Текст книги "Улыбка бога"

– Кто такие рахшаны? – заинтересовался Глеб, в который раз поправляя съехавшую повязку и кусая верхнюю губу.

– Светлые. Лучезарные. Служение Ахрамазду и шести Амэша-Спэнта полностью изменяет дух. Забота о семи творениях (это воздух, земля, вода, растения, животные, пламень и человек) помогает достичь совершенства. То есть ты сможешь творить то, что людям неподвластно, люди называют это чудесами. Проще говоря, если идти по дороге света – можно разжечь в себе искру божию и подчинить себе великую мощь, данную нам Ахрамаздом.

Рахшанов в каждом мире зовут по-разному: пробуждённые, просветлённые, горящие, светлые, сверкающие… но чаще – боги или полубоги. Те, кто смог преодолеть себя и зажечь в своей душе огонь, получают невероятную мощь и силу созидания. Такие люди становятся рахшанами и могут творить новые миры – ветви Священного Древа. Все они славят Всевышнего и ведут людей к свету.

Но есть и другое Древо – зеркальное отражение того, в котором мы сейчас. Когда Ахрамазд создал реальность, Анхраман отразил Древо Жизни в своих чёрных помыслах, и оно опрокинулось другой реальностью – страшной и алогичной. Дух зла не всемогущ, он не в силах ничего создать сам, он властен лишь искажать уже созданное. У Нижнего Древа есть свои ветви, как отражения этих, но по ним бродят жуткие существа, вечно гниют вонючие растения и вместо рождения там царит смерть. Не хотел бы я вновь оказаться там… Оттуда приходят хапуры, ибо после смерти люди попадают в корни Древа, сожранные – в ветви Нижнего мира, выстоявшие же – в ветви Верхнего…

– По-твоему… когда люди умирают… они потом попадают куда-то ещё? – спросил Глеб, беспокойно обернувшись.

– Ну, конечно! – рассмеялся кот. – А разве может быть иначе? Жизнь не оканчивается смертью, смерть – лишь переход с одной ветви на другую! Человек должен пройти долгий путь и обрести чистоту в душе и сердце. Обойдя все ветви, он сможет присоединиться к Всеблагому, как дети всегда приходят к своим родителям, обретая покой… Ведь и в памяти вашей ветви остались следы: сколько людей были названы белой лебедью, ясным соколом или сизой голубкой? Кукушкой, мудрой совой, перепёлкой, вороной, уткой, селезнем, воробышком… Птицы всегда перелетают с ветки на ветку… как ты, Глеб…

– И куда ты нас теперь ведёшь?

– Мы должны немного оторваться от них. Хапуры почему-то обрели способность являться в Верхние миры, убивая всех. Мы должны спасти реальность и призвать на помощь Ахрамазда. В одиночку до Древа мне не добраться, нужна ваша помощь.

– Но разве зло не кончится никогда? – спросил Глеб, перебрасывая тяжёлую суму с одного плеча на другое.

– Всего в истории Вселенной три эры, – нахмурился кот. – Первая – это, конечно же, творение. Начало второй эры – «смешение». Тогда-то мир получил Ахрамазда и Анхрамана. Третья эра ещё только грядёт. Это будет «разделение». Добро вновь отделится ото зла, но это отделение, хвала Всевышнему, продлится вечно. Все смогут жить вместе в состоянии полного спокойствия и мира. Но пока обе стороны копят у себя приверженцев…

Тени хозяйничают в Верхнем мире, и у меня плохое предчувствие… Ты ведь видел их, Глеб, не так ли? А ты, Ида?

Друзья переглянулись, и поняли, что оба видели эти тени.

– Это знак. Обычно люди не видят их, только чувствуют, как зло вползает в сердце. Вы видели их, они видели вас. Сама Судьба решила противопоставить им вас.

– Я вообще не просила быть избранной какой-то там судьбой, – сердилась Ида, утирая пот со лба. – Нельзя ли было выбрать какого-нибудь спортсмена… Чего ради я? Чего ради Глеб?

Впереди запестрела берёзовая роща, и Хранитель устремился туда. Женщина почти почувствовала, как он улыбается, подбирая слова для ответа.

– Тебя верно назвали Ираидой, ибо Ираида – означает «стремящаяся к покою». Но ещё и «дочь героя». Твой отец когда-то спас от голода обнищавшую семью художников, отдав им по дороге домой ползарплаты. Думаю, твоя мать не рассказывала тебе об этом – она тогда рассчитывала на новое платье… В тебе течёт кровь твоего отца!

