Текст книги "Дама с чужими собачками"

Николай взял мобильный и набрал номер Карсавина.

– Иван Андреевич, ключи от коттеджа Марины у вас?

– Как и всегда. А вы что, хотите в нем остановиться? Не советую: пока прогреется дом, пройдет часа три, а то и четыре. Давайте ко мне. Посидим, хряпнем по рюмочке хереса или чего-нибудь, закусим, как полагается, поговорим о делах наших тяжких.

Глава шестая

Участковый Францев с самого начала почти не сомневался, что Черноудову убила Краснова. Причем сделала это лично, а не попросила кого-то из своих подручных. Смущало только, зачем она оставила свой нож, который мог быть опознан, в теле жертвы. Конечно, таким приметным ножичком мог воспользоваться какой-нибудь посторонний, чтобы подставить Варвару-Красу, и для того этот человек и уничтожил свои следы на рукояти ножа. Но посторонний человек вряд ли мог скрытно завладеть приметной вещью, если финка постоянно находилась в сумочке рестораторши. Значит, это сделал кто-то из ближнего круга. И, скорее всего, кто-то из мужчин, если судить по силе и точности удара. А близких мужчин у нее было не так уж и много: по крайней мере, двое точно имели доступ к ее сумочке: Артем Головкин и Сергей Холодцов. Если верить Красновой, они даже дрались из-за нее. Теперь остается определить по биллингу номеров телефона, где находился каждый из этих мужчин в момент убийства Алевтины Черноудовой. Но заказать биллинг он не мог, надо было связываться с начальником РУВД, а тот ответит, что они этим делом не занимаются, и посоветует обращаться в районный Следственный комитет, но лучше и этого не делать, а заниматься своими прямыми обязанностями – профилактикой борьбы с преступностью на вверенном ему участке.

И тогда Николай решил позвонить Кудеярову.

Позвонил и спросил:

– Ты где?

– Собирался зайти к писателю, но теперь решил сначала заскочить к соседям убитой.

– К Диденко? Рановато еще: сам Юрий Юрьевич раньше восьми вечера домой не приезжает, а его жена ничего нового не скажет. Это ведь она после того, как другая женщина обнаружила тело, а потом в панике прибежала к Диденко, позвонила в полицию. Начальство приказало мне немедленно отправляться на место убийства и опросить свидетелей. Я опросил и Наташу, и ту женщину. Наташа рассказала все, что знала о соседке: она очень наблюдательная дама… Они, кстати, дружили… Но я вот чего звоню… Тут покумекал немного и понял, что убийство дамы с собачками, то есть убийство той девушки, совершил кто-то из мужчин, близких к Варваре Красновой, а потому не мог бы ты…

– Я уже послал запрос на биллинг телефонов Головкина и Холодцова, – опередил его вопрос Павел, – но мне кажется, что он ничего не даст. Вряд ли кто-то оставил бы нож на месте преступления.

– А если это сделал Артем, чтобы отомстить бывшей любовнице за то, что его избили? Специально оставил в теле нож, чтобы подставить Краснову.

– Он мог это сделать, если бы был круглым дураком. На момент убийства у Варвары стопроцентное алиби, она находилась в зале своего ресторана, и ее видели два десятка людей, по крайней мере, не считая персонала.

– Может, проверить у нее наличие ножа? Пусть предъявит его.

– Она может сказать, что ножа у нее не было никогда или что потеряла его. Но, скорее всего, она приобрела такой же или очень похожий.

– И что нам сейчас делать? – расстроился Николай.

– Работать. Разрабатывай обоих этих деятелей: и Холодца, и Артема. В интернете не ищи – там нет ничего: я уже проверял. Так что действуем по старинке: работаем ножками…

На этом Павел решил закончить разговор, но не удержался и сообщил о своей беседе с Дробышевым, не сказав ничего о ее содержании, но потом, однако, добавил, что Эдуард Иванович работает вместе с мужем Алены Сорокиной, которая трудится за стойкой в ресторане «Вертолет».

