеку.

– Бред какой-то, просто бред.

Женщина напрягла мощные, расплывшиеся, как перезрелые южные помидоры, коленки, поднялась с кресла, смерила кабинет до двери большими шагами в туфлях на высоких шпильках и, не обернувшись, так хлопнула дверью, что испуганная секретарша вбежала без стука и разрешения.

– Извините, Татьяна Георгиевна. Не ваш день? – неловко предположила Юля.

– Да нет. Как раз очень хороший весенний день, Юленька. Давайте, кто там у нас следующий? Я готова, приглашайте.

Она взяла дело и ласково провела ладонью по строчке, где было написано имя «Александр». На одно мгновение Танечка отвернулась, чтобы сдержать по непонятной ей причине подступившую к ресницам влажную прозрачную каплю.

Сегодня она в полной мере наслаждалась весной, которая всегда была её самым любимым временем года. Это был один из дней, который запомнился навсегда. Она, Татьяна Георгиевна Парфёнова, была уже очень большой девочкой и точно знала, что такие моменты и есть настоящее счастье.

Солнце Калифорнии

В 1992 году мало кто бывал в Калифорнии. И Анастасия Алексеевна Добровольская тоже там никогда не была.

По обмену между университетами она ещё в восемьдесят девятом посетила штат Иллинойс, США, где и получила отличную практику разговорного английского языка.

Анастасия Алексеевна преподавала в Институте (ныне Университете) имени Герцена, на кафедре зарубежной филологии. Её специализацией была английская литература XIX века, хотя по характеру ей больше подходил французский романтизм. В результате всю свою сознательную жизнь она посвятила изучению реализма. Она в подлиннике читала Чарльза Диккенса, изучала Теккерея с его «Ярмаркой» и была вполне счастливым человеком. Условия её жизни не были настолько стеснёнными, как у большинства коллег из института.

Анастасия Алексеевна жила с сыном Славиком двенадцати лет в хорошей двухкомнатной квартире, не в центре, но в благополучном зелёном районе около метро, а её пожилые папа и мама жили этажом ниже. Они очень старались не доставлять ей хлопот, но с каждым годом им было всё сложнее добираться до магазина и самостоятельно делать всё, что они так бодро и замечательно помогали делать в своё время Настеньке. Родители без памяти любили свою единственную и самую лучшую в мире дочь.

Любовь удавалось дарить и внуку Славушке, но только лет до десяти. Потом даже это чудесное имя – Славушка, – которое дедушка и бабушка дали своему родному мальчику, бесило его невероятно. Они старались не лезть со своими советами и обожанием, но это было так сложно. Им очень не хватало тепла прежних дней, когда очаровательный пупсик в кудряшках, забавный и маленький, дремал у них на диванчике, улыбался во весь рот и уплетал испечённые бабушкой булочки с корицей.

Они, посвятившие педагогике всю свою жизнь, потерпели фиаско с собственным внуком. Что поделаешь – переходный возраст… Но у них была ещё она – молодая, очень талантливая, тоненькая и изящная, с удивительно пронзительным взглядом серо-зелёных глаз, светло-русыми волосами и точёной фигурой, которая и в её тридцать восемь оставалась прелестной и воздушной.

Она взяла от них всё самое лучшее, как если бы на небесах разложили двух людей на маленькие составные частицы и на шёлковой, белой-белой простыне выложили из них лик удивительно красивого ребёнка. Это и была их Настенька.

Фамилия досталась ей от мужа, прекрасного человека, преподавателя университета, Бориса Евгеньевича Добровольского. Он был старше Настеньки на пятнадцать лет, но безмерно счастлив с ней, пока, к великому несчастью, его не подвело сердце – четыре года назад Боря скончался.

Все очень тяжело пережили эту семейную трагедию. Настенька тогда сильно похудела, осунулась. Он, к сожалению, не был для неё секс-символом, героем-любовником или какие там ещё бывают эпитеты, зато был хорошим человеком – начитанным, удобным и любящим свою Настю.

С близкими родственниками мужа контакт у неё совсем не сложился, поэтому после его смерти они даже Славика перестали замечать. Мама Бори, Лея Абрамовна, видела во втором браке для своего Бореньки какую-то очень незаурядную зрелую личность и была очень разочарована, когда сын выбрал молоденькую тоненькую лань, хоть и с высшим образованием, но не его уровня, однозначно. Свекрови Настя казалась какой-то хилой и слабоватой во всех известных ей отношениях.

