Текст книги "Коровья смерть"

Екатерина Самигулина
Коровья смерть

рождение-ограждение

 
твои ручьи влились в мои ручьи
твоя вода
             моей воде
                           водЫ
             моей руке
             водой
             и ты
                    водой водой
                    питьём
                    едой
                           как конь гнедой
                                     гнездом
                                    птенцом
              желтком
                    как гной
                    из ямки раны дождевой
              водой
              воды! воды!
                    домой
                    домой
                    и под венец
и вот птенец
 
 
твоей водой в моей воды следы
 
 
песком в песок
виском в висок
прыг-скок
прыг-скок
 
 
дорОги дроги
рукава
рукав реки
реки слова,
теки, теки
в пески,
дитя
сосцы брюхатой окрестя
 
 
приговорив
кормить
коптить
стирать
копать
копать
родить
 
 
то совы гулко полем взмах крыла
телкИ губою жадной кровь коров
глотают; солнца пыль и неба пепелА —
бессмертные созвездия даров
у колыбели в вечном возращеньи
все песнопения
тебе
тебе, дитя
кормить коптить копать крестить обмыть отпеть качать
                                                                           любить
тебя, тебя, тебя
 
 
твоя вода в моей воде – в стакане молоко
поток в поток
исток в исход
истома в стон
из дома в дом
дорОгой дрог
росток
 
 
невинный сон золотые травы земляника в высокой траве
пахнет хвоей на солнечные поляны ложится вечерний свет
засыпает лето малина в треснувшей банке колодца тинистая
вода поднимается сумрак комочки в остывшей манке в степи
гудят поезда еле слышно комар садится на кожу смятых трав
покрывало пускает сок и в траве люди тихие неосторожно
проливают воду в песок
 

вОды

 
ветер влажный валежник рывком рОсы к земле
косули мокрую землю трясину рога в золе
пролежнями валежник месяц стоит в феврале
дырявит грудь, набухает в дырах сосок,
прорастает сосок в земле
 
 
губами губками ягоды вспухли в полях
земляника в травах мёд ежегодная кровь
ежевичная поросль в невыполотом саду
моём.
сор под забором косым
и косой дождь.
 
 
сад мой не вспахан приданое в сундуках
ветер косулей в окна рога в золе
пыль на уснувших вещах тонким слоем прах
ежевичною порослью месяцем в феврале
остро в груди дыра
 
 
гноем и салом прелые дыры в груди
тех кто приходит осенью двор мести
кто хочет сад прополоть поправить косой забор
тряпки цветные из ящика вытрясти
 
 
но на ветру ярче костёр горит
и под пьяным забором мне веселее спать
и я слышу косуле-дочери говорит
косуля-мать:
 
 
«мёртвое маленькое хорони в земле
копытом камень ветер рога в золе
валежником влажным ягоды в феврале
ежевичная кровь невспаханный сад
тлен»
 
 
и рога в золе и пьяный забор скрипит
в разноцветных тряпках спит уставшая моль
ветер в окна и набухает сосок
и земля дрожит под копытами лошадей
и в песок утекает кровь
и вода уходит в песок
 
 
озёра озёра озёра подземные реки
в глубоких озёрах подземные челноки
в глубоких озёрах уснувшие человеки
на берегах холодной голодной реки
озёра озёра озёра вода вода
в грудной дыре полощутся города
в грудной дыре оленьи бегут стада
и месяц рубцом ежевики туда-сюда
и шрам под набухшим соском
 
 
ветер влажный валежник рывком рОсы к земле
под забором пьяным хмельно и весело спать
не растрачено тело моё и рога в золе
лучше подставить листок дать воде стекать
истекать водой
и слушать ветер в саду
 

