Текст книги "С любовью шутить опасно"

Глава 16

И, вот девчонки, словно пичуги, весело и беззаботно чирикая, стайкой помчались в сторону клуба. Господи, защити! Господи убереги! Сохрани, спаси и помилуй, девицу Элеонору, – шептала Настя, глядя вслед, убежавшим девчонкам. Среди которых, как бриллиант сверкала её доченька. Её кровиночка, её смысл жизни. И, мать, и войдя уже в дом, глядя в святой угол, всё продолжала шептать молитву, прося бога дать её доченьке счастливую долю, не похожую на нее.

Настя, умиленно глядя на образ матери Божией, просила её только об одном. Уберечь её дитя от всего плохого, что могло случиться с ней в жизни. Одно, одно – единственное, что держит её самою на этой земле, это её Элечка. Голубка сизокрылая, лапушка, родничок неиссякаемый. Не говорит она дочери, зачем омрачать душу девочки, а чтой – то сердце стало шалить у Насти. То, забьётся, за трепыхается, пойманной птичкой. А, то совсем пропадёт. Не слышно его, да и дышать нечем. Ну, да, может, пройдёт всё ещё, всё образуется само собою. Вот поедет моя радость в город, выучится. Станет, этим самым хирургом, вот, тогда уже и вылечит меня, если какие неполадки у меня там имеются. А, так, ведь всё хорошо, всё, слава богу. Зачем же расстраивать девочку. Ведь ей нужно ехать скоро на занятия. Пусть учится себе спокойно. А, то будет у неё голова пухнуть ещё и от проблем матери. Нет, нет. Настя ни, словом не обмолвится дочери о своих болячках.

Вон, побежали, порхнули, словно стайка синичек. Щебечут, щебечут, что твои зорянки. Молодые. Счастливые. Без забот, без хлопот. Пусть у них будет всё лучше, чем у нас, их родителей. Хотя, что бога гневить, она сама ещё хоть куда. А, проблемы со здоровьем, так, может это просто её выдумки. Может и ничего там, внутри её и не сломалось. Просто показалось так Насте. Да, ведь, выучить, замуж отдать дочку то. Да, внуков же ещё понянчить. По тетёшкаться всласть, а там уж и, что будет. А, по тетёшкать внуков хочется. Это же, даже не дети. Дороже. Слаще. Какие уж тут болячки. Всё хорошо.

А, самое главное – то и забыла. Грехи – то замолить бы. Уж больно нагрешила я непутёвая. Натворила дел, греховодница. А, туда же. Внуков мне подавай. Радости земные. Вот уж, как устроен человек. Нет бы, благодарить бога за то, что имеем. Нам же, подавай всё новые утехи. О душе совсем не думаем, окаянные.

Ой, что это я, – встрепенулась Настя. Уж, прямо совсем стареть что – то начинаю. О смерти – то мне нельзя ещё. Поднять бы доченьку на ноги, чтобы землю то, как следует, почувствовала. Да, деток ей помочь, выпестовать, а там уж и на покой можно. Не девочка, конечно же, шестой десяток идёт.

Когда Эля с подружками подходили к клубу, народу уже было не протолкнуться. Но, очень многие почему – то стремились к одному месту. Там у них доска объявлений стояла. Молодёжь, хохоча до коликов, охала, ахала. Некоторые сплёвывали, сквозь зубы и матерно ругались. Уж, что там такое было, что заставляло так вести себя молодёжь, девчонки и представить даже не могли. Но, видно, что – то очень интересное, раз столько народу собралось.

Но, вот толпа увидела гурьбу девчонок во главе с Элей и кто – то громко крикнул из толпы: О! А, вот и виновница торжества! Поприветствуем нашу фотомодель! Послышались негромкие хлопки в ладоши и толпа враз, заулюлюкала, как сумасшедшая и расступилась, создав, как бы коридор, перед Элей.

Вот по этому коридору она и дошла до доски, где было наклеено с десяток фото. На, которых она, Эля была запечатлена в самых пикантных позах. А, сзади послышался голос. Голос её любимого Игорёчка: Ну, что, нравишься себе красавица? Вижу, что нравишься. Не плохие кадры, правда? А я, ведь сначала думал, не объезжу тебя. По рассказам то, ты прямо Снежной королевой представлялась мне. И я уж решил, что проиграл стольник друзьям. Ан, нет.

