Текст книги "Буря времен года"

2
Пятьдесят пять дней спустя

Джек

Меня окутывает приторный запах полевых цветов. Я моргаю и просыпаюсь. Льющееся сквозь окно моей стазисной камеры сияние слепит глаза. Я смотрю на белый кафельный потолок и на развешанные по стенам плакаты, стараясь сообразить, как я сюда попал.

– С возвращением, Джек, – раздается из динамиков у моей головы скрипучий голос Чилла.

Я морщусь. Все вокруг слишком яркое, слишком громкое и нахлынуло разом. Пальцы рук – и сами руки тоже – покалывает, в груди болит, и я дотрагиваюсь до того места под ребрами, куда пришелся удар Флёр.

У меня из руки выпал букетик крошечных белых лилий. Сидящий за столом в противоположном конце комнаты Чилл загружает данные в свой планшет: дату, время и состояние моего пробуждения. Пока он не видит, я подношу поникшие цветы к носу. У них запах Флёр – тягучая сладость, таящаяся в бледных смятых лепестках.

Мне вдруг приходят на ум слова, сказанные профессором Лайоном, когда он застукал меня ковыряющимся в замке в катакомбах под Зимним крылом. Я пытался выбраться из Обсерватории и заявил ему, что больше не хочу влачить жалкое существование, будучи запертым в дурацкий цикл смены времен года. Он же ответил, что мое намерение осуществить невозможно, и в доказательство процитировал один физический закон, гласящий, что «общее количество энергии в замкнутой системе не может быть ни создано, ни уничтожено». Еще он добавил, что, «подобно воде, устремляющейся к небу с поверхности моря, мы просто меняем одну форму на другую, после чего снова возвращаемся в первоначальное состояние».

Должно быть, Флёр вложила лилии мне в руку до того, как я умер, и букетик каким-то чудом добрался сюда вместе со мной. Его материя и энергия оказались спрятанными внутри моей собственной и тоже стали частью этой безнадежной круговерти.

Чилл поворачивается вместе с креслом, и я прикрываю лепестки пальцами.

– Сколько я провалялся в отключке? – В горле у меня пересохло, голос охрип от долгого молчания.

– Совсем немного. Можно сказать, слегка вздремнул. – Я наблюдаю за его движениями сквозь крышку в плексигласовом цилиндре, окружающем меня, как кокон. Чилл приглушает льющийся в окно искусственный свет, понижает температуру на термостате и натягивает еще один свитер, чтобы согреться. – Всего-то пятьдесят пять дней. Твои периоды покоя раз за разом становятся короче, а время действия, наоборот, удлиняется. Ты становишься сильнее год от года, Джек. Надираешь другим задницы и карабкаешься по служебной лестнице.

Только потому, что Флёр все менее охотно убивает меня, а мне все отчаяннее не хочется умирать. Я поднимаю голову, насколько позволяет замкнутое пространство, и разражаюсь проклятиями, стукнувшись о крышку. Нащупываю защелку, но камера все еще заперта снаружи.

– Полегче, Спящая красавица, – говорит Чилл. – Всего пятьдесят пять дней прошло. Дай своему мозгу минутку на адаптацию, прежде чем выскочишь на волю.

Он ставит пузырек с пилюлями и стакан воды на стальную тележку у моих ног.

Я опускаю голову обратно на платформу, испытывая клаустрофобию и дезориентацию после сна, и с нетерпением ожидаю щелчка открывающейся задвижки.

– Пожалей себя. Последние несколько дней ты держал Флёр в напряжении, благодаря чему мы поднялись в рейтинге на ряд пунктов. Если станем продолжать в том же духе, то получим право на переезд.

Стена за спиной Чилла пестрит картами вверенного нам региона. Синие булавки отмечают все места, где я убил Эмбер, а красные символизируют GPS-координаты в среднеатлантической полосе Соединенных Штатов, где Флёр убивала меня. Торжествующе улыбаясь, Чилл откидывается на спинку кресла, но я не в настроении праздновать.

