Текст книги "Все, что вы хотели знать о смерти"

– Не думаю, что мама хранила такую большую сумму дома.

– А бабушка?

Ипатьев пожал плечами.

– С головой у нее было все нормально. Она ходила с палочкой, но память у нее была прекрасная. И если бы она прятала деньги, то ни один вор не нашел бы.

– Да и мне так же кажется, – ответил Гончаров, – что ограбление – это для отвода глаз. Наркоманы грабанули квартиру, убили твоих бабушку и маму, взяли компьютер, награды, скинули все в ломбард под реализацию. А потом получили с кого-то деньги за убийство. То есть имеется заказчик, которого мы в ближайшее время вряд ли найдем. И это он обрезал все концы, и надо теперь думать, как и что про него могли знать Олжас и Бирка, которых убили первыми. Ну да, найдем мы его не скоро, а у него на руках пистолет. А если он уже избавился от пистолета? Ты наверняка уже и сам думал, кто тебе может мстить. И не просто мстить, а наказывать тебя таким жестоким образом. И вот этот подлец теперь избавился от всех возможных свидетелей. Найти бы его, а как? Мне кажется, это тот, кто рядом с тобой, кого ты знаешь хорошо.

– Вряд ли кого-то я мог так достать. Дорогу никому не переходил. Первую жену ни у кого не отбивал. Да мне всего-то девятнадцать лет было. Мы в кафе познакомились, тут же выяснилось, что я из универа и она тоже. От моего журфака до ее филологического десять минут неспешным шагом. Потом ее родители улетели на Мальдивы, вот Света и пригласила меня в гости через пару недель знакомства. Там у нас и началось. Так закрутилось, что мы даже проспали тот момент, когда в середине дня вернулись ее папа с мамой. Все у нас было хорошо. Родители ее подарили нам четырехкомнатную квартиру. Папа потом спонсировал мою программу. Но я сам все разрушил. А бывшая жена вышла замуж за молодого финансового директора папиной компании. То есть он был замом, но после свадьбы Николай Петрович сделал его вице-президентом по финансам. Ее новый муж – пухляк чернобровый – моложе ее и меня на год. Но он такой, что для него карьера – самое главное. Так что я не знаю, кому я мог что-то плохое сделать. Никого не сдавал, деньги не крал, долги возвращал всегда, чужих жен из семей не уводил…

– А по работе?

– Я, что ли, кого-то в тюрьму или на зону отправлял? Одноклассник Володя Высоковский рассказал, что, когда он только начинал, впаял одному шесть лет за разбойное нападение. Тот видел, что судья – пацан еще, и крикнул что-то вроде: «Жди меня, и я вернусь. И голову тебе отрежу». Высоковский попросил занести эти слова в протокол, и уже другой судья, рассмотрев дело, влепил дураку еще пять лет по сто девятнадцатой статье часть вторая[7]7
  Ст. 119 УК РФ – угроза убийством или причинением тяжкого вреда здоровью.


[Закрыть]. А мне ведь даже не угрожал никто.

– Поэтому я и считаю, что это кто-то из хорошо тебе знакомых людей, – произнес Гончаров и открыл бутылку водки, – вспоминай, кому из своих знакомых ты сделал больно, кто из них умеет стрелять из пистолета и настолько хладнокровен, что может убить четверых, не оставив никаких следов.

Глава девятая

Ипатьеву не надо было долго копаться в памяти, чтобы понять, что враги у него есть. Точнее, враг. И тот был рядом. Вернее, работал рядом.