Анастасия тогда скорее выбирала просто разумом. У неё была абсолютно несчастная первая любовь с однокурсником Константином, который впоследствии оказался не только несерьёзным типом, но даже иногда мог употреблять наркотики. Он заделался рок-музыкантом и периодически пел в только открывающихся клубах города.

Застав его однажды со шприцем в руке, Настя была в таком диком шоке, что долго и мучительно выбиралась из этих отношений. Родители, как могли, поддерживали её. Они, конечно, понимали, что про этого проклятого Костика всё ей говорили раньше, но очень жалели свою девочку и, как продвинутые педагоги, старались не возвращаться слишком часто к ошибкам своей прекрасной доченьки.

Поэтому, когда появился Борис Евгеньевич, родители старались делать всё возможное, чтобы они остались вместе. Настеньке тогда исполнилось двадцать пять. Она всё ещё не могла спокойно слушать рок и вздрагивала при имени Константин, что, как ей хорошо было известно, означало «постоянный». Но постоянным Костя никогда не был, а вот Боря – да. Он был очень постоянным, правильным, понимающим. Настолько понимающим, чтобы осознать, что Настя не любила его так, как он желал бы и как он любил её. Но он видел её радость от встреч, взаимопонимание и симпатию – наверное, в большей степени дружескую.

Ему, человеку уже более зрелому, от Насти не стоило ожидать чего-то большего. Он был влюблён как никогда. Борис уже был женат однажды, детей в первом браке не было. Рита, его первая жена, после развода уехала в Израиль, куда, в общем-то, она стремилась все годы их совместной жизни. Оставалась работа в институте, и тут встретилась она – молодая, очень тоненькая и светлая, как белый свежий тюльпан.

Всю жизнь он прожил среди знойных женщин – сначала мама, потом Рита. Это были женщины яркие, плотные, с копнами вьющихся чёрных волос, тугими поясами на талиях и в юбках-стрейч на бёдрах. И она – мягкая, светлая, как роса, как родниковая вода, которую черпаешь рукой, жадно пьёшь и не можешь остановиться.

Да, Боря… Светлая память. Четыре года не только постоянных, но и временных мужчин в жизни Анастасии не было. Родные ссылались на её скорбь, но в душе она абсолютно точно знала, что просто вокруг не было подходящих, нормальных в её понимании мужчин. Настя, даже не понимая почему, очень не любила слово «мужик». Возможно, потому что многие её знакомые женщины, коллеги по работе, любили заводить разговоры такого толка: «все мужики козлы» и «где их взять, мужиков-то».

Ни папа Насти Алексей Григорьевич, ни Боря козлами точно не были, и она была уверена, что, конечно, где-то есть и её мужчина. Наверное, нужно было искать, но вот с этим самым поиском дела у Настеньки обстояли совсем плохо. Она невероятно нравилась декану факультета. Человек он был молодой – сорока двух лет. Жена-красавица – яркая блондинка. И трое очаровательных детишек: старшая – Оленька, почти ровесница Славика, и двойняшки – мальчик и девочка пяти лет.

Казалось, в семье царила идиллия, но именно он, Дмитрий Александрович Волков, брал Добровольскую на семинары в другой университет, несколько раз пытался подвезти её до дома после поздних лекций, советовался, подсаживался в кафе на чашку чая и расспрашивал о прошедших выходных.

Анастасия всё видела и понимала. Он был ей симпатичен, но она совершенно не допускала никаких контактов, кроме рабочих. Даже дружба, как она считала, была бы слишком близким контактом между ними, а она не хотела начинать никаких неопределённых отношений, предполагая, что должно пройти время, чтобы она почувствовала какой-то особый огонь и необъяснимую радость, которые, по её мнению, и могут быть началом нового романа.

И вот среди семестра, в октябре, декан собирает кафедру. Новость очень даже хорошая. В гости приезжают два профессора из Калифорнийского университета, направление деятельности – филология. Необходимо встретить в Москве и безопасно привезти в Ленинград, точнее, в Санкт-Петербург – уже год, как город вновь изменил имя, не все ещё привыкли.

Ответственной назначается Анастасия Алексеевна Добровольская, очень ценный работник, помимо профессионального академического знания прекрасно владеющая разговорным английским, благонадёжная, вполне молодая, совсем маленьких детей нет – отличная кандидатура.