– То есть получается, что и Санек Сорокин мог быть знаком с Черноудовой. Но он-то точно не убийца: парень хоть и контужен, но безобидный.

– Я и не говорю, что он мог убить, но он может знать, кто это сделал. Знает и молчит.

– Это да, – согласился Францев, – он вообще говорить не любит. Он даже, когда время спрашивает, не говорит ни слова, а только на часы показывает. От него информацию получить – это… – В этот момент Николаю поступил еще один вызов. Теперь с ним хотела пообщаться Лена, причем она была так настойчива, что участковый понял, что у жены что-то важное, и он сказал Павлу: ладно, поговорю с ним.

Переключил аппарат на вызов жены и спросил:

– Что у тебя?

– Я тут все время думаю о твоем предложении, – радостно защебетала Лена.

– Каком? – не понял Францев.

– Ты предложил мне вместе с тобой заняться разыскной деятельностью. Я обдумывала, с чего надо начать, выбегала в магазин и тоже думала. И тут вижу – мне навстречу идет Батон.

– В каком смысле? – тихо спросил растерявшийся Николай.

– В смысле училка эта, которую все Батоном называют.

– Илона Полуверова, – вспомнил участковый и выдохнул, – тьфу, а я-то подумал…

– Так она сама подошла, – продолжила Лена, – и начала интересоваться Кудеяровым. Будто бы у нее для него есть важная информация по убийству той девушки. Я сказала, что у Кудеярова нет времени и просто так он не будет ради нее… Тогда она шепнула, что почти точно знает, кто убил.

– Когда Следственный комитет искал свидетелей, все молчали! – возмутился Францев. – А теперь каждый все знает! Она назвала имя убийцы?

– Мы как раз в «Пятерочку» зашли, а там много народа толкалось, и она сразу замолчала.

– Откуда Батон Черноудову знает?

– По ее словам, еще давно познакомились в «Вертолете», рядом сидели, разговорились, а потом обменялись телефонами.

– Полуверова – известная сплетница, и если бы она знала что, то давно бы уже по всему Ветрогорску звон шел, – не поверил Николай, – и вообще, на какой теме у них дружба организовалась?

Лена пожала плечами и вспомнила:

– Мы разошлись по разным отделам, потом я ее искала, но не нашла, увидела только через стеклянную стену, как она быстро-быстро по улице улепетывает.

– Трепло она, – сказал Францев, – но реагировать надо. Сегодня вечерком заскочу к ней. А ты не знаешь, почему ее Батоном прозвали?

– Так она любит в гости заходить без приглашения, всегда говорит, что на пару минут, потом предлагает хозяевам чайку попить и, садясь за стол, разрезает батон белого хлеб вдоль пополам, берет половину, намазывает сливочным маслом, а сверху еще толстый слой варенья или джема. Она знает про свое прозвище, злится, но ничего с собой сделать не может, как загипнотизированная.

– Тяжелый случай, – согласился участковый, – только что ее связывало с той девушкой?

– Не знаю, – ответила жена, – возможно, Полуверова была нужна ей как источник информации, ведь Батон всегда в курсе всего, даже если ничего не происходит.

Глава седьмая

И все-таки Кудеяров решил заглянуть к соседям убитой Черноудовой. До ее домика не доехал совсем немного и остановился у ворот предпоследнего участка на улице. Этот дом был, как и все остальные в поселке, из красного кирпича. Только домик убитой девушки казался маленьким уродцем возле этих красавцев. Маленький, неказистый, каркасный, обшитый недорогими стеновыми панелями под красный кирпич.

Павел подошел к воротам и нажал кнопку переговорного устройства.

– Вы к кому? – прозвучал женский голос.

– Подполковник юстиции Кудеяров, Следственный комитет Российской Федерации. Хотел бы пообщаться с вами.

