Текст книги "Религия бешеных"

11 декабря был совершен милицейский налет на штаб НБП. Длился он часа полтора-два. За это время изо всех углов и даже из-за плакатов на стенах все-таки были извлечены все три десятка «бункерских бомжей». Дальше их пытались колоть и вербовать в ОВД «Хамовники». Всего в штаб явились полсотни представителей разных правоохранительных органов. Якобы жильцы дома переполошились, что в помещение 4 вносят какие-то мешки…

…А 17 января в дверь Бункера опять постучали…

– Кто?

– Участковый.

А за окном – серым-серо от омоновских форм. Дверь не открыли.

«Выхлопные газы из ментовского автобуса уже плотно заполнили приемную, – рассказывал потом Илья Шамазов. – В Бункере двадцать один человек, для обороны вполне достаточно. В приемную и к окнам начинаем сносить все, что пригодно для создания баррикад. Куски арматуры, древки от знамен закрепляются за газовые и водопроводные трубы, благо в нашем Бункере их предостаточно. Теперь в случае попытки проникновения помещение будет затоплено. Если что – то вместе с нами». Своеобразный баррикадный скелет обрастает «мясом»: лавки, шкафы, боксерские груши, прочий скарб – в дело идет все. Навязываются растяжки, этакая паутина из проводов и веревок. Даже после того, как первый из ментов окажется в помещении, выдержит душ из краски, клея и бензина, ему придется попотеть, пробираясь через созданный бурелом. Двери надежно заблокированы. Люди, за десятки партийных акций научившиеся проходить на любые, даже самые охраняемые объекты, умеют защитить свое собственное жилище, мышь не проскочит…

Слушая об этом, я уже могла увидеть это воочию: как Сергей Манжос спешно обливает себя бензином, когда среди ночи в дверь начал дубасить кто-то очень пьяный и очень левый…

Соловей тогда скажет:

– Весь остальной мир – уже за решеткой. И только здесь – последний островок свободы!..

Я не попала ни на один визит милиции в Бункер, ноги сами уносили меня накануне. Так из Москвы домой и обратно всю зиму и каталась. Смешно, но у меня были на это деньги. Из человека, прирезавшего меня, я выморозила себе содержание на год вперед. Получилось раз в двадцать больше, чем мне, может быть, отслюнили бы по суду. Это была самая моя классная афера. Так я заработала себе на революцию. После этого я ужасно стесняюсь спрашивать, как люди зарабатывают на революцию…

…Постепенно осада схлынула, так и не разродившись штурмом. Но 5 марта 2004 года Остров свободы на 2-й Фрунзенской пал.

Я успела выметнуться накануне.

А у меня ведь получилось то, ради чего я приехала в Москву и таскалась там по улицам с подрывной литературой. На одной стене я увидела-таки листовку РНЕ: место, время встречи. Другими путями я этот адрес не находила. В Бункере жила, потому что больше негде было так надолго остановиться. Технично я кралась извилистой тропинкой лжи?..

Я приехала, написала заявление. Успела…

Я не говорила всего, история с моей «подрезкой» – это был уже бонус, щедрое дополнение к обязательной программе. Еще за два года до этого врачи меня и без того списали.

«Послезавтра вы умрете!» – радостно сообщили мне в 26 лет. Я знаю, что такое: «каждый день как последний»… Что вы сделаете в последний день? С каким-то мстительным наслаждением мне надо было успеть заклеймить себя перед Богом и людьми, ударом ладони припечатать свое место в системе координат. Я могла себе позволить роскошь не сомневаться напоследок, кто я и с кем я. Я живу до сих пор и не сомневаюсь…

Я получила возможность сколько угодно слушать то, что хотела услышать. Я нашла человека, заговорившего со мной моими словами…

– Или мы русские, или – не русские, – звучало в штабе на шоссе Энтузиастов. – А сейчас вопрос стоит уже – не просто православные. Или мы в вере, или не в вере. Есть русский народ богоизбранный, он должен сохранить веру и противостоять Антихристу до самого второго пришествия. Ты в вере или не в вере? Ты против Антихриста – или за? Вот уже вопрос стоит. В том состоянии, которое сейчас: за Христа или за Антихриста, никто ничего себе нигде не выторгует. Христос ничего не пообещает, ему нужны только те, кто в вере. А Антихрист – у него таких… знаешь, сколько бегает, он себе и дешевле купить может.