Анастасия ничего особенного не испытала – никакой радости, но и переживать повода не было. Надо – сделаем. Конечно, было несколько сослуживиц, которые считали себя гораздо более подходящими на эту роль. Импульсивная Зоя Георгиевна, одинокая яркая дама пятидесяти двух лет, даже поплакала в туалете, негромко, но так, что сизые круги подтёкшей туши для ресниц и немного набухшие веки выдали её настроение на чаепитии после совещания.

Ехать надо было на ночном поезде до Москвы, днём встретить профессоров, проживающих в гостинице «Космос», потом сесть на ночной поезд «Красная стрела» до Питера. Гостям были куплены места в СВ – прекрасный вагон, в котором обычно разъезжали иностранцы, артисты и прибандиченные граждане. Анастасии Алексеевне был куплен билет в купе, полка нижняя – вполне нормальный вариант. Потом три дня гостей надо сопровождать. Первый день – университет, концерт студенческой самодеятельности. Назначили ответственных. Потом два дня экскурсий. Договорились с водителем «Волги», мужем одной из преподавательниц университета, чтобы возить дорогих гостей на машине.

Насте выдали командировочные. Она была немного растеряна. Следовало собрать гардероб – взять с собой какие-нибудь туфли, блузку на смену, выбрать что-то поновее – плащ или пальто, в общем, порадовать американских гостей, представ перед ними, так сказать, в лучшем виде.

Позвонил Волков:

– Анастасия Алексеевна, здравствуйте. Как продвигаются сборы? Завтра поезд поздно отходит, хотел вот предложить свои услуги – давайте я вас довезу?

– Спасибо, Дмитрий Александрович. Я сама доеду. Метро ещё будет работать, немного подожду на вокзале. Благодарю вас за беспокойство, хорошего вам вечера.

– Зря вы так сразу отказываетесь. Я искренне хочу вам помочь.

– Спасибо. Правда, не надо. Благодарю!

Анастасия повесила трубку и на мгновение подумала, что её правильное воспитание порой немного мешает сделать так, чтобы было удобно. Как было бы здорово, если бы можно было не переживать, что о тебе подумают, не оглядываться, а просто жить. Но так было сделать совершенно невозможно, и она ещё раз порадовалась, что её совесть осталась чистой и не нужно было беспокоиться за судьбу главы семейства и отца троих детей.

Наконец она определилась с гардеробом на завтра. Выгладила единственную почти новую синюю плиссированную юбку намного ниже колена и нежно-голубую блузку с небольшим бантом на шее, приятно подчёркивающую цвет глаз, костяную бледность и прозрачность кожи. Взяла также белый вязаный женский жилет, который когда-то специально был куплен Борей в подарок Насте на память о первом месяце её преподавания в институте. Она часто надевала этот жилет, чтобы не мёрзнуть в платье на лекциях и ещё чтобы Боря был доволен – он так радовался, что вещь Насте понравилась.

Взяла Настя и очки. Зрение у неё было почти нормальным, но всё же для чтения иногда надо было надевать их. Взяла тушь и помаду, решив, что немного макияжа в этом случае точно не помешает.

Потом заторопилась к маме с папой. Славик наотрез отказался ночевать у бабушки с дедушкой, но Настины родители пообещали приглядеть за ним. Настина мама уже продумала для Славушки меню, чтобы немного порадовать любимого внука. Славик спокойно пообещал, что ничего такого не случится. Он планировал после школы немного погулять и, так уж и быть, зайдёт к бабушке с дедушкой пообедать, а потом отправится домой делать уроки, которых в этот день должно быть очень много.

Всё, в общем-то, было прекрасно, и Настя была готова к поездке, но почему-то волновалась. Она открыла учебник по разговорному английскому, а потом и путеводитель по Москве на английском языке. Издание было очень старое, в связи с чем многое на английском звучало слегка нелепо. Анастасия улыбнулась и сама перефразировала несколько описаний.

Потом открыла томик Диккенса в оригинале – эту книгу во время визита в США она купила в красивом книжном магазине. Тогда этот магазин поразил её воображение. Можно было свободно ходить, перелистывать и читать книги и даже выпить чашечку кофе с нежным ароматным пирожным! В магазине очень вкусно пахло, этот запах надолго, пожалуй, даже навсегда стал ассоциироваться у неё с чем-то невероятно приятным. Это была смесь ванили, кофе и краски свежих страниц бесчисленных переплётов, наполнявших магазин.