Постучав пальцем по экрану своего планшета, Чилл отмыкает замок моей камеры. Крышка отползает в сторону, и запертый внутри холодный воздух устремляется наружу, а в камеру врываются знакомые запахи нашего общежития. Я осторожно вдыхаю резкие нотки хвойного очистителя, которым смотрители моют плиточные полы, и мятного освежителя воздуха, нагнетаемого через вентиляционные каналы в потолке. От химического запаха крахмальных простыней с нашей двухъярусной кровати в соседней комнате и сырного – из открытого пакета купленных украдкой кукурузных чипсов «Доритос» на столе у Чилла меня начинает мутить.

Я сажусь и осторожно перекидываю ноги через край камеры, стараясь не запутаться в паутине проводов, подсоединенных к моей груди. Склонив голову к коленям, я снова прокручиваю в голове похожие на дурной сон подробности моей недавней смерти.

Последнее, что я помню, – как Флёр втыкает мне под ребра нож, чтобы отослать обратно. Перед глазами снова встает выражение ее лица. Я бросаю лилии на пластиковую кровать, пока Чилл их не заметил, и, потерев глаза, чтобы прогнать образ Флёр, опускаю ноги на пол. Чувствую голод и пустоту внутри. Все тело болит. Как любит напоминать Гея, такова цена бессмертия.

Открыв глаза, вижу стоящего передо мной Чилла.

– Я скучал по тебе, старик. – Он поднимает кулак, и мы стукаемся костяшками пальцев, но я делаю это машинально, без чувства. – Я чуть со скуки не рехнулся. Тут так пусто, пока ты лежишь без сознания.

Ради него я выдавливаю из себя улыбку. Это самое меньшее, что я могу сделать, потому что именно я в той или иной степени виноват в том, что Чилл застрял под землей в тридцати этажах ниже Королевской обсерватории в Гринвиче и Нулевого меридиана. До тех пор пока Чилл будет оставаться моим куратором, он не покинет этого места. Единственное его предназначение в мире – как можно дольше растянуть мое время года, поддерживая меня живым, а потом снова доставить мое тело сюда по подземной сети электромагнитных линий и нянчиться с ним до следующего восстановления.

Кажется сложным, но на самом деле схема очень проста. Мой дистанционный передатчик представляет собой антенну, связывающую меня с Чиллом, а сам Чилл – это беспроводной маршрутизатор, соединяющий меня с лей-линиями. Когда мое время года на земле заканчивается, тело распадается на молекулы, превращаясь в световой шар, и Чилл направляет все, из чего я состою – вещество, магию и энергию, – домой. Цикл завершается в стазисной камере, представляющей собой конденсаторную батарею, сохраняющую мою сущность, пока идет процесс ее преобразования обратно в физическое тело – точно такое же, каким и было. В течение нескольких месяцев моя пластиковая темница выступает гигантским зарядным устройством, а потом я выскакиваю из нее, под завязку заполненный магией, представляющий собой вечно юную нейтральную систему, реагирующую на риски и поощрения, как Гея с Кроносом и задумали.

Чилл хлопает меня по плечу. Он мой GPS-навигатор, ремонтная бригада, администратор и носильщик гроба на похоронах – все в одном лице. А еще он единственный человек в мире, кому я доверяю и кто (поскольку иное не оговорено) является моим единственным другом. В 1988-м я выбрал Эри Берковича по прозвищу «Чилл». Вообще, выбирать Гея позволяет нам только трижды.

Первый раз: жить или умереть. Но какой же это выбор, когда болтаешься над пропастью, подвешенный за собственные яйца? Столкнувшись со смертью нос к носу, все хотят жить. Поэтому, когда Гея протягивает свою скользкую руку с обещанием второго шанса, о последствиях никто не задумывается, а просто хватается изо всех сил.

Второй выбор касается куратора. Вырвите еще одного парня или девушку из лап смерти – и он или она всю жизнь будет у вас в неоплатном долгу. Только нужно помнить, что твоя связь с этим человеком продлится до скончания веков, потому что, раз сделав выбор, изменить ничего нельзя. Ирония в том, что времени поразмыслить о продолжительности вечности у нас тоже не бывает.

