Текст книги "Это я тебя убила"

5. Безлюдные комнаты. Орфо

Клио и правда милая – другого слова и не подберешь. По замковым коридорам она бегает бесшумно, как котенок, всех встречаемых на пути целеров ожидают светлые улыбки и приветственные слова. Я иду медленнее и чувствую себя глупее глупого. Зато я, кажется, на пару шажков ближе к своим дипломатическим целям.

– Что здесь? – спрашивает Клио, сунув нос за одну дверь, толстую и деревянную.

– Кладовая.

– А здесь? – Теперь ее заинтересовала узкая металлическая створка, вся в гравировке виноградными лозами, но открыть не получается.

– Винная.

– Ух! А мы не пьем вино никогда, кроме больших праздников, это дорого даже для нас…

Правильно. Виноградников у вас нет, одни верфи, ткацкие мастерские и соляные карьеры. Вы во многом зависели по еде от нас, а теперь так же зависите от Игапты, которая повально непьющая, а вместо ржи и пшеницы выращивает рис и желтозубку – сладкие початки в ярко-зеленой листве. Наверное, ваши люди, особенно старшие поколения, скучают по обычному хлебу, который спокойно ели в детстве на завтрак, обед и ужин. Теперь он стоит почти как мясо и яйца.

– Давай напою тебя, сегодня или лучше завтра, когда передохнешь с дороги. – Не то чтобы я имела в виду предосудительные вещи, но стараюсь принять многозначительный вид. – У меня нет ключа, но отец не будет возражать.

Клио хитро улыбается:

– Ловлю тебя на обещании. А здесь… – Она, кажется, всерьез готова бежать до конца коридора, полного служебных помещений. Я придерживаю ее за поясок и, загибая пальцы, перечисляю:

– Дровяная, стиральная, гладильная, чулан для утвари, запасная иатрия[9]9
  Иатрия – здесь: маленькое помещение, где хранятся лекарства и есть кушетка для оказания базовой медицинской помощи.


[Закрыть]. Комнаты слуг, много-много комнат слуг. Если свернуть направо по коридору и перейти в другую башню по галерее, попадем во владения целеров, и там будет вонять потными мужиками. Ты правда хочешь все это увидеть? – На последних словах я плавно сжимаю и переворачиваю вделанный в стену серебряный подсвечник, у которого мы стоим. Часть стены под восхищенный вздох Клио съезжает вниз, открывая темный проем. – Тогда пошли. Купальню, экседры, залы для танцев, библиотеку, ну и прочее такое посмотрим. Могу показать оружейную, где живет Финни.

Я, наверное, бесцеремонна, но мне правда не хочется разгуливать там, где и без нас много людей. Еще когда мы расстались с Эвером и Скорфусом, я заметила, что слуги суетятся сильнее обычного и даже сад, мой сад, лихорадочно приводят в порядок. Скорее всего, весть о прибытии посла уже разносится. Наверное, папа запланировал балы, морские прогулки, мистерию в замковом театре и другую дрянь, которую я терпеть не могу. И пиры, конечно же. Клио уже несколько раз отметила, как вкусно пахнет, а я не решилась признаться ей, что чаще у нас воняет либо пылью, либо хвойными, чайными и мятными маслами, которыми на случай нового мора все еще обрабатывают каждое помещение, каждое утро. А теперь на кухне, вероятно, жарко, точно в игаптских пустынях, и невозможно пройти, не наткнувшись на кучу поднимающегося теста или тушку ягненка. Клио точно будут кормить на убой, и это единственное, что я одобряю.

– А пшеничные булочки у вас есть? – Уже нырнув в темноту, она подхватывает мои мысли.

– О, этого точно в избытке. – Аккуратно веду ее вперед по узкой лестнице, продолжая держать за поясок. В какой-то момент она перехватывает мое запястье и сжимает. – Слушай, я… – Все-таки осекаюсь. Нет, я не Эвер, мое отношение к прикосновениям должно быть проще. И я покорно сжимаю ее пальцы в ответ. – Правильно. Не упади. Ступени крутые, скользкие, но я все равно люблю их больше, чем парадную лестницу: так быстрее. Под вечер я смогла бы одолжить свечу, но сейчас как-то сложно с этим возиться, нужно было бы зайти в светильную.