Всё пошло, как по маслу. Втюрилась ты в меня, как кошка по весне, да, я – то не свободен. Вот моя половинка, суженая моя и, он кивнул, на рядом стоящую с ним, черноволосую девушку. Свадьба у нас на Рождество. Ждала она меня из Армии, да и любовь у нас с ней настоящая. А, ты, ты просто спор на деньги.

У меня таких, как ты, куча мала была, до Армии. А, если точно, двадцать первая ты. Очко. Двадцать первая, понимаешь? Двадцать п е р в а я. И, он ощерился во весь рот и, притянув к себе черноволосую, жарко поцеловал её в губы. Совсем, как вчера, на рассвете целовал её, Элю. Сладко, в аппетит. Так, что сердцу становилось нечем дышать. Толпа, вновь зашевелилась, захохотала и ринулась в открытую дверь клуба, откуда послышалась музыка. И, подруги Эли, тоже влились в общую толпу, будто и не было их с нею.

Глава 17

А, Эля стояла холодная, безучастная ко всему происходящему. И, вправду Снежная королева! В сердце лёд, в голове, руках, ногах, в низу живота. Лёд! Лёд! Лёд! Один обжигающий лёд. Двадцать первая, двадцать первая, стучало в мозгу. Она повернулась и тихонько пошла назад, домой.

Вечер сразу превратился в беспросветную ночь. Темень спустилась такая, что казалось на землю, вылили, бездонную бочку чернил. Она шла в этой темноте по памяти, ничего вокруг не видя и не слыша. И, только два слова вертелись в голове, двадцать первая. Двадцать первая. Эля даже видела перед глазами эти две цифры. Двойку и единицу. Они будто плясали перед ней, выделывая всевозможные па, но всегда становились рядом и правильно. Почему очко? Что это значит, недоумевала девушка.

Как она шла, она, конечно же, не помнила, но, когда вошла в дом, мать, увидев её лицо, так и села. Белое полотно, с открытым, перекошенным ртом, дикий взгляд, остановившийся и замёрзший. Она не узнала своего дитя. Но, не закричала, не заголосила, а молча обняла дочь и, прямо в одежде уложила её в постель. Напоила, всё тем же валокордином и, навалив на неё кучу одеял, собралась и побежала к клубу.

Что – то там случилось, там разгадка всему, виделось ей. В клубе слышалась громкая музыка, смех. За стёклами окон мелькали тени танцующих, но она подошла сразу к доске и поняла без подсказки, что дело всё здесь завязано. Её девочка лежала на фото, раскинувшись во всей красоте своего молодого, прекрасного тела.

А, как же иначе. Ведь фотографом был любимый, которому хотелось показать всю свою прелесть. Разве можно было, даже представить, что это всё будет испоганено, будет истоптано, станет посмешищем. Разве можно было подумать, что над этой красотой, так надругается чёрный ворон, прикинувшийся белым лебедем и, завлекший её девочку, её кровиночку, в эти сети.

Она ещё раз окинула взглядом фото. Какая же красота – то, какая же роскошная красота была перед ней. Нагая, шикарная, в порыве любовной неги, лежала её девочка на этих проклятых фотках. И, она, в своём материнском горе, нашла ещё силы любоваться своим дитём, гордиться своей доченькой. Затем, ломая ногти, она содрала эти фотографии и, положив их за пазуху, сгорбившись, словно древняя старуха, она пошла домой.

Дома было тихо и, приглядевшись к дочке, Настя поняла, что та спит. Тихонько, по – детски посапывая носом и, робко улыбаясь, чему – то во сне. Она легла рядом с ней, карауля каждый её вздох, каждое движение, её сонного тела. Но, ночь, слава богу, прошла спокойно и тихо. Под утро и Настя задремала было, но они с дочкой одновременно открыли глаза.

Мать, было, кинулась с уговорами, но Эля сказала ровным, спокойным голосом: Мама, всё хорошо, успокойся. Никаких сцен не будет. Дай телеграмму тёти Гале, что я поеду учиться в Москву. А, я пока, съезжу, заберу документы. Переведусь из одного вуза в другой, вот и вся проблема. Месть, мама, это холодное блюдо. Чем оно холоднее, тем вкуснее и слаще.

