Текст книги "Не расстанусь с Ван Гогом"

Глава 7

Семь лет назад Надя получила диплом, а в памяти о радостном событии осталась только пьянка. Почти шесть лет назад она развелась, и подробностей развода не помнит вовсе. Осталось только ощущение глупости и бессмысленности всего происходившего, да еще фраза, брошенная вскользь Холмогоровым: «Хочешь всю жизнь быть дураком – женись на умной».

Это было очень обидно. В чем ее вина? В том, что не простила? Так ведь Саша сам подал на развод. Вернее, подавали оба, но Надя надеялась, что он в самый последний момент разорвет свое заявление, прижмет ее к себе и не отпустит никогда. Даже представляла, как будет сопротивляться, вырываться, плакать и кричать, что ненавидит его. Но ничего этого не случилось. Холмогоров не только не разорвал злосчастную бумажку, но и написал новую – с просьбой развести их побыстрее и без его присутствия, так как очень занят на работе, которая связана с постоянными разъездами. Дама, принимавшая заявления в загсе, с восторгом смотрела на него и бросала осуждающие взгляды на Надю, словно не сомневалась в истинном виновнике, то есть виновнице разрушения молодой семьи. Развели Надю в гордом одиночестве.

Холмогоров к тому времени уже перебрался в Москву, и дела его быстро шли в гору. Саша много снимался, у него брали интервью, а в журналах рассказывали, что он любит есть, у какого модельера одевается и с кем спит. О последнем, правда, в интервью не спрашивали, но намекали о его знакомствах с гламурными красотками.

Тогда же, в день развода, когда Надя возвращалась из загса, моросил нудный дождик, мелкий и равнодушный. На душе у нее тоже была сырость. Теперь в ее жизни не осталось никого, ради кого стоит жить. Мужа нет – плохо, друзей нет – беда. Хотя, если честно, вряд ли она считала Бровкину настоящей подругой. И все же было обидно, что Холмогоров именно с ней совершил эту подлость. Прикидываясь невинной овечкой, Татьяна несколько раз звонила, но Надя бросала трубку. Потом Бровкина заявилась в квартиру – якобы за оставленными вещами. Вещи ее и в самом деле там оставались, но Таня пришла не только за ними: она снова попыталась все объяснить. Правда, версию о репетиции какой-то Сашиной роли уже отбросила и честно сказала, что не устояла: «Он ведь такой сильный!» И в этот раз собиралась включить вариант об изнасиловании. Только Надя ее вещи заранее собрала и упаковала, так что Бровкина ненадолго задержалась в квартире и развить тему не успела.

На работе все было плохо: журнал разорялся, зарплату задерживали, сотрудники разбегались. Наде приходилось работать больше, причем как раз тогда, когда делать что-либо не хотелось вовсе, да и сил не было.

А теперь еще и этот дождик…

Она вошла в магазин, свернула зонтик, стряхнула с него капли. И тут же увидела Радецкую. Елена Юрьевна помахала ей рукой, Надя подошла и поздоровалась.

– Почему такая грустная? – спросила пожилая дама.

Надя пожала плечами.

– Обыкновенная.

– Это ты-то сейчас обыкновенная? – рассмеялась старушка. – Рассказывай, что у тебя стряслось.

– С мужем только что развелась.

– Так это он должен горевать, что тебя потерял, – продолжала радоваться Радецкая. – Я, например, трижды была замужем, и каждый раз счастливо. Первый муж бросил меня и потом локти кусал. Второй бросил не меня, а Родину – эмигрировал во Францию, я отказалась с ним ехать. Там он стал весьма известным художником. А третий муж два года назад умер. Так что не стоит отчаиваться: только у мужчин жизнь делится на две половины – одна до брака, вторая после развода. А женщинам…

Елена Юрьевна заглянула Наде в лицо.

– Ты что, голубушка, плакать собралась?

– Это дождь, – объяснила Надя.