– А ты не умеешь… ну… – Подъем кончается. Я нащупываю в темноте выступающий камень, давлю на него пяткой и открываю выход. Клио я вытаскиваю на свет, как раз когда она начинает эту фразу, и потому вижу понятное смущение.

– Зажигать огонь взглядом? Создавать каких-нибудь огненных птичек? – Угадываю легко. Клио робко кивает. – Ты знаешь хоть одного волшебника, который бы это умел?

– Нет. Но вдруг…

– Я не умею почти ничего, – вздыхаю и все же признаюсь: – Двигаю вещи и людей взглядом. Если сильно постараюсь, могу найти потерянного человека или источник воды, но для этого нужен маятник, а в идеале еще подробная карта. – Показываю маленький цитриновый кристалл, который ношу на цепочке. – В детстве у меня хорошо работала интуиция и помогала кое-что предвидеть и угадывать. Например, – нажимаю еще на пару камней плечом, и проход за нами закрывается, – все такие лазы я нашла без подсказок или простукивания стен. Но сейчас что-то интуиция меня подводит. Да и не особо я все это развиваю.

– Мне кажется, это правильно. – Клио осматривает длинный коридор, пронизанный полосами света, потом опять поворачивается ко мне. Солнце золотит ее лицо. – Волшебство недоброе, я думаю, однажды боги окончательно уберут его. Люди уже не так в нем нуждаются.

– Пока не спешат. – Вздыхаю снова. Смотрю на горящую стрелу, которая насмешливо чернеет на моем запястье. – Мне не повезло. Сойду с ума и умру в муках, как все, и…

– Это будет нескоро! – восклицает Клио. Только теперь я осознаю, что мы еще держимся за руки, и отпускаю ее. – При дворе брата и Лэлэйи много волшебников, и по годам все они уже как твой папа, даже те, которые держат только фамильяров. А у тебя и фамильяр, и гаситель…

– Хм. – Я открываю рот, но передумываю даже упоминать Эвера. Это не ее дело. Не ее. – Ладно, пойдем гулять. У нас отличная купальня, хотя в Игапте она наверняка еще больше.

– Я не особо помню, – признается Клио. – Я уехала рано, мне было лет семь.

– Значит… – осознаю запоздало. Сбавляю шаг и спрашиваю тихо, уже догадываясь, что от ответа мне станет паршивее: – Ты провела войну в Физалии?

– Да. – Ее взгляд блуждает по картинам и гобеленам, выхватывает один серебряный подсвечник за другим, задерживается на каждом: они изображают разных зверей и почти не повторяются. Лицо Клио безмятежно, но говорит она теперь тише и с другой интонацией. – Я приехала с братом, и меня оставляли с Лэлэйей, пока он ездил туда-сюда и решал дела. Ваши первые корабли вошли в наши воды, как раз когда он вернулся в последний раз. И венчание все равно состоялось. Когда уже стреляли. Арэстэс и Лэлэйя даже были в доспехах.

– Почему тебя не увезли? – Этот спокойный вид не укладывается в голове, я смотрю на Клио, едва перебарывая дурноту, а она уже самозабвенно гладит пальцами подсвечник-антилопу.

– Красота какая…

Не отвечаю. Эти серебряные звери были любимцами мамы, она велела натирать их каждый день, до сияния. Сейчас это делают в лучшем случае раз в месяц. Клио наконец идет дальше. Я ловлю себя на том, что сильно кусаю губу. Повторяю:

– Почему?

– Просто боялись, что меня похитят или убьют в пути. – Мы входим в первый из множества залов, полных запыленной мебели, идем через него под слепыми взорами угловых статуй – крылатых девушек в длинных туниках. – Со мной некого было отпустить, каждый человек был на счету, ведь ваша армия поначалу превосходила нашу. А потом я не захотела уже сама.

– А это почему? – тихо повторяю в третий раз и открываю следующую дверь.

Прохладная синяя экседра, где ничего, кроме двух длинных угловых соф, окутывает нас сумраком. Под потолком красивый канделябр – огромный, но пустой лавровый венок. Света здесь не зажигали года три. Клио глядит на лазуритовую мозаику, украшающую пол, потом на меня. Ее четко очерченные брови чуть сдвигаются.