Глава 18

Уж лучше бы она кричала, истерила, захлёбывалась слезами. Боль вышла бы наружу. Нет, она будто закостенела вся. Стояла у окна и смотрела, не отрываясь, куда – то вдаль. Ей бы выговориться, освободить свою душу, сердце, мысли, а она стояла, как изваяние и от неё прямо волнами шёл негатив. Мать даже почувствовала этот холод, но, когда кинулась, было спросить дочь о том, что случилось вчера, она так посмотрела на неё, что Насте сразу расхотелось это делать. Она только повторила: Месть, мама, это холодное блюдо. Пусть остывает. Иди, отбей телеграмму.

Настя опять не поняла её этих слов, но побежала на почту, отбить телеграмму сестре. Да, ещё и переговоры заказала с ней. От волнения, она сделала всё сразу, хотя можно было обойтись только переговорами. Ну, да не велика беда.

Уж и рада была тётка такому обороту. Ну, что же, не было бы счастья, да несчастье помогло, – сказала она. Пусть приезжает племяшка, я всё устрою наилучшим образом. А, на этот инцидент наплюйте с высокой колокольни. Всё будет отлично, я тебе обещаю сестричка, – кричала ей в ухо Галина и Настя, поверив в это, вернулась домой, даже можно сказать умиротворённая.

Не смотря на то, что соседки хихикали ей в след и шептались, но так, чтобы это было слышно на всю улицу. А, пусть их, смотрят, шепчутся, показывают пальцем. Пусть родят себе, да воспитают такое чудо, чтобы можно было любоваться, а потом и ухмыляются и показывают пальцами, злыдни эдакие. Последние дни прошли в сборах в дорогу и, Эля уехала покорять столицу.

Белокаменная, покорилась Эле просто и спокойно. Тётя Галя с дядей Димой души нечаяли в племяннице. Да, её и нельзя было не любить. Аккуратная, внимательная, добрая и отзывчивая, вежливая, усидчивая и упорная. А, уж о красоте её в медицинском, ходили легенды прямо. Но, она на это, просто не реагировала. Снежная королева, сразу и намертво приклеилась к ней кличка и, мало кто осмеливался, само собой из сильного пола, сделать попытку заигрывать с ней. Ледяной, глубокий, как омут взгляд, становился наградой на попытавшегося, совершить эту дерзость. Этот холод сразу же отрезвлял, как ушат ледяной воды. Все заигрывания куда – то пропадали сами собой и, уже больше никому не хотелось иметь дело, с этой ледяной глыбой.

А, вот студентка, она была просто отличная. Всё схватывала на лету. Английский ей удалось довести до совершенства. Она свободно говорила со студентами из других стран, близко сойдясь с ними на общие медицинские темы и, оттачивала на этой почве произношение, не уступая ни кому из них.

Но, только дело заходило, до сближения другого характера, как тут же, зелень в глазах девушки превращалась в девятый вал. Налетала грозная буря и, горе было тому, кто посмел на такой поступок. Хотя, никто из осмелившихся, не понимал, в чём дело. Ведь все знали, что Эля ни с кем не встречается. Сногсшибательная красотка, причём свободная. Это же право нонсенс, что она не имела друга. Уж, лучше бы, она была не свободная, тогда никто бы и не соблазнялся. А так, трудно было удержаться. А, главное, понять, в чём причина её одиночества. Подруг близких у неё тоже не было. Со всеми она была в ровных отношениях, не отдавая никому предпочтение.

Глава 19

А, уж, как любила она специальные уроки в анатомичке, об этом нужно знать подробнее. Когда на втором курсе дошло до практических работ, где студенты практиковались на вскрытиях, у профессора Дорохова, поднимались волосы вверх, хоть их и осталось совсем чуть – чуть. Да, что там волосы, у него даже лысина чесалась от удовольствия. Это настоящий профессионал, радовался он, любуясь на девушку. Далеко пойдёт девочка, если не заленится. А, Эля с таким энтузиазмом, если не сказать, с маниакальной жестокостью разрезала тела подопытных, шепча при этом: Месть это холодное блюдо. Нет, это, даже ледяное блюдо. Профессор же видел в этом, опытную руку профессионала.