Ида одарила кота удивлённым взглядом и снова замолчала. Левую икру свело судорогой, и ей пришлось закусить нижнюю губу.

– Что тогда значит моё имя? – спросил Глеб.

– Твоё имя ещё древнее… Этим именем называли самых удачливых воинов, которые из любой битвы выходили победителями. Ты – «хранимый Богом».

Парень недоверчиво хмыкнул, стряхивая с плеча жука.

Хранитель продолжал:

– Я всегда считал, что пути Судьбы неисповедимы. Но не в вашем случае. Всякая ли женщина купила бы сарделек, чтобы накормить бродячего кота? Каждый ли парень, рискнул бы жизнью ради жизни незнакомой женщины?..

Друзья переглянулись. Этого им в голову не приходило.

– Там, где есть свет, всегда есть надежда. Вы даже не представляете, насколько сильны. Тень всегда будет бояться вас. И всегда будет стараться уничтожить. Именно поэтому жизнь светлых так сложна…

Хвала Всеблагому, мы прибыли.

Едва переставляя ноги, Ида упала на колени: вчерашние танцы не прошли даром. От звона в ушах ей почему-то слышались шипящие слова хапуров, вызывающие тошноту. Плечо вспыхнуло огнём. Обернувшись, она остановившимися глазами увидела шесть багровых фигур, приближающихся уверенно и неумолимо. Их разделяли каких-то десять метров.

«Не может быть! Мы же ушли так далеко!»

– Нас догнали! – хрипло выдохнула она, отступая к спутникам.

Глеб выхватил нож, подавляя желание прижать ладонь к уху.

– Зеркало, – скомандовал Хранитель.

Парень торопливо вынул зеркало, и все трое поспешно заглянули туда. Мэш очень неразборчиво что-то шептал, ослепительно сверкая изумрудными глазами, и шёпот этот смешивался с равномерным шорохом травы под ногами хапуров. Ида огромным усилием воли заставила себя приковать взгляд к трём отражениям, подавляя желание сорваться с места. У Глеба побелели фаланги, сжимающие ручку с зеркалом, большие карие глаза, казалось, стали ещё больше. Багряные хламиды шуршали всё ближе, распространяя жуткое зловоние. Но вот зеркальная гладь задрожала, пошла волнами, наливаясь цветом и объёмом. Повсюду слышался перезвон чудесных маленьких колокольцев. Тонкие серебряные переливы отдавались в каждой клетке тела, отдаляя шорох и вонь хапуров. Всё вокруг переливалось чёрным и белым, будто шахматная доска. Напоследок Иде почудилось шипящее ругательство, Глебу послышался свист ятагана у самого уха.

Глава 8.
Тан-де-лех. Реквием для друга

Мир пошатнулся. Пала цепь времён.

Зачем же я связать её рождён?

У. Шекспир, «Гамлет».

«Requiem aeternam dona eis, Domine»

– «Вечный покой даруй им, Господи».

Заупокойная литургия.

На многие километры вперёд простиралась чёрная выжженная земля, усеянная унылым серым сланцем. Сухая, безжизненная почва бугрилась рытвинами и ямами, похожими на чьи-то норы. Безрадостный пейзаж разбавляли огромные валуны дымчатого цвета, сторожащие голую степь, как безмолвные стражи. Бурое мрачное небо низко наклонилось над путниками, с нехорошим любопытством разглядывая два невыспавшихся лица и усталую морду.

– Где мы? Что здесь написано? – спросил Глеб, указывая на дорожный камень, испещрённый диковинными рунами.

– Тан-де-Лех, – ответил кот, – «Там, где Тьма». Окаянные земли.

Ида, наконец, поняла, что её так настораживало и выбивало из колеи: ветра здесь не было. Совсем. Никакого. Даже в жаркие летние дни, когда дрожащее марево плывёт над раскалённой землёй, изредка проносится лёгкий ветерок, будто чья-то прохладная ладонь проводит по разгорячённому лбу. Здесь же царила призрачная тишь. Тепло, сухо и мёртво.

– Слушай, у меня всё не идёт из головы это их слово, – сказала Ида. – Вот же привязалось: йандлех, йандлах…

– Йандлах Баха маар… – горьким шёпотом прошептал кот. – Это конец. Смерть.

– Чья?