Боря Ласкин, которого все называли Ласкером. Толя Медведев, учившийся с ним на одном курсе в академии кино и телевидения, говорил, что Борю называли так всегда. Ласкин был талантливым оператором. Даже очень талантливым, а потому после окончания академии его взяли на работу в кинокомпанию, где вскоре он стал участвовать в постановке телевизионных сериалов – разумеется, в качестве главного оператора. Фильмы получались так себе, но операторская работа была превосходна – это отмечали все. Особенно сам Борис. А потому он очень скоро стал давать советы режиссерам. И ладно бы советовал, как установить свет или где нужен крупный план, но он пытался вносить изменения в сценарий. Ему неинтересно было снимать сцену, где герой с героиней просто сидят в кафе и пьют кофе. Он просил, чтобы они садились за столик у большого стеклянного окна, за которым своя жизнь: например, герои говорят о своих чувствах и вздыхают, а за стеклом небритый дядька пьет пиво из горлышка бутылки, а потом ставит пустую бутылку под окно, вздыхает глубоко и трогает лоб ладонью, после чего замечает за стеклом сидящих за столиком молодых и красивых героев и говорит им что-то ужасное, как будто предсказывает будущее… Что говорит, непонятно, но Ласкин еще требовал, чтобы на озвучании фраза была произнесена. Но режиссер не стал этого делать, хотя фраза, по мнению Бориса, была гениальная. Человек в потертом пуховике и в грязной вязаной шапочке «Адидас» смотрел на молодых красивых героев и, осушив бутылку, говорил им через стекло: «Ну, чего уставились, уроды? Завидно?»

Некоторое время – весьма непродолжительное – руководство студии просило Борю угомониться, но он обозвал всех бездарями, завистниками и сам написал заявление. Больше его никуда не принимали, потому что все знали о его склочном характере. И тогда Анатолий Медведев предложил своему бывшему сокурснику поработать на телевидении в новой программе. Ласкер гордо отказался, но потом на него насела жена и он согласился, потребовав от Ипатьева клятвы, что никто и никогда не будет вмешиваться в его личный творческий процесс. Павел дал такую клятву. И не пожалел. А ведь операторская работа – это уже полдела, если не больше. Например, в последнем выпуске программы девушка, очень похожая на несчастную Настеньку из фильма «Морозко», стоит возле места преступления, за ее спиной два трупа, а она говорит, глядя в камеру огромными невинными глазами: «Это все, что вы хотели знать о смерти?» И ведь как проникновенно говорит! У многих мужчин, прильнувших к экранам телевизоров, в этот момент прихватило сердце и мурашки побежали по спине. Возможно, Боря и в самом деле немножко гений. А может быть, у Леночки Прошкиной уж очень проникающие в душу глаза.

Но все равно Ласкер был профессионалом. Поэтому Анатолий и пригласил его еще раз на работу в уже возрожденную программу. Ласкин отказался сразу и наотрез, но потом перезвонил и потребовал, чтобы предложение ему сделал лично Ипатьев. Павел звонить не стал, а приехал к нему домой и пообещал, что у Бори будет полная творческая свобода и он может снимать все, кроме того, что и так на экран не пропустят: например, расчлененку или подробности контрольных закупок в подпольных публичных домах. Тот обещал подумать. Думал он минут двадцать, а потом дал согласие.

И при этом сказал:

– Ладно, но только из уважения к Тольке Медведеву. А тебя я как ненавидел, так и буду ненавидеть. Бездарь!

Поводов для ненависти у него было два. Во-первых, Ласкер считал, что закрытая программа была популярна только благодаря его гениальной операторской работе, а Ипатьев просто забрал чужую славу. А во-вторых, когда программу закрыли, от Ласкина ушла жена. Лиза была артисткой кино и снималась в сериалах. Режиссеры ее ценили за то, что она всегда была готова раздеться перед камерой и могла это делать бессчетное количество дублей. Боря и сам ее снимал, но он делал это красиво: в контражуре[8]8
  Контражур (от франц. а contre-jour – «против света») – прием освещения в живописи, фотографии и кинематографе, при котором сильный источник света располагается позади объекта на близком расстоянии от него.


[Закрыть] или с наложением на тело светящихся за темным окном ночных звезд. Лиза считала себя красавицей, и непонятно было, как она оказалась замужем за Ласкером, сутулящимся и лысеющим. Наконец, решив все кардинально поменять, она ушла от Борьки и явилась к Ипатьеву, позвонила в дверь квартиры, показала бутылку коньяка, шагнула через порог и чмокнула Павла в щеку, которую он и не думал подставлять. Но так получилось, и к тому же он опешил. Лиза была на высоченных шпильках, и юбка у нее была очень и очень короткой. И непонятно было, как она живой добралась до его холостяцкой берлоги. Но она явилась не просто так, а с деловым предложением.

