Текст книги "#Сказки чужого дома"

6. Звереныш

Ей шел идеально подогнанный черный мундир. Покрашенные в черный цвет волосы. Новое имя. И просто удивительно, как ей шла чужая мечта.

Всю жизнь Ева считала себя несамостоятельной и непримечательной. Такими обычно очень довольны учителя. Как же иначе? Девочка в книжках и уроках. Девочка не гуляет допоздна. Не обдирает коленки на каменистых пляжах, не рвет одежду. Настолько хорошая девочка, что глупо искать подвох.

Хорошая девочка всегда полагалась на родителей. Но, как оказалось, есть вещи, в которых они не способны помочь. Побег из Пятого региона – одна из таких вещей.

Хорошая девочка Ева, оставшаяся единственной дочкой в семье, поступила очень плохо и знала это. Ведь она отлично видела, как менялись лица родителей в вечер, когда на праздничном пироге горело тридцать маленьких свечек. Пятнадцать Евиных. Пятнадцать Хавиных. Свечки плыли, а Хава не шла и не шла домой. Тучи заволокли Серебряные яблоки, началась первая вахта нового дня. Наконец ее решили искать. Мама начала плакать. Отец бледнел и курил больше, больше, больше, пока весь не ушел в дым. Ева… Ева заглядывала в глаза то ей, то ему, и молчала. Она не решилась рассказать, что поссорилась с сестрой. Обидела сестру. Возможно, прогнала прочь. Значит, возможно…

…убила. Серым сыщикам она этого тоже не сказала.

В городке стало очень страшно. На следующий же день улицы опустели, хотя вроде бы ничего особенного не происходило. Просто жившие в Стенных районах алопогонные вышли – в переулки, на побережье, стали заходить в дома, лавки и школу. Появляться из теней там и тут. Они почти не говорили, в основном, высматривали. Как оказалось…

Небесные Люди снова спускались на берег. Тоже кого-то или что-то искали. К счастью, их удалось вовремя прогнать, но…

Небесные Люди кого-то украли. Кого?…

Городок Евы был маленьким. Все стало понятно, когда в классе Второй Старшей школы одна парта оказалась пустой.

Да, хорошая девочка Ева поступила подло, когда сочувствующий шепот, назойливые вопросы и чужие слезы стали сводить ее с ума. Ева собрала свои тетрадки, рисунки, любимые книги и закопала под большим раскидистым деревом на опушке леса. Присыпая все мшистой землей, она думала о том, что было бы неплохо зарыть здесь и себя тоже, но это было бы слишком легко. Нет… все это подождет до лучших времен, когда-нибудь она к этому вернется. Взрослая, другая – но вернется.

…Хорошая девочка Ева отправилась на городской рынок, где купила черную краску для волос.

День спустя ей попался подходящий, как ей показалось, Зверь. Чистый, ухоженный и блестящий, к тому же он очень надолго остановился на своей серебристой тропке. На него оказалось легко забраться. А у него внутри – он съел мешки с письмами – оказалось удивительно здорово и уютно.

Ева знала: дальше будет сложнее. Люди из Пятого региона должны ловко прятаться. Она не умела прятаться даже в детстве, когда участвовала в играх. Другие дети находили ее первой. Правда… тогда она просто не понимала игр понарошку. И у нее не было цели спасти сестру.

Ева не умела драться. Не имела денег. И совсем не была умной. Но Ева хорошо сочиняла истории, это могло ей помочь.

Правильные истории, словно отмычки, – всегда открывают нужные двери.

Особенно если попадется подходящий слушатель. И она его нашла.

– Значит, милая ле, вы стремились попасть сюда всю жизнь?

Когда высокий худой офицер с седеющими висками, которому она бросилась в ноги возле моста Акра Монтара, спросил это, она почувствовала тошноту, но кивнула. Ей не пришлось изображать дрожащий голос, он действительно задрожал, правда, скорее от отвращения:

– Я… родом с острова Большой Медузы. У меня совсем никого нет. Я потратила все деньги, только чтобы доплыть сюда.

– Откуда же у вас деньги, если вы, как вы говорите, сирота и даже не росли в приюте?

– Стирала одежду в портовой гостинице… копила.

