Текст книги "10/10"

Екатерина Рубинская
10/10

You’re growing tired of me

And all the things I don’t talk about

Mitski, A Pearl

01. первое декабря

Кристина посмотрела на телефон ещё раз. Для неё было нормой обновлять свою страницу вне зависимости от оповещений – вдруг они не сработают, вдруг конкретно сегодня выпустили какое-то обновление, из-за которого она не увидит нужную единичку. Может быть, сейчас. Сейчас. Сейчас. Она проходит обычный круг, чтобы успокоиться – телеграм, контакт, фейсбук, инстаграм, твиттер, почта (это совершенно лишнее, никто ничего не пишет на почту – сплошные автоматические рассылки, от которых давно нужно отписаться, но как-то жаль). Потом нужно снова вернуться в телеграм на случай, если за это время что-то изменилось – потом в контакт, на фейсбук и так далее. Чаще всего ничего не меняется, но кто знает.

Сегодня она услышала будильник с обычной головной болью, и, еще не включая свет, потянулась к телефону, скрючив шею и напрягая глаза, полупроснувшись. Ее поздравили пока всего два человека, с которыми она не особенно много общалась, но которых поздравляла сама. Ей было очень страшно выглядеть невежливой онлайн, поэтому она всегда постила на чужих страницах красивую картинку – букет, торт или шампанское – и текст с добрыми словами для каждого именинника. Таких картинок и текстов у нее была заготовлена целая папка на компьютере («Крис, ей-богу, ты как старая бабка», – сказала Зоя, заглянув как-то раз ей через плечо), и постить их было нужно в «вежливое» время, не слишком рано утром, но и не поздно вечером, чтобы не было похоже, что она забыла о чужом дне рождения и вспомнила в последний момент. Забывать что-либо в эпоху бесконечных напоминаний отовсюду сразу было преступлением.

Если что-то – даже самое милое, даже очень ей приятное – не получило своего лайка через два-три дня, она вынуждена была это удалить. Такие посты, как ей казалось, выглядели как сказанные в пустоту реплики или шутки, над которыми никто не смеялся. И если, произнеся что-то невпопад, забрать это назад уже было никак нельзя, с неудачным постом можно было сделать это одним движением пальца.

– Ну как, много народу поздравило? – поинтересовалась вечером Зоя, работавшая допоздна.

– Да так, – ответила Кристина, не зная, что еще сказать. Они всю неделю планировали вечерний поход в кафе, Кристина перебирала варианты, не зная, на чем остановиться, но теперь ей совершенно никуда не хотелось, и Зоя, разумеется, это видела. У Кристины на языке вертелось что-то вроде – слушай, я очень устала, да и ты, наверное, тоже, давай сегодня отметим хорошим качественным выспаться, а на выходных тогда хехей? – но, конечно, вслух она сказала:

– Я уже буду одеваться, да?

Поев, они прошлись немного по темным улицам. Одна не замечала, а вторая замечала с некоторым раздражением, что город в последнее время несколько похорошел и вокруг было гораздо больше огней, чем обычно. Было бы гораздо легче, выгляди все так же ужасно снаружи, как оно было внутри. Кристина все время доставала и прятала телефон, переключаясь между режимами «я просто жалкая дура» и «никто не умрет, если я проверю еще раз». Поздравлений было достаточно скромное количество, в основном от прежних одногруппников – с одноклассниками она не общалась, а коллег у нее не было.

У меня никого нет.

Она одергивала себя: стыдно, есть папа, у которого, например, действительно нет никого ближе, чем она; есть девчонки из группы, есть Зоя, наконец, хотя она только и делает, что расстраивает Зою. Если бы Зоя догадалась, зачем она сейчас бесконечно разблокирует телефон, ничего более постыдного представить было бы нельзя.

– Ну что, чувствуешь себя как-то по-особенному в двадцать пять?

Кристине хотелось сказать что-нибудь легкое и остроумное, чтобы разрядить обстановку (она заметила, что Зоя оставила всякие попытки завести осмысленный разговор и теперь задавала вопросы раз в пять минут чисто для приличия).

