Текст книги "Покопайтесь в моей памяти"

Глава девятая

Она подошла к своему стеклянному скворечнику и заглянула внутрь. Там сидела ее сменщица Нина Николаевна, выглядевшая очень взволнованной.

– Вас еще не допрашивали? – обратилась к ней Сухомлинова.

Та в ответ перекрестилась.

– А меня вызвал какой-то майор, застращал и приказал явиться сюда без опозданий.

– Я вас не стращал, – произнес за ее спиной мужской голос, – я просто выполняю свою работу, а ваша гражданская обязанность оказывать посильную помощь следствию.

Очевидно, он прятался за углом, на площадке перед лифтами, и вышел, услышав ее голос. Подошел неслышно и неожиданно, как любая неприятность. Майор юстиции Егоров оказался невысоким и невзрачным на вид, но голос его не соответствовал внешности – он был уверенным и твердым.

– Сейчас мы с вами поднимемся в квартиру гражданина Тарасевича, и вы мне расскажете, о чем вчера говорили со своим начальником.

В квартире работали эксперты. Дверцы шкафов и полок были приоткрыты и смазаны каким-то черным порошком.

– Посмотрите внимательно, – обратился к Сухомлиновой следователь, – что изменилось с тех пор, как вы покинули помещение.

– Вы серьезно? – удивилась Елизавета Петровна. – Изменилось здесь все. Вчера все здесь было прибрано, а теперь как будто Мамай прошел. На столе вчера стояли две бутылки: одна с шампанским, полная более чем наполовину, и французский коньяк, из которой Александр Витальевич выпил всего граммов сто пятьдесят. И постель была аккуратно застелена, а сейчас белье сползло на пол.

– Обе бутылки мы нашли пустыми в мусорном пакете, – обиделся следователь, – а постель мы обнаружили именно в таком виде. Вы просто посмотрите, что пропало – может, картины или какие-то другие ценные вещи.

Сухомлинова подошла к стене и посмотрела на полотна.

– Всё на месте, – сказала она, – а если вас интересует, чем мы тут занимались, то скажу, что я пришла для того, чтобы подать заявление об увольнении. Александр Витальевич предложил поужинать с ним. Но я выпила лишь неполный бокал, а потом еще глоток. Ничего не ела. После чего ушла. Но до того как сесть за стол, мы рассматривали картины и говорили о живописи. Ведь я дипломированный искусствовед, если вы не знаете.

Следователь кивнул, а потом попросил записать все, что она сообщила, на бумаге и по возможности с подробностями, которые она может вспомнить.

Елизавета Петровна села за стол, на тот же самый стул, на котором сидела накануне, придвинула к себе листок бумаги и изложила все кратко, потому что подробности ей вспоминать не хотелось. А когда закончила и протянула лист следователю, Егоров сказал, что сейчас эксперт-криминалист возьмет ее отпечатки пальцев.

– Пара минут, – пообещал он, – и вы сможете ехать на свою новую, очень ответственную работу.

Отпечатки взяли, перемазав ее пальцы черным порошком.

– Я могу вымыть руки? – спросила Елизавета Петровна.

Следователь кивнул. Сухомлинова, не оставляя сумочку в комнате, прошла с ней в ванную комнату, закрыла за собой дверь, начала мыть руки. Взгляд ее упал на узкую стиральную машину. Не выключая воду, она подошла к ней, наклонила машину и подняла резиновой коврик. Увидев край голубой ученической тетради, вытащила ее, согнула в трубочку и спрятала в свою сумку.

Когда выходила из ванной комнаты, едва не столкнулась с майором юстиции, который заглянул за плечо Елизаветы Петровны, словно рассчитывал обнаружить там еще кого-то.

– Вы должны расписаться под одним документом.

– Каким?

– Вы предупреждаетесь о том, что вам запрещено покидать город на время следствия.

– А если вы год будете расследовать?

– Тем не менее, – без всяких эмоций на лице произнес следователь.

– Сыну Тарасевича сообщили?

Следователь обернулся к скучающему эксперту, как будто ожидал ответа именно от него. А тот, уходя от ответственности, начал смотреть по сторонам.

– Прикажут – позвоню, – спокойно ответил майор юстиции.