С тех пор она не ощущала этот запах целиком, только его фрагменты, нотки – либо только запах книги, либо ванили при выпечке печенья, либо кофе, когда приходила к родителям. Папа варил бесподобный кофе по-турецки. Несмотря на то что Алексей Григорьевич плохо двигался, это был особый ритуал. Каждый вечер папа в тренировочных штанах и синей аккуратной футболке на пару размеров больше необходимого, пошаркивая тапочками, брал турку сухенькими жилистыми сморщенными руками и колдовал для своей самой любимой на свете девочки. Когда несколько раз она не приходила, он неоднократно переспрашивал и ждал, как послушник, целующий руку священнику, когда придёт его Настенька, сядет и скажет: «Папа, спасибо за самый вкусный в мире кофе», – и погладит его по руке с проступившими от напряжения синими жилами.

Мама Насти понимала, как для мужа важны такие моменты, встречалась с дочерью взглядом и благодарно улыбалась уже сжатым крохотным ртом, окружённым глубокими линиями ровных морщинок. Папа и мама были очень худенькими, со временем они немного как бы сжались, сгорбились, и от этого ещё больше хотелось уберечь их от бытовых проблем, холода и новостей, которые могли бы встревожить их.

Настя рассказала обо всём, что произошло на работе.

– Настенька, будь осторожна! На вокзале смотри за сумкой и не простудись там в поезде, обязательно возьми что-нибудь тёплое, – сказал папа.

– Может, возьмёшь что-нибудь покушать с собой? Позавтракаешь там. Я сделала тебе бутерброды и вот яблочко тебе помыла, – мама протянула небольшой свёрток, завёрнутый в фольгу.

Насте совершенно не хотелось никаких бутербродов, но она, конечно, взяла столь заботливо собранный пакет.

– Спасибо, мам. Обязательно позавтракаю.

Мама и папа пошли закрывать дверь вместе, и в ту самую минуту у Насти сжалось сердце – они стояли тоненькие и морщинистые, ухватившись за мебель и поясницу, как два ребёнка, которые очень умны и понимают, что родной человек уедет и вернётся.

– Доченька, хорошо тебе съездить. За Славика и за нас не волнуйся.

– Спасибо.

И она обхватила папу, чмокнув его в шершавую сухую щёку, обняла маму, поправив ей немного волосы на такой родной и умной голове.

Настя начистила небольшие ботиночки на тонком каблучке. Взяла чёрную сумку, с которой обычно уезжала в редкие командировки, маленькую синюю кожаную сумочку и пакет с мамиными бутербродами, поскольку оставить их дома в холодильнике, как сначала она хотела сделать, показалось ей ужасным предательством. Позвала Славку.

– Сынок, пока, давай. Не очень поздно ложись, ладно? Завтрак в холодильнике, а обедать обязательно зайди к бабушке с дедушкой, хорошо? Я тебе завела будильник, чтобы ты не проспал в школу. Ну, давай, пока-пока. – Она потрепала Славика по кудрявой голове и отметила для себя, что за какой-то месяц он вырос ещё и по росту они почти сравнялись. Быстро время идёт, очень быстро.

– Пока, мам.

Славик повернул ключ в замке, закрыв дверь. Настя была спокойна за него. Всё должно было быть нормально.

Она добежала до метро. Хорошо, что было ещё не очень холодно, поскольку Настя не хотела надевать шапку – от неё волосы начинали путаться и даже мысли сковывало. Совершенно очевидно, что это шло из детства, когда у неё была колючая шапка. Родители так берегли Настеньку, которая была всегда такой тоненькой, единственной и любимой, что постоянно кутали её и тщательно закрывали любые незакрытые щёлочки.

Под шапку надевали ещё одну – более тонкую, отчего голове было душно, а волосы немного слипались в районе макушки и на висках. Но Настенька была очень покладистой и особенно старалась не капризничать. Она носила эту конструкцию довольно долго, пока меры немного не смягчили и не стало можно носить одну небольшую шапку или берет.

В метро было немноголюдно – всего несколько человек. Она ехала до станции «Площадь Восстания» с одной пересадкой. Настя особенно любила ездить в метро, когда пассажиров было немного. Она всегда незаметно рассматривала людей, обращая внимание на мужчин, как бы примеряя, кто, в принципе, подошёл бы ей, был бы приятен.

Вот и сейчас в вагоне было четверо мужчин. Один стоял, держась за поручень. Очень молод, спортивная сумка наперевес – явно с тренировки. На тонкой шее сильно выделялся кадык, кожа была усеяна небольшими пятнами и язвочками от юношеских прыщей. Небольшой подбородок выдавал неправильный прикус, лицо было маловыразительным, чуть блёклым.