Она просто виртуозно научилась отделять от тела любые органы, смотрела на кровь, как на обычную воду. Сдавая экзамены, она отвечала, будто готовилась защищать, по крайней мере – кандидатскую. Голос, взгляд чистые, звонкие, устремлённые, куда – то в даль. Будто она видела там, что – то такое, к чему стремилась ценой своей жизни. А, в мыслях, только одно: Месть, это холодное блюдо. Пусть, пусть оно остывает, чтобы было настолько аппетитным, до дрожи в сердце. До умопомрачения. Её, как будто переклинило на этом.

Все педагоги, без исключения, прочили ей большое будущее. Тётя с дядей просто обожали свою племянницу. Мать радовалась за её успехи и не огорчала дочь в письмах, своими, сердечными приступами, что случались у неё, всё чаще и чаще. После той ночи, вроде как будто, что – то оторвалось в груди и, перекатывалось внутри неё. То, перехватывая дыхание, то останавливая кровь в жилах.

Не могла мать забыть, остановившийся взгляд дочери, замёрзшие слова на губах, любимого дитяти. И, время, вроде как уже много прошло, да и доченька ни разу не напомнила, не обмолвилась об этом матери, в разговорах по телефону, которые больше любила, чем писать письма. Но, видение это так и стояло у Насти перед глазами.

Белое, мертвенно белое полотно, вместо лица любимого ребёнка. Перекошенный рот, и замёрзшие изумруды, вместо глаз. Те фотографии она спрятала в надёжном, тайном месте. Хотя до конца и сама не понимала, зачем она это сделала. Может, надо было порвать и выбросить? Да, пусть уж сама дочка распорядится ими, придёт время, как захочет.

Уже давным – давно оженился этот ирод. И, дела семейные у них идут совсем плохо, так им и надо, извергам. Это слышала она от сердобольных кумушек, которые служили и вашим, и нашим. А, у её девочки дорогой, всё прекрасно получается. Это она знает из разговора с ней, на переговорах, что устраивают они каждую неделю.

Голосок у доченьки радостный, весёлый и звонкий. Совсем, как раньше был, до этого позора.

И, всё у них было прекрасно, но боль в груди у неё самой не отпускала. Наоборот, становилась всё сильнее и продолжительнее. Ну, да, что делать, годы берут своё, пятьдесят шесть ей. Далеко не девчонка уже она. Молодёжь на ферме смеётся: Ой, тётка Настасья, да столько уже не живут, а ты вон, ещё, как огурец.

И, действительно, она, вон ещё хозяйство своё управляет, да и на работе успевает за другими. Только бы приступы не случались прямо там, на работе. Не хочет Настя, чтобы чужие языки, догадались о её болезни. Ведь злыдни, но не дураки. Сразу вспомнят, откуда ноги растут. Хорохорится она, держит планку; дома, отлежится и, снова от людей не отстаёт. Зачем же всем показывать, как её тяжело. Невыносимо тяжело. Ведь два года дочка не приезжает к матери. Разве же это можно перенести, вот так – то, без последствий, материнскому сердцу?

А, показать чужим своё горе, так снова всколыхнётся всё старое. Ни к чему это. Пусть уж зарастает стёжка. Лучше она сама потерпит. Авось придёт то время, что деточка её выучится. Станет этим хирургом и снова приедет в родной дом. Да, может статься, вернётся она в свой, родной район. Хорошие доктора и им не лишние будут. То, что дочка её будет хорошим специалистом, она даже ни минуты не сомневается. Не привыкла её девочка делать что – то, как зря. Если уж за что – то берётся, то доводит до конца с душой и упорством. А, может тогда от этого и сердце Насти само собой и отпустит.

Глава 20

Да забудется всё это. Смоет вода все старые, грехи. Вон люди, убивают и, ничего. Живут. А, тут, фотки какие – то. Точно смоет водой, унесёт временем. Только бы в дальнейшем всё заладилось у нее, Элечки. Не подставила бы жизнь снова подножку ей. Но, об этом, молится она царице небесной. Просит милосердную матушку Богородицу, чтобы управила она своей, праведной рукой. А, молитва матери, говорят, самая сильная.