Алопогонный схватил ее за запястье – резко, но она не вскрикнула, хотя и поняла, что попалась. Голубые глаза оглядели незагорелую, нежную кожу, совсем не похожую на кожу прачки. Дома Ева почти не помогала по хозяйству, в отличие от сестры. Ее пальцы не знали ничего, кроме ручек и страниц книг.

– Вот как…

Алопогонный усмехнулся, морщинки в углах губ стали заметнее. Но усмешка не была злой, скорее сочувствующей.

– Вы ничего не стирали. Вас явно холили и лелеяли. Где же вы взяли деньги, чтобы попасть в Большой мир? От острова Медузы – дальний путь.

…Новая история сама пришла в голову. Глупенькая, простенькая и чудовищная. Ева закусила губу, всхлипнула и прошептала:

– Хорошо. Я зарабатывала… иначе. Только чтобы однажды приплыть к этим башням. Только чтобы…

Мужчина не выпустил ее руку. Он по-прежнему сжимал ее, но уже мягче.

– Бедное дитя. Чему я удивляюсь… вы красивы. Куда смотрят эти серопогонные шавки, как такое может быть в Единстве.

Он сам додумал то, чего с Евой не случалось и в помине, а затем спросил, как ее имя, и она, не думая, назвалась:

– Хава.

– Фамилия?

– У меня нет документов. Я не обращалась за ними – боялась попасть в работный дом или обратно… стирать.

Ей повезло. В Пятом регионе в реестр заносили после пятнадцати юнтанов. В течение первых нескольких недель после того, как задуешь свечи на пироге. Она сбежала вовремя, чтобы сойти за сиротку, каких полно на дальних островах, а не за беглянку.

– Что ж, Хава. Так сложилось, что несколько ле, которые должны были поступить под мою опеку, в подразделение девочек, в последний момент выбыли. Вы не очень подходите по возрасту, но… Мы поищем для вас место. Посмотрим, как вы справитесь. Я замолвлю словечко. Идем.

И она пошла.

Ева не слышала, что именно ло Рин Крáусс – так звали алопогонного офицера – говорил другим, точно так же одетым, таким же черноволосым и голубоглазым людям. Она заметила только, что первой он окликнул красивую женщину с тяжелыми длинными локонами. Он тоже выбрал подходящего слушателя для насквозь лживой истории-отмычки. Видимо, женщина все поняла. К тому же, как выяснилось позже, детей в наборах последних курсов было меньше, чем ожидали. Девочек – особенно мало. Красивых – единицы. Еву подозвали и задали несколько формальных вопросов.

В тот же день Ева получила место в общей комнате курсанток. На ее кровать положили черный мундир. Вскоре она вместе с прочими ле дала Клятву. Ей предстояло пройти нелегкий путь, но она почти не боялась. Хотя бы потому, что на первых отрезках пути нужно было всего лишь рассказывать нужные истории.

* * *

Из Вводного кодекса Первого подразделения оборонно-карательной Длани

1.

– Мы есть лучшие силы Син-Ан, Великого Единства, Нашей Родины, Нашей Матери. Ее Защита и Опора.

– Мы неустанно совершенствуем свой разум, свою тэ, свое тело и более всего презираем лень, расхлябанность и слабость.

– Мы не сворачиваем с пути, если наша нога ступила на него. Свернувший с пути теряет свой цвет.

– Мы умираем храбро и гордо, если в этом есть польза Единству и Его Людям.

2.

– Мы слушаемся нашего Офицера. Сопровождающий офицер – наш родитель в Младшем корпусе.

– Слово Сопровождающего офицера – наш Закон.

– Сопровождающий офицер, предавший Единство, будет убит нами.

– Слово Вышестоящего – Закон над Законом для нас.

– Вышестоящий, предавший Единство, будет убит нами.

– Члены Синедрионов (Тобины, Товуры, чиновники Дланей, чиновники Судов) – неприкосновенны для нас. Убийство члена Синедриона (Тобина, Товура, чиновника Дланей, чиновника Суда) карается смертью.

– Член Синедриона (Тобин, Товур, чиновник Длани, чиновник Суда), предавший Единство, будет убит нами. В случае ошибочного вердикта мы обязуемся прилюдно совершить ирн'тэйр (самоубийство), перерезав себе горло.