– Всего живого. Ты, я, он, деревья и вода – всё. Сами хапуры называют себя йан длех – «убивающие тьмой».

– Мэш, слушай… Ты только посмотри на нас. Да разве мы можем остановить этих маньяков? Мы бежали изо всех сил, а они всё равно нас догнали!

– Их с каждым днём всё больше. Но правда на нашей стороне. Бог поможет. Мы должны найти его у Священного Древа. А если пройдём как можно дальше, хапурам будет сложнее нас обнаружить.

– Да что блин это за бог-то такой, – возмутилась Ида, – что сам не может с этими хапурами справиться?

Хранитель одарил женщину тяжёлым взглядом:

– Иногда даже богу нужна помощь.

Спутники брели, вздымая сапогами облачка мутной пыли. В мёртвой тишине их шаги отдавались гулким стуком, расстраивая и без того напряжённые нервы.

«Ни облаков, ни солнца», – удивлялся Глеб.

Это место напомнило ему подвал санатория, в котором они со старым другом Горькой когда-то подрабатывали, крася забор перед длинным зданием и вскапывая грядки. Сама здравница всегда сияла начищенными полами и белыми стенами, приглашая улечься в удобное кресло и пропустить оздоровительный коктейль. Кроме кладовщика, Глеба и Горика мало кто имел возможность сравнить великолепие верха с убожеством низа. Подвал был похож на старый склеп, только вместо гробов там пылились старые ящики из-под винных бутылок, слепые бюсты Ленина и косматые мётлы. В невозможно спёртом воздухе пахло солёными огурцами и марганцовкой. И даже после того, как друзья освободили каморку от ящиков, и вымыли полы, в стенах остался всё тот же безжизненный дух, наводящий на мысли о рассыпавшихся в прах мумиях.

Иде всё время казалось, что от камней ползут какие-то тени. Сами же валуны напоминали застывших людей.

«Словно Медуза Горгона прошлась…»

– Как же здесь мерзко… – повернулась она к коту. – Что здесь случилось?

– Хапуры. Такая судьба ждёт каждый мир, если их не остановить. Если всё живое гибнет в одной ветви, это отражается во всех… стенки между мирами истончаются. Миры проникают друг в друга. Если так пойдёт и дальше, миры сольются и разрушатся.

– И долго нам надо быть здесь?

– До тех пор, пока расстояние между нами и хапурами не будет достаточно большим.

Друзья прошли уже довольно долго, но вокруг не становилось ни светлее, ни темнее. Впереди и позади расстилалась та же глухая и измученная степь, всё больше напоминающая огромное кладбище с беспорядочно разбросанными надгробьями.

Ида не выдержала первой, заявив, что не двинется с места, пока они не отдохнут. И Мэш, и Глеб так устали, что не нашли сил возразить. На ночлег устроились за одним из мощных серых валунов – в голой степи, как на ладони, люди чувствовали себя очень неуютно. Костёр развести не из чего, но уж очень хотелось, температура в окаянных землях не менялась, как погода и время суток, и всё-таки без танцующего огонька тоскливо, будто без старого доброго знакомого. Усевшись на расстеленных плащах, приятели нарезали хлеба и сала. Люди поужинали сытно, а Мэш съел всего три кусочка. Он улёгся, положив рыжую голову на лапы, и прикрыл глаза. Глеб от нечего делать поточил ещё ножи, а потом долго сидел, уставившись в никуда и подперев верхнюю губу указательным пальцем. Ида в который раз передёрнула плечами.

– Мэш… – неуверенно произнесла она. – Мы же снова в другом мире, да? Почему тогда наша одежда не изменилась снова?

– Древо видит вас такими, – пожал плечами кот, не открывая глаз, – какими вы могли бы быть в забытых мирах.

На часы сначала встала Ида. Охранять спящих, правда, было пока не от кого: жутковатая тишина давила на уши так, будто женщина внезапно оглохла. Мёртвое беззвёздное небо нависало, как декорация к дешёвому спектаклю.

«Что же такое можно сделать с целым миром, чтобы он стал таким… бездыханным? Если только отнять душу. Но разве у мира есть душа?»

За этими размышлениями её и застал Глеб.

– Не спится, – хмуро соврал он, потирая опухшие веки.

Зевая, Ида завернулась в запачканный землёй плащ. Заснула она быстро: её согревал тёплый бок Мэша.

Несмотря на завтрак, утро не принесло путникам облегчения: кусок застревал в горле среди этого глухого безмолвии, где даже эхо, казалось, умерло.