Он достал из кармана мобильный телефон, набрал номер, но, увидев, что Сухомлинова направляется к двери, махнул ей рукой, призывая задержаться. Он разговаривал негромко, потом что-то записал на листке бумаги. Еще раз махнул рукой, но теперь уже подзывая к себе Елизавету Петровну. Протянул ей листок, на котором был записан номер телефона.

– Позвоните сами. Имя сына Тарасевича знаете?

– А почему именно я? – удивилась Сухомлинова. – Я – посторонний ему человек.

– А я тем более, – ответил следователь, – я по вечерам с убитым шампанское не пил. Просто прошу вас позвонить и сообщить. По опыту знаю, что неприятные известия лучше выслушивать от женщины – у женщин в голосе больше сочувствия.

– Ага, – обрадовался неизвестно чему слышавший их разговор один из экспертов, – в прошлом году, когда мне жена сказала, что хочет развестись, потому что у нее другой, в ее голосе было столько сочувствия!

Но Егоров даже головы к нему не повернул.

– Считайте, что это моя личная просьба, – сказал он Сухомлиновой.

И она набрала номер. Долго никто не отвечал, а потом заспанный мужской голос спросил хрипло:

– Это кто?

– Меня зовут Елизавета Петровна, – назвала себя Сухомлинова, – я работаю вместе с вашим папой. Вернее, работала. Дело в том, что… – Она вдохнула, решаясь наконец сообщить печальную новость любящему сыну: – Дима, произошла ужасная трагедия: вашего папу убили.

В трубке повисло молчание. После чего уже не хриплый, а взволнованный голос обреченно поинтересовался:

– Много вещей пропало?

– В каком смысле? – не поняла Елизавета Петровна.

– Так его при ограблении квартиры убили? – переспросил Тарасевич-младший.

– В машине.

Трубка молчала. Молчала долго. И Сухомлинова не выдержала:

– Когда вы приедете?

– Всё так не вовремя, – начал объяснять Дмитрий, – мы с женой только что из Италии вернулись, – денег, чтобы прилететь, как вы понимаете, нет.

– Но это же похороны вашего отца!

– Да, да. Конечно, я прилечу на похороны.

– А кто будет заниматься их организацией? Кто место на кладбище выберет, кто поминки организует?

– Пусть какая-нибудь фирма займется. А я прилечу и рассчитаюсь. Тысячи евро, надеюсь хватит на все про все?

– Дима, – не выдержала Сухомлинова, – вам и вашей жене Александр Витальевич купил дом, помогал деньгами, а вы… В конце концов, вы наследуете все его имущество…

– Я понял, – наконец очнулся молодой человек, – я прилечу. Завтра, может быть.

И он сбросил вызов.

– Вот такие нынче детки, – вздохнул эксперт, – даже умирать не хочется им назло.

В стеклянном скворечнике помимо сменщицы находился еще один человек. Это был Михал Михалыч Михеев – один из учредителей управляющей компании, прилизанный сорокалетний мужчина. Очевидно, он уже знал, откуда возвращается Елизавета Петровна, потому что спросил:

– Как там?

Сообразив, что вопрос неконкретный, уточнил:

– Не поинтересовались, есть ли у них подозреваемые?

Сухомлинова покачала головой.

– И так работников не хватает, а тут еще и нового директора надо искать, – с печалью в голосе произнес Михеев.

– Я вчера подала заявление, и Тарасевич меня уволил с сегодняшнего дня.

Михеев вскинул брови:

– И вы, голубушка, туда же! Нет уж. Пишите новое заявление, но уже на мое имя. А пока работайте. И попрошу без прогулов.

Глава десятая

Она спешила на работу. Ехала на троллейбусе, смотрела в окно на серый октябрьский день, думала об Александре Витальевиче, когда на середине пути вспомнила о лежащей в ее сумке тетрадке. Достала и раскрыла на середине. Почерк был мелкий, убористый, но ровный и разборчивый, словно каждую буковку выписывали с огромной любовью.

…Ананян, кв. 48, приводит к себе несовершеннолетних мальчиков, которые остаются до утра.

Тут же шли даты посещений.