3.

– Мы чтим наши семьи и являем собой образец благонадежности для них, преумножаем их честь и славу, защищаем их.

– Наши родители, братья и сестры, предавшие Единство, будут убиты нами. Наши возлюбленные и дети наших выводков, предавшие Единство, будут убиты нами.

– Мы чтим наших товарищей и являем собой образец безоговорочной верности. Жизнь товарища превыше жизни нашей.

– Наш товарищ, предавший Единство, будет убит нами.

– Мы чтим мирных граждан Единства и являем собой гарант их политической и общественной безопасности. Жизнь мирного гражданина превыше нашей жизни.

– Мирный гражданин, предавший Единство, будет убит нами.

– В случае ошибочного вердикта, повлекшего за собой убийство невиновного, мы обязуемся впоследствии прилюдно совершить ирн'тэйр, перерезав себе горло.

* * *

У Рина Краусса был странный взгляд. Ева отметила это не при знакомстве с ним, а позже, уже насмотревшись в глаза других алопогонных – офицеров, наставников, своих соучеников, старших курсантов. Глаза многих казались ледяными. У Краусса взгляд был пронзительно тяжелый, но… теплый. Несмотря на ярко-голубой цвет радужек.

На Веспе у Евы была любимый учитель, точнее, учительница, по словесности, – молодая ла Áлъя: худая, легкая и знавшая столько, что дух захватывало. Смешливая и добродушная, с зелеными глазами. Трудно было не любить ее. Этот странный человек никак не мог ее заменить. Так Ева думала, когда Краусс показывал ей комнату, куда еще не вернулись с каникул соседки. И когда в конце того же дня принес стопку книг.

– Ты наверняка не могла нормально учиться. На Медузе, говорят, почти все неграмотные.

– Я грамотная! – возразила Ева.

Он засмеялся, хоть и немного недоверчиво.

– Не сомневаюсь. Поэтому я принес книги. История и кое-что по естественным наукам. Коротко и ясно. Это скорее… для тех, кто хочет освежить знания.

– Я освежу, – пообещала Ева. – И сдам все экзамены. Я постараюсь.

– Постарайся. Просто не провались, тут не требуется ничего сверхъестественного, умение выслеживать и убивать оценят больше. Набери проходной балл, и этого будет достаточно.

Он вздохнул и потер висок. Ева опять обратила внимание на седину среди его густых и пышных черных волос. А еще одна прядь была красной. Девочка потупилась, подумав вдруг, как ему достанется, если все откроется, и тихо сказала:

– Я благодарю. Что вы со мной носитесь, хотя я и…

Мужчина потрепал ее по плечу.

– Не думай. Это в прошлом. У всех есть прошлое, его не надо стыдиться.

Теперь вздохнула Ева. Она чуть было не проболталась, что она веспианка. Но история-отмычка вышла лучше, чем она сама ожидала.

Сопровождающий офицер попрощался. Глядя на город, увитый светящимися цветами сикинарáи, она глубоко задумалась.

Из Вводного кодекса Первого подразделения оборонно-карательной Длани

8.

– Мы уважаем науку как двигатель прогресса Единства.

– Мы уважаем историю как сокровищницу мудрости Единства.

– Всякое новое знание и умение преумножает нашу силу.

– Всякое знание о прошлом преумножает нашу мудрость.

9.

– Всякая тайна, доверенная нам, не уйдет дальше нас.

– Всякая тайна, несущая опасность для Единства, станет достоянием Вышестоящего.

– Всякое преступление, совершенное против Единства и несущее ему угрозу, не имеет срока давности.

* * *

Да, Сопровождающий офицер Рин Краусс был странным. Еще более странной казалась его личная комната, где он вечерами собирал юных курсантов и курсанток, которым покровительствовал. На самом деле, странной в обстановке была всего одна деталь, но почему-то она пугала Еву.

Вдоль стен по-военному пустого помещения, огибая его, шла длинная серебристая тропа. По тропе все время, как заведенный, ездил игрушечный Зверь. Звереныш, как звал его Краусс. Поезд пускал облачка дыма, иногда надсадно гудел. Его тело состояло из шести вагонов. Колеса были черные.