костры осени

 
тон-тон-тончает и рвётся ткань
бон-бон-бон в песок текут облака
слабо и нежно дрогнув, твоя рука
не остановит по лесу бегущую лань.
пусто в доме твоём и темно. стынь.
из бурелома парка осенний лис
из-под крыльца прогнившего старый пёс
воет на окна,
сколоченные крестом.
падают в грязь
ягоды
слякотно под ногами
грах грах граах двери на сквозняке
слабо и нервно вздрогнув, кленовый лист
остановил движенье в твоей руке.
в парке среди антично белеющих тел
бродяжий костёр —
ты бы к нему подсел,
если бы смел,
если бы был ты более смел,
больше остёр.
но ты —
глубоководной рыбой (огромным осётром)
в тёмных водах, в бурой осенней реке.
но ты —
шляпой в шляпной картонке,
тростью в углу,
пылью на чердаке.
двери на сквозняке грах грах граах
из бурелома парка осенний лис
из бурелома веток чёрный его глаз
колючий нос
ветер понюхал
ветер стих
и лис
пропал
осень – осина
осень – трясина
осени сень осени стынь
топкая жадная злая низина
горькой водой напитала полынь
осень калина калиновым соком из-под сапог
не держит рука в прожилках кленовый листок
а он полыхал метался среди кустов
но только лес последние листья стряхнул —
и лис пропал
и дом опустел,
окна свои сомкнул.
лес догорел – и в парке костёр догорел
и ты не был смел
и не был остёр
так содранной лисьей шкурой погас костёр.
 

бражник мёртвая голова

 
На рассвете вырою ямы в сырой земле.
Будут губы мои алый цвет, горький цвет, маков цвет,
Будут песни мои пепел, труха, тлен,
Будет имя моё – сор, бед, бред.
Кожу сдирая, парчой тресну по швам,
Будут коряво-красными линии рук,
Будет качаться зрачок – крюк, крюк, крюк
На юг, юг, юг,
Там, где меня не найдёт
Бражник мёртвая голова.
Опущу в ямы кукол лицами вниз,
Сердце к сердцу в ране вскрытой груди – часы в стук,
Будут губы мои пена, лошади, визг,
И зрачок на белке – крюк, крюк, крюк.
Будут губы мои в цвет, цвет, цвет,
Будут ноги твои в ноги мои трава,
Будет слово съедено, сказано, звук – спет,
И на шее бражник мёртвая голова.
Головою качну скинуть покатится прочь
Засмеются куклы сердца из груди брызг
Возле чёрной ямы пляшу и пляшу ночь
Из высокой осоки в глаза – рысь, рысь
Кожу сдирая, парчой тресну по швам,
Будут коряво-красными линии рук,
Будет качаться зрачок – крюк, крюк, крюк
На юг, юг, юг,
Туда, где меня не найдёт
Бражник мёртвая голова.
 

конно в степи

 
Даов дож
Заов зумь
И как жадный зверь
Тебя в мешке
Утащила ночь.
Приторочь к седлу
Мою глупь и надеж
Пусть конь
по холмам
Пусть гудит огонь
Всё ууу, да ууу
В жаркой печи…
Страшный гость у меня в гостях.
С валенок – снег
на снег,
и свет из щёлки двери.
Не торопись.
Нетопыри
уже вьют новый мешок.
И ужи шипят.
И жжу и жухло
морщат старухи рты:
Пришли посмотреть
на мой деревянный сруб,
на мой новый сруб.
Конно в степи и тебя утащила ночь.
даов даочь
пой свою песнь, гамаюн
совью ухает гость у меня в гостях.
Горб у него и горбь у него и грубь
И бровь у него ребром
поперёк
меня
 
 
мне поперёк дороги
дорная сень,
мне в глубине оврага
сытая глушь,
ты приторочь к седлу мою глупь, мою тень,
муж
 
 
я за тобой, где конно в степи,
где спят
дети, задохшись в полных грудях матерей
 
 
ухают совы
часы зубами скрипят
 
 
прохрипит кочет
закоченеет лис
красный внутрь себя зашила мешок
и в мешке ты спишь
камнем тяжёлым спишь
и ночь зовно и конно в степи поёт
 

хребет

 
Хрипят кобылы в темноте.
Орёт хребет.
Хрипит хребет
Хпирит хберет
И он идёт.
На нём берет.
Он поднимает ноги брезг,
Он весь туман, высок и безг,
И не хрипит его хребёт.
Он так идёт.
Он так идёт.
За ним идут ещё идут
По полюполю там и тут
И темнота. И в ней орут
Четыре лошади. Плетут
Арабоконноскую вязь.
И под ногами сор и грязь.
А он ногами брезг и брызг.
Он так один,
Он ныне изг,
Совсем один, и темнота
И тут и там, и ту и та
 