Помощница депутата Госдумы Тамара Баранова, кв. 13, употребляет кокаин. В таком виде садится за руль. Она же практикует секс с двумя мужчинами. Таких пар у нее как минимум две.

И опять указаны даты.

Профессор журфака Малышко, кв. 37, – оппозиционер и взяточник. Студенты приходят к нему домой для сдачи экзаменов. Жена Малышко на паркинге царапает ключом машины, принадлежащие женщинам моложе ее. Пострадали авто Пряжкиной, Худайбергеновой и Барановой.

Худайбергенов, кв. 14, продает наркотики Барановой…

Засл. арт. Аркадий Вертов в отсутствие жены приводит к себе студенток театральной академии.

Пряжкин, кв. 51, и банкир Сопаткин, кв. 18, обговаривали схему вывода за рубеж крупных сумм в валюте. Кроме того…

Сухомлинова едва не пропустила свою остановку.

Дверь в ее комнату была закрыта. У входа переминались с ноги на ногу две совсем юные девушки, которые жевали резинку и рассматривали молодого охранника с мощным торсом. У стены стояла завернутая в плотную полиэтиленовую ткань картина. Елизавета Петровна открыла дверь своим ключом и бросила девчонкам, не оборачиваясь:

– Владелица картины через три минуты может заходить. Только снимите пленку и оставьте здесь.

Она опустилась в свое кресло, тряхнула головой, чтобы выбросить из головы все ненужные мысли. Потом вдохнула глубоко и выдохнула, настраиваясь на работу. Девчонки за стеклянной дверью сдирали с картины полиэтилен и бросали его на пол. Подошел охранник и сделал им замечание. Тогда одна стала скатывать пленку в шар, крутя его по полу. Со стороны могло показаться, что она пытается слепить снеговика. Вторая вошла внутрь, приблизилась к стойке и выставила на нее картину.

– Вот, – выдохнула она и, натужно улыбаясь, добавила: – Сколько дадите?

Это был лубок – темный и старый. Очень старый и очень темный. Но сюжет можно было разглядеть.

– Паспорт при себе? – поинтересовалась Сухомлинова.

Девчонка выкатила удивленные глаза, будто ее вызвали к доске и спросили то, что не задавали на дом.

– Полагается паспорт, – объяснила Елизавета Петровна, – если, конечно, мы что-то приобретаем. Но данный предмет нас не интересует. Кстати, откуда у вас эта картина?

– Так это… Ну… Короче, прабабка у меня умерла в деревне. Мы с родителями ездили туда, вывезли, что смогли. Но там и брать-то было нечего. Рухлядь всякая: часы какие-то привезли с кукушкой сломанной, иконы, вот эту мазню…

– А иконы где?

– Так я загнала… то есть продала. Просто подошла к какому-то мужику на улице и предложила. За две иконы он пять тысяч дал, сказал, что у него нет больше. А эту картинку не захотел брать.

– Прабабушка одна жила?

– Ну да. Мы так, заезжали иногда. Но туда ехать двести километров в один конец, и там тоска такая, что… Интернет даже не берет.

– Сколько ты за картину хочешь? Хотя без паспорта нельзя. Так что извини.

– Ой, – притворилась расстроенной девчонка, – ну, пожалуйста, хоть тыщонку дайте.

Сухомлинова посмотрела на нее строго, потом покачала головой:

– Нет… Хотя… Только из уважения к твоей прабабушке. Пятьсот рублей дам.

– Спасибочки, – обрадовалась дурочка и, обернувшись, помахала рукой своей подружке.

Елизавета Петровна достала из своего кошелька пять сотенных.

– На что хоть потратишь деньги? Небось пойдете пиво пить?

Девчонка хихикнула и тут же сделала умное лицо:

– В кино сходим.

Обе они убежали.

Сухомлинова сидела молча, потом потрогала горящие щеки. Сегодня, может быть, впервые в жизни она осознанно, ради выгоды обманула человека. Хотелось вскочить, броситься вслед за глупыми малолетками, догнать, извиниться, сказать, что ошиблась… Предложить настоящую цену.

Но она сидела, чувствуя, как дрожат ноги. Потом поднялась, вышла из-за стеклянной перегородки, подняла лубок и вернулась на рабочее место.

Зазвонил телефон. Вызывал Охотников.