Тропа шла плавной спиралью, в несколько ярусов, последний находился под самым потолком. Звереныш то спускался, то поднимался, петлял, меняя направление. Иногда Еве казалось, он отчаянно пытается сойти, но ведь настоящие Звери троп никогда не покидали. А еще иногда Ева задавала себе вопрос: останавливается ли звереныш хотя бы ночью, когда Краусс засыпает на жесткой узкой кровати?

Ева ничего не спрашивала. Оказалось, не спрашивали и другие соседки, две из которых тоже входили в число офицерских любимиц. Шпринг по имени Нэсса однажды сказала шепотом:

– Краусс сумасшедший. Говорят, он травил Зверя в Пятом регионе и случайно заглянул ему в глаза.

Нэсса вообще знала много «красных» историй: она была алопогонной в шестом поколении, чем невероятно гордилась. Так что у Евы не было повода не верить ей, тем более, Краусс и ей казался немного…

Впрочем, подобрать определение было не так просто. Вопреки собственным мыслям, от одиночества, тоски или глупости, Ева привязалась к этому человеку, который вел в Акра Монтара военную историю. Он был умным. Умел метко отвечать на любые дурацкие остроты учеников – особенно богатых. А без этого не обходится ни в одной школе. И, вне всякого сомнения, Краусс отлично знал свой предмет, и Ева всегда это ценила. Так же, как и умение преподавателя остаться человеком за пределами класса.

Ему это удавалось. Вечерами, собирая курсантов от десяти до шестнадцати юнтанов, он зажигал старые круглые фонарики вместо электрического света. Они так нагревались, что над ними варили черножар. А еще вечером от Краусса можно было услышать то, о чем не упоминают до Выпуска. Его истории не только будоражили ум, они по-настоящему захватывали. Краусс был хорошим рассказчиком. Наверное, он мог бы писать книги. Иногда, тихонько сидя прямо на полу и слушая, Ева задавалась вопросом, что сказал бы этот человек, попади к нему в руки какая-нибудь ее тетрадка?…

…Всего одна ошибка. Одна ошибка – и мир вспыхнул. И никто уже не смог этого остановить.

Вы знаете. Когда, устав от межсоюзных раздоров, тобины заложили основы Великого Единства, им не было легко. Не все уживались, не все уважали друг друга. У нас были разные традиции, разные герои, разное выражение любви, разная пища. Потребовалось много усилий, чтобы искоренить то, что тянуло назад. Такого было много. Ну хотя бы, например… знаете, в некоторых родах считали, что мертвец заслуживает памяти. Люди устраивали трупам постели в ящиках, землю загромождали табличками с именами. Сквозь таблички ничего не прорастало… можете вообразить? Да. Вы правильно смеетесь, некоторые древние люди плохо понимали круг жизни.

Но одно непреложно. Мы все – остроухие, чешуйчатые, щетинистые, косматые и гладкокожие – были вправе зваться людьми. Объединившись, мы возвысили это право и построили мир, где каждый мог рассчитывать на уважение и поддержку. Так живем. Так жили. Всегда, кроме тех юнтанов.

Резня началась из-за ошибки одного человека. Выдвинувшего нелепую теорию о… неравенстве. Впрочем, эту историю вы все знаете. Знаете… но, наверное, не представляете, во что это переросло.

А вы посмотрите. Посмотрите. Как, едва получив повод возвыситься над собратьями, недостойные глупцы стали делать это. Как на Веспе вспыхнули пожары. И не только.

…Город киримо не заплатил подземной колонии лавиби, с которой у него был договор на покупку тáби. Те в ответ – когда оплата была просрочена окончательно – отдали киримо гниль вместо хороших плодов. Голодные обозленные горожане решили не проводить переговоры, а просто взорвали входы в барсучьи шахты и пустили туда воду из резервуаров.