цикл_мартвеющая земля

 
Земля за окном мартвеет,
Выпускает ростки шевелит
отростками
ржавых заборов
хвостами собак
прикованных
к огородам и будкам
Конечностями людей
прикованных к постелям
мартвеют ели
возле дома советов
Мартвеют клёны дубы и ясени
Дети в колясках
дети в садах и яслях
дети
Пенсионеры в домах престарелых
Кожа преет
на пальцах ног и на паспорте под обложкой
Чешутся руки мои и мои ложноножки
Хочется пробежаться
по александровскому саду
По васильевскому острову пробежаться
Плюхнуться в воду
Поплыть шевеля плавником
далеко-далеко
там где рыба-кит плывёт
хочет и александровский сад проглотить
и васильевский остров
и мартвеющий свет
небес
И тогда ничего не останется, как пить дать
Только выросший на горе лес
А с горы ничего не видать
 

* * *

 
Помартвела рябина,
Помартвела вода
Месяц всадник унылый
Уронил повода
И идёт моя подвода
Год за годом по года
 

* * *

 
В прошлом году отец посадит сирень
А в этом году на ней опали цветы
Я лопала их (пятилепестковые) вместе с детьми
Вместе с прозрачными каплями дождевой воды
в прошлом году,
А в будущем – поезда
Увезли за море
И я не вернусь теперь
Ни за что, ни за что
Не вернусь туда
Где стоит отец и на землю бросает тень
 

* * *

 
Где стоит дом
А в нём на столе стоит чай
Остывший
Из проточной ржавой воды
И бабка в переднике,
Выходя на дорогу меня встречать,
После тряпкой в прихожей
Затирает мои следы
Чтобы я не знала
Откуда пришла сюда
И по насыпи жёлтой в степь бегут поезда
И душно пахнут ландыши на трюмо
 

* * *

 
бабка в переднике злая моя тоска
тихая-тихая
за полночь вяжет носки
глядит в телевизор
сжимает больной висок
ищет на рынке
удобные башмаки
хотя никуда не ходит
разве что в магазин
и в аптеку.
в окне умирает свет
зари вечерней,
шорохом старых газет
и прошлогоднего разнотравья
пахнет прохладный зал.
И когда за окном играет
военный марш
никто не поднимает глаза
 

* * *

 
А когда мне было пять я упаду с горы
А когда мне было сорок
я уезжаю в сибирь
в бескрайние тихие земли
смотреть на выпавший снег
и помнить в саду сирень
отца, который отбросил тень
и ушёл
и стал человек
а я буду помнить запахи пыльных штор
скрип качелей
цветенье старых садов
и маятник будет качаться
как ржавый топор
пока не останется только мартвеющий снег
и ямочки на снегу
от капель
упавших
с сиреневого куста
и будут пахнуть смертью ландыши на трюмо
и по пыльной степи года катить поезда
 

* * *

 
Месяц всадник унылый
отпустит лошадь свою
по лунному небу
бежать,
по вечерней росе
 
 
а через год с лошади слезет краска и карусель
остановит свой призрачный бег
на краю
города
в перепутье сырых дорог
где мы в детстве играли в прятки в вечерней росе
 
 
а я так люблю лежать на спине
и смотреть в до краёв
полное звёздами небо
как все
 
 
и слушать бегущие насыпью поезда
и слушать нахрапом бегущих коней
и чувствовать, как мартвеющая земля
поглощает меня
потому что она сильней.
 

человек, похожий на рыбака

 
за окнопоезда всплыл на лестнице человек
поезд пере-городил – взрезал – ему – грудь
одетый в зелёное и сапоги —
верно, рыбак – он шёл наверх,
но поезд железной грудой
не дал вдохнуть
лицо человека поездом взрезанного пополам
я не увидела – ни щекИ, ни выраженья глаз —
но за его спиной черноречкой лодка плыла —
лодка и человек всплыли на миг среди нас,
едущих в поезде, жующих свою тоску,
и его лицо (не увидАнное мной) напомнило лес
и предзакатные
небеса и в деревенской церкви
тёмный иконостас
и стих стал неполон, скомкан, как будто он
горожанином сраным ввалился в зелень равнин
зарезал грудожелезой поезда, ржавью колёс
сотни костлявомясых спин
как топороневзрачно грудь бабы беременной вскрыл
как мёртвоотравленной рыбой чумной продавец накормил
человека, что за окном всплыл
человека, похожего на рыбака
уплывшего дальше
в вечереющий небопляс
пока поезд грахал в бессмысленный звездопад
пока поезд вёз нас.
 

