Текст книги "Европа во мне. Как не потерять себя в новых странах, условиях и ролях"

Нюх на речь

В эмиграции у меня на время пропадает нюх, и я не могу понять: кто говорит со мной? Обычно мое писательское ухо моментально считывает это через речь. Через оттенки звуков, окрашенные фразы, количество клише – впечатление складывается в секунду и без моих усилий.

Но вот подходит ко мне итальянец на улице:

Комплименты маме!

И я сначала думаю: смешной способ познакомиться. Рассказываю своему другу итальянцу – и вижу, как морщится его лицо:

Катя, это трэш. Это самый невежливый и циничный подкат.

Вот француз говорит:

У вас очень милый акцент.

И я благодарю его за комплимент, думая, что он прекрасно воспитан. Но когда слышу эту реплику в десятый раз, понимаю, что это – стандартная фразочка, означающая скорее «откуда вы?», чем «ваше произношение ласкает мне слух».

У вас очень красивый акцент. Откуда вы?

Спасибо. Из Беларуси.

Из России?

Нет, из Беларуси.

Не знаю, где это.

Признаюсь, несколько лет я взрывалась, как кислая конфета-шипучка на языке. Меня поражало, что француз, не разбирающийся в географии и не знающий страны, граничащей с ЕС, совсем этого не стесняется и продолжает держаться, как король. Или, например, спрашивать:

А, это в США? У вас есть северное сияние?..

Обычно никто не верит мне, когда я пересказываю эти диалоги. Но я оказывалась в них так часто, что стала носить в сумочке карту мира и раскрывать ее. Воспитаны ли мои собеседники, образованны ли? Сложно сказать. Кажется ли им вежливой девушка, слишком эмоционально реагирующая на их незнание? Сложно сказать.

Но вот что сказать легко: эмиграция обнажает тебя. Если ты не в ресурсе и ранишься обо все – ты будешь выпукло видеть этих людей, не интересующихся иностранцами. Если же подзарядишь батарейку до салатового, то вспомнишь, например, одного водителя блаблакар, фермера, стартанувшего разговор в пути так:

Когда ты зарегистрировалась на поездку и я увидел, что ты из Беларуси, я понял, что ничего о ней не знаю – и открыл википедию. А правда ли, что…

Через полгода я полечу в Москву, и у меня сломается колесико от тяжелого чемодана. Я вызову такси: «Самое начало Тверской, у Белорусского вокзала» – и ко мне приедет тоже эмигрант. Когда он узнает, что я прилетела рейсом из Франции, он спросит:

А какая там валюта?

И как тогда писать книгу об эмиграции? Первое, чему эмиграция научила меня – что обобщения не работают. И что вопросы, которые ранят, нужно перенаправлять внутрь.

Почему меня это ранит?

Потому что мне кажется, что меня нет.

Почему меня это ранит?

Потому что я хочу им понравиться.

Почему меня это ранит?

Потому что я завидую.

И с этим уже можно что-то делать.

Сколько вам лет в этой стране?

Однажды в Беларуси у меня гостил француз, и я позвала его с собой в гости к друзьям. Мы чуть припозднились, и, когда вошли, моя подруга Ира как раз заваривала чай.

Оставьте свои куртки в коридоре и проходите, – сказала нам из кухни она, ставя на стол еще две кружки.

Мы сели, я представила своего друга тем, кто его не знал.

А вы не голодны? – спросила Ира.

Мы не ели уже давно, но мой французский друг ответил:

Нет, спасибо большое.

А я что-то проголодалась, – призналась я. – У тебя не найдется чего-нибудь в холодильнике?

Ира достала из холодильника и разогрела кусочек курицы, запеченной с черносливом, и подала мне. Курица была прекрасной, я ела, улыбаясь, пока не увидела боковым зрением лицо моего француза.

Было очевидно, что ему очень, очень, очень неловко за меня.

Я поняла, почему, только когда переехала во Францию.