…В другой раз кое-кто прельстился красотой одной шпринг против ее воли. Но друзья защитили ее. Обидчиков швырнули в море, а ведь большинство вас, Нэсси, боится воды…

…Или несколько бродяг поймали маленького ками и вспомнили о том, что вели на его предков славную охоту…

То, о чем я говорю, ле, – капля. Это была не одна подземная колония, не одна красивая кошка и не один голодающий городок. То, о чем я говорю, стало реальностью для всего материка. Нет соблазна непреодолимее, чем сознание превосходства над равными, особенно в мире, где все равны. Тогда Веспу впервые изолировали – ее радиоволны, транспортное сообщение, почту. Больше всего боялись, что все пойдет дальше, за Стену. И тогда…

Нэсси, перестань перебивать. Да, тогда и появилась Сотня, первые солдаты, которые надели черно-алые мундиры и под лидерством Тени отправились наводить порядок. Одни вышли из серопогонных, другие – из народных добровольцев, а их лидер скрывал лицо. Сотня присягнула на верность Синедриону и получила особые полномочия.

Но ты кое-чего не знаешь, Нэсси. Об этом не любят вспоминать даже то-син, хотя им это известно. Так вот… в Сотне не было людей с Протéйи. И ни одного человека из Малого мира.

Им было страшно сунуться, они просто поджали хвосты и разрабатывали план. Сотня состояла из веспианцев, именно поэтому мы черноволосы и голубоглазы, как большинство жителей этого континента. Те сто бойцов, точнее, те из них, кто не погиб, были последними, кто покинул Пятый регион, прежде чем его закрыли. Вот так.

Сотня сменялась и пополнялась в течение всего времени существования нашего подразделения. Была предметом гордости для самых гордых. Куда она исчезла? Нет… Помолчи. Нэсси… я расскажу в другой раз, и держи-ка язык за зубами, или я напишу твоей маме, и она надерет тебе уши…

* * *

И все было почти хорошо. День за днем, вечер за вечером. Пока однажды, маршируя среди других девочек, Ева не увидела на углу улицы полукровку-лавиби. Он смотрел в ее сторону и щерил зубы, и на это еще можно было не обращать внимания, ведь курсантов многие недолюбливали в городе, но…

– Ева?

Ей показалось, именно этим именем он ее позвал.

7. Город ветров

Он наблюдал за тем, как наступает утро. Отслеживал это по гаснущим фонарям и светлеющему небу. Больше ничего из окон квартиры Ронима, выходящих на Холодную сторону, было не различить: Зуллур сюда не заглядывал.

Ласкезу казалось, что он живет здесь уже долго, хотя на самом деле прошло всего несколько дней. Пустых и спокойных дней, когда Роним уходил, а он оставался: детектив запретил ему гулять в одиночестве. Тем более в здешних районах, где ютились многоэтажные клетки, просто нечего было делать.

Таура не ночевала в комнате: ла Ир еще в первый вечер забрала «прекрасное создание» к себе, в соседнюю квартиру. Шпринг, поначалу опасавшаяся незнакомки, быстро с ней сдружилась, что не могло не радовать: настроение у Тауры наладилось, она стала напоминать себя прежнюю. Мирина давала ей свои красивые наряды и украшения, делала ей прически – развлекала как могла. Ла Ир вела домашний образ жизни, зарабатывая литературной критикой в аджавелльских альманахах, и, видимо, была рада компании. Сквозь тонкие стены в квартире Ронима Ласкез часто слышал смех и музыку, лившуюся из радио.

Несколько раз квартирная хозяйка звала Ласкеза присоединиться, но он отказывался, чувствуя себя не слишком уютно в компании двух женщин. Мирина, возможно, поняла это. Настаивать она перестала, зато показала одну из комнат своего довольно большого – не сравнить с «клеткой» детектива – жилища. Она вся была заставлена книжными шкафами. Так что Ласкез снова читал, правда, уже не то, что дома. В основном, учебные и научные издания, пытаясь догнать курс. Здесь, в городе, его прежние мысли только окрепли. Он очень хотел поступить в Корпус серопогонных.

Для этого нужно было сдать несколько предметов и физических нормативов. К последним Ласкез был вполне готов, а вот знания… ему пригодилась бы помощь Тэсс, она умела все разложить по полочкам и училась на отлично. Но сестра была далеко. И он занимался сам, а заходя в тупик, утешал себя одной мыслью. Возможно, он и вовсе не доживет до экзаменов.