– Ну, и правильно, – согласилась старушка, – так что готовься ко второму браку.

– Два раза в одну реку?

– Почему в одну и ту же? Ты всяких там Гераклитов слушай, они потому и вымерли все, что забивали свои головы философской ахинеей. Семейная жизнь – счастье, когда оба любят. А если нет взаимной любви, зачем тогда такой брак? Семья ведь не игра, в которую один играет, а второй подыгрывает. Это ж дело такое – все вместе, все пополам, все на двоих: и любовь, и дружба, и страсть, когда ласковые и нежные слова произносишь не по обязанности или по привычке, а от всего сердца и от души, которая переполнена любовью… Ты зачем в магазин пришла?

Надя пожала плечами.

– Ну, тогда ничего не покупай. Я вот тут тортик взяла, а разделить его было не с кем. Так что пойдем ко мне чай пить.

Квартира Радецкой оказалась огромной. Три большие комнаты и еще маленькая, возле кухни, которая, вероятно, когда-то планировалась как жилплощадь для прислуги. В этой комнатушке Елена Юрьевна и оборудовала свою спальню. Впрочем, именно ее она Наде и не показала. Махнула рукой и сказала: «Вон там я ночую». Зато другие покои демонстрировала с явным удовольствием. Мебель была старой, с резьбой на фасадах, но Надя лишь бросила беглый взгляд на шкафы и горки, потому что нашлось еще куда посмотреть – все стены были увешаны картинами.

– В моей семье никто целенаправленно не коллекционировал живопись, – объясняла Радецкая, – но прадед кое-что приобрел в подарок прабабке, потом дед купил пару этюдов Шишкина, вот они висят, а отец был знаком с Ларионовым, и тот подарил ему небольшую работу.

– Тут же, наверное, целое состояние! – поразилась Надя.

– Думаю, так и есть. Если бы продать все это, то можно обогатиться, без сомнений. Но я ни с одной из картин расставаться не собираюсь. Каждое из полотен что-то для меня значит, навевает какие-то воспоминания. А как отказаться от своей памяти? И если в трудные годы никто из моих предков ничего не продал, то почему я должна это делать? Кстати, тут много работ моего второго мужа. Было больше, но большую часть я ему отвезла, когда он на Западе в фавор вошел. Михаил тут же их на продажу выставил. Что ж, его право: он автор, хочет – продает, хочет – печку своими холстами топит.

Надя остановилась у небольшого полотна в темных тонах, стала разглядывать его, а потом обернулась и посмотрела на хозяйку.

– Эту копию сделал ваш муж?

Радецкая помялась, а затем покачала головой.

– Хотя нет, это не копия, – сказала Надя, продолжая разглядывать холст. – У Ван Гога за столом сидят пятеро, три женщины и двое мужчин, а здесь только четверо, и позы у них другие… Лампа вроде такая же, хотя я не очень хорошо помню.

– Ты права, – кивнула Елена Юрьевна. – Ладно, пойдем чай пить.

В чем она права, Надя так и не поняла – в том, что картина не копия, или в том, что не помнит хорошо? А хозяйка быстро перевела разговор на другое:

– У меня внук тоже художник. Очень талантливый мальчик, но безалаберный. Хочет – рисует, а нет – ерундой какой-то занимается. Я как-то прихожу к нему в мастерскую, гляжу – на стене висит полотно Караваджо. Но поскольку это не мог быть Караваджо, пригляделась получше. «Павлик, – спрашиваю, – ты что, копии начал делать?» Он молчит, стоит и улыбается. Ясно, что не копия, потому что такой работы Караваджо я не знаю. Сюжет понятен – «Отречение Петра»: стражники схватили Петра и показывают на Христа, а тот руки в стороны разводит. Я подошла ближе – Караваджо чистой воды! Подрамник проверила – старый, на холст с обратной стороны глянула – современный. «Павлик, – говорю, – если ты решил подделками заняться…» Тогда он объяснил, что какой-то нынешний нувориш «завис», как внук выразился, на Караваджо и хочет иметь у себя в доме. А где ж Караваджо купишь? На аукционах его не бывает. Рубенс или Тициан – пожалуйста. Даже Рембрандт как-то в «Кристи» или в «Сотбис» выставлялся на торги. А подлинный Караваджо – никогда. С такими шедеврами владельцы не расстаются. Они скорее всю остальную коллекцию продадут и дом в придачу, нищими станут, но что бы такое полотно потерять…