– Нет, – выдавила она. – Наверное… наверное, мы уже старые для дней рождения (господи, зачем было говорить «мы», при чем тут Зоя). Это… не радует. Ждешь чего-то, ждешь, нервничаешь, а приходит нужная дата – и ничего.

– Просто особо нечего ждать, по-моему. Все равно праздник за тебя никто не сделает – надеваешь что-нибудь красивое, идешь туда, где тебе нравится больше всего. Покупаешь то, что хотела бы получить в подарок, все равно с подарками редко кто угадывает. И… не Лучший День В Мире, который мы зачем-то себе вбили в голову, но приятный. И хорошие воспоминания. Как-то так. Для этого, в сущности, даже никто не нужен.

Как жестоко Зоя, обычно умная и проницательная, ошибалась в этот раз, мрачно думала Кристина. Нужен. Нужен как ничто другое. Мог бы изменить все одним коротким сообщением, мерзавец. Не может же не помнить.

Кристина, разумеется, плакала, прежде чем заснуть. Перед этим пришлось сымитировать хорошее настроение для папы (который все равно почувствовал что-то не то, и она начала всхлипывать еще до того, как положила трубку, чувствуя себя вдвойне виноватой). Она могла начать выдумывать объяснения – напоминание не сработало, забыл, какое сегодня число, замотался, бедненький, он же столько трудится! Но что-то темное и злое говорило Кристине – он просто тебя не любит, – и когда этот голос становился внутри нее достаточно громким, она сама начинала говорить темные и злые вещи.

Ей казалось, что ее заколдовали, и это злое, гадкое и больное колдовство делало ее рядом с ним слабой и жалкой. Как бы она ни выглядела, что бы она ни делала. День был испорчен, безнадежно испорчен. В день рождения это было хуже всего.

* * *

Зоя нырнула под одеяло в наушниках, и музыка купала ее какое-то время. На этом темно-синем одеяле был узор из звезд с подсветкой, и под ним можно было смело читать. Сейчас, однако, ей не хотелось читать – хотелось лежать и лениво, в меру оставшихся после длинного дня сил, жалеть себя. Ей не очень нравился этот город, и она все больше и больше уставала на работе. Она держала открытыми одновременно пять или шесть вкладок с вакансиями, которые теоретически могли бы ее устроить, но внутренний голос говорил, что и там будет ровно то же самое. Новая работа могла найтись когда-то в будущем, а за все нужно было платить уже сейчас – на продукты, электричество, газ и воду уходила приличная сумма, и Зоя с трудом себе представляла, что делала бы, если бы оплачивала еще и аренду. Кристина, конечно, исправно вносила свою долю, и Зоя была ей благодарна, но мысленно отмечала при этом (голосом своей мамы), что фриланс – это ненадежно, и прогнозы делать нельзя.

Она подумала, что все руководства для хорошего сна были написаны для одиноких людей – за сколько времени до сна выключить гаджеты, какие ритуалы себе придумать, как не работать там, где спишь (сколько, по-вашему, у меня комнат? Может быть, спать в туалете? Может, работать в туалете?) Они с Кристиной, разумеется, спали в разных комнатах. Кристина пару раз жаловалась на то, что собиравшаяся на работу Зоя будит ее по утрам, но при этом не стеснялась шуметь ночью. Шутки в интернете о страданиях сов вызывали у Зои праведную ярость – она все детство проездила в школу в соседний город, вставая вместе с родителями в пять утра, а всю последующую жизнь неизменно слышала одни и те же два вопроса: «Как ты можешь так рано вставать?» и «Как можно так рано ложиться?» (Чаще всего, несмотря на три с лишним месяца совместной жизни, эти вопросы с наигранной улыбкой задавала ей Кристина – как будто это было что-то остроумное и заслуживающее регулярного повторения). При этом Зоя, слишком хорошо воспитанная, чтобы жить как нормальный человек, боялась лишний раз зайти в ванную или поставить чайник, чтобы никому не мешать.