Мы должны быть воинством Христовым, которое будет всем и вся. И места никому нет больше в России. Если она – подножие престола Божьего, места никому больше нет. Вся Россия – воинство Христово. Каждый – военнообязанный, будет знать свое место и будет в духе делать то, что нужно. Какие казаки, какие политические партии, гражданские организации, общественные организации? Вся Россия станет воинством Христовым. Вот что нужно. Вот к чему мы ведем. И мы к этому приведем. Господь приведет.

Мы ведем вот к этому единству в духе. Все этим сказано. Наш народ – богоизбранный. И только таким он Богу угоден. Если он таким быть не хочет, то, как один святой сказал, когда его спросили, не боишься, старче: «Господь защитит, если ему нужны дни моей жизни на земле. А если не нужны – то такая жизнь мне самому не нужна». Если народ выполняет то, что ему Богом назначено, – значит, он есть русский народ, богоизбранный, защитник веры и противник Антихриста до самого второго пришествия. И не победит его Антихрист. А нет – значит, и народа нет…

Мы знаем, кому мы служим. Вот в чем сила. И другого такого народа, как наш, больше нет. Господь больше никого не избирал. Только нас. И вот по этой причине мы и есть. Вопреки всему тоже. Всем тяжестям, всем нашествиям, всем заговорам, всем предательствам до сих пор мы есть. И для того, чтоб быть, мы должны верить и служить, и то, что нам заповедано Богом, выполнить. Только в этом смысл нашего существования. Больше ни в чем нет. И это самое великое, что может быть. И вот таким мы должны сделать весь народ. Кто в принципе поверит. А кто не поверит, значит, им на Руси места не будет, как святые говорили. Не будет других на Руси, только те, кто верит…

Бесполезно пытаться назвать это как-то по-другому. Это был побег.

Я чувствовала, как за спиной с каждым шагом все больше натягивалось струной пространство. Позвоночник прожигал озноб, первые метры казалось, Бункер выстрелит мне в спину. Хотелось провалиться сквозь землю, ноги как будто свело, одеревеневшее тело преступно преодолевало еще один невыносимо бесконечный метр. А за спиной все не раздавался ни окрик, ни хлопок. Я видела только снег под ногами, мысли метались. Неужели… ушла?..

На утреннем проспекте не было людей, машины неслись, с шумом отрезая звенящую тишину моего только что совершенного преступленья. Проспект рассек последнюю невидимую нить, и я другими глазами вдруг взглянула на город. Я и не замечала, сколько здесь пространства. Небо заполняло его все. Я взглянула вверх. Вдохнула воздух. Перевела дух. Я не верила себе. Я была свободна…

Черта с два.

Глава 6
Слеза революционера

Слеза революционера… Я почти чувствую себя Достоевским. Я ввожу новый образ, который тому, предыдущему, ничуть не уступит.

«Создание разрушения» – как вы можете жить с этим?

«Ты молод. Тебе противно жить в России попов, денежных мешков и гэбэшников. Ты испытываешь чувство протеста, твои герои Че, или Муссолини, или Ленин – ты уже нацбол. Может быть, моей главной заслугой я считаю, что я нашел нацболов русской реальности, указал им на самих себя. В партию пришли серьезные, молчаливые, странные дети из неблагополучных семей, ищущие в партии воплощение своих лучших порывов».