Багровое небо опустилось ещё ниже, грозя обвалиться прямо на головы, а безликие валуны подступили плотнее.

Мэш брёл, спотыкаясь о куски сланца. Некоторые из них сухо трескались, рассыпаясь в бесцветную пыль.

Глеб заметил, что Ида бездумно жуёт кончик косы. При этом глаза её как-то расширились, напоминая взгляд испуганного ребёнка.

– Ида, – тихонько позвал он, но женщина не откликнулась.

– Ида! – повторил парень, взяв её за руку, и медленно опуская. – Посмотри на меня! Посмотри в мои глаза. Смотри в мои глаза…

Постепенно она сконцентрировалась на своём отражении в тёмных зрачках парня, и лицо её приняло осмысленное выражение.

– Не могу я здесь, – глухо простонала женщина, – тяжело мне. Меня мама в детстве закрыла в кладовке за то, что я банку варенья раскокала. Я там до утра просидела, ревела от страха. Там, в кладовке, было так же, как здесь: пусто, пыльно, тихо. Темно, и только бетонные стены вокруг.

– Не смотри вокруг, – посоветовал Глеб, – думай о чём-нибудь хорошем. Что у тебя в жизни хорошего есть?

– Не знаю, – покачала головой Ида, – вроде ничего.

– Раков вспомни! – разозлился парень. – Раки какие вкусные были! И… каша с салом! И как ты плясала… хорошо плясала…

Женщина вспыхнула, вспомнив свой танец, и невольно хихикнула.

– А шустро всё-таки Данько отплясывал… а мне всё время флейты у храма мерещились… и жаркий вечер…

Хранитель бросил на неё пристальный взгляд:

– А белая статуя там была? И жрец в пурпурной тоге?

Ида вытаращила глаза и кивнула.

– А ты откуда знаешь?

Кот важно наклонил голову:

– Я – Хранитель, не забывай. Судя по всему, ты когда-то жила во времена девадаси, когда Всеблагого чтили танцем юных девушек. Самые искусные из них под ритм барабана-дхола и мелодию шехнаи, тростниковых дудочек, порхали, исполняя натьям мохиниаттам и достигая чистоты через абхиная. Таких мастериц бхаратнатьям называли гхавази…

Женщина придирчиво хмыкнула:

– Ну-ну. Чё ж тогда такой эффект, только когда выпью?

Мэш хитро улыбнулся:

– Перед бхаратнатьям жрецы подмешивали в питьё гхавази кое-что, что есть в любом алкоголе – сόму, составляющую напитка богов.

Ида вздохнула:

– Сомы, хавази… не помню никаких хавази… – Она взяла у Глеба мешок. – Давай хоть понесу немного, а то мне кажется, что ни веса, ни объёма в этом месте нету.

Парень и кот немного поотстали.

– Ну, и мамаша! – сквозь зубы бросил Глеб. Он не принял слова Мэша всерьёз. – Она бы её ещё в мешок сунула или подушкой придушила… И все люди такие… Скоты… ненавижу…

– Так, значит, ты в людей не веришь? – спросил Хранитель.

– Я не идиот, чтобы верить, в кого попало!

– В людей нужно верить, – грустно улыбнулся кот. – Человек может измениться. Люди способны на многое, стоит только поверить в них…

Глеб с презрительной жалостью посмотрел на Хранителя и хмыкнул:

– Хотел бы я говорить так же, как ты. Мой опыт говорит об обратном.

– Когда-нибудь ты поверишь, – вздохнул рыжий.

– Только не я, – покачал головой Глеб.

– Ты поверишь, – повторил Хранитель. – Тебе не хватает веры, но ты поверишь.

– По-твоему, мне нужно поверить и в ту мразь, которая убила недавно ни в чём не виноватого парня просто за то, что он этой мрази не понравился?! – скривился Глеб.

– Ты сам назвал мразь мразью, – отстранённо произнёс кот и холодно зевнул. – Я говорил о людях, а не о хапурах. Хапуров жалеть бессмысленно. А порой даже и опасно… мы прибыли. Достаньте зеркало, я готов…

Усталый шёпот Хранителя звал, просил, требовал. Он взбил прозрачную гладь, раздвигая пустое пространство. В мёртвой тиши родился далёкий нежный звон. Слышать эти волшебные колокольцы было истинным наслаждением: живые, настоящие звуки хрустально динькали и переливались. Они переговаривались, обещали, звали. Туда, где влажно пахнет лишайником и с тысячелетних стволов мягко опадают листья. Ида увидела, как сквозь могучие кроны пробивается ярко-золотистый свет догорающего дня. Глеб услышал короткий перестук дятла и хлопанье больших крыльев.