Тут Зое пришлось в очередной раз отметить, что с Игорем у них хотя бы совпадали биоритмы (или как там это называется), и, живи они вместе, совместные вставания и засыпания не составляли бы труда. Она говорила себе раз за разом, что Игорь приходит ей в голову просто как пример знакомого жаворонка и ничего более. Факт оставался фактом – Кристина утомляла ее все больше, как утомляла работа, как утомляли долгие переезды (зачем вообще нужно было уезжать в другой город, если все равно добираешься в офис полдня?), как иногда утомляло вставание по утрам. Иногда Зое казалось, что где-то на последних курсах университета у нее сломалась батарейка, и с каждым сном она заряжалась максимум процентов на шестьдесят – а тратила каждый день все равно сто. Ей вспоминалась старая компьютерная игра Fahrenheit, в которой главному герою в депрессии нужно все время было поднимать настроение, чтобы он не покончил с собой. В последнее время у нее перед глазами стоял точно такой же датчик, как был в игре: если у героя было все хорошо, это была выпрямленная уверенная фигура, если плохо – он садился на корточки, закрыв голову руками. У самой Зои, видимо, этот датчик выглядел бы как постоянно скрюченный человечек, который не в состоянии ни до конца разогнуться, ни окончательно сползти на пол.

Она думала о том, что будет, если совсем перестать спать – таблетки? Дурацкие советы из интернета, направленные главным образом на то, чтобы заставить тебя купить еще подушечку с лавандой и еще патчи под глаза? (Ладно, на ней сейчас были патчи, патчи – это святое.) Зоя сползла вниз по подушке, вспоминая другие способы – где-то советовали держать глаза открытыми как можно дольше, пока они сами не начнут захлопываться. Были еще guided meditations (управляемые медитации? Медитации с гидом?), которые Зою напрягали еще сильнее – там заставляли считать на вдохе и на выдохе, она все время сбивалась и раздражалась. Когда-то все эти фокусы и у нее получались. Когда-то, боже мой, старуха нашлась – сказал ехидный голос внутри. Во-первых, заткнись, сказала Зоя в ответ. Во-вторых, кто тебе виноват, что к двадцати пяти страшно даже начинать перечислять, что в тебе живет хронического и от чего тебе конкретно сегодня плохо? И кто виноват, что об этом стыдно говорить вслух, чтобы не показаться нюней или чокнутой? В-третьих, кто виноват, что ты боишься показаться нюней или чокнутой?

Проваливаясь в сон, она вспомнила о йоге и решила, что в ней должно быть больше актуального (йога после того, как двадцать четыре раза исправила «хОтэл» на «хотЭл, а «итс депенд» на «ит депендс»; йога в то время, как твой таксист курит айкос с закрытыми окнами; йога, когда в общественном транспорте на тебя чихают и кашляют; йога, когда тебя раздражает йога…)

02. третье декабря

За десять лет, прошедшие с ее первой подростковой влюбленности, Кристина сделала однозначный вывод, что долгосрочное и безответное – это ее личная норма, основанная на комбинации факторов. Во-первых, она не так хороша, чтобы за ней бегали. То, что бегают совсем за другими, было очевидно даже дураку. Во-вторых, ей объективно мало кто подходил. Многочисленные тетушки и бабушки лет с шестнадцати (разумеется) стали объяснять ей, что слишком умной в отношениях быть не нужно, что нужно меньше говорить и больше слушать. Эти советы Кристине, как любому умному человеку со встроенным чувством справедливости, были омерзительны, но она слушала их молча, смиряясь с практически предрешенным одиночеством в будущем.

Сейчас все было иначе, и предрешенным казалось совсем другое – счастье. Тетушки и бабушки были неправы, что можно было легко доказать, просто взглянув критически на их мужей (алкоголиков-хулиганов-тунеядцев). Это если хочешь заарканить алкоголика и так далее по списку, нужно притворяться, что тебе нравятся все его великоразумные мысли. Нет, у Кристины все будет иначе и уже иначе – она просто встретила свою судьбу, человека, с которым разговоры будут легкими, взаимопонимание с полуслова и полувзгляда. Зависть окружающих. Все не как у всех. Но в хорошем смысле. У них, с одной стороны, будет страсть, а с другой – интеллектуальное партнерство.