Щелкнул открываемый замок, Павел вошел в калитку, от которой к дому вела дорожка, вымощенная розовой брусчаткой. Вдоль дорожки росли полутораметровые подстриженные туи, за которыми виднелась альпийская горка с пожухшими травами и низкорослыми хвойными кустиками. Возле крыльца росли голубые и синие цветы, и это было удивительно, потому что осень уже закончилась. На крыльцо дома вышла брюнетка в очках – на вид ей было лет сорок пять. За ней проскользнула молодая немецкая овчарка, которая, увидев незнакомца, сразу потянулась к нему.

– Марс, сидеть! – приказала ему хозяйка, и пес тут же сел.

– Вас не затруднит предъявить мне свое служебное удостоверение? – попросила брюнетка.

Павел шагнул на ступени и достал удостоверение. Хозяйка дома заглянула в него и махнула рукой:

– Заходите! – и тут же она улыбнулась приветливо. – Я все равно в этих корочках ничего не понимаю: мне можно показывать все, что угодно, я эти удостоверения и не видела никогда.

– А что это за синенькие цветочки у крыльца? – поинтересовался Кудеяров.

– Обычные полевые цветы: голубенькие – это незабудки, семейство бурачниковых, а синенькие – вероника дубравная, семейство подорожниковых. У нас под ними сливная труба проходит с кабелем обогрева, поэтому они до сих пор цветут.

Зашли в дом, и собака сразу убежала на свою лежанку.

Хозяйка показала Павлу на диван, а сама опустилась в большое мягкое кресло.

– Вообще-то Марс должен в вольере жить, но я вдруг решила, что в доме будет лучше, особенно после того, как с Алечкой такое несчастье произошло.

– И правильно, – поддержал Павел, – вдруг кто-то в дом без спроса забраться захочет.

– Страшно даже представить такое, – прошептала женщина и поежилась, как будто в доме внезапно похолодало.

– Наталья, – приступил к делу Кудеяров, – простите, не помню вашего отчества.

– Я тоже его не помню, – улыбнулась хозяйка, – поэтому обращайтесь ко мне просто по имени. Я отвечу на все ваши вопросы, но сразу предупреждаю, что больше того, что я уже сообщила следователю, не скажу. Этот въедливый товарищ из меня все вытряс. Он был таким дотошным, словно с самого начала назначил меня убийцей. Жуть какая-то!

– Меня интересует: в каких вы были отношениях с убитой?

– Мы дружили с ней: сами понимаете, что ближайшие соседи роднее, чем дальние родственники. Аля нам подыскала Марса и потом занималась с ним, и потому он такой послушный. Денег с нас за дрессировку она не брала. Но мы ей диван подарили, потом еще один, помогли оборудовать барную стойку, а там одна мраморная столешница немало стоит, но нам для нее ничего не жалко было. У нас ведь с мужем детей нет, и поэтому Алечка нам почти как родная была. Юрий Юрьевич обещал ей гостиницу для собак построить, но потом он в больницу попал с сердцем: ему хотели даже шунтирование делать, но отложили пока, потому что у него произошло улучшение, но все равно он пролежал почти три недели. Потом дома на постельном режиме. И сами понимаете, разговоры о гостинице отошли на второй план…

– У Черноудовой были поклонники или какой-нибудь постоянный мужчина?

– Я этого не знаю. И даже не спрашивала у нее никогда, потому что это не совсем прилично. Хотя один поклонник у нее точно было. Некий Эдуард – он живет тут неподалеку. Он все время рядом с ней крутился, приходил к ней. Смешно это выглядело: ведь ему за пятьдесят, а она совсем юная. Не думаю, что между ними что-то было.

– Ему сорок семь, а ей было двадцать семь, – напомнил Кудеяров.