Лес кряхтел от старости: замысловатые переплетения сосен и лип, покрытые толстым слоем изумрудного мха, высокие узорчатые папоротники и гигантские мухоморы вырастали со всех сторон. Умывшись у ручья, несущего куда-то крупные синие лепестки, путники перебрались через громоздкую валежину.

Мэш наступил на сучок и поранил лапу. Глеб взял его на руки, и кот благодарно улыбнулся:

– Спасибо. Я так устал. Мы должны найти старую дорогу.

Он прикрыл мохнатые веки и задремал.

Ида сорвала ветку орешника и принялась отгонять комаров от себя и парня. Изредка сверху сыпалась древесная труха и сухие листья. Под ногами мокро чавкали косматые, как головы кикимор, кочки.

«Вот уж где быть тому дереву, – подумала женщина, – так точно здесь».

В глубине леса дятел выстрелил долгой дробью и замолчал. Постепенно путники выбрались из глуши к светлой осиновой роще с кустами шиповника и малины по краям. Здесь было намного суше, и сапоги легко ступали по твёрдой земле. Однако, никакой дороги в помине не было.

– Странное место… – Ида пнула бледную поганку, и та рассыпалась.

Глеб молча пожал плечами: его всё сильнее донимал зуд в раненом ухе.

– И с чего он взял, что здесь есть какая-то дорога? – задумчиво протянула женщина и, вздрогнув, насторожилась: впереди громко зашуршало.

Кто-то уверенно шёл им навстречу, раздвигая и ломая кусты. Левое плечо болезненно заныло, и Ида машинально сгорбилась. Мэш открыл глаза и прыгнул на землю, издав мучительный стон.

– Зеркало… скорее, зеркало… – с трудом прошептал он, но из-за треска сучьев его не услышали.

Между деревьями показалась полная женщина в зелёном ситцевом платье. Ида потянулась к ножу, и тут же растерянно застыла. Незнакомка тяжело переваливалась через кочки, на лбу налипли тёмные волосы. Ида даже не задумалась, откуда та взялась в этой глуши.

– Тёть… Марья?

Марья Георгиевна подняла на племяннице голубые глаза.

– Здравствуй, Иридочка! – раздался такой родной и любимый голос, что у Иды на глазах выступили слёзы. – Как долго я тебя искала! Как же я по тебе соскучилась!

Ида забыла, кто она и где: она не могла оторвать глаз от лица внезапно воскресшей тётки.

Глеб уже хотел взять Иду за плечо, как его окликнули. Обернувшись, он потерял дар речи: увязая в густой траве, навстречу шёл невысокий юноша со светлой чёлкой. Волосы Глеба зашевелились на затылке: парень был одет всё в ту же футболку школьной сборной, что и в день их ссоры. Даже круги пота темнели подмышками.

Едва слышно он прошептал:

– Егор…

– Глебыч! – широко улыбнулся белобрысый и протянул парню руку, – дарова! А мы тебя по моргам да больницам обыскались! А ты вон где… Я уж думал, тебя в живых нету…

Глеб, замерев, молчал, не в силах произнести ни слова. Сердце его суматошно колотилось: он и не чаял больше увидеть любимого.

– Достань зеркало, Ида… – тихо, но внятно, сказал Хранитель.

Он не замечал, как сзади его обступали тени: один за другим выбираясь из-за деревьев.

Женщина бросила через плечо на полпути к Марье Георгиевне:

– Да ты только посмотри! Это же моя тётя!

Марья Георгиевна широко улыбнулась Ираиде и раскрыла объятья.

Глеб уже протянул руку Егору, но вдруг замер. Любимый скалился, а вовсе не улыбался. А ещё птицы. Они перестали петь.

«Здесь что-то не так… Не то…»

– Ида, стой, – сказал Глеб.

– Ида… зеркало… это обман… – едва слышно позвал кот. – Это не она… Это хапур, разве не видишь? Ида…

– Да помолчи ты. Это моя тётя, ясно? – начала злиться женщина.

– Сколько лет было тебе, когда ты похоронила её? – тихо спросил Хранитель. – Кажется, шестнадцать? Помнишь, как бросала горсть земли в могилу? А как садила маргаритки весной?..