– Пойми меня правильно, мы еще не подруги. Есть истории, которые мне сложно рассказывать. Того, о чем мы говорим, не знают даже папа и мама, но в том числе после этого решения они… ну, в некотором смысле отказались от меня. Сами перестали звать назад.

С каждым словом ее голос слабеет, а глаза наполняются виной. Похоже, она всерьез думает, что обидела меня отказом поведать секрет. На самом деле я выдыхаю, ведь это и меня освобождает от обязанности как выдумывать для Клио слова сочувствия, так и откровенничать с ней по поводу любых вещей, которые я сочту личными. Прекрасно.

– Если коротко, я поняла, что хочу связать жизнь с храброй Физалией, – продолжает Клио, проходя в следующий зал, полный цветочных картин и расписанных клетками столов для петтейи. – Ты осталась единственным ребенком в семье, и у тебя был один брат, а вот нас, представь себе, восемь, и я младшая. Меня уже никто особенно не ждал, со мной не слишком занимались, я часто болела, и только Арэстэс почему-то полюбил меня. Я ходила за ним, как зверек… – Клио прикрывает глаза, мечтательно улыбается. – И, конечно, когда ему нашли невесту, я стала проситься с ним, пообещала даже сидеть с его будущими детьми и вообще делать все, что он попросит. – Она осматривает картины. Надолго задерживает взгляд на голубом небе за окнами. – А потом случилось интересное: я резко перестала болеть и окрепла. Похоже, игаптский климат мне не подходил, так бывает. И люди в Физалии чудесные.

У нас не хуже. Но как ни хочется сказать это, я молчу. Во-первых, у Клио может быть свое мнение, а во-вторых, я знаю не так много физальцев. Несколько есть среди «детей героев» – они сбежали сюда, когда Гринорис казнил их примкнувших к гирийцам родителей. Несколько были целерами, один учил меня чтению и письму. На кухне работала физальская повариха, но ее убили после того, как в середине войны она попыталась отравить маму. И военнопленных я потом встречала. Да, в целом физальцы приятные, но близко-то я общалась только с Эвером.

Клио продолжает говорить о любви к Физалии, но я почти не слушаю – опять думаю не о том. Эвер не пошел с нами, я не решилась его позвать, но теперь чувствую скорее тоску, чем облегчение. Слова Клио о брате – довольно приятном короле лет двадцати пяти – что-то во мне разбудили. Она, получается, провела с ним все детство и выросла, не разлучаясь надолго. Ни на минуту не чувствовала себя покинутой. Так могла бы вырасти я, если бы не убила Эвера. Он здесь, ему лучше, мы завтракали вместе в саду, полном ландышей, но это слово все еще со мной.

Убила. Все, что было и могло бы быть между нами. И настоящего брата я тоже потеряла.

Под болтовню Клио мы проходим еще четыре зала, заглядываем в пару боковых комнат. В оружейной, где все стены в секирах, мечах и хлыстах, я подхожу к Финни, висящей точно против окна и залитой солнечным светом. Трогаю лезвие в знак приветствия. Оно загорается и звенит.

– Она изрубила трех солдат, прежде чем попала ко мне, – говорю я, и Клио изумленно приоткрывает рот. Я только сейчас понимаю, что он накрашен, это не сами губы такого красивого, напоминающего о вишне в меду оттенка. – В Гирии всего четыре выкованных Фестусом живых меча, и именно этот никому никак не шел в руки. Все надеялись, что пойдет к Лину…

– Он тоже пострадал тогда? – слегка испуганно спрашивает Клио. На Финни, которую я продолжаю поглаживать, она косится с опаской.

Я снимаю меч со стены. Отхожу на несколько шагов и начинаю плавно, скорее танцуя, сражаться с невидимым противником. Просто спектакль. Для новой подружки от старой подружки, что-то похожее мне предстоит устроить на церемониальном пиру. Противник подходит справа – и я отражаю удар. Я вижу его слева – и нападаю. Клинок рисует в воздухе серебристые арки и кольца, которые тут же тают, оседая на мои волосы. Финни на самом деле любит покрасоваться, вовсю старается.

