Текст книги "Открой глаза, Фемида!"

Глава девятая

Дом в Сестрорецке на второй от берега залива линии семье Высоковых достался неожиданно. Не случайно конечно. Просто они все даже не предполагали, что у Василия Николаевича есть дальняя родственница, которая была замужем за известным ученым, ему и принадлежал этот дом. Ученый давно умер, даже имя его научная общественность давно забыла, потому что он продвигал вперед марксистско-ленинскую науку, являясь специалистом по сталинской диалектике, доказывая вместе с вождем, что всеобщих законов не три, а всего два. Женился ученый поздно на своей аспирантке, впоследствии оказавшейся троюродной теткой матери Василия Николаевича, да и то не по крови, а по каким-то запутанным схемам. После смерти столпа обществоведения она долгое время жила одна, не давая о себе знать никому из родственников. Хотя таковых у нее совсем оказалось немного – одна лишь семья Высоковых, и потому она отписала свой дом Василию Николаевичу – заместителю председателя городского суда. Дом был старый, с башенкой, внутри на стенах висели картины классиков социалистического реализма: «Сталин с матерью осматривает чайные плантации в Гори», «Демонстрация студентов, радостно приветствующих выход в свет статьи И. В. Сталина «Марксизм и вопросы языкознания», «Ленин на лодке переправляется через озеро Разлив» и другие шедевры.

Мебель в доме была из мореного дуба, даже шкафы в библиотеке были дубовыми, за стеклянными дверцами выстроились ряды книг с золочеными корешками. Диваны и кресла старые, с кожаной обивкой, укрытой белыми полотняными чехлами. Все было здорово, кроме одного: отца убили через месяц после того, как семья Высоковых получила этот дом.

Озеро Разлив находилось неподалеку. Володя, прихватив удочки, мотался туда на велосипеде и возвращался всегда с добычей: окуни, плотва, подлещики… Все хорошо, но было бы еще лучше, будь рядом отец.

Двадцать пять лет назад в теплый майский день в школе был праздник последнего звонка. Сначала линейка, а потом концерт школьной самодеятельности. Володя спешил домой, чтобы показать подаренную ему за успеваемость книгу: «Белый Бим Черное ухо». У подъезда стояли милицейские машины, на площадке курили незнакомые люди в форме и без. Его не хотели пускать домой, и Володя заплакал, предчувствуя что-то ужасное. Он зашел, увидел маму, возле которой стояли врачи. Елена Александровна была неподвижной, она посмотрела на сына отсутствующим взглядом и не узнала его. Очень скоро появился Олег Ильич Колодин и увез Володю к себе. Там он сообщил ему, что папы больше нет.

Следствие было долгим, но не дало никаких результатов: убийц не нашли. По официальной версии в обеденный перерыв Василий Николаевич выехал из городского суда – еще из старого здания на Фонтанке, в котором когда-то размещалось Третье отделение канцелярии его императорского величества. Он приехал в свой дом на Наличной улице, вошел в квартиру, очевидно, за документами, которые хранил в домашнем сейфе… А следом в квартиру проникли убийцы. Они напали на него, но Василий Николаевич успел достать пистолет, произошла схватка… Убийцы пытались отобрать у него пистолет, но Высоков был очень рослым и сильным… Прозвучал первый выстрел – пуля попала в стену, но потом бандитам удалось повалить его на пол и выстрелить в голову судьи из его же пистолета. Оперативно-следственная бригада нашла в кабинете хозяина квартиры открытый сейф, разбросанные по полу документы, след от пули на стене и саму сплющенную пулю, отрикошетившую в книжный шкаф. На голове убитого была обнаружена ссадина, нанесенная тяжелым предметом, полученная, очевидно, во время борьбы с нападавшими… Убийство связали с профессиональной деятельностью Высокова – он вел только самые сложные дела, но выяснить, какое из них стало причиной убийства, не удалось…

После похорон Елена Александровна с сыном перебралась на дачу, в квартире был сделан ремонт. Боль утраты постепенно притуплялась, но возвращаться в старую школу Володя отказался… На самом деле он не хотел жить в квартире, в которой убили его отца. Но мама все же настояла. И тогда же Володя твердо решил, что обязательно станет судьей. Засел за учебники, зачитывался научной юридической литературой, старался… Окончил школу с золотой медалью, а потом с красным дипломом университет…

Пенсия за отца была приличной, неплохо зарабатывала мама, но все равно Елена Александровна продала пятнадцать соток – ровно половину участка – за огромную сумму, которую положила в банк и теперь жила на проценты с капитала.