Вы видели видео, где Владимир Познер рассказывает, как он приехал к своей маме француженке, когда она обедала?

Ты голоден? – спросила она.

Нет, – ответил он как воспитанный человек.

Неважно, как там на самом деле: голоден или нет. «Нет, мамочка, не голоден» – должен ответить любящий и воспитанный французский сын.

Почему? – долго не понимала я. А как же искренность и любовь в семье?

Но вот как складывается этот кубик Рубика.

Франция – страна, где не варят большую кастрюлю супа на неделю и не разогревают остатки вчерашнего ужина. Это страна, где обычно каждый раз готовят свежее и едят свежее, тем более в высшем обществе.

Когда мама готовит себе и своим гостям, скажем, утку в соусе, то она рассчитывает количество порций и ничего не делает впрок.

Что тогда делать хозяйке, если в разгар трапезы в дом входит гость? Вежливо – предложить ему еды (которой нет). А что делать, если ты – этот гость, сын, любящий маму? Конечно, ответить, что ты не голоден, и не ставить маму в неловкое положение. Не вынуждать ее идти потрошить новую утку. И не просить бутербродик с сыром, ставя ее в неловкое положение за то, что вы будете есть хлеб, а она сложное блюдо. Ответить так, как ответил Владимир Познер.

* * *

Когда взрослый человек с двумя образованиями и опытом работы переезжает в другую страну, он думает о себе многое: что он знает этикет, что он уверен в себе и что сделал не так уж мало для своего возраста.

Переезжает – и превращается в ребенка, которому приходится учить азбуку. Только на этот раз без учителя, учебника и проверки домашних заданий. Самостоятельная работа.

Вот вы были расслаблены в супермаркете и наслаждались шоппингом, только кокосовое молоко не могли найти.

Извините, вы не подскажете, где… – обращаетесь вы к человеку в красной жилетке, на бэйджике которого написано: «спросите меня, если нужна помощь».

Пока он молчит, вы успеваете рассмотреть его жилет, и логотип супермаркета, и шрифт, использованный на бэйдже. Но что-то ответа нет уже слишком долго.

Escuzez-moi1[5]5
  Escuzez-moi (фр.) – Прошу прощения (Прим. ред.)


[Закрыть], – еще четче произносите вы, вытягивая губы так, как вас учили на уроке фонетики, – je cherche2[6]6
  Je cherche… (фр.) – Я ищу… (Прим. ред.)


[Закрыть]…

Во-первых, здравствуйте, – отвечает вам этот человек – и у него появляются усы, и необычный цвет глаз, и родинка у брови.

А вы понимаете, что вы только что нагрубили.

Чувствуете, как рядом с вами материализовалась школьная парта и деревянный стул? Здравствуйте, садитесь.

Или вот вынырнули вы из январских праздников и уже несколько дней в офисе. Все идет своим чередом, вы уже полгода здесь работаете и начинаете хорошо во всем ориентироваться. Дзынь! – письмо от коллеги.

Вы открываете его и обнаруживаете, что оно сухое как вино брют-кюве. И начинается так: «ВО-ПЕРВЫХ, С НОВЫМ ГОДОМ!»

Кто ж знал, что весь январь вы должны начинать так первый разговор с человеком? Вы-то считали, что рабочее и праздничное не стоит смешивать. Но кто это коснулся вдруг вашей спины? Вы смотрите в зеркало, повернув голову, и видите на ней ярлычок «грубые русские».

* * *

Поняв, как нужно себя вести с мамой Познера и научившись быть милой и вежливой, я сажусь в самолет. Он летит слишком быстро, особенно если уснешь в дороге. Приземляется в Минске, потом за окном – осины и ели, потом магазин «На болоте» и улица Депутатская.

И вот уже я за столом с многоцветной скатертью с родными, и мне подкладывают капусты из трехлитровой банки с родинками клюквы.

Спокойно и ясно внутри моих границ, я рассказываю о своей жизни лишь то, о чем меня спрашивают, следя за паритетом и переадресовывая вопросы выпавшим из разговора.