И, наконец, выбор номер три: новая личность, любое имя, какое душе угодно, чтобы навсегда покончить с прежней жизнью. Но – и это подтвердят почти все Времена года – на самом деле единственный наш свободный выбор касается только имени.

Я предпочел называться Джеком.

Не уверен, что действительно выбрал Чилла.

Он хмурится через очки, проверяя мои жизненные показатели. На самом деле это всего лишь черная оправа без корректирующих линз. Гея гарантирует ему стопроцентное зрение и отменное здоровье до тех пор, пока мы остаемся частью программы. Тем не менее тридцать лет назад Чилл заставил меня выловить его очки со дна замерзшего пруда, из которого я извлек его самого, уверяя, что без них он чувствует себя голым. «Даже боги носят набедренные повязки, и очки – это моя», – заявил Чилл, трясясь передо мной в насквозь вымокшей одежде, с которой стекала вода. Нацепив оправу на нос, он добавил: «Я Эри» и протянул мне руку. «Теперь тебя будут звать по-другому», – возразил я.

В отличие от меня Чилл никогда не выказывал явного недовольства своей новой жизнью, не возражал, что застрял тут со мной. Скорее всего, я самый лучший друг из всех, что у него когда-либо были, и это печально, потому что я совершенно уверен, что не заслуживаю его. Чаще всего мне кажется, что я ничуть не лучше тех придурков из нашей школы, которые заставили его выйти на замерзший пруд и разбежались, стоило ему провалиться под лед. Иногда мне кажется, что ему было бы лучше, если бы мы вообще не встретились. За тридцать лет он единственный, кого я спас, но когда он смотрит на меня сквозь свою пустую оправу, будто я его личный герой, мне трудно выдержать его взгляд. Я никогда не считал спасение Чилла осознанным поступком, но сам он по непонятным причинам продолжает раз за разом вызволять из передряг меня.

Чилл бросает мне пару боксерских трусов.

– Теперь, когда ты возродился, возможно, Поппи перестанет меня доставать. Она преследовала меня каждый день, ждала, когда ты проснешься, приставала с вопросами. Кстати, о вопросах – ты собираешься рассказать мне, что все это значит?

Поправив очки на носу, Чилл выжидающе смотрит на меня сквозь пустую оправу.

– Что именно?

Я морщусь, натягивая трусы и стараясь при этом не зацепиться капельницей за ткань. Вытаскиваю катетер и принимаюсь разминать плечи, чтобы стряхнуть с себя пятидесятипятидневный сон.

– Да то, что ты отключил меня, когда был на том горном перевале. – Он бросает мне бутылочку с витаминами, и я едва не роняю ее, но все же ловлю, прижав к груди.

– О чем ты толкуешь?

Я принимаю протягиваемый им стакан воды, вытряхиваю себе на ладонь пару таблеток и медленно глотаю их.

– Ты хоть представляешь, сколько времени мне потребовалось, чтобы разыскать тебя и вернуть обратно? В горах эту дерьмовую операцию не так-то легко провернуть, даже с передатчиком.

Я делаю последний глоток и едва не давлюсь. Мой передатчик не работал.

Воспоминания о том дне все еще неясны, подернуты туманной дымкой лихорадки. Помню, как спорил с Флёр… как отчаянно мне хотелось провести с ней наедине хоть мгновение. Помню, как отключил передатчик, потому что злился на Чилла, но не помню, чтобы снова его включал.

Я присаживаюсь на краешек стазисной кровати. Как, черт возьми, я вообще здесь оказался? Должно быть, Чилл использовал сигнал Флёр, чтобы вычислить мое местоположение и доставить меня домой.

– Ты же мог там умереть, – резко говорит он. – Насовсем. Навсегда. Твоя магическая задница рассеялась бы в воздухе, если бы Флёр не удерживала…

Чилл резко замолкает. Я сижу на краю кровати, ожидая, когда он закончит фразу, но он нащупывает планшет и делает вид, что изучает что-то на экране.