– Не так давно кто-то заявил, что смерть – это не конец, – бросила она жестоко, не глядя на кота. – Если ты не врал, почему она не может быть моей тётей?

– Но тем, кем уже был, ты стать никогда не сможешь… Закон Вселенной… – покачал головой Хранитель. – Посмотри в её глаза, разве это твоя тётя?

И действительно, в глазах Марьи Георгиевны чего-то существенно не хватало.

«Но ведь она стоит здесь, здесь и сейчас! Живая и здоровая! Но запах… запах… мятными карамельками ведь всегда пахло… Пахло, ведь? А сейчас нет… Или это было в прошлой жизни?»

Ида замерла, переводя недоверчивый взгляд с покойной, но вполне себе живой тётки на Глеба.

– Ты, это, Глебыч… – тем временем продолжал Лопатин, – зла не держи. Лидка меня продинамила тогда, вот я и взбесился… Вы, грит, со своим Новиковым неразлейвода, голубые типа. Вот и бухай с ним, со своим пе… Ну, в общем, ладно, проехали и забыли, лады?

Глеб стоял, опустив голову, и рассматривал Егора исподлобья. Сердце так и выпрыгивало из груди навстречу любимому, но разум уже заподозрил неладное.

«Но разве так может быть? Может? Может или нет?»

Глебу так хотелось поверить другу, так хотелось… Но парень отлично знал повадки Егора, и сейчас тот врал.

«А, может, нет? Егор ведь не такой! Он же особенный! Сколько мы знакомы? Целых три года! Это же целая вечность, чтобы узнать человека!»

– Ида, они манят тебя тем образом, который ты помнишь с детства! – изо всех сил крикнул Хранитель. – Вспомни, сколько тебе лет, а ведь она ни капли не изменилась!

Ида почувствовала, будто что-то удерживает её от шага к покойной тётке, будто тонкая прозрачная плёнка, упругая и… заботливая. И тут нечто тёмное в глубине её души завопило, яростно протестуя и требуя свободы.

– Да кто ты такой, чтобы указывать, что мне делать? – процедила она, переведя горящий злобой взгляд на Глеба. – А ты?

Плёнка стала ещё тоньше, поддавшись под напором Иды.

– Тёть Марья… ты это или нет? – с мукой в голосе спросила она.

В воздухе раздался едва слышный звук, будто где-то лопнула гитарная струна. Кот горько вздохнул и вновь принялся бормотать, но уже тише и печальней.

– Ягодка моя, ну, кого ты слушаешь, – ласково улыбнулась Марья Георгиевна, и на солнце блеснули острые белые зубы.

Ида отшатнулась.

«Не может быть! Не может быть!»

Мерзкий запах потёк из морщин и складок зелёного платья. Ираида обернулась, схватив Глеба за рукав, и закричала: кота уже окружили какие-то люди. Заметив их только сейчас, Хранитель прыгнул друзьям под ноги и зашептал молитву.

Незнакомцы запоздало взмахнули ятаганами и промахнулись. Они уверенно шли вперёд – самые, что ни на есть обычные люди, в толпе или на шумной улице и не отличишь, вот только запах их выдавал с головой: ощутимо несло гнилью и мертвечиной. Снова шестеро: три мужчины, три женщины. Хорошо одеты: джинсы, юбки, платья, пуловеры. Глеб заметно напрягся, заметив, что у одного левая половина лица будто бы заляпана кровью – всё то же красное родимое пятно. Ида помнила, что в прошлый раз огрела мешком какую-то толстуху, и никак не могла отыскать её взглядом.

Краснолицый с пятном на щеке негромко рассмеялся.

– Мы не желаем вам зла. Мы – шебет, тёмное покрывало ночи мира.

– Мы – порыв и стремление, мы – сила и могущество! – горя зелёными глазами, подхватила фанатичка с каре и бородавкой у рта.

– Нам нужен всего лишь кот, – чуть виновато улыбнулась кареглазая женщина в белом джемпере и голубых джинсах.

– Нет, – тихо и твёрдо сказал Глеб.

– Чё? – склонив белобрысую голову, переспросил Лопатин. – Глебыч, ты чё курил, поделись! Нафига тебе этот драный кот?

Глеб молча смотрел на бывшего друга, которого любил до беспамятства и сейчас. От футболки Егора несло совсем не пόтом, а тухлым мясом. Сердце облилось кровью, и часть его отмерла навсегда.