– Поговори со своим тестем, – потребовала она, – я могу предложить выгодный коммерческий проект. То есть можно вложить миллионов двадцать баксов, а получить двести минимум. У меня есть сценарий. Это вообще отпад! Короче, русская красавица попадает на конкурс «Мисс Вселенная». Но там ее засуживают и отдают корону какой-то американской лахудре. Все зрители свистят, и весь мир негодует, то есть вся вселенная делает то же самое. А засуживают героиню не просто так, а потому, что в нее без памяти влюбился молодой миллиардер. Он ей сначала не очень понравился, а потом она разглядела, что он не только молод, но и красив и даже умен.

– А потом протестировала его в постели, проверила его банковские карты и влюбилась окончательно, – продолжил Павел.

Лиза задумалась, а потом кивнула.

– Типа того, но в таких сюжетах важен и альтернативный вариант. Типа альтер эго.

– То есть в действие вступает персонаж, который является антагонистом главной героини и в которого она влюбляется.

– Что? – удивилась Лиза глубине собственного замысла и вздохнула. – Но альтер эго еще обдумать надо. Психология в киноискусстве хорошо, конечно, но ее надо дозировать, как это делают величайшие режиссеры современности.

– Как фон Триер в «Нимфоманке»? – подсказал Ипатьев.

– Это потом мы вместе обсудим, – слезла с темы Лиза. – Короче: ты обращаешься к своему тестю, просишь у него сорок миллионов долларов… Он же очень богатый человек, и для него это не такие уж деньги.

– Ты же сказала, нужно двадцать.

– Надо всегда просить больше: попросишь двадцать, дадут десять. А у нас только исполнитель главной роли может попросить двадцать или двадцать пять.

– А кто у нас исполнитель главной мужской роли?

– Я еще не решила, – призналась Лиза, – среди моих кандидатов Джонни Депп, Бред Питт, Джордж Клуни… Хотя Клуни уже староват, конечно… Но можно Роберта Паттисона пригласить.

– Мне нравится, – согласился Ипатьев, – но есть одна проблема. Где мы найдем актрису на главную роль?

– Ты серьезно? – удивилась Лиза и, не делая паузы на раздумье, сняла через голову декольтированную маечку с изображением губ Мэрилин Монро.

Где-то через час он согласился. Потом сутки обдумывал, как позвонить Николаю Петровичу. Наконец признался Лизе, что бывший тесть теперь его терпеть не может. Ласкина уговаривала его еще полтора часа, и он, уставший и вспотевший от тягостных сомнений и раздумий, наконец набрал номер и поставил аппарат на громкую связь.

– У тебя хватает наглости мне звонить?! – прогремел на всю квартирку громкий голос строительного олигарха. – Я же предупреждал, что ты живой, пока я тебя не вижу и не слышу.

– Тут есть одно интересное предложение, – попытался хоть что-то сказать Ипатьев, но бывший тесть оборвал его.

– Засунь это интересное предложение себе в задницу и радуйся!

На этом разговор был закончен.

– Я тебя предупреждал, – прокомментировал разговор Павел, не глядя на Лизу.

Но жена Ласкина и сама слышала вылетавший из трубки голос очень богатого человека. Она сидела, пораженная людской жадностью и мужской подлостью. У нее в два ручья катились слезы, потому что только что у нее рухнула вся жизнь, разом погасли свет славы, блеск бриллиантов и очи завистников.

Павел поднял с пола бутылку виски, посмотрел на свет, потом потянулся за бутылкой коньяка.

– У нас все, что ли? – удивился он и посмотрел добрым взглядом на жену Ласкина. – Может, ты сбегаешь?