– Что? – Мое сердцебиение ускоряется. Чилл не отвечает, и я наклоняюсь ближе. – Что она удерживала?

– Отойди назад. – Он разгоняет рукой воздух, морща нос. – У тебя изо рта воняет.

Я едва сдерживаюсь, чтобы не выбить из него продолжение силой.

– Не «что», а «кого» – тебя. – Чилл со вздохом откладывает планшет в сторону. – Она удерживала тебя целых три долбаных минуты, которые мне потребовались, чтобы определить твое местоположение и вернуть в сеть.

Я дотрагиваюсь до того места, куда пришелся ее удар ножом.

Я чуть не истек кровью. Каким бы слабым я ни был, моя смерть – смерть навсегда – должна была быть быстрой. Без связи с Чиллом и с лей-линиями меня никак нельзя было вернуть назад. Чилл прав. Мои частицы развеялись бы в эфире, разнеслись ветром над Аппалачами задолго до истечения трех минут.

– Но почему?

Я потираю приставшую к ладони пыльцу. Должно быть, Флёр осознала мою ошибку и снова включила мой передатчик. Но даже в этом случае Чиллу потребовалось бы куда меньше времени, чтобы засечь мой сигнал – тем более если он уже определил ее местоположение. – Почему ты так долго не мог нас найти?

Однако ответ мне уже известен.

– Потому что Флёр тоже выключила свой передатчик.

* * *

Я все еще торчу, как приклеенный, у стазисной камеры, пытаясь осмыслить сказанное Чиллом, когда монитор над его столом оживает.

– Включи же камеру, Чилл! Я знаю, что ты там.

На экране возникает лицо Поппи Уиверс. Она постукивает по объективу своей камеры и нетерпеливо барабанит пальцами по столу.

Чилл тяжело вздыхает.

– И так. Каждый. Треклятый. День, – шепотом сообщает он.

– Я слышала, что ты сказал, – тут же реагирует Поппи. – Не забывай, что у тебя микрофон работает.

Бормоча себе под нос, Чилл включает камеру, а я быстро подбираю лилии со стазисной кровати и зажимаю их в кулаке, чтобы скрыть от посторонних глаз.

Поппи наклоняется ближе к монитору, с любопытством осматривая нашу комнату.

– Хвала Гее! – нетерпеливо фыркая, заявляет она. – Ты, наконец, проснулся. – Поппи питает склонность к театральности. Возможно, потому, что провела детство прикованной к больничной кровати, и все драматические ситуации старшей школы прошли мимо нее. Она самая раздражающая шестнадцатилетка из всех, кого я встречал. Здесь, внизу, это говорит о многом. – Может, кто-нибудь расскажет мне, что, во имя Кроноса, случилось наверху? Почему передатчик Флёр был выключен?

– Ты ее куратор, – цежу я сквозь зубы. – Почему бы тебе самой ее не спросить?

– Да спрашивала я! Она не говорит. – Поппи тычет пальцем в камеру. – Если ты сделал ей больно…

– Ха-ха! – Я отлепляю присоски от груди и бросаю спутанную кучу проводов на пол. – Если я сделал ей больно? У нас тут геонаука, а не ядерная физика. Она Весна, а я Зима, Поппи! Я не смог бы причинить ей боль, даже если бы захотел!

Она прикусывает губу, вероятно, признавая мою правоту. Заступающее на свой пост Время года находится в расцвете сил, и его практически невозможно уничтожить. Ну а то, что идет на убыль, будучи найденным, слишком слабо, чтобы покушаться на жизнь своего последователя. Даже будь дело просто в везении или счастливом стечении обстоятельств, кара за нарушение цикла достаточно страшна, чтобы удержать нас от попыток. Поэтому мы убегаем, прячемся и в конце концов умираем. Строго в соответствии с законами природы.

– Назад! – рявкает Чилл. – Джек только проснулся. Из-за тебя у него жизненные показатели подскочат!