– То есть вы хотите сказать, что даже вы, когда увидели в мастерской своего внука…

– Именно, – гордо произнесла Радецкая, – купилась как последняя лохушка.

Бывшая преподавательница и бывшая студентка пили чай, долго разговаривали, потом еще раз смотрели картины. И Надя снова остановилась возле «Едоков картофеля». Она уже не задавала вопросов, потому что догадалась, что это творение не Ван Гога, а внука Радецкой. Поразилась про себя мастерству воспроизведения манеры великого художника, глубине темных красок, сочетаниям лиловых и желтых тонов.

Так у Нади появилась новая подруга. Они встречались часто, а перезванивались по несколько раз на дню. Елена Юрьевна была одиноким человеком – о внуке своем она вспоминала часто, но тот пропадал неизвестно где. Вполне возможно, Радецкая что-то знала о его местонахождении, но молчала по какой-то причине. А Надя и не расспрашивала. Сама она хотела лишь одного – спокойствия.

Жизнь без Холмогорова не то чтобы наладилась – как раз наоборот: каждый день становился лишним подтверждением тому, что ничего уже не вернуть, однако кое-что положительное все же случалось. У журнала, в котором работала Надя, появился новый владелец, увеличивший, пусть даже немного, оклады сотрудникам. А еще он сменил название: теперь издание носило громкое имя «Подмостки». Оставшиеся в штате соревновались в остроумии, придумывая и другие «звучные» названия: «Подметки», «Подмышки» и тому подобное, которые, понятно, произносились с оглядкой и шепотом. Так же тихо все хихикали. Все, кроме Нади. Она приходила в редакцию работать, и только.

Все шло своим чередом – чередом серым и унылым. Пока снова на ее горизонте не появилась Бровкина.

Глава 8

Новый год Надя и Елена Юрьевна решили встретить вместе. Конечно, Наде хотелось, чтобы и родители приехали, но у отца с матерью была золотая пора заработков. Папа – вечный Дед Мороз, а мама, много лет радовавшая детвору в образе Снегурочки, теперь представляла сказочную Фею. Впрочем, Надя сама не хотела оказаться в шумной компании – общество Радецкой ее вполне устраивало.

Пришлось, правда, настоять, чтобы Елена Юрьевна пришла праздновать к ней, чтобы не вынуждать пожилого человека торчать в предпраздничные часы на кухне в ожидании гостьи. Надя собиралась наготовить побольше, да и посидеть, отмечая наступление нового года, подольше. Но старушка, словно почувствовав подвох, явилась намного раньше назначенного времени. Вместе они не спеша готовили салаты и разговаривали. Вскоре Надя поняла, что по части кулинарии ей за Радецкой не угнаться.

– Как же вас первый муж бросил? – удивилась она. – Красавица, образованная, да еще и готовите так, что только за это муж должен был вас ценить.

– Так и ценил. Ну, глупость сделал, а я не простила. Прибегал потом, обратно просился. И даже, когда снова женился, а я замуж вышла, все равно приходил к нам, поболтать будто. Мне жалко его было. И к тому же я уважала его. Большой ведь талант.

– О ком вы говорите?