«Я не создан для того, чтобы любить его. Но люблю…»

– Раш маар… Что вам стоит отдать нам это вероломное животное, обманом заманившее вас в это опасное место? – отодвигая Егора в сторону, спросил кудрявый мужчина, дохнув гнилью.

Ида с содроганием услышала, знакомое жуткое пришепётывание и пугающие слова. Она сглотнула и инстинктивно шагнула назад.

– Зачем вам наш кот? Если вы не желаете зла…

– Дакш… рахш… – гнусно улыбаясь, прошипела зеленоглазая женщина, и Ида снова увидела острые белые зубы.

– Дакш раш маар… У меня ссоздаёссся впечшатление, – огорчённо заметил долговязый в очках, – что вы недопонимаете, нашшколько серьёзны нашши намерения.

Ида поймала себя на мысли, что с ужасом смотрит в эти совершенно пустые глаза. Тёмные зрачки сквозь линзы упёрлись в неё, как дула ружей. Ей безумно хотелось сорваться с места и бежать отсюда к чёртовой матери, куда глаза глядят, лишь бы бежать, и по возможности не оборачиваться.

– И для того, – будничным тоном продолжил очкарик, – чтобы вы убедилишь, дакш раш маар, что всё происходяшшее здесь – не шшутки, мы убьём одного из васш.

Ида с ужасом осознала, что вокруг невозможно тихо, словно всё живое предпочло убраться отсюда, будто здесь сейчас будет невообразимо грязно. Женщину затрясло.

Глеб не мог оторвать глаз от блестящего ятагана в руке Егора.

«Убьёт или нет?»

Кот всё сидел рядом с пареньком и бормотал свои непонятные молитвы, будто его как раз всё это и не касалось.

– И сказал Он: да будет свет, – прошептал Хранитель.

Вокруг полыхнуло иссиня-белым, и хапуры отшатнулись, закрывая лица. Но тут же сияние побледнело, будто упавшее напряжение, и они, отплёвываясь, подобрались ближе. Женщина в зелёном платье облизнула верхние зубы. Пламя то вспыхивало, то гасло в унисон с изумрудным блеском глаз Мэша.

«Он хочет спасти нас, идиотов», – мелькнула у Глеба мысль.

Хапуры жадно кружили, выжидая, когда выдохнется Хранитель. Друзья сжали рукояти ножей, не отрывая взглядов от возбуждённых лиц хапуров.

– Тёть Марья, – попросила Ида, – если это ты – не надо. Отпустите вы этого кота, тёть Марья…

– Ты, прямо, как Саломея Иродиада, дакш раш маар, – сама не знаешшь того, о чём просишшшь! – рассмеялась Марья Георгиевна, показав целый ряд зубов – острых, готовых рвать и терзать. – Этот кот заманил васшш сюда по сссвоей приххоти, а мы можшем вернуть вассс назад.

– Мы исссполним абссолютно вссе твои мечшты, рахш маар, – нехорошо улыбаясь, пообещала кареглазая высокая женщина с каре. – Только котаа отдаай.

– Тьма притягательна тем, чшто чшеловек и есть тьма! Порок влечшёт вссех, даже ссвятых, – развела руками женщина в белом джемпере. – Раш маар! Отдай котаа и мы уйдём. Отдай кота-а!

«Они всё ближе, господи, ближе и ближе!»

– Фсё слушит тьме, – серьёзным тоном добавил коренастый мужчина с кудрявыми чёрными волосами. – Идти дорогой тьмы леххко: ты можешшь делать фсё, что захочешшь. Отдай. Отдай кота. Отдай кота! Раш маар…

«Уроды. Нам конец. Кота убьют. А потом и нас», – думал Глеб.

– Вссё из тьмы вышшло, во тьму и возвратитссся, – шмыгнув носом, кивнул долговязый в заношенном коричневом костюме-тройке, поправляя круглые очки на переносице. — Отдаай кота! Отдайотдайотдайотдайотдайотдай!

Ятаганы алчно блестели на солнце, требуя крови.

Белое сияние пульсировало, как сердце Хранителя.

– Глеб, они убьют нас!

– Ещё как, – согласился тот. – Но кота не отдам. Зеркало…

– Глеб! – щёлкнул зубами Егор, поигрывая ятаганом. – Раш маар! Как твоя мама, Глеб? Не ессст, не пьёт, всё у гроба плачшшет? Или «Корвалол» стаканами глотает? А, Глееееб?