Брови Поппи ползут вверх, пока не исчезают под белокурой челкой.

– Или что? Выломаешь мне дверь и применишь силу? – Чилл бормочет что-то нечленораздельное. Поппи отлично известно, что в одной комнате им встретиться не суждено. – Так я и думала, – заявляет она, отстраняясь от монитора.

За ее спиной видна стазисная камера Флёр, все еще темная и пустая, и я тут же начинаю вспоминать наши последние мгновения вместе. И то, в чем она мне призналась.

– Разве тебе никуда не нужно идти? – отрывисто интересуется Чилл.

Поппи барабанит обгрызенными ногтями по столу, проверяет свой планшет и со вздохом отталкивается от камеры.

– Мне действительно нужно присмотреть за Флёр, – говорит она с легким раздражением. – Согласно графику Хулио выпустят сегодня утром. Так что скоро Флёр будет готова к перемещению.

Это значит, что Флёр скоро умрет.

Что-то тут не сходится.

– Погоди-ка! – восклицаю я, пытаясь произвести в своем одурманенном сном сознании кое-какие подсчеты. – Чилл сказал, что минуло всего пятьдесят пять дней. Сейчас только начало мая. Почему Флёр уже должна быть готова к перемещению?

Чилл часто моргает, явно не меньше меня сбитый с толку. Тогда на горе Флёр казалась очень сильной. В наилучшей форме, я бы сказал. Хулио никак не может ее так быстро прикончить. У нее в запасе должно быть еще как минимум две, а то и три недели, прежде чем Поппи заберет ее под землю.

– Все дело в Хулио, – жалуется Поппи, закатывая глаза. – Флёр сама облегчает ему задачу.

– Что это значит?

– Не смотри на меня, – оборонительным тоном отвечает Поппи. – Мне, как и тебе, не нравится Хулио. Откуда мне знать, что она в нем находит?

Злость застилает мне глаза. Ох уж этот Хулио Верано (в прошлой жизни – Джейми Веласкез) – томный красавчик-Лето. Я гоню от себя образ, как он скользит на своем серфе, натертом воском для лучшего сцепления, выставляя на всеобщее обозрение смазанный кремом от загара обнаженный торс. Стараюсь не думать о бесчисленных способах, которыми он может убить Флёр. Остается надеяться, что ее передатчик включен. И что он не даст волю своим большим глупым губищам.

Поппи постукивает ручкой по столешнице.

– Что мне написать Гее в отчете?

– Мне-то откуда знать? – ворчливо отзываюсь я. – Не я же питаю слабость к Мистеру Будет Жарко.

– Да я не о Хулио говорю, а о том, что случилось тогда на горе! С тобой.

Я запускаю руку в волосы, изрядно отросшие за два месяца сна. Поппи права. Пропадание из сети – это серьезное нарушение правил. А уж если так поступают два Времени года одновременно, то и вовсе кажется подозрительным. Мы должны охотиться друг на друга, убивать и отправлять домой. Любое иное взаимодействие строжайше запрещено. Вся система устроена так, чтобы держать нас порознь. В узде. «Чтобы поддерживать природное равновесие», как говорит Кронос. Но временами я задаюсь вопросом, не стоит ли за этим нечто большее.

Поппи все еще ждет ответа. Наши с Флёр рассказы должны совпадать. Когда Флёр окажется в состоянии покоя, пройдут долгие месяцы, прежде чем она проснется.

– Разве у тебя нет заснятого на камеру материала, которым ты могла бы воспользоваться?

Она покусывает ноготь. Вздергивает бровь.

– Ты имеешь в виду те прекрасные десять секунд, когда Флёр выволокла тебя, брыкающегося и орущего, из леса? Ну да, есть.

Я едва сдерживаю колкое замечание.

– Вот и предоставь, что есть. После того, как она меня настигла, возникли технические трудности, и у меня пропал сигнал.

– И у Флёр тоже? – спрашивает она, посасывая зуб и явно не веря ни единому моему слову.