А в конце вечера, спокойная и чуть уставшая, собираю посуду, оставшись лишь с мамой.

Ты стала как иностранка, – бросает она с горечью.

Мое «Почему?» – автоматическое. На самом деле я в макросекунду вспомнила, чего от меня ожидали: сразу – нараспашку. И немного драмы.

Но я все же отвечаю из своей новой части, французской:

Мама, они задавали мне такие личные вопросы.

Нормальные вопросы они тебе задавали.

Люблю ли я своего мужа, почему у нас нет детей и за кого он голосовал?

А что такого?

В этом месте можно схлопнуться и закрыться, уйти в обиду, пораниться или решить, что твои родственники не воспитанны. Снять стикер «грубые русские» со своей спины и переклеить его на них.

Это детская позиция.

А можно увидеть не только себя, не только свою боль, но и растерянную маму, чья дочь теперь живет за тридевять земель и закрывается на пятьсот засовов.

Можно попытаться построить мост. Если в этот момент понять, что чувствуешь, то становится спокойнее. И ты можешь произнести что-то вроде:

Ты знаешь, я стараюсь прижиться на новом месте, влиться в их общество. И перестраиваюсь. А когда попадаю сюда – теряюсь. Во Франции вежливо не касаться слишком личных тем, и это проявление заботы: не тревожить то, что для человека может быть чувствительным. А здесь нужно, наоборот, сразу расстегнуть все пуговицы на ходу. И так сложно, оказывается, переключиться. В моей голове все смешалось, теперь мне кажется, что мне нравится так, как у французов, а ваши вопросы слишком прямые и грубые.

И тогда мама может сказать: ого! А расскажи еще о французах.

Или закрыться и не понять, но это уже будет не моя ответственность, потому что я сделала много для того, чтобы контакт состоялся, и следующий шаг – ее.

* * *

Мама – это явление. Про нее можно писать много глав, но оставим ее пока на той кухне….

После можно попасть, скажем, к итальянцам. Прилететь в отпуск. И сначала чувствовать, что все, наконец, классно: пасты хватит на всех, а разговоры могут быть о чем угодно, лишь бы приятные. Все шутят над собой и друг над другом, и темы скачут от религии до жизни с мамочкой в сорок лет. Я задаю вопросы и получаю очень смешные, открытые, неожиданные ответы. Но в конце вечера все равно устаю. И спрашиваю своего друга:

Почему у меня чувство, что все говорили о себе, а мной никто так и не поинтересовался?

А почему ты сама о себе не рассказывала?

Это невежливо.

Невежливо – это расспрашивать тебя, если ты не хочешь рассказывать.

Я очень хочу!

Тогда тебе нужно вступать в разговор более агрессивно. Introduce yourself into the conversation more aggressively.

Снова я должна стать медной проволочкой, гнущейся в обе стороны, не истончаясь, – думаю я. Но правда в том, что этого никому не избежать, даже если ты никуда не переезжаешь. Как только ты хочешь вступить в отношения с новым человеком, ты натыкаешься на непонятную Францию внутри. Ее можно игнорировать, идти напролом или пытаться прогнуться, но, если хочешь настоящего контакта, придется разрабатывать эти залипающие кнопки.

Французов часто обвиняют в том, что они признают лишь обычаи Франции. Что на любое отличие они скажут: «сэ орижиналь» и пренебрегут им. Что у них есть вера в свою нацию как в мерило мира.

Кажется, у кого-то тоже сложности с тем, чтобы разработать западающие кнопки и открыться к восприятию других реальностей? Кажется, мы в одной шлюпке.

Полицейские

Полицейские французского города Лилль даже в метро стоят с автоматами. Точнее так: я вижу сначала огромный автомат, а потом, за ним, фигуру в форме.

«Беги наверх! – пружинили мои ноги первые полгода. – Утекай, пока тебя не заметили!»