Они с Зоей только-только начали жить вместе, и Кристина делала для себя дубликат ключей от квартиры. Были куплены два брелока, с золотой буквой К и золотой буквой З, соответственно – потом Зоя все никак не могла прицепить к ключам свой брелок, уныло лежавший в прихожей на тумбочке недели три, а еще потом в ответ на очередной Кристинин вопрос она коротко сообщила, что он потерялся. Поэтому относительной удачей можно было считать то, что Кристина успела сфотографировать оба брелока вместе на тумбочке и выложить их в инстаграм с хэштегами #новаяжизнь #переезд #bestfriends (нужно было внести ясность, чтобы не подумали, что З – это, например, Захар) – и, разумеется, снабдить пост геотэгом, который свидетельствовал бы о том, что она теперь не просто в новом городе, а в том же городе, что и Максим. Сделав это, она ощутила волну радостного возбуждения, которому тут же поставил подножку ужас. Кристина не умела радоваться подолгу – в этом они с Зоей совпадали.

После нехитрых манипуляций с инстаграмом она значительно теплее оглядела квартиру, которая сначала ей совсем не понравилась (как в двадцать первом веке в квартире могло не быть евроремонта? Кто тут жил? Мамонты?). Теперь было видно, что стоит только навести порядок – и все будет выглядеть совсем иначе, не восхитительно, но и не так убого, чтобы противно было прикасаться к вещам. К Зоиному приходу Кристина отдраила плиту и мебель на кухне, помыла два окна (без пыли и пятен они действительно стали смотреться менее уныло) и уже готовилась включить пылесос.

– Ты не надорвешься? – подозрительно спросила Зоя, заглядывая в дверной проем. – Ты ужинала уже?

Кристине пришло в голову, что по дороге домой (и по их договоренности утром) она должна была зайти в магазин за продуктами, но голова у нее была занята. Сейчас голова сработала быстро:

– А давай отметим новоселье? Ты обещала мне показать пиццерию.

Твою мать, подумала Зоя. Я люблю пиццу. Я давно уже нигде не была. Но твою мать.

До места назначения нужно было пройти пешком два темных квартала, Кристина трещала без умолку, нервничая около Зои и не зная, как подступиться к ней с разговором о Максиме – наконец-то у нее была подруга, наконец-то с ней можно было хотя бы теоретически болтать о парнях. Они никогда не были настолько близки – ни в те два года, что Кристина проучилась в Зоином классе, ни в параллельных группах в университете. Но Кристина ни минуты не сомневалась, когда Зоя написала на фейсбуке, что ищет соседку. Это выглядело как знак судьбы: Зоя сейчас жила именно там, где, по сведениям Инстаграма, с недавних пор жил Максим. Денег на это предприятие Кристине потребовалось немного: квартира принадлежала какой-то Зоиной родственнице, оплачивать надо было только коммуналку (она была дорогая, но все же). Кристина подготовила долгий монолог для отца о том, как ей пора отделяться, какая Зоя прекрасная девушка и как там много возможностей официально устроиться по Кристининому профилю (это была неправда – по этому профилю невозможно было устроиться решительно нигде). Отец то ли не заметил, то ли предпочел не замечать нестыковки.

Кристина стала заезжать к Зое в офис под конец рабочего дня, объясняя это тем, что устала сидеть дома (и неважно было, что до Зоиной школы нужно было ехать полчаса! Так или иначе это свежий воздух). Зоя, которой после шести-семи часов беспрерывной говорильни совершенно не хотелось ни говорить, ни слушать, молча шла рядом с ней на остановку, как зомби. Где-то в глубине души она понимала, что это неплохо, что это возможность сменить картинку перед глазами – учитывая то, что она работала с понедельника по субботу и иногда выходила в воскресенье (но часа на два-три), действительность сейчас была слишком ограничена спальней, офисом и автобусом номер тридцать четыре, который их соединял.

* * *

Зоя год отработала в обычной общеобразовательной школе, уйдя оттуда к великому неудовольствию родных (это было предсказуемо ужасно). Комментарии по поводу «стабильной работы» не прекращались, и Зоя фактически сбежала – ей не хотелось уезжать, ей не хотелось оставлять дом, но все вокруг говорили, что нужно начинать самостоятельную жизнь, а еще лучше идти замуж, но да, как минимум начинать самостоятельную жизнь. Чем дольше она оставалась дома, тем больше друзей и сокурсников переезжали и тем более одиноко ей становилось – и она заставила себя переехать тоже. Квартиру в другом городе сдавала ее дальняя родственница, жившая уже несколько лет за границей: объективно это был неплохой вариант, говорила себе Зоя, все же не совсем чужой человек.