Высоков-младший, естественно, обследовал не только книжные шкафы, но и огромный письменный стол ученого-обществоведа, где все было аккуратно уложено. Нашел в ящиках стола пару подготовленных рукописей, которые по известным причинам нельзя было издать ни в сталинские, ни в последующие за ними времена. Одна книга называлась «Нулевой элемент». Высоков прочитал эту рукопись много раз. В ней говорилось о гениальности Менделеева, который создал совсем другую периодическую таблицу, а не ту, что нам подсовывает академическая наука. У Менделеева перед водородом стоит нулевая группа с элементами, у которых удельный вес меньше веса атома водорода, а возглавляет эту группу нулевой элемент – «мировой эфир», который сам Дмитрий Иванович назвал «ньютонием»…

Высоков перечитывал рукопись и удивился, как апологет марксистско-ленинской философии мог решиться на такую ересь. А потом понял, что неизвестный ему далекий родственник двигал официальную науку для того только, чтобы можно было прокормить семью и заниматься тем, что он считал истиной. Владимир Васильевич среди книг на полках обнаружил старый журнал «Вопросы философии» с той статьей о двух законах диалектики, на последней странице статьи выцветшими фиолетовыми чернилами, скорее всего, рукой самого автора было аккуратно написано:

«Ха-ха! Закон диалектики всего один – Бог! А частный случай из него – закон Ломоносова – Лавуазье. Хотя Лавуазье просто примазался. Проклятый компиляторщик!»

Высоков возвращался из Сестрорецка на такси и думал почему-то только об этом. Не о Насте, которая воспринималась теперь как данность, как то, что подарено судьбой на века. Плохо, конечно, что подарок был связан с неприятностью – даже с преступлением. Но как говорил все тот же Ломоносов, «если в одном месте убудет, то в другом прибудет столько же».

У бывшего хозяина дома была и другая статья: «О множестве пространств», в которой утверждалось, что мы живем в пространстве многих миров, существующих параллельно, – миров возможности событий, происходящих в силу одних и тех же причин, но развивающихся по-разному, потому только, что время и пространство материальны и бесконечны, в отличие от материи известной нам конечной Вселенной.

Он вошел в сверкающую чистотой квартиру. Насти не было. На кухонном столе лежала оставленная ею записка:

Я должна все обдумать. Если позовешь, вернусь сразу же. Навеки твоя.

Владимир Васильевич взял телефон и набрал ее номер. Но аппарат Насти был не в сети.

И тогда он отправил СМС-сообщение.

Возвращайся скорее, а то время разнесет нас по разным пространствам. Люблю.

Она позвонила в дверь ровно через полтора часа. Приехала с чемоданом, в котором были ее вещи.

Ночью опять была гроза, ливень бил в стекла окна спальни, но они не обращали никакого внимания на бурю, потому что бушевавшее в них пространство, переполненное светом и любовью, было куда мощнее.

Глава десятая

Утром Владимир Васильевич поднялся пораньше, не стал дожидаться, когда Настя приготовит завтрак, выпил чашку кофе с бутербродом, спустился во двор, сел в «паджеро» и поехал на станцию автосервиса. Там он попросил поменять комплект резины, чем вызвал недоумение у работника шиномонтажа.

– У вас практически новые «гуди ир». Зачем менять на что-то иное? Новых колес у нас нет, только бэушные. Все, конечно, в хорошем состоянии, но они простенькие совсем – корейские.

– Очень деньги нужны, – признался Высоков, – если заплатите тыщонку-другую, буду весьма благодарен.