– Так он даже младше моего мужа! – удивилась Наташа. – Надо же, никогда бы не сказала… Но этот Эдуард, если честно, немного странный. Когда он узнал о смерти Алечки, он плакал как ребенок, рыдал даже.

– Что же в этом странного? – возразил Павел. – Обычная реакция на известие о смерти близкого человека, причем о такой страшной смерти.

– Возможно, вы и правы, – согласилась хозяйка, – потому что другие как-то спокойно отнеслись. Я плакала, потому что для меня она была не просто соседка. Вы клумбы на ее участке видели? Моя работа. Сама с лопатой и с тачкой. У нее там не только розы с пионами, но и калачики, мальвы, петуньи, ноготки…

– Вы любите цветы? – спросил Павел.

– Очень.

– Кухонную мебель тоже вы ей подарили?

– Нет, Аля сама нашла ее по объявлению. Как раз для нее мы и заказали барную стойку. С кухней Алечке повезло, конечно… Хотя какое везение, если такое с ней случилось!

– Знаете, кто будет ее наследником, кто въедет в ее домик?

– Сестра, вероятно. Правда, есть еще и мама, но она замужем за человеком, который обеим сестрам неприятен. Есть старый отец, но его Алечка ненавидела всеми фибрами души, считая, что это он виноват в ее ущербном и нищем детстве.

– Черноудова была завистливой?

– Нет, она была доброй девочкой. Просто злилась, когда вспоминала детство… Она даже высшее образование не смогла получить из-за отсутствия средств.

– Вы ей давали деньги?

Наташа посмотрела за окно, словно раздумывала, что ей следует говорить.

– Иногда, но суммы были небольшими. Я просто дарила ей иногда кое-что. Однажды мы пошли с ней в баню, и я увидела, какое у нее белье. Потом подарила ей несколько комплектов «Эстель Адони». Алечка так радовалась! Она обнимала и целовала меня. Но вы представляете, какое это счастье для женщины, для девушки…

– У меня не хватает для этого фантазии – я все-таки мужчина. В какую баню вы ходили?

– Так у нас в доме сауна оборудована. Мы с Юрием Юрьевичем каждую субботу там просиживаем… Простите за интимную подробность.

– А как ваша соседка выбиралась из поселка – в магазин или еще куда?

– Так мы ее возили. Потом я как-то видела, что она ехала с Эдиком в его «Мерседесе»… С нашим писателем как-то ее встретила в Ветрогорске. А еще у нее был какой-то знакомый местный таксист, который заезжал за ней по ее звонку…

– Имя таксиста не знаете?

– Откуда? Я его и не видела никогда.

Кудеяров кивнул и поднялся из кресла.

– Пожалуй, я пойду: вопросов у меня больше нет.

– Как нет? – удивилась хозяйка. – Да вы и пяти минут не побыли здесь и не спрашивали ничего. А я так хотела помочь.

– Ну, раз у вас есть такое желание, задам еще парочку вопросов. У вас с мужем общий семейный бюджет?

– Конечно, а разве может быть иначе?

– А вы знаете, что, не считая наличных денег, которые вы изредка подкидывали Черноудовой, с ваших общих счетов за последний год ей было переведено почти полмиллиона рублей?

Наташа напряглась, а потом махнула рукой.

– Полмиллиона так полмиллиона. Хотя что-то многовато получается. За такие деньги можно было бы на Новый год в Таиланд слетать. Ну, ничего, в следующий раз… Но теперь следующего раза не будет. И Алечки такой не будет.

Павел направился к выходу, а радушная хозяйка попыталась его остановить:

– Может, чайку попьем?

– Времени нет, еще надо кое-кого посетить. Писатель, кстати, обещал рюмочку хереса.

И чтобы хозяйка не заподозрила его в придуманной наскоро отговорке, набрал номер Карсавина.

– Иван Андреевич, предложение хряпнуть по рюмочке хереса еще в силе?