– Ты на месте? А я только что подъехал, сейчас зайду.

Через минуту он показался за стеклянной дверью, открыл ее и обернулся к охраннику.

– Что там перед входной дверью скомканная пленка валяется? Уберите немедленно.

Он подошел и опустился в кресло для посетителей.

– О чем следователи спрашивали?

– Спросили, все ли ценные вещи на месте. Взяли у меня отпечатки пальцев зачем-то. А еще я звонила сыну Тарасевича в Черногорию, сообщила о смерти его отца и попросила приехать. Сын его тоже интересовался, на месте ли картины. Ведь приедет и все продаст: разрешение на вывоз культурных ценностей ему никто не даст.

– Картины там в каком состоянии? И есть ли что-то ценное?

– Ничего особо ценного. Есть эскиз к диплому «Воскрешение дочери Иаира», но не Поленов и не Репин.

– И уж тем более не Генрик Семирадский. Ведь Илья Ефимыч учился с ним на одном курсе, а потом остался на второй год, зная, что большую золотую медаль, как лучший выпускник, он не получит, следовательно, не будет отправлен на пансион в Италию. Семирадский туда поехал, а через год и Репин. Но этот эскиз надо смотреть. Если это Репин, то ты понимаешь… У Репина как раз перед выпуском сестра умерла, он ездил ее хоронить и вернулся под огромным гнетущим впечатлением…

Он рассказывал то, что самой Сухомлиновой было уже известно, и он знал об этом. Знал, но продолжал говорить, словно гася в себе желание разговаривать на какие-то другие темы.

Елизавета Петровна наклонилась и подняла приобретенный лубок. Поставила его перед Охотниковым.

– Надо же, – встрепенулся бывший сокурсник. – Хороший лот получится. И ведь сюжет замечательный! «Как мыши кота хоронили». Середина восемнадцатого века. На реализацию принесли?

– Никто не приносил: по случаю сама купила.

– Так давай на аукцион выставим. А если тебе деньги срочно нужны, то я прямо сейчас с тобой рассчитаюсь. Двести тысяч тебя устроит?

Она кивнула, потому что не могла сказать и слова – свело челюсти от волнения. Даже в сторону отвернулась, чтобы не видеть, как Юрий Иванович достает портмоне и считает купюры.

– Лубок на аукцион выставите? – еле выдавила она.

– А что с ним еще делать. Поставлю за четыреста. А уйдет наверняка за пятьсот. Сейчас много любителей такого… А что у тебя с голосом?

– Переволновалась на допросе, – ответила она и обернулась к Охотникову, который продолжал считать деньги.

– А-а, – отозвался он, не отрывая взгляда от купюр, – и у нас есть люди, и за границей, которые коллекционируют иконы и лубок. Года два назад мне принесли портрет Алексея Михайловича, выполненный в подобной технике. Так за него на аукционе такая борьба шла! Жаль, конечно, что не удалось перекупить и самому выставить, а так только свои обычные пятнадцать процентов получил, с которых еще налоги платить.

Он положил перед ней пачку.

– Пересчитай. Две тысячи евро, остальное рублями. Так даже чуть больше получается.

Сухомлинова, не пересчитывая, убрала деньги в свою сумку. Они легли прямо на свернутую в трубочку тетрадку.

– С работой консьержки, надеюсь, покончено? – вспомнил Юрий Иванович.

– Нет, требуют отработать две недели.

– Тогда забей себе график полегче. Раза два в неделю – желательно, чтобы в выходные там появляться. Ты мне здесь нужна. С тобой весело работать.

Он ушел. Елизавета Петровна открыла сумку, достала рассыпавшиеся купюры, сложила их аккуратно, а потом впихнула их в кошелек. Снова открыла тетрадку и начала листать, пока не нашла.

…Пряжкин, кв. 51, на паркинге повздорил с Охотниковым, кв. 22. Кто-то кого-то послал грубо. Не разобрала, кто именно. Охотников спокойно ушел, а Пряжкин ногой пнул свою машину. «Мерседес-GLK» гос. № В 777 ОР.