Эдуард Лимонов. Моя политическая биография

Бункер… Совершенно перевернутый мир. Подвал, провозгласивший себя вершиной мира… Единственное, что облагораживает человека, – стремление к идеалу. Здесь же – территория, свободная от такой ерунды. Здесь, наоборот, пытаются нивелировать весь остальной мир до своего уровня. Который очень невысок… Жертвенность здесь катастрофическая. Противоестественная… От тебя давно уже никто не слышит философских рассуждений о революции. Ты просто встаешь – и идешь. На мороз, в темень, в ежесекундную удушающую опасность. На запрограммированный провал… Вообще ничего не требуя взамен. Ах да. Бомжпакет. Ты съедаешь его молча. Те, кто философствуют, не встают в пять утра. Ты же – просто кирпич в стене…

Это – не моя фраза. «Старого» нацбола Романа Коноплева, именно за такие слова выдворенного из партии. Говорит тот, кто знает…

Классик современной литературы создавал свою, неведомую доселе, партию молодых, а в результате воплотил в жизнь кровавый бред Стивена Кинга про детей кукурузы…

В книгах Эдуарда Лимонова про «другую Россию» – торжество юношеского максимализма с полным отрицанием уклада жизни предыдущих поколений. Точнее, это он, сидя в тюрьме, придумал, что понятный юношам юношеский максимализм должен выглядеть как-то так… И то сказать, «Подросток Савенко» на брюхе прополз через самые мрачные задворки жизни, сумел дожить до возраста зрелости – и на досуге развил на бумаге свою давнюю мечту об уничтожении этих самых задворок. Это должно было быть глубинное разрушение Системы, выкорчевывание корней старого косного мира: это и чиновничий беспредел, и протухшая религия, и удушающая семья…

Разрушение – дело одного нажатия на кнопку. Я все надеялась услышать главное: а что взамен? В своих книгах Эдуард Лимонов рисовал фантастично-абстрактную формацию, где вся власть отдана молодым. Такая же заведомая пропагандистская ложь, как «квартира каждой советской семье». Здесь – «квартира каждому подростку»…

«ДЕТИ КУКУРУЗЫ», вот на что это похоже!

У Стивена Кинга обособившаяся «популяция» детей придумала изничтожать отвратительных взрослых и даже убивать тех своих членов, кто достигает совершеннолетия…

Правда, в произведениях классика, созданных в тюрьме, можно попытаться рассмотреть хорошо законспирированную фантастику, по градусу ужаса не уступающую Кингу. Лучшая фантастика – та, которую преподносят как самую реальную реальность. Вон и суд в Саратове сначала повелся, но потом не смог найти состава преступления в абстрактных рассуждениях писателя о том, что неплохо было бы создать альтернативное государство «Вторая Россия» на какой-нибудь сопредельной территории. Суду пришлось прийти к выводу: проект «Второй России» не содержит призывов к насильственному захвату власти и насильственному изменению конституционного строя РФ. Это – просто литературное произведение…

Вот только я видела детей кукурузы живьем.

Вместо кукурузы был подвал.

И от этого уже не отмахнешься…

Я оказалась свидетелем потрясающего явления, я увидела ужастик писателя-фантаста, воплощенный писателем-реалистом. Самый крутой писатель-гиперреалист – тот, кто смог создать реальность, увидев ее в полуфантастических мечтах…

Очаг на холсте оказался шедевром сюрреализма. Интересно, что за дверь скрывает этот холст?

– Назвав меня «политическим растлителем малолетних», они уравняли меня с Сократом. Обратитесь к «Диалогам» Платона, и вы увидите, что это так… – спустя полтора года будет усмехаться Эдуард Лимонов…

Превозносился тип антисистемного героя. Разрушение. Вот его он и будет созидать. Революция должна была стать перманентной, как в глупом анекдоте про «вечный кайф». «Террор – не средство. Цель – сам террор!» – цитируем здесь Соловья. (И вовремя вспоминаем, что литературное произведение со всякими громкими словами в суде не канает!) Короче, бред, как-то слишком глубокомысленно рассчитанный на привлечение в партию буйных подростков, для которых мир возник из небытия пятнадцать лет назад.