После чего поехал на работу на общественном транспорте. И опоздал на полчаса. Зато в вагоне метро, когда поезд подходил к «Парку Победы», Владимир Васильевич направился к дверям и вдруг увидел судью Кочергину, которая с удивлением рассматривала его.

– А почему вы, Владимир Васильевич, не на персональном автомобиле? – спросила она.

– Хотел на своем личном сегодня, но он неисправен, как выяснилось, а водителя решил не вызывать… Пока он доберется, пока доедем с ним до суда: посчитал, что на метро быстрее.

– И просчитались, – обрадовалась Кочергина.

Вдвоем, не говоря друг другу ни слова, они поднялись на эскалаторе, вышли на Московский проспект, и только потом коллега спросила:

– Дело хорошо изучили?

– От корки до корки. Понимаю вашу принципиальность, но не принимаю вынесенное решение. Речь ведь не о сроке заключения шла, а только о мере пресечения. Хорошо разве, чтобы известный преступник остался под домашним арестом, когда лучше было отправить его в родной для него дом – в следственный изолятор?

– Вы правильно сказали «в родной ему дом». Если бы не двести десятая статья, которую ему, простите за выражение, шьет прокуратура, я бы так и сделала. Но прокурор Марьянов утверждал на заседании суда, что гражданин Качанов возглавляет преступное сообщество, однако убедительных доказательств того не предоставил: не смог назвать преступления, совершенные членами этого сообщества. Кроме того, не предоставил список членов этого сообщества. Те же, кто выступал в суде, кого обвинение назвало членами банды, наотрез отказались называться преступниками. Все заявили, что официально трудоустроены: кто в автосервисе, кто по снабжению, кто таксистом… Представили справки с работы. Только один из них имел условный срок за нанесение особо тяжких при смягчающих обстоятельствах.

– Некий Трухин, – вспомнил Высоков, – во время заседания представитель обвинения назвал его личным телохранителем Каро Седого и его правой рукой[3]3
  Екатерина Островская, «Любовь во время пандемии».


[Закрыть].

– Ну и что? Я должна была только из этого его утверждения выносить решение, которое тут же обжалуют адвокаты Качанова?

– А кто его защищает?

– Берман и Пашинян. А сейчас к ним, как мне сообщили, присоединился и адвокат Словоерсов, который не только ваш бывший сокурсник, но и хороший приятель. Как он говорит всем и каждому.

– Это правда, – признал Высоков, – но только наполовину. Словоерсов действительно мой сокурсник, но никогда не был приятелем, тем более хорошим. А кто вам сообщил это?

– Прокурор Марьянов.

– А-а, тогда понятно. Он и со мной пытался связаться по телефону, но я не стал слушать. Мне он успел сказать только, что хочет меня предупредить…

– О чем?

– Я не стал уточнять и оборвал разговор.

– Может быть, правильно поступили. Марьянов и на заседании вел себя не совсем адекватно. Чуть ли не кричал, что для Качанова и пожизненного срока мало, потому что широко известный в криминальных кругах Каро Седой – хладнокровный убийца, на руках которого кровь десятков жертв, он убивал лично и приказывал другим убивать.

– Без доказательств это только эмоции.

Они шли по Бассейной улице, беседовали, а Высоков все это время пытался вспомнить, как зовут его собеседницу. Только когда подошли ко входу в здание городского суда, вспомнил.

– Валентина Ивановна, а почему вы затеяли весь этот разговор?

– Я? – с притворным удивлением переспросила Кочергина, словно вспоминала самое начало их беседы, – просто у вас такое счастливое лицо… Вы светитесь весь.

Высоков обедал в общем зале столовой, когда к нему подсел Николай Степанович.

– Что не заходишь ко мне? – поинтересовался он.

– Не вызываете, вот и не захожу.

– А вот так запросто – слабо? – улыбнулся Сперанский. Посмотрел по сторонам. – Мне, кстати, племянница сегодня уже звонила. Ты произвел на Викочку неизгладимое впечатление. Она вчера, когда домой вернулась, чуть не плакала: сказала даже, что такой мужчина на нее даже не посмотрит.