27.06.12-28.06.12,

поезд Минск-Могилёв

рабочая зима

 
в троллейбусе
в троллейбусе
его рога
           его рога
мешают мне смотреть в окно
 
 
а за окном темным-темно
и вьюга и пурга
 
 
 я всё еду
            еду
                  еду
понедельник вторник среду
 
 
еду
      еду
              еду
                    еду
от обеда до обеда
от обеда до беды
и пурге мои следы
по-те-ря-ют-ся
 
 
я в страшном страшном страшном сне
и холодно и жутко мне
и валит мокрый снег
и этот мокрый тусклый снег
и жухлый лампочек рассвет
здесь всё напоминает мне
как я в одном далёком сне
ловил ушанкой снег
 
 
а тут рога рога рога
недельник вторник среду рга
в окне не видно нифига
 
 
мешают мне смотреть в окно
 
 
и мерть рхиод
и в небе зга
 

чудильники

 
юность-без-юности
старость без смерти
последыши, выпавшие из революционной дыры.
грыжи жизни.
 
 
сгустки сажи и пыли в печных трубах жилищ
на Чудильнике (такой район в Могилёве)
и по кладовым – сгустки пищи
на долгую, долгую зиму
в тёплом кишечнике коммунальной норы
 
 
вот-вот прорвутся нарывы
 
 
от рабочих ботинок
(папе, Андрею Рафхатычу, выдали в ЖРЭУ),
от носков шерстяных,
его мамой безумной связанных,
чешется, очень сильно чешется кожа
 
 
в прихожей в ящиках
вещи «на всякий случай»:
варежки с поехавшими (как бабушка) петлями,
детская обувь жмущая,
стельки из старых ботинок,
тюбики с засохшим клеем —
 
 
всё это периодически перемещается на дачу
 
 
……а там на исходе лета родители топят печку
старыми книгами, смеются и плачут.
 
 
Опадает в осень Отечество.
 
 
Каждый подъезд как родной
в любом из в этих снегах затерявшемся городе.
 
 
Каждый подъезд моей первой любовью отмечен.
 
 
в ноябре сапоги размокают в воде
и их хлипкие пятки
отрываются,
а чек просрочен
 
 
последыши, выпавшие из окраин рабочих,
из детоносных борщей трудового последнего дня.
кто-то ищет, из кого вывалиться в час наступающей ночи —
не из меня.
 
 
сгоревшие Бобруйска гостиницы
сгоревшие евреи Освенцима
неотомщены
 
 
а (кому какие за стенами снятся сны?)
соседи, как говорится….
 
 
а кто-то ищет вывалиться в час наступающей ночи
в час наступающей полночи созреть дотла
 
 
…и рука, продолжив в воздухе жесты твоей руки, —
бабкина пряжа, психоделичные половики —
возле каждой подъездной клетки.
Возле каждой подъездной клетки —
гол, забитый в рот твоего горлА
 
 
а как горела в дачной печи лиственниц ветвь
никому не услышать
никому не подсмотреть.
 
 
как мы крали соседского сада яблоки чтобы сварить компот
как кусали чтобы мужчин сгноить
чтобы адамом в евин айвовый рот
боли свои излить
 
 
никому не услышать, никому не подсмотреть,
как проглатывает за верстою версту
пожар
 
 
никому не услышать, никому не подсмотреть,
как преют ноги в дерматиновых башмаках
 
 
как на склонах у Подниколья горит по весне трава
 

цикл_Беларусь

 
ветер ворвался в дом дом дом в щели проник
глазами-льдом мальчик стеклу синий обвал приник
гнутся хлеба ба ба бабы в полях втянув животы поют
в этих краях перелётные птицы гнёзда не вьют
 
 
скошены травы, промёрзла в мясо нога журавля
и журавля тонкошеей истоме в воде гнить
в стоптанной обуви грязью и слякотью через поля
к дому бежать но чистой воды не испить
 
 
комьями снег, травами сон, пустотами – высь
где-то мой дом, где-то мой сын, только не здесь
здесь только стынь, здесь только стон сон дым
комьями снег, кольями дом, травами сын
 
 
снится в снегах в сырости стен окон окно
бабой в полях, веей, пургой заметено
травами сон, сугробами сын в слякоть и грязь
в стоптанной обуви через поля к шее припасть
журавля
 

* * *

 
сколько воды пролилось сколько прививок привито
прививки привитые немного повыше локтя
нас всех объединяют, как позже – могильные плиты
и пихты над кладбищем всех объединят
 