Правда, за пятнадцать лет можно успеть стать детьми кукурузы и возненавидеть мир взрослых до такой степени, чтобы пойти его изничтожать – даже ценой собственной жизни. Для верности уничтожая самого себя, как только ты становишься частью ненавистного мира взрослых. Великий Кинг писал именно об этом…

Но я не понимаю, когда в людях сознательно обрубают даже зачатки «корней», уводят прочь от традиции. Еще я однажды читала книжку про манкуртов – рабов, которых лишали памяти…

Но предназначение детей кукурузы из «Другой России» виделось в одном – непрестанно расшатывать систему…

Партия вовсю претендовала на последнее прибежище людей, разуверившихся во всем. Вокруг все было отвратно – и никакого просвета впереди. В партию приходили, чтобы от отчаяния дорушить руины. И где-то под ними похоронить заодно и себя. Если человек бродит по жизни потерянный и видит, что ему нечего в этом мире делать, – ему действительно нечего здесь делать. Свалка – там…

А на самом деле люди просто растерянно упираются в стену, что-то неидентифицированное внутри шепчет, что существование может быть качественно иным, более осмысленным. Более высокий, более сознательный возможен уровень, для того мы и отличаемся от животных.

Душа требует ЧЕГО-ТО. Ду-ша-а… Не их ведь слово. Душа – она ведь требует только одного. Не будем произносить всуе…

Я даже рада, что есть что-то, что я не приму никогда…

«Что же самое главное в жизни? – читаю «Лимонку». – Смерть… Смерть – это, пожалуй, все, что у нас осталось. Единственное, что не смогли высмеять, вышутить и спародировать. Хотя, конечно, очень старались. Но Смерть – «тефлоновый» политик, к которому не пристает грязь и которого нельзя купить… «Надежда», «утешение», «спасение», «справедливость» – с этими понятиями наивные люди обычно связывают некую мифическую субстанцию, именуемую Богом, приклеивают к нему бороду, делают чучела, прибивают к кресту и водят вокруг всего этого хороводы, сопровождаемые просьбами, пожеланиями и раскаяниями в форме молитв. Новогодняя елка какая-то! «Надежда», «утешение», «спасение», «справедливость» – это ведь все и о смерти тоже. Может быть, смерть и есть – Бог? А самая искренняя молитва – автоматная очередь?.. Доктор Борменталь».

Когда я слышу такое, я даже благодарна. Все сразу встает на свои места, четко и ровно пролегает линия фронта. И я не трачу слова на просьбы, пожелания и раскаяния. Шепчу только:

– Я с Тобой… Я Тебя защищу…

Самая искренняя молитва – действительно автоматная очередь. Новогодняя елка, говоришь? Снегурочку заказывали?

Кирпич в стене… Я видела камни, которые плачут…

Бункер доживал последние дни. Я как чувствовала. Земля подо мной горела, я не могла задерживаться здесь больше ни на секунду. Это был мой последний день в Бункере. День казни моей любви. Она была еще жива, как только может быть жива любовь перед своей казнью…

Даже закрытие «Крокуса» не спасало его от нацболов. Я прижалась лбом к черному стеклу. Внутри просматривался тотальный реконстракшн. Не иначе, орудует новый хозяин. Потому что прежнего нацболы точно разорили…

Да, с магазина взять больше было нечего, но прикормленный за столько лет сквер со скамейками перед магазином был обречен. Это была территория «Другой России»…

…Красавец Макс Громов – от него же ничего не осталось. Я и не предполагала, что в данную минуту кому-то может быть хуже, чем мне.

«Детишки» резвились там, в стороне. А мы стояли с ним, как два соляных столпа, не в силах оторвать взгляд от хаоса, в который превращалась наша жизнь…

Я даже плохо понимала, что он говорит. Да и не объяснить уже словами боль, когда слезы застилают глаза и дыхание перебивает вовсе не ветер…

Что-то было не так у него с девушкой. ВСЕ было не так у него с девушкой! И в этом было столько безвыходного отчаяния, об этом был его немой вопрос: «За что?..» Может быть, именно это было тем черным непроницаемым стеклом, в которое он уперся с такой тоской? Бункер перемалывал своих героев. Может быть, от него действительно уже пора была избавляться?