– Да, дорогой друг. Сейчас из местного ресторанчика подвезут кое-какие закусочки, и я накрываю на стол. Когда вас ждать?

– Минуток через десять, – ответил Кудеяров.

Он попрощался, шагнул к двери, уже взялся за ручку, и тут Наташа схватила его за рукав.

– Вы так просто уйдете? Вы не хотите сказать, как нам теперь жить дальше? Произошло убийство, преступник не найден. Возможно, он готовит другие убийства. И потом, в этом поселке уже случались подобные преступления. Я вовсе не намекаю на то, что это проклятое место, но ведь правоохранительные органы обязаны сказать свое слово. Должны что-то предпринять, ведь уже больше месяца прошло, а воз, как говорится, и ныне там.

– Правоохранительные органы сейчас этим делом занимаются, используя все силы и средства. А лично я могу вас уверить, что убийств здесь больше не будет. К тому же у вас замечательный охранный пес.

– У Алечки тоже в доме были собаки, – напомнила Наташа.

– Я тоже об этом думал. Почему они не лаяли? Ведь должны были захлебываться лаем. Или лаяли, но вы не слышали?

– Не слышала. Сами видите, у нас кирпичные стены. И потом, у меня муж только-только вернулся из больницы, и я заботилась о том, чтобы ему ничто не мешало – прикрывала все окна наглухо и шторы задвигала. А может, я просто спала, ведь была ночь, как вы знаете.

Выйдя со двора, Павел посмотрел на маленький домик, в котором произошло убийство, потом направился к нему, отсчитывая шаги. От дома до дома почти сорок – вполне вероятно, что супруги Диденко и в самом деле не могли слышать лая собак. Тем более что у Черноудовой в доме находились не собаки, а собачки, которые от страха, скорее всего, спрятались под те два дивана, которые Алевтине подарили дружелюбные соседи.

Кудеяров сел в свой «Ауди», закрывая дверь, бросил взгляд на дом Диденко. Из окна второго этажа на него смотрела Наташа. Заметив, что Кудеяров рассматривает их дом, она помахала ему рукой.

И Павел помахал ей.

Глава восьмая

Хереса у Карсавина не было. Впрочем, Павел ничего другого и не предполагал.

– А зачем нам херес? – не смутился писатель, – Что это такое вообще – вино со вкусом дубовой бочки? Это как коньяк, водой разбавленный. Уж лучше чистый коньячок пить.

Он показал на застеленный скатертью стол, на котором стояли пустые тарелки, коньячные бокальчики и пузатая бутылка «Камю». И спросил:

– Вы успели отобедать сегодня?

– Не довелось.

– Что ж я старый дурак! – всплеснул руками Карсавин. – Заказал сыров и колбас, сейчас это все доставят, – он схватил лежавший на столешнице телефон, – сейчас, может, успею перехватить, попрошу, чтобы грибной супчик, киевских котлет, салатиков каких-нибудь доставили.

– Не надо ничего, – остановил его Павел, – если есть макароны или гречневая крупа, то я сам себе приготовлю.

– Есть пельмени.

– Вот и отлично. Самое любимое мое блюдо.

– Тогда давайте пройдем на кухню, только сначала по пятьдесят граммов коньячку на ход ноги.

Он схватил со стола бутылку и замер.

– Что-то с памятью моей стало, – с удивлением произнес он, – забыл: мы с вами на «ты» не переходили?

– Переходили, и мы сегодня на «ты» были. А вы что, хотели предложить мне выпить с вами на брудершафт?

Писатель махнул рукой, словно отгонял от себя этот вопрос.

– Ну, тогда хряпнем с тобой за долгожданную встречу.

Выпили стоя и не закусывая, потом опустились за кухонный стол, ожидая, когда сварятся пельмени.

– Повод, конечно, для нашей встречи не самый приятный, – вернулся Кудеяров к тому, ради чего пришел сюда.