 
объединят объедИнят объедут объедками
корнями деревьев выпотрошат кишкИ
так хочется братьями быть – быть птицами нынче редкими
и смотрю повыше локтя на метку руки
 
 
но баба в салоне орёт толстой кондукторше:
да вы кОрмитесь нашим хлебом, иначе сдохли бы с голоду!
а сама с завода, где утро встречает рупором,
как и все – скинув робы в утробе города
 
 
а потом под вечер всё небо сизое-сизое
голубиным клещом небо над головою
и мужики как собаки под обвисающими карнизами
после работы встречают голодным воем
 
 
и сыновья дома с натруженным торсом
или брюхом разбухшим от салаки и пива
которое лифт с трудом поднимает протёртым тросом
 
 
и на восьмом этаже выходишь – а закат за окном такой
красивый-красивый…
 

* * *

 
в комнатах сыро и холодно, в кухне жарко
вечерний город небом над ним изуродован
как жернова друг о друга трутся серые шапки
шапки трутся, но не сокасаются головы
 
 
провалы в памяти как рта провалившийся колокол
как до грудины в землю закопанный труп
как рыбья молОка, как на пределе голода
от тела оторванный и с жадностью сожранный струп
 
 
провалы в памяти кто мы в полях заснеженных
куда ведут следы по дороге назад
чугунным идолам бабоньки жёны нежные
бросают в нутро окровавленный сервелат
чтобы вернулись домой… – да кто, не помнится
тАк просто, смутный образ, глаз синева
летом – малина вереск белые колокольца
зимою – снег, забившийся в рукава
 
 
провалы в памяти; слюна с подбородка спящего
стекает на пыльный пол техэтажа
любой за стеной, за пределами тесного ящика —
если не враг, то, по крайней мере, чужак
 
 
а как плясали в полях и плелись утробами
как кулаки сплетали в дремучий жгут —
провалилось в памяти и замело сугробами:
глубокие реки в нас неслышно текут
 
 
не слышно не видно кто-то бредёт аукает
главное дверь запереть на тяжёлый замок
не слышно не видно только зима баюкает
того кто нЕдобродИл недозвал промок
 
 
не пришёл смотреть стирать покрасневшие простыни
в комнатах сыро а в кухне жарко-темно
пусто в полях но все наебенились вдосталь
пусто в полях но собирается гной
в дёснах
всЕ мы – как корабельные сосны
как пихты и ясени
все постепенно степенно становимся дерева
чтобы гореть горячо, под коростою соки пряча.
Все дерева. Все дрова, все дрова, дрова.
 

* * *

 
шум и гул метели; метёт, метёт…
вой поездов ночью —
как воды ржавь как вмёрзшие в лёд
и не проросшие древесные почки
в моих же почках – вода, вода,
всё течёт и течёт трясиной,
и под вой поездов в полустанки и города
в пляске витта святого трясусь на ветру осиной.
рыси, волки в моих дремучих лесах,
в моих волосах спутанных, в снах тревожных;
как песенка сына мясо солдата в промёрзших часах,
в глухой темноте таёжной.
в преддверии мрака двери —
скользость и слизь:
не закрываются, только танцуют в петлях;
 
 
все дорожки петельки петли все разошлись
в вечерний сумрак рысий снегов и елей,
в канавы в ржавые ванны в стоячий мрак городов;
затопило, нечем дышать в нечистой постели…
рот заштопан берёзкой, выдут ветрами рот;
как осина, как мясо солдата кружусь в метели.
лохмотьями кожа, нищее платье моё,
пляшет в снегу, от тела пляшет отдельно.
танцует смешно и весело;
в хлебнувшие ржавой воды оконные щели суют елдаки
                                                                          деревья,
в грязные рты, заполненные едой,
прорастает сосок матери, хохочущей, древней
и под гулом метели деревни слюнявой губой
сладко рыгают в другие слепые деревни.
мясо солдата в часах разлетается в клочья, растёт,
проникает в ночь, как любовник в спящее лоно;
прибывает вода, бубоном вздувается лёд
под мышками города; дети лепечут сонно;
пляшет солдат на часах, саблей браво вскрывает живот,
и летят во все стороны струпы гноящейся плоти;
и в снегах и метелях город плывёт и плывёт,
и солдат продолжат рубить, и колоть, и колоть, и…
 

* * *

 
качается крюк мясной: тик-так
красной заре чумной
не разо-драть мрак
стук башмаков в лёд в грязь вмёрз
листьев шматами гной
на трупах берёз
на струпах перил отпечатки ребячьих лап
потёки чернил на тротуарной слизИ
льдистыми комьями зимними склоп-хлаб
по стёклам скользит
сквозит
в дверь
ветер
и дождик с небес моросит.
как бес голосит
баба за хлипкой стеной
в изморозИ
обветренных губ рождается вой
и затихает под крепким хмельным кулаком…
 
 
как хорошо по тёплой земле ходить босиком.
 