– Сволочь! – закричала Лиза и стала его колотить двумя кулачками, зачем-то закрыв при этом глаза. – Своло-очь! Я к нему как к человеку, а он…

Она вскочила, натянула маечку с прожженной пеплом дыркой как раз посредине губ Мэрилин Монро. На юбочке оказалось пятно от коньяка. Стринги не хотели отыскиваться. Но Лиза не желала задерживаться, ударила Павла еще пару раз и сказала почти спокойно:

– Запомни, неудачник! Я спонсора, который оценит меня, найду. А ты будешь плакать… Нет, ты будешь рыдать и биться у моих ног, как пойманная на крючок рыба. Ты будешь умолять. Ты будешь просить прощения. А твой тесть будет гореть в аду! Нет, вы оба будете гореть в аду на одной сковородке!

Она ринулась к дверям, и скоро оттуда прилетел ее крик:

– Открой мне дверь сейчас же! Открой, а то я выломаю ее.

Ипатьев вылез из постели, открыл дверь, хотел поцеловать Лизу, но та увернулась. Он думал вернуться в комнату, но по пути решил проверить холодильник на кухне. В холодильнике скучал кусок недоеденной пиццы, на кухонном столе лежали красные стринги.

Через пару дней после этого позвонил Ласкер и начал кричать, что Павел подонок, потому что он воспользовался наивностью и доверчивостью Лизы.

– Какой Лизы? – изобразил непонимание Ипатьев. – Твоей бывшей жены, что ли? Так это она воспользовалась моей доверчивостью. Напала на мою квартиру и опустошила весь запас элитного алкоголя.

– Ты редкая скотина! – крикнул на прощание Ласкин, который оказался самым доверчивым.

Он перезвонил через пару минут и сказал уже спокойно:

– Запомни, подонок, я тебя убью или сделаю еще что-нибудь похуже! И тестя твоего тоже.

Что им обоим сделал милейший Николай Петрович? Ладно Лиза, которая имела на него виды. А Боря? Неужели он был в курсе всех ее планов?

Но в возрожденную программу криминальных новостей «Город принял» Ласкер все-таки вернулся. И теперь, когда в подпольные публичные дома врывались спецназовцы, к оконным стеклам из мрака улицы прижимались ветки испуганных березок.

Глава десятая

Утром солнце светило в окошко кухни. Кофемашина выдала две чашки эспрессо. Гончаров опустился за стол и посмотрел на выбритые щеки Павла. Потом провел ладонью по своей щеке.

– Приеду на работу и тоже побреюсь, – объявил он. – У меня в столе электробритва. Правда, после нее раздражение, но сегодня начальство точно меня взгреет. Как могло получиться, что на моей территории двойное убийство и первыми там оказываются журналюги… Прости, телевизионщики.

– И что тебе будет? Очередной выговор?

Майор пожал плечами.

– Не знаю, но во всем надо искать если не пользу, то выгоду. Скажу большому начальству, что у нас дежурная машина была в ремонте. У нас ведь жигулевская семерка тридцатилетней давности с пробегом в миллиард километров. Четыре года обещают выделить «Форд Фокус», но дальше обещаний дело не идет.

Павел сходил в ванную комнату и вернулся с коробочкой.

– Возьми, это лосьон после бритья с витаминами и без спирта, так что ни раздражения, ни сухости. Мне кто-то всучил, но я такими не пользуюсь.

Гончаров взял коробочку и поблагодарил. Поднял стоявшую перед ним чашку с кофе. Зачем-то осмотрел, отставил в сторону и признался:

– Неудобно говорить, конечно, но от твоей подушки, на которой я спал сегодня, такой аромат исходил: не духов даже, а какой-то свежести.

Павел удивился, хотел возразить, что никакой свежести быть не может, но потом вспомнил, что прошлой ночью на кровати ночевала Леночка Прошкина.

– Не знаю, – удивился он, – с чего здесь быть запахам?

Гончаров кивнул, как будто согласился, и произнес, не оборачиваясь к окну:

– Дождь будет и наверняка гроза… И скорее всего, сразу после обеда. Хотя при моей работе говорить об обеде не приходится – всегда всухомятку и на ходу.

– Да у меня так же, – признался Павел, – обычно под вечер перед монтажом закажем что-нибудь. Пиццу, например.