Каждый раз, видя ладонь, обхватившую черный магазин, я вздрагивала, чуя угрозу. Я правонарушитель? Или потенциальная жертва теракта?

Вы когда-нибудь ощущали автомат настолько близко: в одной толпе под низком потолком подземного перехода?

Как-то мы шли с друзьями по такому туннелю под вокзалом, и они остановились, чтобы купить сэндвичей. Пахло капучино и шоколадом, продавщица извинялась, что у нее проблема с оплатой карточками. Зазвенели монеты, мои друзья взяли бумажный пакет и, не волнуясь, пошли ровно на оружие.

Неужели вы не боитесь? – спросила я их.

Боимся? Чего? – не поняли они.

Полицейских с автоматами.

Они посмотрели на полицейского точно так же, как они смотрят на меня. А потом пожали плечами и ответили, не меняя направления движения:

А что его пугаться? Он же нас защищает.

Потом сделали еще два шага – и улыбнулись:

Bonjour!

Я не могла поверить, что мы обратились к военному. Зачем так рисковать?

Добрый день! – ответил высокий рыжий полицейский, не снимая руки с автомата.

Вы не подскажете, как выйти на улицу Фэдерб?

Вы когда-нибудь спрашивали у человека с автоматом, как пройти на нужную вам улицу, и получали доброжелательный ответ?

Он показал нам направление и пожелал хорошего дня. Мы тоже пожелали ему хорошего дня (только я молчала, не успевая за происходящим), отошли и стали прощаться. Друзьям нужно было на Фэдерб, а мне – на вокзал.

Идя к эскалатору, я обернулась, чтобы еще раз взглянуть на полицейского. Он поймал мой взгляд – и сделал движение бровями: знаете, такое, когда брови дважды быстро поднимаешь и опускаешь?

…Он что, еще и флиртует?

Я сейчас забегу вперед, в конец дня, чтобы перевести дух. Что-то я утомилась. А после вернемся на тот вокзал.

Человеку, никогда не эмигрировавшему, с которым я созвонюсь вечером по видеосвязи – моей маме, например, или подруге – может быть непонятно: почему ты так устала-то? Живешь во Франции, ездишь в центр на автоматическом метро без машиниста встретиться с друзьями…

Я и сама для себя долго была таким человеком: ну что же с тобой, соберись! Ты не должна падать вечером на кровать, как будто копала картошку. Что за слабости? Вспомни, живя в Москве, ты успевала в три раза больше – и это при том, что она огромная, шумная, грязная…

Такой голос бубнит внутри у многих. Ты переехала и настроила планов – и вдруг не можешь быть ни продуктивной, ни предсказуемой. Вышла на улицу – и устала, хотя вокруг красота. Почему?

Ты не попала ни в теракт, ни в эпицентр митинга, ни на картофельное поле. Ты просто спустилась в переход метро, поболтала с друзьями и пофлиртовала с красавчиком-полицейским.

В видимом мире.

Но внутри происходило больше. Ты наткнулась, не ожидая этого, на человека с автоматом – и тело вспомнило все бабушкины рассказы о войне. И кадры насилия, которые ты когда-либо видела. Теракты. ОМОН, разгоняющий демонстрации. И, и…

Давно доказано, что для нашей психики нет большой разницы между тем, что происходит по-настоящему, и тем, что случается в нашем воображении. Поэтому мы можем вспотеть или заплакать, смотря на экран, где идет фильм. Поэтому, мечтая о чем-то в красках, мы можем действовать так, будто это произошло.

Тело отозвалось на все эти всплывшие в воображении картинки, вы испугались, мобилизовались – и стресс потребовал много сил. Но после знакомого стресса случился новый: реальность оказалась какой-то новой, непонятной, шокирующей (пусть и по-хорошему).

Перепрошивать опыт, снимать шоры, преодолевать ограничения, через которые мы смотрим на мир – немаленькая нагрузка.

Я хотела написать «недетская», но исправила: мне кажется, она именно детская. Так живет ребенок: в неопределенности, непрерывно обучаясь и удивляясь.