– Моим первым мужем был Николай Георгиевич Журавлев, артист, к сожалению, не только на сцене, но и в жизни. Каждый его выход – мизансцена. И всегда блестящая. А если что-то спрашивал меня, то тут же повторял вопрос, но уже с другой интонацией: ему хотелось быть убедительным даже в мелочах. До самой своей смерти оставался большим ребенком, наивным и чистым. Квартира ведь мне от него досталась, он ушел от меня к своей студентке, а потом уж получил, как народный артист и лауреат, другую.

– Ну, ему хоть тратиться на новое жилье не пришлось.

– Даром и тогда ничего не давали, – заметила Елена Юрьевна. – Какому талантливому человеку охота читать в Кремлевском дворце съездов стихи о советском паспорте или отрывки из поэмы «Ленин»? Хотя нет, были такие, что от всей души рвались на эту сцену и там в исступлении орали: «Партия и Ленин – близнецы-братья! Кто более матери-истории ценен…»

Радецкая рассмеялась. А Надя вдруг вспомнила, как на втором курсе они с Холмогоровым готовили оливье, и Саша неожиданно опустился возле стола на колено и попросил стать его женой. Может, и ее муж большой талант, а она, плохая жена, этого не разглядела?

Надя отложила в сторону нож и опустила руку: ладонь абсолютно явственно ощутила прикосновение Сашиных губ. И в то самое мгновенье раздалась трель квартирного звонка. Надя вдруг подумала, что это может быть только Холмогоров, и бросилась к двери. Распахнула…

На пороге стояла Татьяна Бровкина, забормотавшая:

– Прости… Пришла просто поздравить…

– Я не одна.

– Я на минуточку только. Не помешаю. Вот…

Бровкина протянула пакетик.

– Это подарок от меня.

Надя спрятала руки за спину.

– Мне от тебя ничего не надо.

И тут подошедшая Радецкая взяла сверток.

– Проходите, барышня. Не знаю, какая кошка пробежала между вами, но все обиды следует оставить в уходящем году.

– Но… – попыталась возразить Надя.

Елена Юрьевна погладила ее по спине.

– Прости ее, и тебе самой легче станет.

Спорить не имело смысла.

Так втроем и встретили Новый год. На удивление, Бровкина вела себя спокойно и говорила мало. Рассказала только, что нашла себе другую работу. Зарплата, правда, небольшая, зато есть хорошие перспективы для карьерного роста. Как выяснилось, Татьяна стала трудиться в районном КУГИ{КУГИ – Комитет по управлению городским имуществом.}. Надя слушала, что та говорит, и делала вид, будто ее это очень мало интересует, а потом поняла: а все же слушает. Неужели уже простила? Хотя, собственно, прощать-то за что? В чем провинилась девушка? Во всем виноват Саша! Как он там, кстати…

Часть вторая

Глава 1

Холмогоров прошел за кулисы и прислонился к стене. Рядом притоптывал ногами и прищелкивал пальцами человек в шароварах с блестками и с испитым лицом – популярный некогда эстрадный певец. Саша не мог вспомнить ни его имени, ни фамилии. Крутилось что-то в голове и не всплывало. Но в голове сейчас все крутилось.

А на сцене клуба гремели гитары, и какие-то мальчики орали:

 
Будем пить водку и есть оливье
С первого и по тринадцатое…
 

Холмогоров обратился к человеку в блестящих шароварах:

– Пацаны через пять минут закончат, я вас уже объявил, так что выходите на сцену и работаете. Только у меня просьба: у вас по программе две песни – постарайтесь растянуть их. Поговорите с залом, поздравьте с Новым годом, анекдотец расскажите…

– А я че, похож на артиста разговорного жанра? Щас, ага, разбежался! А не пошел бы ты…

Это было уже хамством, и Холмогоров убрал с лица всю доброжелательность.

– Послушай, ты, звезда девяностых! У меня седьмой корпоратив за неделю, и если я сейчас не полежу полчаса, то вырублюсь. Короче, ты эти полчаса делаешь то, что тебя просят и за что лично от меня получаешь пятьсот баксов.