А, Элечка жила своей жизнью, а жизнь её, это её медицинский. Она готова там дневать и ночевать. Тётя с дядей ей ни в чём не перечат, да оно и не в чем. То, что ни куда не ходит, кроме института, так, оно может и к лучшему, успеется ещё. Захватит ещё то, что в жизни наречено. Вон, было высветилось что – то у неё с любовью, да тёмной тучей обернулось. Пусть себе учится, пусть больше в голову знаний входит. Ведь умного человека не так просто обмишулить.

А, у неё то, что было. Восемнадцать лет. Какой там умочек, одни эмоции. Захватило девчонку, завертело да и перевернуло с ног на голову. Ну, да ничего, уроком будет на всю оставшуюся жизнь. Поди, теперь – то не спотыкнётся второй раз на этом же месте. Да, нет, конечно же, не спотыкнётся. Вон девчонка кроме уроков ни о чём не думает больше. Пусть, пусть учится. А, там видно будет, что и к чему. Захватит ещё этой взрослой жизни. В, общем, толкач муку покажет – не нами это сказано, а правильно.

Главное, чтобы душа её не озлобилась на мужиков при первом же поражении. А то же бывает, как отрежет. Становятся потом эти девочки феминистками какими – то там и на дух не переносят весь мужской пол. Тётка слышала про это, но толком не вникала. У них с мужем всё хорошо и ладно. Детей нет, да вот бог послал им племянницу, да ещё такую девочку хорошую, что и своих детей не надо. Любо дорого смотреть на это чудо. Самое же главное, что не сломалась она, а то же и до беды недалеко.

Но их Эля весела и беспечна. Вон как звенит голосок, когда она приходит с занятий и общается с ней ли, или с Димой, что души не чает в её племяннице. Да он любит её, как родную дочку. Всегда дарит подарки, не дожидаясь повода. Отца у неё не было, хочется ему побаловать девочку, чтобы не чувствовала она его отсутствие. Да и сам Дима очень любит детей, а она, как бы восполнила этот пробел в их жизни.

Как бы и кто не думал о ней, сама Эля напирала на учёбу. Что хотела теперь уже от жизни, сама себе не признавалась, вот так сразу. Просто жила, училась с великим рвением и много уже могла в области медицины. Только вот не как хирург, а для своей тайной цели. В которой даже себе самой не могла открыться полностью.

А, как откроешься, если от одних только мыслей об этом, кожа покрывалась пупырышками, и волосы вставали дыбом. И, это только мысли. А, если дойти до настоящего дела, что ей грезится в мыслях, так тут уж только ах. Но, она не намерена отступаться от этих мыслей. У неё цель довести их до дела. А, иначе, зачем и голову забивать такой ерундой.

А, что? Наверное, уже достаточно этого, я думаю. Надо уходить отсюда. Не хочу я быть великим хирургом. Нет, не хочу. Я, хочу быть великим.… Нет, нет! Не теперь ещё. Ещё не время. Ещё не остыло это блюдо совсем. Пусть, как следует охладится, чтобы почувствовать вкус, настоящий вкус. Чтобы получить такое удовольствие, такое, от которого волосы дыбом, ломота в костях, чтобы ум за разум зашёл. Вот какое удовольствие я хочу получить. А, теперь ещё не время. От, таких мыслей её бросало то в холод, то в жар и она точно знала одно, что хирургом она однозначно уже не будет, никогда.

Глава 21

Нет, нет. Пора заканчивать эти эксперименты. Для того, чего она хочет, её знаний вполне достаточно. С карьерой покончено раз и навсегда. Она так решила и это не обсуждается. Хотя, с кем обсуждать? Она была одна и решала всё сама. Только со своей колокольни. Тётке с дядей она ничего не сказала, зачем их огорчать. Они этого не заслужили.

А, они готовили ей сюрприз, а себе заслуженный подарок. Наконец – то они его заслужили, считали они. Карловы Вары, то, что надо для них. У Эли закончится зимняя сессия, а они берут отпуск, которого у них не было почти пятнадцать лет. Не считая недельных перекуров и то не полностью, на местных водоёмах. Два, три раза всё равно приходилось наведываться на работу. Теперь, настоящий отпуск. Десять дней в Чехословакии, это хороший отдых в январе. Да и место просто чудное, для семейного отдыха. А, остальное время они проведут здесь в Москве, посещая каток, заснеженные парки, аттракционы.