– Я тут земельный участочек прикупил у старичка – бывшего сельского участкового. Хороший участок – ничего лишнего: там просто картофельное поле и банька. Возможно, в ближайшее время построю на нем что-нибудь. А пока с ребятами будем мотаться туда на шашлычки. Вечером шашлычки и банька, а с утречка домой. Давай в пятницу туда с нами.

– В пятницу у меня похороны, – произнес Ипатьев и отвернулся к окну, за которым и в самом деле в ожидании неминуемой грозы побледнело испуганное солнце.

Он ехал на работу, когда зазвонил мобильный. Номер не был поименован, но недавно кто-то с него уже связывался с Павлом. Он не ответил, и через минуту настойчивый абонент перезвонил. Пришлось отвечать.

Ипатьев нажал кнопку и произнес:

– Я за рулем, если можно, коротко.

– Павлик, это Елизавета Григорьевна.

Паша хотел уже послать, потому что ему показалось, что это бывшая жена Ласкина, но потом понял, что у Лизы не может быть такого скорбного голоса, а потому осторожно поинтересовался:

– И что?

– Это директор школы. Завтра же похороны. Я хотела напомнить, что к десяти бабушку и маму подвезут в церковь для отпевания… В смысле их тела. Они ведь крещенные по православному обряду?

– А по какому же еще? – удивился Ипатьев.

– Просто священник просил уточнить.

– А вы напомнили бы ему про Ипатьевский монастырь, про Ипатьевскую летопись, про то, что только в этой летописи говорится, что Рюрик сел в Ладоге, а не в Новгороде. Вы же нам историю преподавали, Елизавета Григорьевна.

– Я ему все сказала, – тихо отозвалась директор школы, – а теперь зачем-то решила уточнить. Прости, Павлик. Я еще к чему звоню: вдруг завтра будет дождь? Тогда сами похороны мы проведем в ускоренном формате, потому что записалось много желающих выступать и придется сократить. А потом будут поминки в школе, и там уже любой сможет что-то сказать. Только такой вопрос: у вашей бабушки были подруги, которые хотели бы прийти?

– Никого, ей же девяносто восемь осенью должно было исполниться, не всякая подруга доживет.

– Я помню, – вздохнула директор школы, – ваша бабушка еще говорила, что ее столько раз уже убивали, что проживет она долго – у нее теперь прививка от смерти… Простите, заговорила вас, отвлекаю от работы. Просто позвонила, чтобы сказать, что от школы в девять тридцать отходит автобус, а кто в него не поместится, тот своим ходом до кладбища, но мы вас дождемся.

Мама как-то заболела, и директор школы решила навестить ее. Бабушка поставила чайник на плиту, на столе уже красовался домашний яблочный пирог. Очень скоро гостья вышла с мамой к столу, начала осматривать обстановку и увидела на стене фотографию молодого человека в костюме и галстуке.

– О-о-о! – узнала Елизавета Григорьевна. – Роберт Тейлор! Я так была влюблена в него в детстве. Все его фильмы пересмотрела.

– Все пересмотреть невозможно, – улыбнулась бабушка, – их у него сто двадцать восемь. А у нас показали разве что с десяток.

– Но «Мост Ватерлоо» я посмотрела раз десять, – не смутилась директор школы, – и каждый раз плакала.

– И я тоже, – призналась бабуля, – но только это не Роберт Тейлор. Это мой муж Владимир Михайлович Ипатьев. На фотографии он в день окончания университета. А Тейлор действительно как будто из ипатьевского рода, только они все на вид были более мужественные, чем этот киноактер: высокие, широкоплечие. Я с Володей на фронте познакомилась. Я поехала на сборный пункт, куда раненых после боев приводили или приносили. А госпитальная машина потом их собирала. А я как раз была на такой машине сопровождающей. И вот приехали мы за ранеными – водитель и я. Это уже после того, как Вислу форсировали южнее Варшавы. Страшные бои там были. Ну вот. Приехали мы, погрузили всех раненых, а тут еще капитан подошел, попросился добросить его до госпиталя, потому что пуля руку ему пробила, батальонный фельдшер рану обработал, но, видать, плохо. А я смотрю на этого капитана, и у меня сердце в пятки ушло: до чего же этот парень похож на Роберта Тейлора: нам за неделю до этого в госпиталь привозили «Даму с камелиями» – все обрыдались тогда. Я села в кабину нашей полуторки, капитан в кузов к раненым, и мы отправились в госпиталь. Километров пять или шесть проехали, смотрю, стоит немецкая штабная машина, в кювет съехала и в снегу застряла: то ли подбитая, то ли бензин у нее кончился.