– Только его гордость. – Остановившись, усмехаюсь. Клио хлопает в ладоши. – Я ведь даже до конца не поняла, что произошло, я просто увязалась с ним в тот день, и мне тоже решили что-нибудь заранее подобрать. Ему дали Финни – ну, у нее еще не было имени. А она повела себя… э-э, как все божественные мечи, которым не нравится хозяин: начала вырываться и накаляться. Папин целер заорал, чтобы Лин ее бросал, пока ему не отрубили голову, и он бросил, мне под ноги. А я просто забыла, что мне говорили, и подняла. И все сразу стало ясно.

– Ты, наверное, особенная! – выпаливает Клио, круглыми глазами смотря на серебристое лезвие. – Это же необычное оружие, у нас такого тоже мало. Да даже просто Святого мало…

Я опускаю руку. Финни меркнет.

– Нет, вполне возможно, дело было в нежелании Лина вообще обзаводиться в тот год постоянным мечом. Они выбрали неудачный момент, почти сразу после маминой смерти. Думали, это его… взбодрит. Забавно, да? Типично для старых твердолобых вояк.

– Ужасно, – тихо говорит Клио, и ее интонация снова сжимает что-то у меня внутри. Я даже решаю не злорадствовать, сообщая, что и потом Святое железо не пошло Лину в руки.

– Как все-таки вы познакомились? – Чувствую, что ответа не будет, но наудачу все равно спрашиваю. – Я уверена, Лин не ездил ни к игаптскому двору, ни к физальскому, и тебя, окажись ты у нас, я тоже бы запомнила…

Клио молча прижимает палец к губам. Снова секрет. Ну ладно. Отвернувшись, я вешаю Финни на место и мимолетно трогаю кончиками пальцев более крупный, но совершенно обычный меч с золоченой рукоятью. Лин носил его. Тому, что Финни стала моей, он вроде бы не завидовал. Или хорошо скрывал это, ведь позже – в тот самый год Шторма, – я все же услышала от него: «У моей сестры вот живой меч. И я рад, потому что больше подруг у нее нет. Можно сказать, что я ей его уступил». Тогда я очень хотела чем-нибудь огреть брата и обозвать, но Эвер… да, теперь я точно помню, Эвер сделал то же, что сейчас Клио, – приложил палец к губам. И даже сказал…

«Ты особенная. А он в том возрасте, когда особенными хотят быть все. Оставайся выше этого, прошу тебя». Только поэтому мы с братом не поссорились. Но я все запомнила.

Я надеюсь, что к теме Лина мы больше не вернемся, но в купальне это происходит снова. Клио впечатляют узорчатые плиты из разных камней, и гигантский пустой бассейн, отделанный изразцами, и золотые краны в виде лебедей, и аккуратные спуски. Она долго стоит, просто оглядывая все это и задирая иногда голову к широкому потолочному окну; она словно пытается понять, правда ли это помещение построено для людей, и я довольна эффектом. Мы на самом деле плаваем здесь нечасто – только в холодное время года или когда на пляже совсем невыносимо жарко, а в замке много гостей. Но я куда больше люблю бывать здесь именно в пустые часы, когда камни дарят холод, а пространство кажется еще огромнее. Тут что-то приглушает голоса. И, может, поэтому тут хорошо думается.

Я опускаюсь на самоцветную плитку и свешиваю в пустой бассейн ноги. Легонько хлопаю по месту рядом, и Клио тоже садится, аккуратно оправив платье. Мы молчим какое-то время. Я смотрю вниз, где малахит мешается с бирюзой, образуя рисунок, похожий на водоросли. Это завораживает, когда пространство заполнено чистой прозрачной водой, но красиво и само по себе. Только через какое-то время я понимаю, что Клио смотрит не туда же, а на меня. На мою шею.

– Это же монстр? – сочувственно спрашивает она. – Ну, так тебя поранил.

– Ага, – отвечаю как можно проще, чтобы это, упасите боги, не выглядело, будто я хорохорюсь. В санктуарии я держалась омерзительно. Там мне ведь правда хотелось сказать этой девчонке, на которую с интересом смотрел Эвер: «Я лучше тебя».

Клио молчит, все-таки опустив взгляд на дно бассейна. Я, наоборот, теперь рассматриваю ее и помимо воли опять думаю о том секрете. Клио невероятно красивая и вроде бы не похожа на Кирию и прочих девчонок, которыми окружал себя Лин. Просто не понимаю… если в какой-то момент ему встретилось такое существо, где бы это ни случилось, зачем было остальное? Откуда все эти попытки выпятить грудь и раздуться, дурацкие развлечения, да еще чувства к Эверу…

– Расскажи мне о брате, – слышу я и запоздало понимаю, что Клио уже опять смотрит мне в лицо. – О его последних годах, да можно и не о последних.