– Тысячу!

Саша достал из кармана бумажник, вытащил из него пять банкнот и протянул немолодому человеку со словами:

– И так переплачиваю. Постарайтесь увлечь их своими хитами хотя бы на тридцать минут.

Затем вышел в коридор. И тут же рядом с ним вырос какой-то работник клуба со съехавшим набок галстуком-бабочкой.

– Саша, не обессудьте, но дочка, узнав, что вы у нас сегодня будете, просила для нее автограф. Она коллекционирует.

Мужчина держал в руках раскрытый блокнотик и «паркер» с золотым пером.

– Как дочку зовут? – устало спросил Саша.

– Кристина. Кристина Петрова. Жена ее так назвала, – извиняющимся тоном добавил человек со съехавшей бабочкой.

Пришлось взять блокнот и написать. «Александр Холмогоров желает Кристине Петровой большой и чистой любви».

– То, что нужно! – обрадовался работник клуба. – А то она…

– Где у вас комната отдыха?

– Прямо по коридору. Только там сейчас… В общем, занято помещение. Но на втором этаже есть номер с кроватью и душевой.

– Мне бы на полчасика просто ноги вытянуть, а то гудят – еле стою.

Собеседник поднялся с Сашей по лестнице и подвел актера к двери.

– Располагайтесь.

Холмогоров кивнул, поправил галстук на шее сопровождавшего и попросил:

– Через двадцать пять минут проверьте, чтобы я не заснул.

В номере было тихо. Почти в самом центре комнаты стояла огромная круглая кровать, возле которой примостились две квадратные вазы с орхидеями. Саша скинул пиджак и положил его на кресло, лег на постель и посмотрел наверх. В стеклянном потолке отражались белые орхидеи и он сам, лежащий на кровати. Холмогоров закрыл глаза и подумал: как хорошо было бы сейчас заснуть и проснуться уже дома. Потом подумал о двадцати тысячах евро, которые ему обещали за этот вечер. За двадцать тысяч, конечно, можно было бы и дотерпеть до конца, тем более что на завтра никаких корпоративов не намечается. Следующий только на Рождество, а потом на Старый Новый год.

Скрипнула дверь. Или показалось? Потом щелкнул замок. Холмогоров открыл глаза и увидел девушку – нет, молодую женщину, очень стройную, в коротком серебристом платье с открытой спиной. Александр скинул ноги на пол, садясь на постели со словами:

– Место уже занято.

– А я не буду мешать, – промяукала вошедшая, сбрасывая туфельки. И тут же опустила с плеч бретельки платья, которое соскользнуло вниз. Незнакомка осталась в трусиках-стрингах и в чулочках.

– Мой муж оплачивает этот корпоратив, это его банк гуляет сегодня, – объяснила она. – Я сказала, что хочу, чтобы ведущим вечера был ты, тебя и пригласили. А сейчас сообщила мужу, что ты устал, и я тебя отправила домой. Все же видят, что ты из последних сил держишься.

Девушка залезла на кровать и обхватила Сашу за шею.

– Если я, как все видят, держусь из последних сил, то на что вы сейчас рассчитываете? – слегка отодвинулся тот.

– Хочешь отдохнуть и выспаться или на сцену сразу пойдешь?

Холмогоров задумался. Желания возвращаться на сцену, чтобы и дальше веселить и без того разгоряченную алкоголем пьяную толпу, не было.

– Хочешь взбодриться? – спросила девушка.

Незнакомка соскочила с постели и подошла к креслу, на котором оставила свою сумочку.

– Тебе одной достаточно, или ты уже плотно сидишь?

– Не надо мне ничего.

– А я приму, а то тоже совсем сил нет.

Холмогоров посмотрел на девушку. Как та изогнулась красиво, а потом, выпрямившись, погладила увеличенную силиконом грудь.

– Может, половинку приму, – произнес он неожиданно для себя самого.