– И смотрел, и разговаривал. Можете передать племяннице или даже самой Вике, что она мне понравилась: симпатична, умна, образованна… – Высоков хотел добавить, что наверняка девушка найдет себе достойного спутника жизни, но не успел.

– Значит, тебе она понравилась, – шепнул Николай Степанович заговорщически, – тогда что я буду передавать – почтальон, что ли? Ты сам можешь ей это сказать. Телефон я тебе сейчас продиктую. Девушка она перспективная, да и генерал Корнеев идет на повышение: через месяц-другой он перебирается в Москву начальником управления безопасности лиц, подлежащих государственной защите. Невесть какое, скажем прямо, повышение, но все же: лишняя звезда на погонах не помешает. Зато оттуда прямая дорога в заместители министра МВД, что вполне вероятно: Корнееву пятьдесят лет еще не скоро, так что он по всем меркам молодой и перспективный. Да и мужик он очень компанейский!

– Давайте не будем гнать лошадей, – предложил Владимир Васильевич. – То есть вы сами можете позвонить, кому считаете нужным, и сказать, что считаете нужным, а я при личной встрече сделаю девушке пару теплых комплиментов, чтобы она не плакала дома.

– Может, ты прав, – согласился Сперанский, – но тогда в следующие выходные жду вас с мамой у себя. Только на этот раз не на пару часиков заскакивайте, а на полдня хотя бы. Можем теплой компанией посидеть до темноты, а потом мой водитель отвезет вас, куда скажете. А потом пригласишь Викочку с ее мамой Ирочкой к себе с ответным визитом. У вас ведь дача тоже очень даже впечатляющая.

– Приглашу обязательно, – кивнул Высоков, – но пока не знаю, когда буду свободен. Надо с мамой об этом поговорить, потом, у меня были планы съездить на рыбалку с судьей Ивановым. Люблю это дело, а уже много лет не рыбачил.

– Так давайте не тяните с этим. Ты и Викочку сможешь на рыбалку пригласить, поедешь… могу и я с вами в качестве свадебного генерала. Но с другой стороны, Иванов еще невесть что подумает, решит вдруг, что он вхож в ближний круг…

– А я вхож? – осторожно поинтересовался Высоков.

– Ты, дорогой, вхож самым естественным образом, – улыбнулся Николай Степанович, – как говорится, по праву рождения. Так что лучше судью Иванова с собой на это мероприятие не брать. А вот генерала Корнеева прихватить с собой можно. Тебе такое знакомство тоже не помешает. И мой совет тебе… – Сперанский посмотрел на Владимира Васильевича внимательно, словно хотел разглядеть его насквозь. – Ходят слухи, что ты пытался устроить к нам на работу какую-то западную супермодель. Во-первых, это не то место, куда надо составлять протекции, тем более гражданам какого-то непризнанного государства, а во-вторых, оставь все свои симпатии у себя дома в своей спальне. Все, что там происходит, – дело твое личное, коллективизацию в сексе в нашей стране пока никто не объявлял…

– Я не совсем понял… – начал было Высоков, но Сперанский не дал ему договорить.

– Все ты прекрасно понял! – сказал он, перестав улыбаться. Николай Степанович обернулся, чтобы удостовериться, что поблизости никого нет, и продолжил: – Ты человек молодой, холостой. Я, может быть, тоже по молодости позволял себе кое-какие шалости, но никогда не смешивал работу и личные пристрастия.

В свой кабинет Высоков вернулся не в очень хорошем настроении, то есть оно у него не ухудшилось, просто внезапно он понял, что не надо было заходить так далеко в разговоре о его молодой родственнице со Сперанским: получилось как-то само собой. Однако Николай Степанович мог подумать, что его молодой заместитель подыгрывает ему, а сам думает о своей молодой и красивой любовнице. Хотя он не так уж далек от истины. Вот только Настя не любовница, а возлюбленная, которой он, вполне возможно, сделает предложение. А если это действительно так, то надо было сразу сказать Николаю Степановичу, что генеральская дочка Вика Корнеева его не интересует вовсе. Надо было сказать, но Высоков этого не сделал, а потому злился на себя до самого окончания рабочего дня.