Я пожимаю плечами, вздыхаю и решаю все-таки быть честной.

– Клио, в последние лет… пять он страшно злил меня, и я уже плохо понимала, чем он живет. Королем он был бы неплохим: о народе заботился, хотел мира с вами и тоже планировал пригласить посла, научился более-менее разбираться в людях после одной тяжелой истории…

– Какой? – спрашивает Клио дрогнувшим голосом, и я снова радуюсь оружию, которое она сама же мне вручила. Качаю головой.

– Мы пока не подруги, Клио. Я не готова об этом говорить.

– Значит, касается тебя. – Она кивает, уже спокойно. Помедлив, прибавляет вопросительно: – Или твоего жениха?

– Чего? У меня нет жениха. – Хмурюсь, подумав, что зря, очень зря это сказала, но ничего исправить уже не получится, и смиренно добавляю: – Только кот.

Клио вдруг щурится – совсем не ее мимика; по-моему, ни разу с момента знакомства она этого не делала или, по крайней мере, делала не так двусмысленно. Что еще такое? Она что, мне не поверила?

– А. – Да, тон говорит именно это. – Понятно.

– Что тебе понятно? – Получается грубее, чем я планировала, и она чувствует это: быстро меняет выражение лица с хитрого на робкое.

– Да ничего-ничего, я просто подумала, твой гаситель… этот Эвер…

Становится стыдно: она правда испугалась, смотрит во все глаза, будто думает, что я нападу на нее и буду орать, как в свое время орала на Скорфуса: «Он! Не! Мой! Парень!» Стараюсь улыбнуться, развожу руками и говорю почти правду:

– У нас все сложно. Но браком и не пахнет.

– Вы хорошо смотритесь, – бесхитростно отвечает она, и я чувствую, как хочу вскочить и убежать. Щеки жжет, но это едва ли смущение. Скорее еще более жаркий, горький стыд.

– Ты, к сожалению, не до конца понимаешь, о чем говоришь. – Я правда встаю и протягиваю ей руку. Теплые пальцы послушно касаются моих, Клио тоже начинает неловко, путаясь в подоле, подниматься. – Пойдем на верхний этаж, посмотрим жилые покои нашей семьи, они должны быть недалеко от твоих. А по пути я расскажу еще что-нибудь о Лине.

О чем угодно – только бы не обсуждать Эвера, к которому мысли и так постоянно возвращаются. Так что, ведя Клио по коридорам и затаскивая иногда в очередные тайные лазы, я начинаю издалека: какой неправильной почувствовала себя, когда магия проснулась; как услышала легенду об Арктусе, Марионе и Братстве Круглого стола; как Лин мучился из-за безумной мамы; как мы остались с папой и чем занимались в те дни. О песчаных скульптурах, о нырянии за жемчугом, о поединках с хлыстом и мечом. Клио слушает с интересом: все это не похоже на ее жизнь. В Физалии брат то сажал ее за книги, то, наоборот, брал в долгие королевские путешествия; любимым развлечением их было ухаживать за крокодилами, которых специально привезли из Игапты. Принцесса Лэлэйя – еще не королева – считала Клио младшей сестрой и училась у нее рисовать стрелки, а в ответ показывала, как правильно красить волосы, не портя их. В целом ее детство, даже в жерле войны, куда больше напоминало детство принцессы, чем мое. Хотя бы потому, что ее не препоручили безоговорочно какому-то одному человеку.

Мы говорим, говорим и говорим. Осторожно впускаем друг друга в свою память, ровно настолько, чтобы ничего там не растоптать, и за этими разговорами успеваем осмотреть многое. Ее комнату, полную вазонов с розами, – кто-то уже постарался. Мою комнату, которую я заперла, мысленно задвинув засов изнутри, и где закономерно никто не прибрал. Пару уютных, полных подушек и заначенной еды экседр отца, а вот спальня и кабинет, конечно, закрыты. К комнате Эвера, хотя она близко, мы не идем, и я предпочитаю умолчать, что он живет здесь. Так же, как и про запертую спальню Лина – она на противоположном повороте коридора. Мимо нее я стараюсь пройти побыстрее, а Клио, к счастью, не спрашивает: «Кто тут живет?»