У Ронима – особенно вечером, когда детектив был дома, – Ласкез чувствовал себя в безопасности и начинал верить, что все обойдется: и с Тэсс, и с управителем, и с инцидентом на Веспе. Днем, в одиночестве, становилось хуже. Мысли о тех словах Тэсс иногда подстегивали его к бегству, пусть это и противоречило здравому смыслу. Книги помогали. Как и раньше, они очень выручали. Еще больше помогло бы…

– Что тебя беспокоит?

Когда Роним спрашивал об этом, Ласкез начинал жалеть, что к нему вернулся голос. Написать о страхах, как и о надеждах, было бы проще, чем говорить о них вслух. Он отвечал: «Я скучаю по сестре», опуская «Она тебе не доверяет». Детектив кивал.

Теперь у Ронима начались выходные. Вслед за ними он взял еще несколько дней. Ласкез чувствовал вину, хотя сыщик и сказал, что все равно собирался в отпуск. Нет… все складывалось не так, как Ласкез представлял. Он не нашел старого друга. Он принес этому другу плохие новости, да еще засел в его квартире. Это не говоря о тенях алопогонных, маячащих за спиной. Так что Ласкез не решался заговорить о Корпусе серопогонных или вообще о чем-либо, что требовало от Ронима нервных и любых других затрат. Даже об обещании попробовать связаться с сестрой не напоминал.

Небо окончательно прояснилось. В комнате стало светлее, и Ласкез встал с постели, устроенной прямо на полу. Одевшись, он приблизился к окну, оглядел хмурые крыши и опустил жалюзи: Роним все еще спал. И ему полезно было отдохнуть: из ярда он возвращался неизменно поздно, всегда вымотанным. Его лицо, когда он переступал порог, казалось болезненно бледным. Сероватым. Таким оно было и сейчас. Детектив слегка запрокинул голову и прикрывал глаза рукой. Ласкез остановился над ним, вслушиваясь в ровное дыхание. Кошмары? Снова? Он дорого бы дал, чтобы понять это.

В коридоре пару раз гавкнул Бино, заскреб по полу. Ласкез вышел, притворив дверь, и иллиций над лбом доги радостно замерцал. Ласкез снял с крючка поводок.

– Пойдем-ка я тебя выведу.

Это были единственные прогулки, которые он пока совершал. Бино успел к нему привыкнуть: охотно подпускал, так что во двор они ходили часто. Уследить за таким зверем оказалось проще, чем Ласкез думал.

Бино припустился по лестнице. Ласкез, с силой увлекаемый вперед, крепко цеплялся за перила. На последнем пролете он все-таки едва не пересчитал ступеньки носом, но, к счастью, свидетелей этого конфуза не нашлось.

Большой просторный двор с нескольких сторон ограничивали дома. Для выгула животных к нему примыкала отдельная площадка. Побродив по ней какое-то время, Ласкез снова прицепил к ошейнику доги поводок. На улице было промозгло, задерживаться не хотелось, но опасение – что не в меру бодрый, наверняка проголодавшийся и соскучившийся зверь будет шуметь в квартире, – заставило продлить прогулку. Пусть Роним выспится, наверняка его будят спозаранку и в выходные. Держать дома подобное чудовище… определенно, только от Ронима и можно было ждать нечто подобное.

Ласкез вернулся туда, где пестрели цветники и стояли аккуратные деревянные скамейки. Он взял с собой учебник Единого Права, который и собрался почитать, но к своему удивлению обнаружил, что двор уже не пустует. Мирина Ир помахала с ближней лавочки и окликнула его. Он подошел.

Женщина, одетая в теплый дук с высоким воротом, причесанная и накрашенная, сидела, закинув ногу на ногу. Рядом лежал аккуратный букетик незнакомых розовых цветов в серебристой оберточной бумаге.

– Доброе утро, мой юный друг.

Она улыбалась и была явно в хорошем настроении. Мирина потрепала по загривку Бино, тот лизнул ей руку и лег.

– Здравствуйте, ла. – Ласкез сел. Он заметил в ушах женщины знакомые сережки-ромбы, холодно сверкающие на свету. Из прически сегодня не выбивалось ни одной пряди, весь вид соседки казался строгим. – Не спится? Вы гуляли?