Макс Громов со слезами на глазах – вот лицо партии. Вы кто-нибудь его слушали? Он все это рассказывал мне. Почему?..

Слеза революционера… Я чувствую себя почти Достоевским. Я ввожу новый образ, который тому, предыдущему, ничуть не уступит…

«Создание разрушения» – как вы можете жить с этим? Что вы делаете с собой? Ведь так нельзя. Человеческая душа не может выносить разрушение бесконечно – однажды человек неминуемо сам начнет разрушаться. Это верный путь в никуда.

Они играют с боевой гранатой. Кто догадался притащить любовь на войну? Они все – в этом. Вся их жизнь – попытка совместить несовместимое. И сгореть заживо, пытаясь совместить несовместимое, пропустив все через себя. Замкнуть внутри себя все контакты всех взрывателей…

Кто догадался свести вместе этих богов разных религий, как вообще могло родиться такое: «ЛЮБОВЬ И ВОЙНА»? Их любимый лозунг. Это же неминуемый взрыв! Я поняла: здесь никто никогда и не собирался поддерживать ровное тугое пламя. Здесь все рассчитано только на одно: именно взорваться, вспыхнуть живым факелом – и сгореть за секунды. Ярко. Страшно. Без следа. Здесь все – такое. Здесь все – такие. «Заранее обреченные на полнейший провал…»

Они заигрались со смертью. Какая любовь?! Какая война?! Дымящиеся головешки. Уничтожая себя, как они, надо в результате действительно по-настоящему умирать…

Потому что жить с этим – невозможно.

Жизнь раздиралась надвое, как полотнище в храме. Я рушилась посередине. Я умирала от непоправимой несправедливости чудовищного перевернутого мифа, в который эти люди добровольно превращали свою жизнь. Здесь все было неправильно. Будь проклята эта ваша война, если на ней погибает любовь!

«Мы» были возможны только в этом перевернутом мифе. Но в нем уже была невозможна я… Под черным московским небом я так близко подошла к его глазам, что на мгновение они заслонили все. А потом – все остальное. На мгновение отступил даже этот настигающий хаос.

– Я тоже тебя люблю…

Это было выше моих сил. Это было последнее, что я услышала от своего С.С. Я сбежала…

А весной я вдруг холодно и честно посмотрела себе в глаза – и раз и навсегда от него отказалась. Изводить себя очевидным несбыточным самообманом, разрушать себя дальше отравляющей кровь бессмысленной надеждой уже не было сил. Где-то там ежесекундно вызывал огонь на себя мой мальчик. Как с этим знанием жить?..

И тогда я просто сняла с себя эту память – и ее не стало. Спасаясь из капкана, зверь отгрызает себе лапу. Спасаясь от любви, я опять отсекала себе сердце. Без угрызений совести. Без оставленных лазеек назад. Навсегда. Твердо зная, что делаешь правильный выбор. Когда отдаешь ЕГО за СЕБЯ. А прошлое – за возможность будущего… Я навсегда закрыла эту страницу. Все начиналось с чистого листа. Уметь совершать подобное – такое счастье.

Во второй половине мая с новыми силами я обрушилась на Нижний. Бродя ночью одна по квартире без вести загулявшего где-то приятеля-нацбола, я подцепила с пола газету и прочитала: «…из отделения на «скорой» увозят С… С… – с пробитой головой и сотрясением…»

Перестал действовать мой крест…

А много позже я поняла, что во всей той сводившей меня с ума идеологической головоломке изначально было не так.

Всё. Не надо так глупо вестись и цепляться к словам, мало ли кто когда чего написал, слова ничего не значат. Художественный вымысел в суде не канает…

А как же тогда?