Может, свожу ее сюда через какое-то время. Нет, не так… что-то подсказывает, что придется сводить. А пока спонтанно приходит другая мысль, и, понизив голос, я тихо спрашиваю:

– Тебе ведь понравились те серебряные подсвечники? И ты любишь красивые наряды?

Клио бесхитростно кивает, и я, снова ухватив ее за руку, иду вперед. На королевском этаже есть покои, запертые много лет, зато там ничего не тронуто. Уверена: моей новой подружке нужно их посмотреть. А может, нужно и мне, и я зря всеми силами избегала этого.

По символу на двери – оливковым ветвям – многое понятно, но Клио молчит. Молчит, когда мы останавливаемся, молчит, когда я подношу руку к замочной скважине, молчит, когда щурюсь и начинаю сосредоточенно поворачивать ладонь по часовой стрелке. В двери что-то тихо скрипит, потом щелкает. Довольная восторженным взглядом Клио, я киваю: да, поскромничала, кое-что я умею хорошо. Вскрыть замок, не ломая его, а потом еще запереть обратно – сложно; таким мелким фокусам долго учатся, это не то, что кидать людей в стены. Поэтому среди волшебников довольно мало высококлассных воров.

– А нам сюда точно можно? – все же доносится из-за спины, и я, берясь за ручку, уверяю:

– Принцессам можно везде. Ну, пока они не бьют окна и не пишут ругательства на стенах.

Я открываю дверь и первой переступаю порог, задержав на секунду дыхание. Не знаю почему, но жду, что в нос ударит запах тления, а не эта пресная пустота. Клио входит следом и восхищенно ахает. Есть от чего: просторная экседра вся расчерчена солнечными полосами из-за полузадернутых штор; свет играет на отдельных предметах, заставляя их ослепительно сверкать.

Здесь тот же серебряный зверинец подсвечников: антилопы и львы, павлины и журавли, волки и кабаны. В виде животных – вставших на дыбы лошадей – выполнены ножки всей мебели. Пол мозаичный, как в купальне, но из камней теплых тонов: яшмы и аметиста. Клио ступает по нему почти благоговейно. Пробегает к ближайшему окну, отодвигает штору, окидывает взглядом восхитительный морской вид.

– Ух…

Я молчу. Подняв голову, встречаюсь взглядом с отражением – потолки зеркальные, точнее, стекло вделано в них фрагментарно, то там, то тут, так что никогда не знаешь, где встретишь своего двойника. Я обожала эту игру в детстве – скакать по полу, задрав голову, и удивляться тому, как проступают наверху мои перевернутые копии. Это казалось окошками в другой мир. Окошками, которые можно отыскать только здесь. Мама ворчала: «Не разбей, Орфо, осторожнее, или мы будем несчастны». Я была слишком мала, чтобы допрыгнуть хоть до одного зеркала. Все они целы. Но мы…

Да, мы несчастны куда больше времени, чем предполагает правило разбитого зеркала.

Клио отступает от окна, проговорив:

– В Игапте нет домов больше двух этажей, высокие только пирамиды. А наш дворец в Физалии так далеко от моря… – Она проводит пальцем по ближайшему подсвечнику, выгнувшей спину кошке, и хмурится, увидев плотный слой пыли.

– Пойдем дальше, – зову я, прежде чем она бы что-то спросила.

В спальне подсвечники другие, это обитатели моря: осьминоги, дельфины, рыбы, коньки. Темнеют глубокой синевой балдахин и покрывало на кровати, вся она напоминает колесницу Одонуса – того самого бога, чьи дочери наплакали Святое море. Клио замирает возле трюмо, отражается в его зеркале, обрамленном деревянными раковинами и кораллами, осторожно трогает ряд перламутровых флаконов с духами и тоже находит пыль. На этот раз она меня опережает:

– Кто жил здесь?

Использует глагол в верном времени. Нет выбора, кроме как ответить правду:

– Королева Валато. Мама. Та, кто развязала войну. – Кусаю губы. Смотрю как можно тверже. – Но я все равно хочу, чтобы ты побывала в ее эстесе[10]10
  Эстес – здесь: помещение, соединяющее черты гардеробной и будуара.