Глава одиннадцатая

Две недели еще сидеть в скворечнике для консьержей – ненужное испытание. Не такие уж большие деньги, чтобы из-за них тратить свое время. Тем более когда в сумочке двести тысяч рублей, упавших туда нежданно-негаданно. Куда лучше иметь одну хорошо оплачиваемую работу… Даже очень хорошо оплачиваемую! И уделять больше времени домашним заботам и решению семейных проблем.

Именно об этом думала Елизавета Петровна, когда возвращалась домой. Вернее, не домой, а в элитный жилой комплекс в Тучковом переулке. Заехать туда было просто необходимо, чтобы поговорить с Михеевым и упросить его отпустить ее без отработки. Замену найти будет очень легко – пенсионерок в родном городе хоть пруд пруди. Больше четверти населения пенсионеры. А у нее есть двести тысяч и даже чуть больше, учитывая накопления. Теперь можно подумать о хорошем адвокате или отправиться сразу к Вере Бережной, чтобы она кого-нибудь порекомендовала.

Сухомлинова вошла в подъезд, остановилась у ненавистного скворечника. Внутри сидела все та же ее сменщица Нина Николаевна, которая дежурила с утра.

– Михеев у себя в кабинете? – спросила Елизавета Петровна.

– А что ему там делать! Еще до обеда укатил куда-то.

– А следователи долго находились у Тарасевича?

– Тоже недолго были.

– Дверь опечатали? Ключ с собой забрали?

– А зачем дверь опечатывать – там же не место преступления. А ключ они сдали.

Нина Николаевна открыла дверцу шкафа, где висели дубликаты ключей от всех квартир.

– Вот… Ой! А где же он? Сама вешала. Может, Галина взяла?

– Какая Галина? – не поняла Сухомлинова.

– Да работала тут одна, ее уволили, как раз перед тем, как ты пришла. Она сегодня заскочила. Сказала, что просто поболтать. Узнала будто бы про убийство и не может на месте усидеть. Мы поболтали немного, я в туалет выскочила. Вернулась, а ее нет – ушла и не попрощалась. Выходит, и ключ с собой прихватила.

– Она наверху, – догадалась Елизавета Петровна и бросилась к лифтам.

Галина как раз выходила из квартиры Тарасевича. На ней было то самое кожаное пальто, в котором она катала тележку с горой продуктов по универсаму и болтала по телефону, выкладывая кому-то подробности личной жизни заслуженного артиста Аркадия Вертова.

– Ключ от квартиры верните, пожалуйста, – приказала Сухомлинова и протянула руку, рассчитывая, что женщина в кожаном пальто сопротивляться не будет.

Но та пошла прямо на нее, как тогда перед кассой магазина.

– Полицию уже вызвали, – уверенно произнесла Елизавета Петровна.

Галина остановилась и начала рассматривать незнакомку.

– А ты кто? – спросила она.

– Я новый консьерж. Так что если вы что-то вынесли из квартиры Александра Витальевича, то вернитесь прямо сейчас и положите на место!

– Ничего я там не брала. Можешь обыскать.

– Полиция обыщет.

– Да ничего я не брала. Просто там одна моя вещь оставалась…

Только сейчас Сухомлинова поняла, что женщина примчалась сюда за тетрадкой, которую она по непонятным причинам доверила Тарасевичу.

– Нашли свою вещь?

Галина покачала головой и спросила:

– Менты обыск проводили?

Елизавета Петровна кивнула:

– При мне.

Галина задумалась.

– Жалко Витальевича, – сказала она, – мужик-то он неплохой был. Я даже хотела с ним роман закрутить. Не так, чтоб интрижку какую, а по-серьезному. У меня тогда муж забухал, работы лишился и вообще из штопора не выходил. Каждый день пьянки-гулянки. Мужики-прощелыги вокруг, бабы непонятные. Подумала, зачем мне такая жизнь, когда есть положительный человек с достатком, которому я нравлюсь. Пригласил он меня. Тогда же все и случилось у нас. А мужу плевать, где я, с кем я. Говорю ему, что я на работе сутками, потому что подмены нет, а ему все равно. У него своя жизнь, а у меня своя – типа того, что любовь. Но потом мужик мой образумился. Нашел себе место на овощной базе. Пить бросил… Он ведь симпатичный, когда не пьет. Здоровый, сильный. На четыре года моложе меня. Как такого бросишь! Расстались мы с Витальевичем, как говорится, друзьями. Хотя друзей у него не было вовсе.