А, недельку, можно просто поваляться дома у телевизора. Ведь даже этого у них не было вдоволь так давно. Обязательно, где – то, что прорвётся, или оборвётся и тебе непременно нужно это решать. А, иначе, к чертям собачьим план, а с ним и премии, похвальные грамоты. В общем всё. Они заслужили этот подарок.

Но, Эля наотрез отказалась ехать с ними. Хочу просто поваляться на диване дома, одна. Одна. Понимаете, хочу побыть одна вообще. Они согласились беспрекословно. Психика у девочки ещё не совсем восстановилась. Пусть приходит в себя, пусть подумает, взвесит всё. Человеку иногда полезно побыть одному. Да, даже нужно непременно.

Как скажешь, девочка, – сказал дядя Дима. Дома, так дома. Только не грусти. Можешь пригласить однокурсников и повеселиться на славу. Да, не стесняйся, будь хозяйкой. Привыкай. Ведь, когда нибудь ты и станешь здесь этой самой хозяйкой. Других родственников у нас с Галей нет и, теперь уже не будет. Ведь мы не ты, у которой, всё впереди. И, они укатили в свой отпуск.

Вот отдохнут, наберутся силёнок, может, и скажу, как есть, – подумала Эля. Не ходившая, уже на занятия и подавшая заявление на академку, в которой указала причину, – тяжёлое состояние здоровья мамы. Так закончилась карьера будущего хирурга, хотя, так хорошо начинающаяся.

Оставшись одна, она упивалась свободой. Нет, не потому, что ей не хватало этой свободы рядом с родными, нет. Просто ей не нужно было теперь прятаться, скрывать от них, что она бросила институт. Даже, если она поступила правильно, всё равно это для них было бы ударом. А, ей не хотелось их расстраивать. Они ведь к ней относились, как к родной дочери, а может даже и лучше. Права она, или нет, они бы точно уговорили её доучиться. Даже, если бы она не стала работать по специальности. Это кредо взрослых.

Однажды вечером, чтобы чем– то занять себя, она, гуляя, по вечерней улице, зашла в ресторан. Ни есть ей не хотелось, ни общения, просто от нечего делать. Дома надоело сидеть, читать тоже не хотелось. Рукоделие её не прельщало. Она сразу заметила, какой фурор произвела она на мужскую половину посетителей этого заведения. Но, заказав себе только воду без газа, и напустив на себя маску Снежной королевы, она сидела и просто наблюдала за публикой. Не соглашаясь, ни на танцы, ни на приглашения, посидеть с кем нибудь за их столиком.

Мысли клубились, у неё в голове, как пчелиный рой. И рой этот нёс с собой страшный яд, готовый убивать. Но, девушку это не пугало. Она, даже сама стремилась к этому. А, что самое главное, она поняла, что нужно делать ей дальше. Прямо в ближайшее время. Вот и не придётся врать тёте с дядей. Она будет заниматься любимым делом.

Но, всё получилось не так, как они все думали. Ни Эля, ни тётя с дядей Димой. Они уже возвращались домой. И, машина их была исправна, и, дядька был отличным водителем чуть ли не с двадцатилетним стажем водителя, Но, так случилось, что на них наехал рефрижератор, с заснувшим шофёром. От их машины остался один блин, а уж от тёти и дяди, только оладушки. Вырезали их пилой по металлу. Хоронить было совсем нечего и Эле, выдали две урны со щепотками пепла. Это всё, что можно было наскрести.

Она ещё больше замёрзла, чем, когда два года назад увидела фото свои. Её прямо трясло, когда она в одиночестве хоронила эти урны в одной могиле. Матери она даже не сообщила об этой страшной утрате. Она и работники кладбища. Больше она никого и ничего не видела, не слышала, не замечала.

Кто – то говорил речи, играл похоронный марш, сотни венков было положено на могилу, но это её, как бы не касалось. Она была одна. Совсем, совсем одна, не считая её мыслей, что клубились в её голове, словно ураган. Поминки справляли от фабрики тёти Гали в кафе, но она туда не поехала. Она пошла пешком домой. Отлежаться, переварить, подумать, принять решение, как жить дальше.