– Да уж, если ты об этом убийстве, – согласился писатель, – девочка была добрая, собачек любила.

– Все говорят точно так же. Буквально слово в слово. Но я хотел тебя о другом сегодня днем спросить, но при Виолетте этого делать не стал. А теперь спрошу мягко и дипломатично: насколько близко вы были знакомы?

Карсавин откинулся на спинку стула, выдохнул, потом зачем-то посмотрел на свои ладони. Выдохнул и наконец спросил:

– Я могу не отвечать на этот вопрос?

– Разумеется. Ответ мною получен – честный и дипломатичный.

Раздались сигналы переговорного устройства.

– Закуски привезли, – произнес Карсавин и поспешил к входной двери.

Но Кудеяров его обогнал, сказав, что сам встретит курьера. Он открыл дверь калитки, взял пакет с провизией и спросил у молодого парня, доводилось ли ему возить заказы девушке, которая жила в этом поселке.

– Жила? – переспросил курьер. – Вы спрашиваете про ту, что убили месяц назад? Привозил иногда – не особо часто. Она обычно заказывала пиццу, роллы и суши.

– Алкоголь заказывала?

– Пару раз. Но я не так уж часто к ней приезжал. Раз пять или шесть всего.

– А как зовут ее приятеля-таксиста?

– Вопрос не мне, – покачал головой парень, – я не лезу в чужие дела.

Павел достал удостоверение и развернул.

– Я же без протокола спрашиваю. Ты ведь не хочешь, чтобы тебя в Ветрогорск таскали для дачи показаний?

– Так я и не знаю ничего. Парня зовут Саша. У них с той девушкой вроде как роман был, но потом он понял, что она его просто использует: привези-отвези, доставь мне пиво с роллами. Кто ж такое терпеть будет? Но он, как мне кажется, не работает больше таксистом. Я его давно уже не видел. Наверное, как ее убили, так сразу он пропал. Мне кажется, что он не местный, то есть не из Ветрогорска, может, из какого-нибудь поселка поблизости…

– А кому таксопарк принадлежит?

– Сами, что ли, не знаете? У нас тут все принадлежит Уманскому.

– Ты в «Вертолете» работаешь?

– В «Маме Роме», но какая разница – здесь все под Уманским.

Кудеяров вернулся в дом, начал вынимать из пакета доставленную провизию.

– Возвращаясь к ранее напечатанному, – произнес вдруг Карсавин, – вы задали вопрос, а я вроде как ушел от ответа, будто бы мне есть что скрывать. Но скрывать мне нечего: у нас была близость – всего один-единственный раз. И не скажу, что я был инициатором. Я ехал в Ветрогорск, она шла к КПП, я притормозил, поздоровался, и она спросила, не в сторону ли я магазина. Вместе посетили торговое заведение, она набрала продуктов, взяла и бутылку бордо. Бордо «Медок», если уж совсем точно.

Иван Андреевич замолчал, не зная, видимо, как продолжить.

– Вы все это оплатили, – подсказал Павел, – а потому Черноудова сказала, что ей так неудобно, и предложила распить бутылочку вдвоем.

– Именно так и было, – согласился Карсавин. – Она обещала приготовить ужин. Ужинали у меня, бутылочка закончилась очень быстро, потом я достал коньяк. Нет, коньяком мы заканчивали, а до того я еще делал дайкири. Ром, мартини, лимонный тоник… Я ей сказал, что это любимый коктейль Хемингуэя. Если честно, мне и самому в голову вдарило, а уж ей-то и подавно, и, когда она сказала, что хочет остаться у меня, я не стал возражать. Мне шестьдесят, вероятно, ей я казался древним стариком… Стыдно говорить сейчас, но просто вдруг подумал, что никогда у меня больше не будет в жизни женщины, поцелуев, объятий, каких-то слов, пускай фальшивых чувств… И что случилось, то случилось. Мне стыдно больше от того, что я читал ей Пастернака: «На озаренный потолок ложились тени, сплетенье рук, сплетенье ног, судьбы сплетенье…» Стыдно за то, что на старости лет таким пошлым оказался.