Другой был не в самом удачном костюме, который, вполне возможно, когда-то сидел на нём очень неплохо. Плащ уже плохо застёгивался на круглом, вроде бы не очень большом, но неуютном пузе. Мужчина не спал и не был пьяным, в отличие от своего дальнего соседа по сиденью, но здорово потел – видимо, чувствовал себя не очень хорошо. В руке он сжимал небольшой портфель. Сжимал очень сильно, отчего широкое, потёртое обручальное кольцо ещё больше врезалось в толстый, немного отёкший к вечеру палец. Другой рукой он удерживал книгу в мягком переплёте, держал её на расстоянии, чтобы можно было разглядеть знаки сквозь слегка запотевшие толстые линзы очков. Портфель был недорогой, но, видимо, весьма для него ценный. Мужчина был совсем ещё не старым, возможно, только на десяток лет старше Анастасии, однако вызывал у неё какую-то невероятную сестринскую глубокую жалость, но больше ничего.

Упомянутый выше пьяный сосед был лысеющим типом неопределённого возраста, рода деятельности и социального статуса, сухопарый, в нелепой куртке зелёного цвета. Он изо всех сил пытался сохранить вертикальное положение туловища, вполне нормального в плане фигуры, но находящегося в ужасающем состоянии. Туловище источало запах, который в знакомых Насте произведениях XIX века наверняка описали бы как смрад. Чтобы не упасть с сиденья, мужчина силился держать глаза открытыми, для чего пытался концентрироваться на чём-то стабильном. В его случае, видимо, самым стабильным объектом была Настя.

Четвёртый персонаж, на вид лет тридцати пяти, был из какого-то азиатского региона. В синем джинсовом костюме, он был так мал ростом, что ему пришлось присесть на край сиденья, чтобы ногами в дешёвых кроссовках доставать до пола вагона. На полу стоял баул в крупную клетку, набитый чем-то ровным, что придавало этой торбе правильную прямоугольную форму. Узкие глаза излучали влажный блеск, и он чему-то немного улыбался, поблёскивая золотом зуба. Все остальные, белые, точно были на месте.

В вагоне также ютилась стайка женщин из шести человек, включая Анастасию. Они постарались грациозно примоститься подальше от мужчин.

Две девушки – наверное, студентки, прекрасные в своей нежной юности, ещё по-детски пухловатые, одетые совсем небогато, но милые, бесконечно милые, каждая надушенная и подкрашенная на свой лад.

Мама и наверняка дочь, учитывая необыкновенную схожесть. Обе яркие, красивые, явно возвращающиеся из театра. Одеты элегантно. Дочь в чёрных брюках и тёмно-сером плаще, гладкие волосы и удивительные тёмные глаза, огромные, украшенные саблями бровей и длинными, казалось, в половину лба, ресницами. Мать, наверное, лет сорока пяти. Уже в теле, но не полная, а просто, как говорят, дородная. Женщина с высокой и красивой ещё грудью, волосами чуть ниже плеч, в пальто, элегантно украшенном шарфом контрастного цвета. Особенно элегантной на ней была обувь. Помада достаточно яркая, но совсем не вульгарная, скрашивающая и отвлекающая от немного опущенных уже уголков рта. Глаза не столь выразительны, как у дочери, но тоже красивые, чуть меньше, что совсем не портило её.

Пятой была очень полная дама, совсем без макияжа, но со светлым, почти детским лицом. От полноты щёки и кожа у неё были очень гладкими, а серые глаза хоть и уставшими, но добрыми. Она не снимала однотонного бежевого платка, была очень опрятна, хотя явно была человеком, которому чуждо всё городское. На сиденье лежал большой пакет с продуктами явно на достаточно большую семью.

Ну и Настенька была замыкающей.

На своей станции она вышла в прохладный вестибюль, в голове пролетели слова, которые прилипли ещё в вагоне: «мезальянс», «диссонанс». Иногда фразы и слова помимо её воли как бы появлялись в голове, когда она размышляла о чём-то или наблюдала за людьми.

На вокзале спокойно дошла до вагона. В купе ехали приятная зрелая семейная пара и совсем молодая девушка – она разместилась на верхней полке. Девушка сразу уснула, закутавшись с головой в одеяло, а Настя с соседями сначала выпили чаю, приятно позвякивая подстаканниками, потом рассредоточились по своим местам и тоже легли спать.