– Ну и правильно, – улыбнулась девушка, – для первого раза больше и не следует. Кстати, тебе уже не нужно никуда спешить, все равно через час все разъезжаться начнут.

– А муж?

– Так он уже давно лыка не вяжет. Я охранникам велела тащить его в загородный дом и спать укладывать. А утром приеду и скажу, что в городской квартире ночевала. Да он и не ревнивый. Для него главное, чтоб я в его бизнес не лезла. Меня Илона зовут.

– А я – Саша, – представился Холмогоров.

Девушка хихикнула, подошла к нему, держа на ладони половинку маленькой таблетки. В другой руке у нее была пластиковая бутылочка минералки. Она сама вложила таблетку ему на язык, дала запить. А потом прижалась губами к его рту. Поцелуй был долгим.

– Я так долго ждала этого… – зашептала Илона, переводя дыхание и попутно расстегивая рубашку на груди Александра. – Я так тебя хочу… ты самый сексуальный из всех, кого я видела в жизни…

– Дверь закрыта? – поинтересовался Саша.

Она кивнула, продолжая ласкать его губами.

– Я в душ, – попытался подняться с кровати Холмогоров.

Но девушка уперлась руками в его грудь и не дала встать. И вдруг он почувствовал, что тело уже не такое тяжелое и что оно становится легким и невесомым – таким, каким бывает в море, когда лежишь на поверхности воды, подставив лицо солнцу и покачиваясь на едва ощущаемой спиной волне утреннего прилива. Мимо проплыло какое-то воспоминание, но он не повернул головы, чтобы разглядеть его получше. Да и не стоило этого делать, ведь то, что происходило сейчас, здесь, было значительнее и важнее того, что было прежде. Не было зимы, не было выпавшего накануне снега, не было ничего, что могло бы сделать Сашу слабым и нерешительным. Пахло цветами, чайки слетались к рыбачьим судам, которые, звеня леерами, возвращались к деревянным, черным от вечности пирсам.

Время ушло куда-то, и пространство сжалось, цепко обхватив Сашу, отрывая от повседневности и страхов, оставляя во мраке то, что еще совсем недавно окружало его – зал ресторана, разговоры, смех, бряканье посуды, нелепая музыка, мысли о гонораре, о следующем празднике, который будет вести он – величайший актер и колосс, удерживающий на своих плечах мироздание. Александр поразился этой простой и ясной мысли и тому, что она не приходила к нему прежде. Нет, конечно, ему прекрасно известно, что он – гений. Знали это и другие, но другие завидовали, а он стеснялся объявить им о своем величии… Но теперь – зачем быть скромным?

Саша освободился от чужих губ и рассмеялся.

– Не останавливайся! – приказала Илона.

Мир очень прост. Почему же раньше казался таким необъятным и непостижимым? Хотя… На самом деле никакого мира и нет, все, что существует, находится внутри Саши, достаточно о чем-то подумать, и это явится, главное, чтобы была ясность мысли. Что ж, отныне его голова всегда будет ясной, и вселенная, подвластная ей, будет организованной; ничего не будет, кроме того, что желает он, и все мироздание сожмется в одну точку между существующим и желанным, весь мир замрет, готовый служить его удовольствию. Не будет ничего случайного, только запах орхидей, отблеск лампы на потолке, звук далеких шагов, спешащих к вечности, поворот ключа, чужие взгляды…

Неожиданно Холмогоров понял, что они с Илоной не одни в комнате, какие-то тени пробираются вдоль стен и замирают. Вспыхнул свет, и Саша вздрогнул, ослепленный. Прикрыл глаза ладонью и отстранил от себя девушку. Сел в постели, спросил:

– Вы кто? И по какому вообще праву врываетесь в помещение без приглашения?

Илона подняла сползшее на ковер одеяло и прикрылась. Саша постарался спрятать ее за своей спиной.