– А враги были?

– Не знаю. Но он осторожный был, как пуганая ворона, которая куста боится.

Тамара достала из кармана ключ и протянула его Елизавете Петровне:

– Забери, мне он не нужен больше.

Вместе спустились на лифте. Ехали молча. И только когда Тамара подошла к входным дверям, вспомнила.

Обернулась и, усмехаясь, спросила:

– Ну и где ваши менты?

Дверь за ней затворилась, но Нина Николаевна все равно обратилась к Сухомлиновой шепотом:

– Прямо в квартире еще застукала?

– Почти.

– Безбашенная она. И без тормозов. С Александром Витальевичем крутила одно время. Потом к Михееву пыталась подкатить, но тому она не нужна. Ему вообще никто не нужен – разве что балерины. Он балетоман. У нас есть еще один такой – адвокат Фарбер…

– Знаю такого жильца, он в сорок седьмой, кажется, – вспомнила Елизавета Петровна, – просто не слышала, что он адвокат.

– Адвокат, и, как говорят, очень известный. А контора его совсем недалеко отсюда – на шестой линии у метро «Василеостровская».

– Мне как раз адвокат нужен, – вздохнула Сухомлинова, – и очень срочно.

– Ну, тогда поторопись, хотя он допоздна работает. Домой раньше десяти вечера не возвращается никогда. Его Олегом Борисовичем зовут.

Глава двенадцатая

Адвокатскую контору Фарбера она нашла быстро. Рядом с тонированной стеклянной входной дверью висела табличка с названием, а под ней переговорное устройство с вмонтированной видеокамерой. Елизавета Петровна уже собралась позвонить, но потом кое-что вспомнила. Отошла на несколько шагов в сторону и достала из сумки тетрадь, начала ее листать и обнаружила запись.

Адвокат Фарбер, кв. 47, стал захаживать в гости к муниципальному чиновнику Ананяну в то время, когда там находились несовершеннолетние, и оставался там до утра.

Даты:…………………

Она вернулась к дверям адвокатской конторы и нажала на кнопку переговорного устройства.

И тут же из него донесся мужской голос:

– Представьтесь, пожалуйста.

– Сухомлинова Елизавета Петровна.

– Вы по предварительной записи?

– Нет, но Олег Борисович знает меня. К тому же я ненадолго. Чтобы объяснить суть дела, мне потребуется не более десяти минут.

– Подождите, – произнес голос.

Не прошло и минуты, как щелкнул открытый замок, и тот же голос сказал:

– Заходите, но у вас всего полчаса.

Мужской голос принадлежал молодому человеку в темном костюме. К лацкану его пиджака был прикреплен бейджик с двумя словами «Служба безопасности».

Молодой человек помог посетительнице снять пальто, а потом провел ее по коридору к кабинету шефа. Постучал в дверь осторожно, потом приоткрыл.

– Запускай! – крикнул из глубины Фарбер.

Кабинет был большой и прямоугольный. В конце прямоугольника стоял огромный дубовый стол, за которым в кожаном кресле с высокой спинкой почти потерялся маленький румяный брюнет с залысинами. Елизавета Петровна шла к этому столу, поглядывая на фотографии, обильно украшающие стены. На всех был хозяин кабинета. И на всех он был с известными людьми: с политиками, предпринимателями, артистами. А еще были снимки, запечатлевшие адвоката за кулисами театра, где он стоял в окружении солистов балета. И все его нежно обнимали: и женщины, и мужчины.

Олег Борисович указал ей на кресло и, дождавшись, когда дама опустится в него, произнес нараспев:

– У вас очень знакомое лицо. Вы прежде были моей клиенткой?

– Я работаю консьержкой в доме, где вы имеете честь проживать, – ответила Елизавета Петровна и удивилась слетевшему с ее губ обороту.

Фарбер, похоже, тоже удивился этому обстоятельству.

– И что же вас привело ко мне, милочка? – спросил он.

И тогда Сухомлинова начала рассказывать. Сначала сбивчиво и немного путаясь, но потом, видя, что Олег Борисович слушает ее внимательно, осмелела и уже не сбивалась. Олег Борисович иногда задавал уточняющие вопросы, и она отвечала на них.