– Что за черт, – говорит мне водитель, – когда туда шли, не было этого «хорьха».

Притормозили. И тут из-за той машины выскочили немцы. Двое с автоматами, а двое с пистолетами и стали по нам стрелять. Я пригнулась, и пули надо мной просвистели. Гады! Видят, что медицинская машина, и стреляют. И вдруг за моей спиной прозвучали выстрелы… Это тот капитан с простреленной рукой выскочил из кузова и начал палить из своего ТТ. Автоматчиков он сразу уложил, потом одного офицера, и тут патроны в ТТ закончились. А как обойму поменяешь, ведь вторая рука не работает? Но он к тому немцу бросился с финкой. Немецкий офицер успел выстрелить в него дважды, и у него тоже обойма опустела. Моего будущего мужа он дважды ранил в грудь, но Володя его все-таки достал ножом в сердце. Я выскочила и вижу, красавец капитан лежит. Я к нему, обнимаю, плачу. А он смотрит на меня и улыбается, хочет что-то сказать, но не может… Надо скорее забирать его, а как везти? Водителя нашего убили… Трех раненых тоже. Как ехать дальше, я не знаю. Вдруг поблизости еще где-то фашисты?

Из кузова выбрался солдатик с забинтованной ногой. Он сказал, что умеет водить… Как-то поехали мы. Недолго, правда, ехали, потому что был пробит радиатор. Остановились, я капитана перевязываю и реву, потому что понимаю, что ему недолго осталось. И тут, на нашу радость, мимо медицинский автобус «ЗИС-8» тащится. Перегрузились мы. Приехали в госпиталь, сдали раненых, я доложила в письменном виде, что случилось. Ко мне потом пришел майор из разведки армии и просил показать на карте место, где все произошло. А через день пришел уже полковник и сказал, что в машине этой ехали какие-то высокие чины из польского легиона СС с важными документами, и меня представили к медали «За боевые заслуги». А Володю – к ордену Боевого Красного Знамени. Это был бы его второй такой орден, но наградные документы, видимо, потерялись, и орден этот так и не вручили ему. Зато потом, когда наш госпиталь стоял в Гуре-Кальварии, пришли польские генералы Михаил Жимерский и Францишек Юхвяк[9]9
  Михаил Роля-Жимерский – во Вторую мировую войну с января 1944 года главнокомандующий Армией Людовой; Францишек Юхвяк – начальник штаба Гвардии Людовой и Армии Людовой.


[Закрыть] и наградили его орденом «Крест Грюнвальда». Это как раз на двадцать третье февраля было. Володю стали тогда готовить к выписке, и он мне сказал: «Тамарочка, вы мне спасли жизнь, и теперь, как честный человек, вы просто обязаны выйти за меня замуж». Я ответила, что и сама уже об этом думала. То есть сказала, что думаю об этом постоянно, потому что очень сильно его люблю. А вообще еще разобраться надо, кто кому чего спас.

На следующий день мы отправились в штаб дивизии, и начальник штаба на дивизионном бланке зарегистрировал наш брак. Вернулись в госпиталь на машине кинопередвижки, которая привезла для врачей и раненых фильм «Мост Ватерлоо», выделенный политотделом в честь нашей свадьбы. Из столовой вынесли все столы, на табуретки положили доски, чтобы поместилось как можно больше зрителей. Мы с мужем сидели в последнем ряду, так что всем остальным приходилось оборачиваться, чтобы сравнивать Володю с тем экранным красавчиком. А тот, с экрана, если честно, моему гвардии капитану и в подметки не годился.