– Вы разве не видите, что я с дамой?

– Заткнись! – приказал плотный человек, развалившийся в кресле.

Еще трое или четверо мужчин стояли у стены и возле двери.

– А ты собирайся и вали домой, – приказал сидящий в кресле Илоне, – там с тобой разберемся.

– Вы что, ее муж? – удивился Холмогоров. – Надо же, а мне говорили…

Человек в кресле достал из кармана сигару и сорвал с нее целлофановую оболочку. Скомкал и бросил комок в Илону.

– Так вы – банкир! – вспомнил Саша.

– Тебе приказали заткнуться, – сказал кто-то из стоящих у стены.

Прикрываясь одеялом, Илона попыталась надеть платье через голову. Не получилось. Тогда она без всякого стеснения поднялась с кровати.

Телохранители ее мужа предупредительно отвернулись.

Облачившись наконец в платье, девушка наклонилась и подняла чулок. Стала искать второй, посмотрела по сторонам, а потом махнула рукой:

– В другой раз.

Надела туфельки. На Холмогорова она не смотрела, словно его не было вовсе. Оказавшись возле двери, не оборачиваясь, помахала ему ладошкой:

– Пока, пока… Чмоки, чмоки…

Затем вышла. Двое мужчин последовали за ней.

– Позвольте мне одеться, – снова подал голос Холмогоров.

Человек в кресле раскуривал сигару, а другие молчали.

– Не могу же я…

Ему не дали договорить: один из мужчин шагнул к кровати и ударил Сашу ногой в лицо.

– Если бы ты в банк мой забрался, – задумчиво заговорил банкир, – я бы понял. Ну, приперло, с кем не бывает. Может, работа у парня такая – сейфы брать. А ты в дом ко мне, в мою постель забрался…

Саша снова сел и потрогал заплывающую скулу. Голова гудела.

Сидящий в кресле выпустил кольцо дыма и поглядел, как оно тает в воздухе. После продолжил так же размеренно:

– По идее, мне надо тебя в мешок упаковать и на помойку выбросить. Но это слишком просто. За любую глупость нужно расплачиваться. Не скажу, что хочу нажиться на тебе, но моя честь все-таки чего-то стоит. Нехорошо, конечно, все отношения баблом мерить, но мочить тебя действительно самый простой выход. Даже кошку, которая мясо со стола стащит, нет резона сразу резать – она еще может мышку поймать.

– Я так понимаю, гонорар мне сегодня не светит.

– Не-а, – помотал головой муж Илоны, – и не надейся.

Холмогоров поднялся, начал натягивать брюки. Мужчины рассматривали его без всякого интереса.

– Может, на том и остановимся? – предложил Саша. – Двадцать тысяч евро за случайный секс и так слишком высокая цена.

– А я с тобой и не торгуюсь. К тому же не тебе решать, что и сколько стоит. Может, у меня по поводу тебя другие планы.

– Какие? – поинтересовался Холмогоров, надевая рубашку.

– Я еще думаю, – усмехнулся банкир.

Он смотрел, как Холмогоров зашнуровывает ботинки, как повязывает галстук.

– Убить тебя, помучить перед смертью, отрезать кое-что и Илонке скормить, конечно, можно, но этим я свою душу не спасу. Мне вообще глубоко плевать, что там, после смерти. Но – вдруг? Отправлю тебя туда, а ты ведь не вернешься и не поделишься информацией. Кстати, не ты первый. А потому – слушай мое решение. Сделаешь, как я велел, – прощу и забуду о тебе навсегда. Обманешь или не получится у тебя – жить тебе недолго останется. Ты же человек публичный, не скроешься. Не таких доставали… А то один решил меня кинуть и свалил в эту… как ее…

– В Тегусигальпу, – подсказал кто-то из телохранителей.