– Я пнул ее ногой и выбил ее передатчик. Она в ответ ударила меня ножом. Из-за тумана ей потребовалось больше времени. Чилл доставил меня домой. Тут и сказочке конец.

Я вытягиваю руку из-за спины Чилла и выключаю камеру. Чилл потирает глаза через пустую оправу и, моргая, смотрит на погасший экран.

– Ненавижу ее.

– Держи с ней ухо востро. – Я отрываю от груди последние липучки и иду в душ. – И дай знать, когда Флёр вернется.

Я захожу в комнату, примыкающую к нашей с Чиллом спальне, и открываю шкаф. На меня тут же обрушивается лавина свернутых планов Обсерватории, ловя которые, я случайно расплющиваю в кулаке лилии. Заталкиваю пыльные рулоны в дальний угол. Сто лет в них не заглядывал. Я составил их давным-давно, скрупулезно отмечая каждый лифт, вытяжное отверстие и дверь шкафа. Я нанес на план каждый выход в город и проход в катакомбы, который сумел рассмотреть через плексигласовые стены в конце нашего крыла, воссоздав то немногое, что еще помнил о расположенной под землей администрации. Все тщетно. Лайон повторял мне это всякий раз, как ловил за попыткой вскрыть замок или ползком выбраться из туннеля, в котором мне вообще не положено было находиться. «Сам посуди, Джек, – бывало, говорил он мне с вызывающей улыбочкой. – Даже сумей ты выбраться из Обсерватории, как бы ты выжил?»

Флёр права. Из этого места есть только один выход. И только один способ вернуться назад. Возможно, бороться и правда бесполезно.

Используя дверцу шкафа как ширму, я достаю из устроенного в старых кроссовках тайника отмычки и засовываю стержни в маленький металлический ящик в полу. Крышка откидывается, и я кладу сплющенные лилии поверх хранящейся внутри коллекции рождественских украшений. Всего их двадцать семь – по одному на каждый год, когда Флёр убивала меня. Из осени в осень я нахожу такой сувенир висящим на ветке дерева неподалеку от места моей последней смерти – и вырезанные на коре инициалы Дж. С. Я даже Чиллу никогда об этом не рассказывал. Вообще никому не признавался, что каждую зиму первым делом отправляюсь на поиски, а потом каждую весну организую пересылку украшения на свой собственный адрес.

Когда в первый год я обнаружил подвешенную на красной нитке хрупкую стеклянную снежинку вкупе со своими инициалами и датой смерти, то решил, что Флёр надо мной издевается. Но год от года эти подношения приобретали все более личный характер: кукла из молочного стекла с розовыми волосами, глиняный золотистый ретривер с выбитой на ошейнике кличкой, серебряный ангел с оттиском местной детской больницы, стопка крошечных фарфоровых книг с тщательно выписанными на корешках названиями… Каждое украшение давало новый ключ к пониманию личности Флёр, это были маленькие подсказки о ее настоящем или прошлом: о ее увлечениях, о месте, где прошло ее детство, о любимых школьных предметах, оттенках и цветах. От прошлогоднего сувенира – цветущей вишни, заключенной в стеклянный снежный шар, – у меня и вовсе перехватило дыхание. Мне показалось, что это ее видение будущего.

С лилиями, лежащими поверх разношерстного содержимого, мой серый ящик больше напоминает надгробие. Место, где желания умирают и обретают последний приют.

Я с грохотом захлопываю крышку и выхватываю из шкафа полотенце.

– Хоть мне-то расскажешь, что произошло? – спрашивает Чилл. Я замираю, не в силах повернуться к нему спиной, как бы ни хотелось. – Я твой куратор, Джек. И моя работа – знать, где ты находишься. Как прикажешь себя вести, когда ты меня отключаешь? Что на самом деле случилось наверху?

Я не хочу ему лгать. Просто не знаю, что сказать. Сам не понимаю, что происходит между мной и Флёр. И почему. И что это все означает. Перебросив полотенце через плечо, я шагаю в душ.

– Дай мне несколько лет, и я во всем разберусь.