Злился и тогда, когда, зайдя в кабинет судьи Иванова, завел разговор о предстоящей рыбалке, интересовался, где в это время года самый хороший клев… И только покидая кабинет, вдруг «вспомнил»:

– У меня куда-то целая обойма запропала. Понятно, что она где-то дома, потому что я нигде не практиковался в стрельбе по деревьям, как некоторые. Куда-то сунул, а теперь не могу найти. Понятно, что отыщется, а вдруг завтра попросят предъявить?

– Никто не попросит, – успокоил его Иванов, – но если хочешь, завтра тебе принесу: брат меня снабдил с запасом. У них на той неделе батальонные стрельбы были и под эту лавочку списали столько, что и тебе хватит.

После работы он вызвал такси и поехал на станцию шиномонтажа. Его «паджеро» переобули, надев на них резину малоизвестного производителя. Сотрудник шиномонтажа, с которым договаривался Высоков, протянул ему четыре тысячные купюры.

– Простите, что только это, но мы еще вычли за работу.

– Нет проблем, – отмахнулся Высоков, – спасибо.

Забрал деньги и поехал на мойку, где попросил тщательно вымыть машину и сделать химическую чистку салона.

Теперь оставалось только самому почистить хранящийся дома пистолет. И это он решил сделать сразу по возвращении домой…

Ночью он осторожно снял со своей груди руку Насти и прислушался – девушка дышала ровно. Потом повернул голову, взглянул на светящийся циферблат будильника – начало четвертого. Осторожно спустил ноги на пол, не стал даже искать в темноте шлепанцы, босяком направился к кабинету, чтобы достать из сейфа «ПМ», разобрать его и почистить.

Сидел на кухне, тщательно вычищая ствол «ПМ». Рядом стояли пустые бокалы, из которых вечером пили шампанское, и неубранная в холодильник тарелка с ломтиками убриако[4]4
  Итальянский сыр со вкусом ананаса.


[Закрыть]. А за окном моросил дождь.

Глава одиннадцатая

Утром у кабинета его поджидал бывший председатель студенческого совета.

– Я по нашему делу, – шепнул он.

Иванов зашел в приемную, покрутил головой, осматривая пустое пространство, и удивился:

– А где твоя красавица?

Владимир Васильевич просто пожал плечами и объяснил:

– Хорошие знакомые попросили найти ей работу, но ее наш отдел кадров не пропустил.

– Жаль, – расстроился бывший однокашник и тут же встрепенулся: – А телефончик девушки у тебя сохранился, надеюсь? Шучу. Ну ладно, я по твоему делу зашел…

Иванов достал из кармана обойму для «ПМ» и положил ее на стол.

– Как и обещал. Держи!

– Спасибо, – поблагодарил Высоков, взял обойму, – вообще-то я уже свою…

Раздался вызов мобильного. Кто-то звонил с незнакомого номера. Высоков решил не отвечать, а потом подумал, что все равно неизвестный будет названивать.

– Слушаю вас.

– Владимир Васильевич, – прозвучал в трубке уверенный голос, – вас генерал Корнеев Виктор Николаевич беспокоит из ГУВД. Простите, если рано, но нам необходимо встретиться, и я свой распорядок на сегодняшний день расписываю. Когда вам удобно?

Владимир Васильевич растерялся: неужели у дочери генерала все зашло так далеко? И она плачет уже второй день? Какая-то нелепица. Ведь он не давал ей никаких обещаний и вообще застольный разговор – это не повод пускать в ход свои родственные связи…

– Что-то с Викой случилось? – осторожно спросил он.

– При чем тут Вика? – не понял генерал. – С ней как раз все хорошо.

– А с кем плохо?

Наступила пауза, очевидно, Корнеев пытался понять, почему разговор сразу вильнул в сторону.

– Вы завтра выносите решение по делу, сами знаете какому. А пока была апелляция, наши сотрудники не сидели на месте, землю рыли, как говорится. Хотел бы довести до вашего сведения.