– Ну и чего? Нашли, приехали к нему. Деньги со счетов он все до последнего цента снял, домик свой продал. Надеялся, что откупился от меня. Хотя зачем ему жизнь нищая? Короче, его крокодилам отдали: все польза от него какая-то.

– В каком смысле – крокодилам? – не понял Холмогоров.

Телохранители банкира ухмыльнулись и переглянулись, довольные.

– На корм, – объяснил муж Илоны. – Не самая тяжелая смерть, между прочим.

– Это шутка?

– Хочешь проверить? Могу устроить.

Холмогоров попытался застегнуть пуговицу на пиджаке – не получилось. Тогда он потрогал распухшую скулу и почувствовал, как трясется его рука.

– Что вы хотите, чтобы я сделал?

– Я ничего не хочу, просто предлагаю. А вот ты очень и очень скоро сам захочешь реализовать мое предложение. Но если нет, то…

– Хватит запугивать, говорите уж.

Банкир перестал дымить, посмотрел на сигару в своей руке и протянул окурок через плечо. Один из телохранителей взял его и начал гасить о подошву своего башмака.

– Пепельницу забыли в номер поставить, – отметил, глядя на него, муж Илоны. – Одним словом, предложение мое таково. Ты отправляешься в Питер, приходишь к своей бывшей жене, говоришь, что не можешь без нее жить, умоляешь простить, на колени встанешь… Да не мне тебя учить, что делать. Ты артист, придумаешь, как все обставить убедительно. В общем, попросишь Надиной руки и снова женишься на ней. Вот вроде в целом и все…

– Все? – не поверил Холмогоров. – А в чем наказание для меня?

– Я разве говорил о наказании? – удивился банкир. – Я сделал тебе предложение, от которого ни один мужик в мире не отказался бы: мало того, что ему дарят жизнь, так еще предлагают в жены красивую и обаятельную, образованную и чуткую девушку. Таких, если признаться, не столь уж и много на свете. Но если ты категорически против, то скажи сразу, тогда мы тебе купим билет до Гондураса.

– Предположим, я согласен. И на этом все, что ли?

– Я же сказал – в основном. Только со свадьбой не тяни. Как праздники закончатся, так сразу и распишитесь.

Холмогоров ничего не понимал. Все происходящее скорее походило на розыгрыш. Ему даже показалось, что сейчас распахнется дверь, и в номер ввалятся люди с букетами цветов, начнут аплодировать и кричать: «Вас снимала скрытая камера! Это программа «Розыгрыш»! Вы стали ее участником!»

Но скула саднила, челюсть работала через боль – говорить и то было трудно.

Плотный человек наблюдал за ним с равнодушием, смотрел, как на таракана. И кивнул тоже как-то отрешенно.

– Я, уж так и быть, сделаю вам на свадьбу подарок, – произнес он, – тачку крутую или новую квартиру. Да-да, оставь тестю с тещей их жилплощадь, а сами в какой-нибудь пентхаус перебирайтесь.

«Вряд ли это розыгрыш, – пронеслось в голове Холмогорова. – Он знает имя моей бывшей жены, представляет, как она выглядит. И про Надиных родителей осведомлен. Может, знаком с ними? А вдруг все-таки Надя так разыграла меня, попросила кого-то… Нет, не может быть!»

– И на этом ваше предложение заканчивается? – спросил он.

Банкир задумался на мгновение, потом кивнул. Встал из кресла и сделал шаг к двери. Потом остановился, покачал головой.

– Хотя – нет.

Саша внутренне сжался, подумав, что муж Илоны передумал и сейчас прикажет своим головорезам расправиться с ним.

– Как-то все слишком уж сладко выходит, – произнес банкир. – Давай для равновесия вот о чем договоримся. У твоей бывшей, а теперь и будущей жены в доме хранится одна вещь, не представляющая для нее никакой ценности. Ты передашь эту вещь мне. Но передашь не просто так, а предварительно получив на нее нотариально заверенную дарственную от Надежды Черкашиной.