К этому времени она уже смирилась с тем, что ее жизнь будет среднестатистической с эпизодами плохого (переходы с работы на работу, крики начальства, критика родных – все это надо было просто пережить, переждать). С Игорем было лучше. «На пятнадцать процентов лучше, чем ничего», – шутила Зоя, вспоминая какой-то старый стендап. Ей сейчас очевидно не хватало Игоря, но она сознательно блокировала все, связанное с ним – хотелось пожалеть себя, хотелось найти что-то плохое и неправильное в себе, в нем, в его потенциальных новых девушках, но единственный комментарий, который получался у Зоиной головы на эту тему, был господи, как я устала, как я не хочу думать ни об этом, ни о чем бы то ни было вообще ближайшие лет пять.

Сегодня выяснилось, что Зое нужно будет выходить на работу во все праздники, поскольку коллега-сменщица уезжала на месяц к родным во Францию. Другие возможные подмены отпадали тоже – кто-то тоже уезжал, к кому-то, наоборот, приезжали, кто-то хотел провести время с детьми, а у Зои не было никакого алиби на Новый год. Она, конечно, почувствовала злобу, но довольно бессильную, из разряда «я так и знала», потому что то же самое было в прошлом году на Новый год, потом на восьмое марта, когда выдалось несколько выходных подряд, потом на все майские. Она переехала как раз в прошлом декабре, и тогда ей показалось логичным, что ее, как новенькую, бросают на дежурство в праздники – тем более что заняться на новой квартире ей все равно было нечем и не с кем. Формально, однако, Зоя не была настолько уже новым человеком: она начала работать в этой школе еще дома, онлайн. Часов было не очень много, и в то время ее не так напрягало, что ее могут кинуть на подхват в любой момент – тем более что в работе еще была новизна, и ей нравилось все пробовать. Потом ей показалось удачным совпадением, что офис у школы был как раз там, где была доступная для переезда квартира, далеко не всем так везло что с работой, что с жильем. Ехать, правда, нужно было сорок минут, но по меркам какой-нибудь Москвы, говорили ее родители… Зоя до сих пор не знала, зачем мерить себя по меркам Москвы, находясь совершенно не в Москве, но и сравнительно долгая дорога первое время ее не пугала (тем более что со школой и университетом было то же самое). Проблемы были в другом, и их было почти не видно, пока Зоя не оказалась внутри школы и ее первоначальный энтузиазм, помноженный на тяжелый синдром отличницы, не прошел.

Короче говоря, это сейчас напоминало ей фильм «Пока ты спал», где милую одинокую Сандру Буллок заставляли работать на Рождество, и Зоя думала, что с удовольствием сменила бы ноющую Кристину на упитанного кота (почему она в последнее время так злилась на Кристину? В сущности, не так уж много она и ныла). Отсутствие домашних животных, однако, было единственным условием проживания, поставленным ее теткой. Зоя должна была быть благодарна, что отделалась так легко.

Как назло, телефон уже мигал оповещениями: мама интересовалась, когда ей лучше отпроситься с работы, чтобы встретить Зою, а друзья, съезжавшиеся кто откуда – у кого будет лучше собраться отмечать. Ей не очень хотелось честно писать, что она снова не сможет приехать на Новый Год – родные будут недовольны (серьезно, кажется, они уже давно не испытывали по отношению к ней никаких других чувств), друзья начнут спрашивать, сколько еще она будет это терпеть. Что-то очень глубоко у нее внутри предлагало игнорировать родных и прислушаться к друзьям – в конце концов, вторых она выбирала сама, и они знали ее лучше. Но прислушаться к ним значило что-то очень некомфортное: не то сдаться (зачем было мучиться столько времени, спрашивается), не то приготовиться к очередным вялым разбирательствам, когда у нее и так нет сил. С другой стороны, Зоя никогда не умела просто брать и не докладывать о личном тем, кому эта информация не была нужна. Поэтому она написала маме что-то про клиентов, загрузку, начальника, вы же знаете, какой он, а эта опять уезжает, а этот опять с детьми… Получилась некрасивая, детская жалоба – которая, впрочем, не переставала от этого быть правдой. Иногда Зое было буквально стыдно писать все это маме: в голове беспрерывно плавало «плохая дочь».