– Все новые обстоятельства вы представите на заседании, и суд, уверяю вас, примет их во внимание.

– Там есть нюансы, о которых не хотелось бы в суде.

– Почему? Нюансы добыты агентурным путем? Ваши люди были внедрены в преступную организацию и вы не можете раскрыть источники получения информации… Но те, кому надо, и так поймут. Хорошо, – согласился Высоков, – когда и где встречаемся?

– Я сейчас в Московском РУВД провожу профилактическую беседу с руководством. Много времени это не займет. Давайте через час возле Российской национальной библиотеки. Вам туда пешком пять минут, не более.

– В десять тридцать у крыльца второго корпуса, – уточнил Высоков.

– Принято, – отозвался генерал, – я буду в черном «БМВ» – узнаете по номеру.

Владимир Васильевич убрал аппарат обратно в карман пиджака и посмотрел на судью Иванова.

– Ну что? – спросил тот. – Свою нашел?

– Кого? – не понял Высоков.

– Обойму свою.

– Мне сейчас не до этого… прости. У меня завтра заседание суда по делу гражданина Качанова.

Он подошел к крыльцу библиотеки, и сразу к нему бесшумно покатил черный «БМВ» с тонированными стеклами. Автомобиль остановился и помигал фарами. Стекло правой двери опустилось, Высоков наклонился к образовавшейся щели и увидел сидящего за рулем коротко стриженного генерала полиции.

– Садитесь рядом, – предложил Корнеев, – мы одни: сегодня я сам за рулем.

Владимир Васильевич опустился на кожаное пассажирское кресло, и машина резво рванула с места.

– Встанем у парка, – предложил Корнеев, – там камер нет: разговор будет недолгим, я надеюсь. Да вы и сами все понимаете.

– Не совсем, – отозвался Высоков, – свое дело я знаю неплохо. Тем более что завтра речь пойдет лишь об изменении условий ограничения свободы. Под подпиской я его не оставлю, разумеется. Вы это хотели от меня услышать?

– Нет. Сейчас не так важно, где он находится, в квартире или в следственном изоляторе. За его домом установлено круглосуточное наблюдение: никуда скрыться он в любом случае не сможет. Я о другом. По закону следствие должно длиться два месяца. Больше месяца уже прошло. Можно уже сейчас назначать дату заседания по предъявленной ему двести десятой за создание и руководство преступным сообществом. Адвокаты оспаривать дату не будут, потому что понимают – время работает на нас, а не на Карена. Чем дольше они будут тянуть, тем больше у обвинения шансов отыскать новых свидетелей, в деле могут появиться новые эпизоды. А чем больше будет пострадавших от преступных действий Качанова, тем сложнее будет обработать каждого из них. Мне ли вам объяснять, как эти гады работают со свидетелями: кого-то подкупят, кого-то запугают, а кого-то могут и… Сами понимаете. Со Сперанским я уже решил вопрос. Он сказал, что через две недели можно назначать заседание по существу дела. Если вы, конечно, не будете против.

– А зачем мне возражать? Вор должен сидеть в тюрьме.

– Ну вот вы и сами все правильно понимаете. Плохо, конечно, что ему светит только двадцатка. Но будем надеяться, что, когда он выйдет, если выйдет, конечно, здоровье у него будет подорвано… Если доживет, конечно. Наши политиканы в свое время высшую меру отменили, чтобы в Совет Европы вступить, а кому они лучше сделали: серийным убийцам, педофилам, которые детям жизни калечат?.. Казнокрадам, ворующим миллиарды из бюджета? Или таким вот Качановым… Он ведь на зоне родился, зоной воспитан…

– Меня его детство и отрочество мало интересуют. Хотелось бы знать, что сейчас на него имеется.