[Закрыть]. Там… здорово.

Клио отворачивается от зеркала – из-за резкого качания волос мерещится, будто отражение не успевает за ней на полсекунды. Она смотрит глаза в глаза, пристально, без злости или удивления, но снова с тем чувством, от которого у меня все сжимается внутри.

– Мне так жаль, – говорит она, и хотя я ее не понимаю, улыбаюсь благодарно.

«Жаль, что тебе так не повезло».

«Жаль, что такая интересная женщина стала тираном».

«Жаль, что тебе настолько стыдно, что ты завела меня сюда исподтишка».

Что бы она ни имела в виду, она права. И она все еще не плюнула на пол.

– Пошли. – Выдавив только это, я прохожу вперед и отодвигаю портьеру из темно-синих мелких стеклышек, нанизанных на нитки. Она заменяет дверь. Клио быстро проскальзывает следом, и портьера с тихим звоном падает за ее спиной.

В эстесе тесно, душновато: тут лишь одно окошко, которое я спешу открыть. Морской запах щекочет ноздри, бриз ерошит волосы, и я, пробежавшись вдоль стен, царственно распахиваю створки всех шкафов. Юбки, туники, платья – чего только нет. Шелк и кисея, бархат и лен, батист и расшитые серебром ткани, названия которых потерялись в моей голове. Эти вещи, в отличие от всего остального, до сих пор пахнут не пылью, а маслами и духами. Некоторые даже теплые на ощупь, точно кто-то носил их совсем недавно. Я всматриваюсь в идеальные силуэты, щупаю гладкие ленты, пояски и пуговицы, золотую шнуровку и окантовку жемчугом, белым как снег. Маме не нравились розовые, черные и даже персиковые жемчужины. Только такие.

Клио идет медленнее, раз за разом поднимая взгляд к потолку – снова зеркальному, уже полностью, – и задерживаясь у каждого шкафа. Она ничего не трогает без разрешения, но, получив его, расслабляется: кое-что даже вынимает, прикладывает то к себе, то ко мне, бережно разглаживает, явно жалея, что столь красивая одежда долго висит без дела.

– Твоя мать все это надевала? – спрашивает она в какой-то момент, и я киваю.

– Думаю, хотя бы по разу. Она была большой модницей.

– У Лэлэйи и вполовину меньше одежды, и она скучная. – Клио прикладывает свободное белое платье в янтарной отделке к себе, потом ко мне и улыбается. – Похоже, она была с нами одного размера, то есть худенькая…

– Одного размера, – повторяю я и продолжаю помимо воли: – А сколько зла.

Не ответив, только бросив на меня еще один сочувственный взгляд, Клио вешает платье назад и проходит дальше. Снимает с верхней полки тоненькую диадему в виде ландышевого венка, даже взвизгивает от счастья – и водружает себе на голову. Ей безумно идет. А еще я почему-то представляю эту вещь на… Эвере, в его белокурых волосах. Совсем уже сошла с ума, но с ландышами он стал ассоциироваться у меня раз и навсегда.

Я возвращаюсь к окну, облокачиваюсь на подоконник и всматриваюсь в синюю даль, над которой кружат чайки. Вечер наступает медленно, но неумолимо – так же, как ужасное настроение, от которого я вроде бы избавилась за прогулку. Бриз снова освежает лицо, но ничего не может сделать с пылающими щеками. Я впервые прямо задаю себе вопрос, зачем потащила Клио сюда, почему мысль показалась мне удачной. С точки зрения дипломатии это ведь вряд ли одобрил бы папа, кир Мористеос или любой другой разумный нобиль. Но Клио хорошая и, кажется, настроена по-доброму ко всем нам. И есть кое-что, что я хочу сказать ей в ответ.

«Послушай, Клио, чудовищами не рождаются».

«Послушай, Клио, моя мама была обычной женщиной, хорошей настолько же, насколько другие».

«Она взошла на трон безгрешной и без черных помыслов, как и твои родители, и твой брат, и мой папа».

«Что-то случилось с ней уже потом, и никто не смог остановить это вовремя – в этом наша настоящая вина, а не в том, что мы члены одной семьи».