Парень побелел, и крепче сжал рукоять. Он ясно видел острый частокол зубов и кровь, стекающую из угла рта Лопатина прямо на подбородок, и решил бить ножом в горло, чтобы не быть искусанным.

– Ида! Рахш марр! Иридочшшка, почшшему ты сейчас не в парке, где гуляют мамашшши с колясссками? Где твоя дошчь, Ида? Что ты сделала со своей дочщерью?! Кхто вплетает в её в косссички сссиние банты, которые бы так шли к её сссиними гласскам?

– Откуда вы… с чего… банты…

Ираида застыла с мукой на бледном лице. Казалось, с её души срезали верхнюю, защитную, часть и она предстала обнажённой со всей своей болью и растерянностью. Отзвук лопнувшей преграды всё звенел у женщины в ушах, словно оплакивая кого-то.

«Я любила её, любила!»

Молитва Хранителя, наконец, смолкла. Он сидел у ног паренька и мелко дрожал. Вспыхнув последний раз, сияние угасло. В роще воцарилась пробирающая до костей тишина. Но Ида и Глеб чуть не глохли от воплей «Отдай!» и громкого стука своих сердец.

– Как же я устал… Ида, зеркало, – едва слышно прошептал кот, и это слово мгновенно привело Иду в чувство.

Она ощутила дикую ярость.

«Как они посмели? Мать их, как они посмели?!»

– Никогда не любил кошек, – холодно обронил Егор, наклонился и полоснул Хранителя.

Мэш жутко взвыл и зашатался на трёх лапах: одной у него стало меньше.

Глеб сглотнул и ударил рукоятью Егора. Но тот весьма ловко увернулся и сразу же занёс хопеш над бывшим другом, беспомощно лежащим на спине.

Хласс! – очкарик хлестнул, и маленькая рыжая голова Хранителя отлетела в кусты малины.

Кот упал, подёргиваясь и истекая кровью. Глеб отчаянно закричал. Сверкнули на солнце остальные серпы.

– Не получите! – вдруг хрипло заорала Ида, выдёргивая из мешка зеркало и выставляя его перед жадными лицами хапуров. – Ни хрена не получите! Жрите, подавитесь!

И тут произошло нечто весьма странное. «Сожранные» уставились на свои отражения, как зачарованные и, один за другим, мгновенно втянулись в него. Ида швырнула зеркало оземь и принялась на нём прыгать, растаптывая его сапогами.

– Сдохните! Сдохните! Сдохните!

Она давила стёкла, пока Глеб не оттолкнул её:

– Хватит. Ты их в пыль истолкла.

Женщина отошла от сухих осколков, тускло отражающих розовеющие солнечные лучи, и села на поваленный ствол. Она старалась не смотреть на тело Хранителя. На душе было гадко, как в общественной уборной.

Глеб обернулся на окровавленного Мэша, без конца повторяя:

– Выродки… убили его… убили…

Спустя некоторое время, друзья нашли в себе силы встать и собрать Мэша по частям. Они сняли ножами дёрн под кустом шиповника и спрятали туда труп кота. Сверху заложили землёй, травяными кочками и ветками. Вытершись листьями, они долго стояли над могилой в молчании, не зная, что сказать или сделать.

– Прощай, Мэш, – наконец, хрипло произнёс Глеб. – Ты был хорошим другом… Ответственным Хранителем. И… хорошим котом. Пусть тебе земля будет пухом.

Перед глазами Иды до сих пор стояла её тётя со ртом, полным острых зубов, тёмная и злая. Звук лопнувшей струны затих и теперь отдавался горьким эхом.

«Я всё испортила… Я могла защитить его. А вместо этого предала…»

Ей безумно хотелось заплакать, но глаза по-прежнему оставались сухими.

– Ц-царствие небесное… – с трудом прошептала она.

Стеблями травы Глеб связал два прута и воткнул в могилу наподобие креста.

– Отпеть бы его. Друг всё-таки…

– Я не умею, – выдохнула Ида.

Парень мрачно кивнул. Он вспомнил давний концерт в музыкальной школе к очередному дню рождения Моцарта. Александра Степановна поставила его солистом в хор, несмотря на протесты остальных певцов. Долгие изнурительные репетиции выматывали всех, но учительница была непреклонна, дирижируя пальцами, скрюченными артритом, она снова и снова выстраивала разноголосицу в гармоничный ансамбль.