А вот так.

Нет никакой идеологии. Забудьте. Нет ничего. Сотрите все слова, исключите из алфавита буквы «Б», «Н», «П»…

А что же останется тогда? Что объединяет всех этих людей?

Нет никаких «всех». Есть каждый. И у каждого – своя война с Системой…

И это та война, когда с мстительным наслаждением ложатся с гранатой под танки.

Я, может быть, поняла, что именно все это время пыталась и не могла прочитать в глазах Макса Громова.

Он знает своего врага в лицо. Но ему даже не хватает взгляда, чтобы охватить его целиком. Но он все равно будет мстить. За себя. За что конкретно – знает только он сам. Просто за себя. За свою честь и свою гордость. И это – его личная война.

И вот такая война не прекратится. Каждый здесь мстит за себя…

Часть вторая
Суд истории

 
Любой ход Истории будет смертелен.
Окажется прав тот, кто первым успел,
Когда ты меня будешь ждать на расстреле,
Когда я тебя поведу на расстрел…
 

Глава 1
Русский порядок

«…Крупномасштабная операция бригады по окончательному и бесповоротному наведению Русского Порядка»… У меня от подобного зрелища в душе начинали греметь литавры. Когда он с отвращением орал, указуя на хозяйскую грязную тряпку: «Как можно жить в одном доме с ТАКИМ полотенцем?!», впервые за долгое время просто ХОТЕЛОСЬ ЖИТЬ.

Соловей в мой адрес однажды уже ревниво процедил: «Кайфуешь, сучоночка?..» Это он еще не видел меня в тот раз в Нижнем. Вот когда я действительно кайфовала. Хотелось сесть в углу, подпереть с блаженной улыбкой щеку рукой. И уже не сводить восхищенного взгляда с разворачивающегося реалити-шоу. Боже мой, в натуральную величину – бригада по наведению Русского Порядка! «Я с тебя тащусь… ты истинный ариец…» С таким счастьем – и в национал-большевизме?!

С таким счастьем – и на свободе!

Однажды в середине мая 2004 года я обрушилась на Нижний Новгород. Примчалась, потому… потому… не знаю, что меня сорвало с места. Я была взвинчена до предела. «Носорогу некуда будет вонзить свой рог, тигру не во что будет запустить свои когти, воину некого будет своим мечом поражать. Почему это так? Потому что он освободился от того, что может умереть». Как я понимала этого обескураженного и разъяренного усато-полосатого тигра Лао-цзы. Мужик бы сказал: «Эх, как бы я сейчас морду набил… А некому!» У меня все несколько сложнее.

Это может стать опасной привычкой: отсекать от сердца очередную любовь. С треском выбрасывать из головы очередного мужчину. Потому что на тебя сразу низвергается слишком много лютой свободы. И я очертя голову слишком яростно бросаюсь в эту свободу. Самое лучшее мое время…

Мой приятель Женя Лыгин окопался в Нижнем и смотрел на меня как на стихийное бедствие, которое нужно просто пережить. Его спасает только то, что я настигаю его редко. Ибо ему досталась трагичная роль быть моей – единственной на всем белом свете – «лучшей подругой». Нет, не так. Другом, на которого можно вывалить все свое нутро. Именно ему принудительно, в обязательном порядке, выбалтываются все самые страшные тайны, безапелляционно изливаются самые жестокие обиды и с блеском в глазах пересказываются самые циничные подробности. На зоне, я слышала, это называется: «найти свободные уши». Но… Получается, что Женя – единственный, кто меня действительно знает.

И поэтому он уже не знает, чего еще от меня ожидать.

И вот теперь, посмотрев на меня недоверчиво сквозь стекла очков, он осторожно спросил:

– А как ты узнала… что приехал Голубович?

Я чуть было не ответила еще более осторожно: «А это… кто?» Но вовремя догадалась: эту фамилию постоянно печатали в «Лимонке» в списке национал-большевистских политических заключенных…