– Да-да, – согласился Корнеев, – времени совсем нет, день сегодня сумасшедший. А на Качанова много чего, но особо опасных на него повесить не удалось. Если только вымогательство, о чем заявят свидетели обвинения. А так преступления, связанные с экономикой, уход от налогов и прочее: под ним несколько станций СТО, шиномонтажи, мойки… На всех, разумеется, нет кассовых аппаратов. Точки общественного питания: шашлычные, чебуречные, шаверма всякая. Но это все мелочи. А главное – Каро Седой крышует микрофинансовые организации, которых в городе по самым скромным подсчетам более полусотни… А должников десятки тысяч: взял человек, предположим, десять или двадцать тысяч рублей до зарплаты, вовремя не рассчитался – года не прошло, а с него уже миллион требуют. Посчитайте сами, сколько навара получается. Коллекторские конторы, разумеется, тоже под Седым, а это узаконенный рэкет. В лихие девяностые бандиты даже не мечтали о таком подарке, а теперь все то же самое: утюги и паяльники, но по закону! Всем этим руководит Качанов. Угрозы физической расправы, избиения, пытки, похищение людей, вымогательства, убийства, завладение чужой собственностью… Вам этого мало?

– Этого более чем достаточно. Если, конечно, есть доказательства. Что же вы не сказали сразу, что у следствия есть такие факты?

Автомобиль остановился у парка авиаторов, откуда хорошо просматривалось здание городского суда.

– Все это есть, – ответил генерал. – Надо паковать его побыстрее. Я чего тороплюсь: через месяц, а то и раньше, меня в Москву забирают. Начальник одного из управлений министерства уходит на пенсию, со вчерашнего дня он в стационаре на обследовании, как полагается. Выйдет оттуда, начнет сдавать дела… То есть передавать мне дела. Так что у меня, возможно, даже месяца нет. Надо торопиться. А сегодня и день сумасшедший. Все на ушах стоят. Вы старшего советника юстиции Марьянова хорошо знали?

– Знаю, но не скажу, что хорошо. Видел пару раз, да и мельком к тому же. А почему вы о нем в прошедшем времени?

– Так нет его больше. Он ведь должен был представлять обвинение на завтрашнем процессе. Понятно, что назначат другого, но успеет ли он ознакомиться с материалами дела? Вот в чем вопрос. Так что может статься, что рассмотрение опять перенесут.

– А что с Марьяновым случилось? – тихо спросил Владимир Васильевич.

– Сегодня какие-то рыболовы нашли его на берегу какого-то озера. Группу туда отправили. И мы, и следственный комитет, и прокуратура. Пока никаких подробностей, знаю только, что его застрелили.

Высоков почувствовал, как похолодела спина. Показалось даже, что на лбу выступила испарина. Он поднес руку к лицу и потрогал.

– Вот такие прискорбные новости у нас, – вздохнул Корнеев и посмотрел на Владимира Васильевича: – Вы даже побледнели, я смотрю.

– Еще бы. Не каждый день у нас прокуроров убивают. А что еще известно?

– Выстрел был произведен в затылок несколько дней назад. Может быть, в пятницу вечером или в субботу утром. Убитый… то есть тогда еще живой Марьянов приехал на рыбалку, машину свою оставил на другой стороне озера, но там, очевидно, клева не было, он шел по берегу и забрасывал спиннинг. А потом кто-то в него выстрелил… Один точный выстрел наповал, мгновенная смерть. Без контрольного даже обошлись. Вот вся первичная информация. Лично я не сомневаюсь, что это убийство на совести Качанова. А прокурор Марьянов был опытным и очень принципиальным, он даже на суде завелся так, что…

– Я в курсе. Мне судья Кочергина рассказывала…

– Ну, слава богу, что этой дуры больше не будет на процессе. Только и вы не подкачайте. А завтра… Хотя еще неизвестно, будет ли завтра заседание.

– Я выясню сейчас, – произнес Высоков.

Достал из кармана мобильный и набрал номер Сперанского.

– Как хорошо, что ты меня вспомнил, – обрадовался Николай Степанович, – только что мне звонили с Исаакиевской площади… то есть с Почтамтской улицы… Ну ты понял – из прокуратуры… Прокурор города со мной связывался… Короче, плохие новости.

– Я уже знаю, что случилось с Марьяновым.