Она бросила взгляд на цветы, и Ласкез прикусил язык. Вероятно, гуляла не одна. Может, вовсе не ночевала дома.

– Я не залеживаюсь, – наконец ответила женщина. – От этого один вред. Никогда наш разум не бывает так ясен, как в эти часы. Для меня – при моем свободном графике – это самое плодотворное время. Даже сейчас я работаю.

– Работаете?

– Обдумываю книгу, чтобы хорошенько помучить автора, – она кивнула Ласкезу. – В своей рецензии. Мне есть что сказать.

– Что за книга? – уточнил он скорее из вежливости.

– Детектив. Хо' Аллисс, «На море сегодня светло». Опережая твой вопрос: да, мне понравилось, и… – она посмотрела особенно проницательно, – опережая другой твой вопрос, да, он жив и все еще пишет. А «Идущие домой» – лишь одна из почти двух десятков его книг. Далеко не лучшая, но лучшее и известнейшее – не всегда одно и то же.

– Пожалуй, – кивнул Ласкез. – А почему вам не нравятся «Идущие домой»?

Она поправила ворот и взяла в руки букет. Затем положила его на колени и стала теребить мелкие зеленые листочки.

– Он слишком тяжело ей болел. Это всегда заметно, если, конечно, читатель внимателен. Книга, которой автор болел по-настоящему… она колет тебя иголками или даже режет ножами. Ты зачастую даже не понимаешь причин и, конечно же, не замечаешь ни иголок, ни ножей, но чувствуешь. И если ты вдруг видишь…

Она понюхала цветы и снова отложила их. Ласкез ждал.

– …то невольно начинаешь задавать себе вопрос, сколько этих ножей торчит у автора в груди. Напомни-ка мне вкратце, о чем она?

Ласкез задумался. Он не видел смысла в пересказах, тем более ему казалось странным проговаривать известный сюжет. Но ла Ир явно хотела что-то услышать или просто забавлялась. Спешить было некуда. И он попробовал:

– О дальнем острове, на котором стояли древние здания, запертые хитрыми замками. Поговаривали, что внутри когда-то поклонялись сильным существам… их звали «тэусы», и они умерли… Точнее, люди убили их и стали править сами. Другие говорили, это выдумка. Потом несколько человек нашли близ крыльца ребенка, вокруг которого летали птицы. Ребенок был крылатым и смуглым… и обладал силой – поворачивать вспять моря, усмирять бури, приручать зверей. Вскоре оказалось, что таких – детей и взрослых – много, и в одну дождливую ночь они вышли из дверей этих древних зданий, которые тут же рухнули, все, кроме самого центрального, и…

– И?… – тихо подтолкнула ла Ир.

– Люди, нашедшие первого ребенка… Механик, Мечтатель, Страж, Поэтесса, Близнец и Замарашка решили привести крылатых в мир. А там…

Он запнулся. Женщина тяжело вздохнула и продолжила:

– А там существа стали убивать, потому что мир показался им прогнившим. У них было свое представление о том, как перестроить его правильно. Победить несправедливость. Снова заставить людей верить в чудеса. Но люди не захотели и перебили их. И вот тогда рухнули последние из Холодных Хором. Вроде бы погребя под обломками тех, кто вывел крылатых в мир. А ведь, наверное, крылатые не были злыми. Лишь жестокими.

– Они долго пробыли в заточении. Вряд ли могли понять, что мир просто стал другим. Не хуже, а другим.

– Другим… – повторила ла Ир.

Больше она ничего не сказала, будто по-прежнему чего-то ждала. Как оказалось, так и было.

– Может, у тебя есть интересный вопрос?

Вопрос был. И Ласкез подумал, что задать его литературоведу – неплохая мысль.

– Как вам кажется, о ком эта книга?

В свое время Ласкез обсуждал это почти со всеми, кто читал известную, переизданную уже пять раз историю. Спорили многие. Трудно было не увидеть в приключениях шести безымянных людей двойное дно, а вот разгадать, насколько оно глубоко…

– Хм.