«Она мертва, Клио. Все в прошлом. Мы стали другими. Давайте дружить».

Надеюсь, хоть что-то из этого она поймет.

– Ты будешь носить их, когда тебя коронуют? – доносится в спину, и я оборачиваюсь.

У Клио слишком темные глаза и слишком… милое лицо, чтобы я смогла прочесть то, что там отражается. Но это болезненный вопрос. Я не готова говорить ей – и вообще кому-либо, – как мечтала в детстве об этих нарядах. Как надевала некоторые и повторяла мамину походку, а подолы платьев и туник волочились за мной. Она не ругалась, даже смеялась, беззлобно, но и вполовину не так ласково, как когда принимала в подарок от Лина то выловленный жемчуг, то пару пойманных в клетку опоссумов. А я верила: все это потому, что я маленькая, некрасивая и плохо стараюсь, не потому, что шансов на ее настоящую любовь у меня нет. Да… я мечтала об этих нарядах, точнее, о том, что обрету, надев их. Как хорошо, что я это отбросила.

– Что? Нет, нет, ни за что, это вообще не мое! – Я хлопаю себя по слинам, которые еще с утра закатаны до колен. – Вот мое. Платья носить придется тоже, но не эти.

Да и вряд ли я переживу коронацию, так что в замке скоро станет на одни запертые покои больше. Чтобы не думать об этом, я собираюсь спросить у Клио, что обычно носят физалийки и почему она по-прежнему предпочитает моду своей родины, но не успеваю.

– А это, наверное, то самое… да?

Клио подошла к шкафу, который мама не успела заполнить и наполовину. Взгляд ее прикован к платью, висящему в стороне от других и невесомо трепещущему подолом на сквозняке. Оно довольно невзрачное: ни отделки драгоценными нитями, ни драпировок. Узкое, багровое, с клинчатой юбкой, оно словно тревожный флаг или кровь, из которой кто-то ухитрился спрясть ткань. Я подхожу медленно, чувствуя, как колени предательски подрагивают. Мне не то чтобы страшно, но я не ждала этого. Как оно оказалось здесь? Кто его выстирал и вернул? Неужели…

Клио поднимает руку и робко трогает лиф, обводит пальцем огромную дыру в ткани.

– Да, – отвечаю наконец я. – Да, наверное.

Я не могу сказать точно: не видела, как мама поднялась на скалу, как пронзила себя ножом и упала на острые камни. Я знаю только, когда это произошло: когда в гавань входили физальские корабли, а отец готовился вести послов и лично короля Гринориса в замок. Когда многие горожане склонялись перед ним как перед захватчиком, хотя ни один снаряд с физальским огнем так и не упал на наши города и ни одна солдатская нога сюда не ступила. Когда мы вроде и не потерпели полного поражения в чужих землях, но союзники Физалии ясно дали нам понять, что не отступятся от обещаний. За несколько недель до этого мама верила в решающий удар и просила у отца войска, потому что потеряла две трети своих. А он не дал.

Но я почти уверена: платье вернул он. Мой бедный папа…

– Как думаешь, – тихо, странным тоном спрашивает Клио, возвращая меня в настоящее. Больше она не трогает платье, только смотрит на него. – Не сможете ли вы отдать его нам как… напоминание о нашей победе? У нас есть мемориал, а там зал с трофеями. Понимаю, для вас это может звучать жестоко, поэтому я не прошу. Я спрашиваю.

Нужно время, чтобы осмыслить и сам вопрос, и то, что он будит во мне. Я тоже протягиваю руку и касаюсь платья, сразу отдергиваюсь: оно теплое, нет, почти горячее, неужели так нагрелось от пары минут под светом вечернего солнца?

– Почему оно, Клио? – Я скорее выигрываю время. – Не мечи, не хлыст?..

– Не знаю, – просто отвечает она. – Это… символично.

Несколько секунд кажется, что я злюсь – злюсь, как кто-то, кому раз за разом напоминают: «Ты, ты виноват», а ему нечего ответить. Потом приходит грусть: не будь эти платья отравлены горем, мы с Клио провели бы время совсем иначе – например, правда примерили бы их, покрасовались бы друг перед другом, как, насколько я знаю, часто делают даже очень большие девочки. И наконец, я прихожу в себя: секунду, что вообще я могу сказать в ответ?