– Ты не совершил ничего предосудительного.

– Да я по этому поводу не комплексую: мол, со стихами в калашный ряд. Я все чаще думаю совсем о другом.

– Я понимаю тебя.

– Вряд ли понимаешь, даже если догадываешься, о чем я говорю. Видишь ли, все рано или поздно заканчивается: молодость, слава, здоровье. Жизнь тоже.

– Зачем же так мрачно? – поспешил остановить писателя Кудеяров. – У тебя огромное количество поклонников, и потом, после тебя останутся твои книги, и ты будешь жить в них.

– Ничего после меня не останется, я и сейчас никому не нужен, по крайней мере издателям… Один из них, с которым я работаю последние лет двадцать, вдруг позвонил и мимоходом как-то спросил: «Можешь ли писать больше: книг шесть в год иди восемь?» А я-то одну с трудом сейчас вымучиваю. Тиражи моих книг падают… Вернее, давно уже упали, и, как мне объяснил тот самый книгоиздатель, интереса к ним нет: ни у читателей, ни у киношников… Сейчас, по мнению большинства специалистов, нужен совсем другой язык изложения.

– Я читал твою книгу – самую первую. Она и вправду автобиографическая?

– Нет, конечно, – рассмеялся писатель, – но там я действительно описал то, что видел. Однако любое прозаическое произведение – вымысел от начала и до конца, даже если автор повествует о том, что случилось лично с ним. Он приукрашивает реальную историю, себя самого, свои действия и свои мысли. Каждому поневоле хочется предстать перед миром в лучшем свете.

– Черноудова не пыталась тебя шантажировать на предмет того, что не ты написал свой первый роман?

Иван Андреевич так удивился, что даже привстал со своего стула.

– Ты и про это знаешь?

– Знаю, но не верил, что она способна.

– Да-а, – протянул Карсавин, – надо же как совпало: и я тоже не ожидал, что она на такое способна. Дело в том, что она напрямую не шантажировала: Аля просто сказала, что ей известно, что я воспользовался рукописью своего погибшего в Афганистане приятеля. Отправил ее в издательство и выдал за свою. Это ей ее отец рассказал: Борис Евсеевич просто случайно встретил Алексея, когда тот был в отпуске, и мой друг сообщил, что пишет большой роман про войну. Леша Петров – как раз тот мой приятель, с которым мы несколько раз посетили литобъединение, где безумствовал в руководстве молодой графоман Боря Шейман. Шейман предложил Леше посидеть в ресторане Дома писателей на улице Воинова. И во время ужина с обилием горячительных напитков мой друг сказал, что не бросил заниматься литературой. И пишет роман. А на самом деле это я сочинял роман, только заканчивал его уже потом, в госпитале. Таскал с собой в планшете полевой сумки. И при любой возможности писал. Комбат спрашивает: «Кому это ты столько писем пишешь?» Ну я и признался, потом начал знакомить его с тем, что накропал…

– Пельмени выкипают, – напомнил Кудеяров, – готовы, наверное.

– Не шантажировала она меня, – произнес хозяин дома, поворачиваясь к плите, – просто дала понять, что ей все известно. А я спорить не стал: никогда ничего не доказывал дуракам… Тем более дурам. Утром она попросила денег в долг, я перевел ей сто тысяч и сказал, что надеюсь, что никогда не увижу ее возле себя.

– И что ответила тебе Черноудова?

– Сказала: «Ну-ну!» – и усмехнулась пренебрежительно. А так она была хорошей девочкой – собачек любила. Давай-ка ее помянем. Никому ничего плохого она не сделала. И мне ничего плохого – разве только помогла вспомнить, что я еще мужчина. И за это я ей благодарен.