Самой большой неудачей Зои, по ее мнению, было то, что когда-то она «подавала надежды», и с тех пор все от нее чего-то ждали и не брезговали об этом напоминать время от времени. Кристину она знала как раз по той части своей жизни – они немного учились в одном классе, потом пересекались в университете, потом забыли друг о друге и вспомнили только в начале этого года, когда Кристине оказалось нужно жилье, а у Зои оно было. Зоя иногда мысленно вглядывалась в Кристину и происходящее вокруг Кристины, пытаясь понять, чувствует ли она то же самое, знакомо ли ей ощущение нереализованных амбиций, в основном чужих. Казалось, что, если и знакомо, то Кристина игнорировала всякие внешние атрибуты успеха – чего, интересно, ей хотелось в перспективе? Она много спала, работала дома (из-за несовпадения графиков Зоя не видела ее за работой и боролась с некрасивой мыслью, что Кристина вообще ничего не делает), первое время, пока было тепло, даже ходила гулять по ночам. Зоя никогда не слышала, чтобы она жаловалась на давление отца – наоборот, Кристина звучала скорее как довольная папенькина дочка (это тоже было некрасиво, но честно). По Кристине не было видно, чего она хочет, но она определенно не казалась чем-то неудовлетворенной.

Так вот, то самое время собственных «надежд» Зоя вспоминала с ужасом. Три года аспирантуры, когда ее неутомимо грызло ощущение метафорически и буквально уходящего времени. Попытки найти работу, бесконечно упирающиеся в сетевой маркетинг, холодные звонки, горячие звонки – и школу. В школах было полно вакансий, всем нужно были «энергичные, которые будут гореть». Куда мне гореть, думала Зоя, я и так чувствую себя как на пожаре. Она повторяла себе, что люди старшего поколения, дающие советы и бесконечно предлагающие стучаться во все двери, не ходили на собеседования и не писали резюме. Так или иначе скромно умалчивалось то о дяде, замолвившем словечко, то о распределении, которого (хорошо это или плохо) больше не было – когда Зоя поступала в аспирантуру и подписывала контракт с университетом, где значилось, что она обязана будет три года там отработать, с нее взяли слово, что делать этого она не станет. В тот момент ей казалось, что она и так бы там не работала, и слово дать было легче легкого.

Какое-то время она убеждала себя, что поедет учиться за границу, что вроде бы с ее оценками и ее английским это не должно было быть сложно (судя по соцсетям, за границей обнаруживались настолько безнадежные ее соученики, что Зое было попросту стыдно сомневаться). Находилась интересная магистратура, Зоя всем о ней живо рассказывала, и у всех, включая – ненадолго – ее саму, складывалось впечатление, что у нее намечается хорошая и энергичная жизнь. Но в количестве нужных бумажек, разрешений и рекомендательных писем Зоя очень быстро начинала себя чувствовать как в болоте; с одной стороны ее пожирала тревога, с другой – ощущение, что она всем наврала и никогда не была и вполовину такой умной, как все о ней думают. Потом она начала уставать, потом смирилась. Похоже было на то, что все это просто взрослая жизнь как у всех.

Из этих размышлений Зое приходилось выныривать практически каждый вечер прямо в середине Кристининого монолога о ее работе, кино, сериалах и еще чем попало.

– … ну и, как говорится, если не можешь ничего писать, пиши хотя бы список литературы…

– У меня, блин, вся жизнь вот так, – сказала Зоя мрачно. – Только соберешься начать жить, как тут же приспичивает вместо этого делать к жизни список литературы. Что надо сначала, что потом, нет, надо же, чтобы все было красивым шрифтом – похудеть, сделать ремонт дома, найти нормальную работу, еще что-нибудь.

– Куда тебе еще худеть, – естественно, сказала Кристина, потому что она это говорила всегда.