* * *

 
там, в тишине за городом, спят леса,
голосами гулкими песню сквозь сон поют;
ветер в вершинах звёздные небеса;
под снегами соснами вязкие соки текут,
чтобы в мае проснуться смолой в изгибах коры
 
 
а потом пожары лесные, МАЗы и топоры.
 
 
а потом заборные песни топот сапог
в висок
самогон за шиворот рот наискосок
в солнцетени месиве маслом машинным взгляд
одуревших глаз;
задорно и весело исполняет отряд
приказ
 
 
и так каждое лето: уезжает в МАЗах братва
деревянных идолов заживо корчевать
чугунными лбами в пустые ворота бить
 
 
а нужно других корчевать других под корень рубить
 

* * *

 
каждое утро из дому выходя …
каждый вечер возвращаясь домой…
каждое утро из дому выходя…
каждый вечер возвращаясь домой…
так и живут на теченье лет не глядя
с постепенно седеющей головой
каждый вечер возвращаясь домой
каждое утро из дому выходя
и старость холодной лавкой в гулком дворе
и клёны сыплют листвой каждый год в октябре
и дачная тишина и над гранитом бревенчатый стол
 
 
каждое утро из дому выходя
думал ли ты куда шёл
 

4 декабря 2012 – 6 февраля 2013 года

бои

 
Расползут муравьи по лицу —
По случайной маске
Птицы с воем устали клевать
Нераскрывшийся глаз.
Птицы ссохшихся рек
Из пропитанной гноем повязки
На корявом суку позвоночном
Деревьев, врастающих в сад.
Растревоженный улей
в треугольнике тела вязком
мясопухнущий плод хлебного дерева вниз
и летят журавли
и черпАет солдат простреленной каской
из усохшей реки руки
 
 
это вырванный рот
наизнанку поющий ветром
разветвление корня зубного в полости рта
жуткий смех из пизды
из беззубого рта младенца
это корни деревьев
вросшие в мясо рта
 
 
это было у речки,
где поле смыкается с небом
где простреленной каской черпАет солдат червей
из простреленной маски
из треугольника Гебы,
ночи любой черней
 
 
это вырванный рот наизнанку любому ветру
 
 
мясопухнущий плод в канаве спелой пизды
 
 
и опарыш в глазу как слеза у ручья как молитва мамочке
                                                                           божьей
как полёт журавлей над землёй неземной красоты
 
 
расползут позвонки наизнанку смыкаются черви
над простреленной каской пизды расхохочет солдат
мясопухнущий плод как опарыш как юный вертер
и летят журавли, и летят, и летят, и летят
 

эти железные птицы

 
Эти железные птицы не самолёты
У них такие яркорябинные клювы
Я смотрю, как они под окошком клюют кого-то
Голоса голоса вплетаю в красную ленту
Сливы надуло ветром —
Облетают листья
Падают в землю
Эти железные птицы из сверхметалла
Визжавизжа новой хотят пищи
Я сажаю для них гневнорастущие травы
На своём пепелище
Где дом был
Где цвели маки
Где теперь не цветут маки
Где теперь не растут сливы
Где не облетают листья
Эти железные птицы птицы железа
Эти железные птицы птицы недвижно
Я смотрюсмотрю из пробоин на свет лезут
Опускаются хлопьями в сад во дворе на крыши
Эти яркорябинные клювы-вишни
Эти яркожелезные птицыптицы
Я боюсь что они заклюют заклюют кого-то
Так и не дав не дав ему распуститься
Так и удав ползёт из шкуры горячей
Так распускаются облетают сливы
Железные птицы клюют под окном кого-то
Кричат распускают в воздух железные клювы
Эти железные птицы не самолёты
Эти железные птицы не пароходы
эти железные птицы из сверхметалла
листья так падают что вызывают рвоту
листья так падают что засыпают кого-то
эти железные птицы птицы железа
эти железные птицы птицы железа
эти железные птицы птицы железа
распускают в воздух краснорябинные клювы