– Ну да, печально все это. Трагедия для семьи, для друзей, для сослуживцев… Но, как говорится, жизнь не стоит на месте, следствие продолжается. Короче говоря, городской прокурор сообщил мне, что дело передано другому сотруднику, который изучал материалы прежде и сейчас взял на просмотр. То есть я чего звоню… То есть это ты… Просто путаюсь немного. Главное, что завтра в десять утра, как планировалось, суд состоится.

Разговор был по громкой связи, генерал Корнеев внимательно слушал.

– Ладно, – произнес он, когда Высоков убрал аппарат в карман, – молодцы прокурорские, дело свое хорошо знают. Сейчас я вас ко входу подвезу.

– Сам дойду, тут и трехсот метров нет. Полезно для здоровья, а то работа у меня сидячая. Даже на свежий воздух выбраться времени не хватает.

– Тогда приглашаю на свою дачу в ближайшие выходные. У Сперанского все-таки вы были позавчера… Мне жена рассказывала. Вы ей понравились. Да и дочке, если честно. Она у меня спросила, что вы за человек… А что я мог ей сказать? Но теперь точно скажу, уж вы не сомневайтесь.

Высоков открыл дверь, но перед тем как выйти, попросил:

– Если что-то по убийству Марьянова станет известно…

– Буду держать в курсе, – не дал ему договорить генерал. – Ну удачи нам всем: ведь одно дело делаем.

Владимир Васильевич вышел из машины и удивился тому, как ослабли его ноги: то ли от сидения на низком автомобильном кресле, то ли от волнения. Он шел к зданию городского суда, раздавленный тем, что только что услышал. Понимал, что он вне подозрений. Никто не сомневается, что за убийством стоит преступный авторитет Каро Седой, а значит, следствие будет отрабатывать лишь одну версию.

Но все равно сердце билось быстро и дыхание перехватывало, не давая Высокову глубоко вдохнуть и прийти в себя, как будто он только что пробежал на лыжах марафонскую дистанцию.

Когда уже подходил к зданию, позвонил Николай Степанович.

– Я вот что подумал, Володя. А не отдохнуть ли тебе сегодня? Скажи своей секретарше… Ах да… Ну все равно скажи всем, что ты поехал сдавать нормативы по стрельбе, а потому не вернешься… Типа того, что в прокуратуру заедешь… Знаешь, куда ехать?

– Где прокуратура находится? Знаю. Конечно.

– Тьфу ты! Какой непонятливый! Где ты обычно норматив сдавал – знаешь? Ну вот туда и поезжай, чтобы без всякого обмана. Если ты сказал, что в тир отправляешься, значит, там и должен находиться.

– Так надо со своим пистолетом?

– Кому надо? Нам нужна галочка в ведомости, что ты сдал. Только не промахнись, не укокошь там кого-нибудь. Шучу.

Сдача норматива много времени не отняла. Высокову дали пистолет и сказали, что в нем пять патронов: два для пристрелки и три на результат. Владимир Васильевич вскинул руку и почти не целясь выстрелил три раза.

– Куда вы спешите, – возмутился инструктор, наклоняясь к трубе, чтобы разглядеть попадания… вы же… Ого! У вас три десятки. У вас не просто зачет, а с отличием. Как говорится, твердая рука – друг индейца. Стрельбой из пистолета занимались?

– Биатлоном. Но из мелкашки стрелял достаточно много.

– Тогда я подкину вам еще патрончиков. Попробуем еще семь раз… Десять выстрелов, как на городских соревнованиях правоохранительных органов.

Обойму Высоков заполнил полностью. А потом семь раз нажал на курок, делая небольшие промежутки между выстрелами.

– Ни фига себе! – изумился инструктор. – Все десятки. Одна, правда, спорная. Но десятку бы засчитали. Среди судей вы однозначно лучший. Но на городских соревнованиях такой результат был бы у нескольких стрелков. Назначили бы перестрелку, а потом с выбыванием до первого промаха. Сейчас я вашу мишень вам принесу: такую нестыдно дома над кроватью повесить, чтобы жена гордилась, что у нее муж не промахивается.