И, как мы помним, ребенок спит даже днем. Устает.

У себя в стране, чтобы встретиться с друзьями, вы бы просто прогулялись по городу. В новой стране, где собираешься жить, а не быть просто туристом, можно устать на ровном месте – и больше ничего (внешнего) не сделать за день.

Но это в тексте моем уже вечер, а в том дне еще только 15 часов. Вокзал.

Красивый французский вокзал: просторный, высокий и продуваемый со всех сторон. Вокзал-сквозняк.

На улице 0 °C, и в своей стране вы решили бы слишком не утепляться. Но увеличьте влажность – и ноль градусов превратятся в собачий холод, пробирающий несколько слоев одежды и кожи. Он вонзается под рукава, колет лицо, захватывает колени в щипцы.

Ты же из России, тебе вообще не холодно никогда! – говорят тебе французы, подворачивающие брюки, чтобы оголить щиколотку, и не застегивающие пальто в эту погоду.

Не знаю, как у французов, а у меня и у моего телефона батарейка моментально садится при низких температурах.

Я купила хлипкий стаканчик горячего шоколада – и подошла к длинному, человек на пять, столу из светлого дерева, за которым можно постоять. Шоколад быстро остывал, согревая лишь ладони.

К противоположному концу стола подошел смуглый парень с тремя изношенными сумками. Голая шея, широкая толстовка, под которой будто гуляют ветра. Ему не холодно, и, если бы мы заговорили, он бы тоже спросил: «Но ты же из России, почему ты мерзнешь?»

Но парень этот на меня не смотрел. По его невесомому взгляду было не понятно, смотрит ли он куда-то. К тому же, он слегка покачивался, а потом оперся на стол так, будто сейчас взлетит.

Секунд через тридцать к нему подошли трое полицейских, начали расспрашивать его о чем-то и попросили показать вещи. Парень медлил. Потом он стал выкладывать – плавно, как в замедленной съемке, – предметы только из маленького кармашка сумки.

Несколько зажигалок. Скомканная бумага. Колпачок от ручки. Фиолетовая зубная щетка.

Эту щетку не положил на стол, а отправил в рот как сигарету – и начал перекидывать ее с одной стороны на другую.

А я успела рассмотреть полицейских. Они все были разными: один черный, второй голубоглазый, третий очень высокий.

Для вас лучше сказать нам сразу, есть ли у вас что-то, – произнес голубоглазый.

Парень поднял самую большую из своих сумок и бросил ее на стол, в противоположном конце которого дрогнул стаканчик с моим шоколадом.

Носки, – парень выложил на стол кучку ношеных носков. – …бутылка, – достал помятую бутылку, пожевывая зубную щетку.

Каннабис? – перебил его черный полицейский.

Но парень ответил расслабленно:

Поищите, это же ваша работа.

Полицейские посмотрели на все три сумки, а потом решили:

Начнем с вас.

Парень раскинул руки. Голубоглазый проверил задние карманы джинсов, залезая в них руками. Там звенит мелочь.

Они перешли на багаж, а парень начал спокойно, каждый зубок по отдельности, чистить зубы своей фиолетовой щеткой без пасты.

Мой шоколад совсем остыл, и влажный холод проник под рукава. Полицейские находят в сумке его зубную пасту – потекшую в прозрачном пакете, без колпачка.

Они смотрят сумки еще минуту или две, а потом улыбаются этому парню, продолжающему курить свою щетку.

А он в ответ улыбается им.

Куда едете? – спрашивают его.

В Париж, – отвечает он после паузы.

Полиция тоже выдерживает паузу, а потом с улыбкой говорит:

Хорошей поездки.

Трое полицейских разворачиваются и уходят, ничего не найдя, но и не посчитав его поведение оскорбительным. А парень снова опирается на стол, будто привязывает к нему воздушный шарик.

Мало ли, почему у него такая пластика, такая сумка, такой взгляд и желание почистить зубы на платформе. Он не нарушил законов – а значит, может улыбаться полицейским и даже шутить над ними.

Если, конечно, он не боится их.

А он не боится. Чего их бояться? Они же его охраняют.

Есть опыт, с которым хочется спорить. Настаивать, что дома лучше, душевнее, глубже, ближе.

А есть опыт, который показывает: и у нас бывает странно. Нелогично. Небезопасно.

Тогда эмиграция – это возможность его перезаписать.

Улыбнуться полицейскому и гарантированно получить улыбку в ответ. Сходить на мирную манифестацию, сжаться от страха, но удостовериться, что ни одна резиновая дубинка не разрезала воздух.

Выровнять стрелки внутренних счетчиков – и изгнать из себя страх.

Феррари

Один иностранный журналист поехал в Италию на тест-драйв феррари. Он снимал об этом сюжет.

И вот едет он по трассе, аккуратно, не превышая скорости, не разговаривая по телефону, с пристегнутым ремнем. Но бело-красный жезл регулировщика все равно поднимается вверх: его останавливает полиция.

Что такое? Почему??

Он открывает окно – и в нем быстро появляются собранные в щепоть пальцы: perché1[7]7
  Рerche? (итал.) – Почему? (Прим. ред.)


[Закрыть]? Два черноволосых итальянских полицейских восклицают:

Почему ты едешь на этой скорости?

Я не превышал.

У тебя же фер-ра-рри!

Да.

Мы ее создали, чтобы гнать быстро!

Иностранец ничего не понимает. Он смотрит на полицейского, а его оператор не выключает кнопку «Rec» на камере:

То есть вы советуете мне превысить допустимую скорость?

Да у тебя же феррари, мы все поймем!

Когда вышел этот документальный фильм, многие писали, что сцена срежиссирована. Так не бывает! Полицейские не могут подталкивать человека нарушать закон.

Полицейские – не могут. А мальчишки, сидящие внутри них и обожающие гоночные автомобили – могут.

Ведь феррари – это феррари. При виде нее у итальянцев загораются эмоджи огней в глазах.

Ни лексус, ни порше, ни тесла не пробудили бы их. Но это же – пальцы собраны в щепоть – феррари!

Бывает ли у нас так, чтобы за синей формой проявился человек – и притом настолько ярко?

Я сразу вспомнила, как во время протестов в Беларуси летом 2020 года силовики стали увольняться из спецслужб. Они записывали и публиковали в инстаграме видео, где снимали погоны. А я смотрела на это и не могла поверить, но все-таки отправляла им личные сообщения со словами поддержки и предложением помощи.

Первой, кому я написала, была Дарья из милиции. По ее инстаграму ничего не было понятно о ее работе: он весь был о борьбе с ДЦП ее маленькой дочери.

Я отправила ей слова поддержки и спросила, смущаясь, нужна ли финансовая или другая помощь. Я была готова к тому, что стальная женщина с тяжелой жизнью: милиция, погоны, потеря работы, тяжело болеющий ребенок – ответит мне «нет». Ведь можно снять погоны с плеч, но нельзя снять их из сердца, – думала я.

Дзынь! У вас новое сообщение.

Спасибо за поддержку, – ответила мне Дарья. – Можете оценить мои посты? Я только недавно начала писать, потому что так проще справляться с ситуацией. И мне понравилось вести инстаграм. Будет интересно и полезно услышать мнение профессионала.

Мы созвонились – и я снова не услышала того, что ожидала. Голос в трубке произнес:

Я ушла и понимаю – а ведь я еще молода, передо мной столько возможностей. Еще стольким можно заняться!

Может быть, она станет блогером? – сказала на это моя подруга. – Вот это сценарий!

Потом я написала Егору – бывшему командиру взвода, уволившемуся с поста. На его огромном мускулистом плече татуировка с Ювентусом – командой из Турина, где я живу. Увидев это, я напечатала:

Хотите с женой приехать сюда? Например, на матч? Я могу дать вам ключи от своей квартиры в центре, чтобы вы не тратились на отель. Мой дом – ваш дом.

Написала и услышала голос критика внутри: ты что, думаешь, он студент какой-то, которому нужна вписка? Что он не был на матче Ювентуса никогда? Он же мужчина, военный, он все сам, все сам.

Если вы поможете мне осуществить мечту побывать на Альянс Стэдиум, я буду самым счастливым человеком…!!! – ответил Егор.

Тогда, как карантин закончится, я вам все организую, – написала, недоумевая, я.

И получила в ответ:

Я вас люблю!

Третьим, кому я написала слова поддержки, был Влад. Суровый, резкий и высокопоставленный. Но, может быть, я могу чем-то помочь ему в этой непростой ситуации? Все-таки человек только что уволился и подвергается гонениям.

Влад ответил:

У меня скоро будет первый в жизни поэтический концерт. Вы можете купить билеты.

Эти диалоги сохранены среди переписок в моем инстаграме. Два раза я находила их и перечитывала, чтобы убедиться, что все так и было, что это правда.

О чем они для меня?

Что в наших проекциях может быть одно, но реальность всегда интереснее. Что люди хотят жить в мире возможностей, а не лишений. И что, оказывается, в силовике может сидеть мальчишка, болеющий за Ювентус, и поэт, и блогер.

Можно увидеть документальный фильм о тест-драйве феррари и подумать, что сцена срежиссирована. Можно не написать ушедшим в отставку силовикам личное сообщение – и не узнать, что остается, когда погоны сняты. Можно приехать в Италию, арендовать машину, чтобы отправиться в Портофино, быть остановленными полицейским с улыбкой Марлона Брандо:

Ну зачем же вам Портофино, здесь тоже красиво! Я сейчас расскажу вам, где у нас самый лучший пляж…

…и решить, что так бывает только здесь.

Но все эти ситуации научили меня тому, что, разговаривая с человеком, стоит держать свое сознание открытым. Что никакая форма или национальность не определяют его. Что если человек для меня – не функция, то начинается самое интересное: жизнь.

Но почему, собственно, только с человеком? С городом вот тоже, например. Мой брат и его девушка побывали в Париже в первый раз.

Катя, мы ожидали от Парижа другого! А там прямо на улицах спят люди. Одеяло принесут – и так живут. И от них такой запах… не круассанами пахнет Париж.

Не круассанами.

Но как же французам от этого не противно? Это же их город.

Этому удивляются многие, кто решил пройтись по Парижу пешком. И уж тем более беларусы, на улицах чьей страны не сыщешь ни одного бомжа.

Разве Париж не такой, как в фильме Вуди Аллена?

Разочарование. Неприятие. Осуждение. Омерзение.

Но я не раз наблюдала, как меняются их лица, если сказать:

Для французов это – запах свободы.

В смысле? – переспрашивают меня.

В том смысле, что каждый может жить как хочет. И те, кто живут здесь на улицах, живут так по своему выбору. У них есть и другие возможности, но они правда выбирают это. И никто: ни президент, ни ты, ни я не могут их ограничить. Они не делают ничего противозаконного: а значит могут жить как хотят.

Мой брат задумывается на секунду, но очень быстро отвечает:

После такого объяснения… мне начинает нравиться этот запах. И Париж.

В детстве многое было не тем, чем казалось – и мы вроде бы были к этому готовы. Когда взрослеешь, выясняется, что ничего не изменилось: все не то, чем кажется. Можно, конечно, объяснить себе все один раз и закрыть тему, став невосприимчивым человеком. Но можно и не останавливать этот процесс познания мира. Перезаписывать внутренние каталоги значения запахов, свое отношение к городам и людям и даже свои ценности.

Правда, тогда приходится попадать в некрасивые ситуации, обнаруживать свою ограниченность, признавать, вздохнув, ошибки. Но иначе есть риск так и не столкнуться с жизнью.