А когда закончила, то посмотрела на адвоката полными слез глазами.

– Помогите! На вас одна надежда.

Фарбер поднялся и покачал головой.

– Слышали небось, какая беда с нашим Александром Витальевичем приключилась? И ведь где – в тихом переулочке в ста шагах от нашего въезда… А что касаемо вашего дела, милочка, то оно и выеденного яйца не стоит. У меня подобных историй очень много было, и, заметьте, ни одного дела я не проиграл. Помогу и вам – так уж и быть. Только и вы должны понять – будут некоторые траты.

– Я готова, – обрадовалась Елизавета Петровна, – у меня есть деньги.

– Ну вот и славненько, дорогуша. Сейчас я вкратце обозначу сумму. А вы считайте. За просто так ваше дело положительным образом решить не получится. Надо договариваться.

– С кем? С Первеевыми?

– Забудьте вы о них, – поморщился адвокат, – договариваться надо с людьми, от которых зависит принятие решения.

И, видя, что посетительница не понимает, начал объяснять:

– Судье взятку надо дать. Органам опеки опять же взятку. И взятки будут не маленькие, потому что все понимают, против кого вы боретесь. Первеев, конечно, может и без взятки решить. Но когда в один прекрасный момент кто-то из органов опеки почувствует в своей руке пачку сотенных, а судья в каждой руке по пачке, вопрос будет решен в вашу пользу.

– Всего за тридцать тысяч? – удивилась Сухомлинова. – А как я их предложу?

– Я беру эти хлопоты на себя. Прямо сейчас вы оформите со мной договор, оплатите первоначальные услуги, которые вам предоставит моя адвокатская контора. Мы составим претензионное письмо. Параллельно обговорю детали с органами опеки и с судьей. А потом будет вынесено решение. Но денежки вперед, как говорится.

– Тридцать тысяч! – не могла успокоиться Елизавета Петровна. – Что же я раньше не могла с вами встретиться. Всего тридцать тысяч рублей!

– Кто сказал «рублей»? – встрепенулся адвокат. – Тридцать тысяч долларов, разумеется. Десяточку в органы опеки, двадцаточку судье. Ну и мне пятерочку за содействие. Всего-то тридцать пять тысяч, не считая того, что заплатите в кассу официально. Но там не так уж много я прошу. Тысяч сорок – рубликов, разумеется, в кассу. Зато ваш внук вернется в объятия любящей бабушки.

Елизавета Петровна сидела, пораженная размерами взяток, которые она должна дать чиновникам.

– У меня нет таких денег, – прошептала она.

– Ну, на нет и суда нет, – улыбнулся адвокат. – Вы ступайте, подумайте лучше. Сегодняшнюю консультацию можете оплатить через кассу. Пять тысяч рублей. А по поводу основной суммы – решайте. Может, у вас дача есть, которая стоит таких денег, или домик в деревне?

– У меня ничего нет, – совсем тихо ответила Сухомлинова.

– Ну, тогда прощайте. Касса у выхода. Без оплаты консультации вас все равно не выпустят.

– Ну, что сидите? – снова улыбнулся Фарбер и показал рукой на потолок: – Там Бог, – потом показал на дверь, – а там порог. Не задерживайте меня, милочка. Сейчас ко мне по записи приедут солидные клиенты. А мне еще подготовиться надо – документики полистать. Только зря время у меня отняли. Кто же знал, что вы такой нищебродкой окажетесь.

Елизавета Петровна поднялась, но не направилась к двери, она шагнула к столу адвоката. Теперь ей было все равно, раз этот человек не желает ей помогать.

– Олег Борисович, – негромко произнесла она, – последний вопрос: куда мне пойти, если я знаю о преступлении, могу даже его доказать, однако преступление это совершил адвокат со связями.

– Перед законом все равны, – улыбнулся Фарбер. – А что за адвокат? Как фамилия – может, я его знаю?

– Очень известный. Проживает в доме, где я работаю консьержем. У нас есть еще один жилец – некий муниципальный чиновник Ананян, который приводит к себе несовершеннолетних мальчиков – практически детей. Мальчики остаются у него до утра. Что думают об этом их родители, я не знаю. Возможно, родители не в курсе. Может, они и вовсе из детских домов…

Улыбка сползла с лица адвоката, и румянец внезапно исчез.

– Установить личности детей не составляет труда, – продолжила Елизавета Петровна. – Есть записи с видеокамер. Потом с детьми поработают психологи…

– А при чем здесь я? – прошептал Фарбер.

– Может, и ни при чем, – согласилась Сухомлинова, – но тот адвокат, о котором я рассказываю, частенько захаживает к Ананяну, как раз в то время, когда в квартире находятся дети. И возвращается к себе только утром. Так что вы посоветуете?

Хозяин кабинета сидел бледный, вцепившись в подлокотники своего кресла. Он смотрел в сторону. Потом поднял голову на посетительницу.

– Вон! – прошептал он и повторил уже чуть громче: – Вон, грязная шантажистка! Я тебя привлеку за шантаж. Упеку надолго!

– Я у вас хоть копеечку попросила? Попросила только совета, и вы мне его дали бесплатно.

– Вон! – заорал Фарбер. – Вали отсюда. Можешь ничего не платить в кассу. Но ты ответишь за грязные инсинуации. Я тебя в тюрьме сгною!

Сухомлинова вышла в коридор, молодой человек вернул ей пальто – не подал, а почти швырнул на руки. Потом она прошла мимо кассы, дверь перед ней раскрылась сама собой, потом закрылась. Накрапывал нудный дождик. Елизавета Петровна сделала несколько шагов, свернула под какую-то низкую арочку, сквозь которую к станции метро спешили люди, отвернулась от взглядов этих людей к стене, закрыла лицо руками и заплакала.

Войдя в квартиру, тут же повернулась к зеркалу, чтобы проверить, не заметит ли дочь следы слез. Собственное лицо в зеркале показалось ей усталым, растерянным, но не опухшим. С кухни крикнула дочь, предупредившая, что ужин будет готов минут через десять.

– Я не хочу есть, – обычным голосом ответила Сухомлинова и направилась в маленькую гостиную их квартирки.

Подошла к столу, положила на него сумку, выдвинула стул и присела. Потом достала из сумки деньги и положила их на столешницу кучей. Так и сидела молча, думала о том, что произошло час назад в адвокатской конторе, куда она отправилась переполненная проснувшимися надеждами, а закончилось все так печально. Обидно было и то, что с самого начала Фарбер разговаривал с ней, как с последней дурочкой, а потом и вовсе оскорбил. Зря она, конечно, стала угрожать ему. Эти люди вряд ли чего-нибудь боятся. Она поймала себя на том, что подумала именно так – «эти люди», словно они другие, не такие, как большинство: как она, как ее Аня, как сменщицы с поста консьержа в элитном доме, где они обслуживают тех, кто считает себя достойными не здороваться с ними, тыкать и презирать.

Конечно, адвоката следовало бы наказать, но как? Отомстить, но как это сделать? К тому же месть – не самое действенное средство повысить свою самооценку: чтобы она ни сделала – все равно останется в глазах этих людей мелкой и ничтожной. Для чего она жила, училась, воспитывала дочь, терпела невзгоды? Чтобы умереть униженной и растоптанной, без всяких надежд увидеть украденного внука?

В комнату заскочила дочь и позвала ее ужинать. Аня увидела на столе деньги и замерла.

– Откуда столько? – спросила она тихо.

– Заработала, – ответила Елизавета Петровна, – не совсем честно, но законы не нарушила. Думала, что этого хватит на адвокатов, но куда там! Сегодня сходила к одному, но тот назвал такие несусветные суммы за решение нашего вопроса, какие нам никогда не заработать.

– Все адвокаты – пройдохи, – согласилась дочь.

– Остается одна надежда на Бережную, но если и там…

– Мама, она такая же, как и все люди ее круга. Богатая, успешная. Она в системе, наш мир не для бедных и честных, а для жирных, лживых и жадных.

– И что теперь? Даже если мы каким-нибудь образом выкрадем Феденьку, то нас поймают в любом случае. А скрыться нам негде. За границу без денег не уедешь, да и кому мы нужны за границей? И заступиться за нас некому.