Губы ла Ир растянулись в улыбке. Она пододвинулась ближе, наклонилась и заговорщицки прошептала:

– Я жуткая врунья. В своей рецензии я написала, что вижу здесь отсылку к неким… военным и политическим силам, появившимся столь же неожиданно в знаковый период истории. Но я так не думала. Алопогонные – не Тьма из Холодных Хором.

– Тогда почему вы это написали? Я тоже так подумал. И моя сестра. И…

Она пожала плечами и села прямо. Казалось, она даже удивилась его глупости, что было как-то обидно. По крайней мере, она высоко вскинула тонкие брови, прежде чем пояснить:

– Чтобы заслужить репутацию умного и меткого критика, надо сначала научиться угадывать, что подумает большинство. Чтобы они чувствовали себя… умными, понимаешь? Подумавшими так же, как «в газете». А то, что кто-то просто украл еще не оформившуюся мысль… – она полезла в сумочку и выудила оттуда сигареты, – это ерунда. У нас чего только не воруют.

Ласкез невольно рассмеялся. Мирина Ир закурила. Когда она выдохнула первое облачко дыма, он все же уточнил:

– То есть суть вашей профессии – не давать свою оценку, а предугадывать чужую? Разве это не скучно?

Женщина снова подняла брови и покачала головой с некоторым самодовольством:

– У меня уже есть репутация. Я пишу то, что думаю. Я больше не ворую мысли, я их дарю. Вот так.

Он кивнул. Он не был уверен, что действительно понял ее, но идея звучала интересно. Мирина Ир сделала еще пару затяжек, а потом вернулась к теме:

– «Идущие домой» – тяжелая книга. Если бы она была об алопогонных, вряд ли бы она кончилась именно так. Исчезновением Тьмы. Обрушением зданий. Убийством Близнеца и Механика, арестом Замарашки…

Ласкез вздрогнул. Он вспомнил, чтó не давало ему покоя даже спустя несколько дней после того, как он закрыл книгу в темной обложке, на которой не было ничего, кроме приоткрытой двери. Он спросил:

– А как вы думаете, куда делись другие трое? Мечтатель, Страж, Поэтесса? Ведь повествование обрывается после описания того, как на острове осыпалась башня. Они… выбрались из-под обломков?

Ла Ир посмотрела ему в лицо. Ее глаза были пронзительно-карими, Ласкез отметил это еще в первый раз и поймал себя на мысли, что это редкий оттенок. Не характерный для киримо в целом, он чаще встречался у ками и лавиби. Похожий цвет глаз был у Джера, у Капрама Пагсли и…

– Я всегда верила, что они сбежали. И ло Аллисс говорил, что верит. И наш с тобой милый друг, Роним, тоже. Я обсуждала с ним эту книгу.

– Ему нравится? – с любопытством спросил Ласкез.

– Нет. Он чересчур умный. А история слишком запутанная.

– Но он любит детективы…

Она притушила окурок о край урны. Затем задумчиво оглядела его со всех сторон, выбросила и поднялась на ноги.

– Прелесть детектива заключается в том, что автор как правило заботлив, он почти всегда бросает читателю хлебные крошки. Как… в сказках. Идя по этим следам, читатель находит развязку и искренне думает, что сделал это, потому что крошки обронили случайно. Иногда даже ругает предсказуемый финал, не совсем понимая, что суть книги не в финале, а в цепи событий, которые к нему привели, и вот их-то не предугадать, потому что они могут быть какими угодно. Хо' Аллисс же… – тут она издала легкий смешок. – О, мой друг… Хо' Аллисс – писатель злой, жадный. Он вовсе не дает подсказок, не бросает крошек. Невозможно понять, о чем «Идущие домой», если ты не был там. А там никто не был. Проводишь меня? Я боюсь, девочка перепугается…

Женщина взяла цветы. Ласкез кивнул, встал и потянул за поводок Бино. Они направились к крыльцу подъезда, и неожиданно ла Ир спросила:

– Кто твой любимый персонаж, Ласкез, в той книге?

Он ответил, почти не задумываясь:

– Страж. Он первым выступил против военных… чтобы защитить крылатых, когда их стали истреблять. И до этого он всегда всех защищал.

Она серьезно кивнула. Затем поднялась на пару ступенек и обернулась: