Текст книги "Все наши ложные «сегодня»"

37

Я вернулся в свою квартиру. Я не опасался полицейской погони, поэтому воспользовался наблюдаемой общественной сетью и вошел в парадный подъезд средь бела дня. Я не прятался. Я убегал. А это – совсем разные вещи.

Мне было нечего собирать, но я хотел привести тело в порядок и переделать одежду. И, войдя в спальню, я увидел… маленькую прядку волос Пенелопы. Их бы хватило с лихвой, чтобы вырастить в инкубаторе генетически идентичного андроида – куклу для секса. Они были популярны и могли похвастать приятной на ощупь кожей, теплым нутром и покорным искусственным интеллектом. Такая кукла выполняла бы все мои желания и выглядела бы точь-в-точь как Пенелопа.

Если этот вариант меня бы слишком устроил из-за недостаточной душевности, я мог бы зарегистрироваться на сайте знакомств и найти женщину, которая согласилась бы носить цифровой грим – портретную проекцию, виртуально накладывающуюся на лицо в режиме реального времени. Она могла бы выглядеть, как мне захочется… к примеру, походить на тигрицу, дельфина или на гусыню, если бы мне такое взбрело в голову, но при этом оставаться живым непредсказуемым человеческим существом, ведущим свою партию в нашей ролевой игре по каким-то своим загадочным причинам.

Я также мог вложить образ Пенелопы в один из бесчисленных алгоритмов брачных знакомств. В таком случае я бы отыскал женщину, напоминающую Пенелопу, и сказал ей все то, что требуется, дабы она прониклась ко мне должными чувствами. Затем при помощи феромонных добавок с черного рынка мы бы добились укрепления гормональных связей между нами, что, конечно, невероятно сильно повлияло бы на мою партнершу. Она бы даже решила, что ее внешность не идеальна и идея о косметической операции стала бы для нее спасительным кругом. Я мог бы жениться на ней, у нас мог бы родиться ребенок, и я бы достиг преклонных лет в иллюзиях, которые, впрочем, развеялись у меня перед глазами перед смертью.

Я хочу сказать, что был определенный момент, когда передо мной возникло множество не очень разумных вариантов. Глупых, если быть честным. Диких, извращенных, саморазрушающих. Но имелись и другие альтернативы, последствия которых были ограничены непосредственно моим эмоциональным радиусом.

Я мог бы не лезть на рожон.

Но я так не сделал.

Наверное, будь у меня побольше времени, я бы затаился и просто пережил свою личную драму. Вырыл бы нору и отлежался бы в ней, после чего засыпал бы ее землей и занялся бы строительством фундамента нового здания.

Но дело в том, что тогда я думал о времени совсем в ином смысле.

38

В лаборатории было страшновато. Обычно я приходил туда поздно и уходил рано, я привык к тому, что там всегда сновали инженеры и ассистенты отца. Но теперь помещение пустовало.

Мой батюшка постарался сделать так, чтобы аппаратура для путешествий во времени выглядела элегантно и была элементарна в пользовании. Включить ее мог даже идиот. Или сын, являющий собой главное разочарование всей отцовской жизни.

Если создаешь машину, обеспечивать работу которой должны пятьдесят человек, надо быть готовым ко всему. А вдруг в момент отправки хрононавтов в прошлое что-то пойдет не так? Скажем, команда окажется недееспособной… Тогда и сам проект, и вообще все на свете будут зависеть от раненого или полностью растерянного уцелевшего участника, который неловким движением запускает аварийный протокол-бумеранг, чтобы вернуться в настоящее.

Поэтому неважно, насколько поражает сложность самого технического комплекса и насколько точно откалиброван каждый его элемент – аппаратура проста в употреблении, потому что таковой она и должна быть.

Системы контроля просканировали меня и не подняли тревоги. Ведь там, откуда я прибыл, ни власти, ни роботы не ведут себя бесцеремонно. Никто не мог проникнуть в лабораторию с дурными намерениями. У нас не было конкуренции корпораций или же научного соперничества. Отец оказался первопроходцем в области, где ему в принципе не было равных. А тех немногих, кто мог бы с ним сравниться, он нанял к себе на работу.

Даже перед сводчатым залом-ангаром, где размещалась аппаратура для путешествий во времени, не было дополнительной охраны. Все исходили из того, что никто не захочет пройти сквозь раздвигающиеся двери в помещение, наполненное прохладным стерилизованным воздухом, и восторженно замереть перед машиной, создание которой обошлось в триллион долларов (кстати, она могла, по расчетам, принести прибыль в несколько квадрильонов). Когда здание строили, то в долговременный прогноз не закладывали нынешние форс-мажорные обстоятельства – задержку проекта, смерть ведущего специалиста, фиаско моего отца.

Но я все же находился именно здесь.

Временно-пространственный транспортировочный аппарат не столь и велик в размерах, как можно ожидать, исходя из его функций. В центральной осевой конструкции расположены шесть овальных кресел-ложементов, подвешенных на сверкающем металлическом каркасе, а по бокам от каждого сиденья установлены приборные панели. Последние словно гудели от скрытых возможностей.

И я включил ее.

Машина, которую никогда не использовали, подобна ребенку, который никогда не родится.

39

Лайонел Гоеттрейдер не дожил до изобретенного им будущего. Он и все Шестнадцать Свидетелей первоначального эксперимента умерли в течение трех месяцев из-за неожиданно сильного потока тау-излучения, который машина испустила при первом включении. Гоеттрейдер не представлял себе, насколько мощным окажется его изобретение. И насколько смертоносным для тех, кто участвовал в его апробации.

И совершенно неважно, какие выражения были на лицах знаменитостей в то мгновение, когда из устройства, созданного Гоеттрейдером, рванулось наружу будущее – скептическое, благоговейное, рассеянное, восхищенное, ревнивое, сердитое, задумчивое, испуганное, бесстрастное, сосредоточенное, восхищенное, равнодушное, дерзкое, мудрое, скучающее, такое, будто опаздывает куда-то, – все они разом получили летальную дозу радиации. Гемопоэтическая – то есть кроветворная – деградация, ведущая к апластической анемии. Патология клеточного деления. Генетическое искажение, несварение желудка, сосудистый коллапс, катастрофические неврологические повреждения, кома, молитва, смерть.

Гоеттрейдер скончался первым. Как Моисей на границе Земли обетованной. Остальные один за другим последовали за ним.

Мученики науки.

Если там, откуда я пришел, и есть религия, то она обращена к самопожертвованию на алтаре открытий. Лайонел Гоеттрейдер отдал жизнь за то, чтобы мир попал в рай и достиг такого процветания, какого он не мог и вообразить. А то, что жертва свершилась по некоей случайности, было признано поэтической вольностью.

Так что выбор даты для путешествия во времени был, конечно же, прагматическим. Ведь радиационный след, оставленный первым Двигателем 11 июля 1965 года, служит путеводной нитью в наше прошлое, россыпью хлебных крошек, в роли которых выступают полуразложившиеся атомы, выводящие пунктирную линию сквозь пространство и время к точным координатам рождения моего мира. Но атомную нить можно воспринимать и как след крови, яда или поэзии, потому что это и есть та самая радиация, которая убила Гоеттрейдера и Шестнадцать Свидетелей.

Она-то и сделала первый Двигатель Гоеттрейдера столь непохожим на остальные изобретения. Теперь мы можем прокладывать путь через пространство-время благодаря фатальной недоработке, устраненной в последующих моделях – или же благодаря самопожертвованию, совершенному семнадцатью людьми в священном храме нашего славного будущего.

Путешествие во времени, чтобы увидеть сотворение моего мира, – не просто научный эксперимент или удовлетворение любопытства историков. Это еще и расследование убийства – и присутствие при рождении будущего и смерти той личности, которая сделала его возможным.

Я всегда придавал особое значение тому факту, что великий провидец умер из-за чрезмерно высокой самооценки. Не окажись Двигатель грандиозным прорывом в истории, Гоеттрейдера следовало бы считать фантастическим неудачником.

Живописное воплощение Запуска делает интересным не реакция Шестнадцати Свидетелей – изображения их лиц со временем канонизировались, – а выражение, которое художник решает придать лицу Лайонела Гоеттрейдера в тот момент, когда ученый выпускал в мир свое изобретение. Скептическое? Благоговейное? Растерянное? Восхищенное? Радостное? Злое? Задумчивое? Испуганное? Невозмутимое? Сосредоточенное? Возбужденное? Равнодушное? Торопливое? Усталое? Мудрое? Бесстрастное? Выбор художника для этой говорящей детали говорит все и о произведении в целом.

Истинная причина, по которой отец хотел посетить данный пункт назначения, состояла как раз в том, что ему хотелось увидеть Гоеттрейдера за мгновение до того, как тот включит Двигатель. Отец жаждал узнать, не это ли выражение он видит, глядясь в зеркало. В общем, отец намеревался понять, действительно ли Виктор Баррен и Лайонел Гоеттрейдер так похожи друг на друга?

Мне тоже было интересно.

Выяснилось, что они похожи еще сильнее, чем ожидал мой отец. Гении, которые не учли в своих расчетах нечто важное и не предвидели роковых последствий, изменивших мир, и впрямь одинаковы.

Для Гоеттрейдера фатальным просчетом оказалась тау-радиация, убившая его. Для моего отца – я.

Да, я был его фатальным просчетом.

40

Я прошел через лабораторию в раздевалку хрононавтов, где имелись отдельные кабинки для переодевания и находились шкафчики с личными вещами. Я открыл шкафчик Пенелопы. Он был почти пуст. Костюм «вторая кожа» был упакован в герметичный пакет со стерильным гелем, чтобы гарантированно исключить любые загрязнения, пока Пенелопе не придет пора отправиться в прошлое, чего никогда уже не случится. Аккуратно сложенный запасной комплект формы лежал на полке, а рядом с ним кучка резинок для ее обычной прически – хвоста. И старинные карманные часы.

Не знаю, сколько времени я простоял там, но внезапно мое тело затряслось от столь жестоких рыданий, что мне пришлось сесть на пол. Часы я держал в руках и потирал холодный металл пальцами.

Около шести недель тому назад мы отыгрывали на симуляторе машины времени аварийный бумеранг-протокол. Нам следовало определить, за какое количество времени мы сможем работать в ручном режиме, если ошибка в вычислениях вышвырнет нас в открытый космос. Пенелопа всегда уверенно спасала нашу группу. Я пару раз умудрился погубить всех. На разборе занятия Пенелопа мне кое-что объяснила. Она действовала в экстремальной ситуации по-своему – и разбила все действия на серию отдельных заданий, каждому из которых отводилась ровно секунда. Выполняя их, Пенелопа мысленно дробила время на дискретные единицы, подобно тому как механические стрелки на циферблате в нерушимом ритме отсчитывают мгновения.

На следующий день я принес и показал ей свою находку, которую обнаружил в заброшенном городе – так щенок притаскивает хозяину мячик. Я объяснил, что часы не работают, но, наверное, мне удастся уговорить кого-нибудь из техников починить их.

– Не стоит, – посоветовала мне Пенелопа. – Они разозлятся на то, что дублер заставляет их тратить время попусту или согласятся, но только из опасения, что ты пожалуешься отцу.

– Верно! – воскликнул я. – Ты права.

– Дай их мне, – попросила она. – Я договорюсь с ребятами. Никто и не сообразит, в чем дело.

Я вручил ей часы и никогда не упоминал о них. Решил, что если Пенелопа и запомнила тот разговор, то позже он выветрился у нее из памяти.

А сейчас они тикали у меня в руке, складывая секунды в минуты, а минуты – в часы. Я сидел на полу, погрузившись в размышления. Значит, Пенелопа сумела с кем-то договориться, но так и не вернула мне часы. Я положил их обратно в шкафчик Пенелопы и прикрыл дверцу. Потом открыл свой шкафчик, разделся догола, распечатал гелевую упаковку и надел «вторую кожу». Я знал, что должен сделать.

Я должен быть тем, кем не смогла она – первым.

41

Там, откуда я прибыл, есть много такого, о чем я еще не рассказывал.

Например, воздух. Он не такой, как здесь. Он обладает естественным тонизирующим действием, будто находишься в лодке посреди глубокого озера – не океан с его вечным привкусом водорослей, а чистая ароматная пустота. С семидесятых годов прошлого века никто не сжигает углерод, поэтому в атмосфере нет едких маслянистых примесей. Вот одна из тех вещей, которые замечаешь, если только привык к чему-то совершенно другому. Так у пресноводной рыбы, если она случайно попадает в море, соленая вода обжигает жабры.

Полагаю, вы не имеете представления о ботанической инженерии. Некоторые дома в нашем мире целиком и полностью состоят из деревьев, которые отфильтровывают кислород, вырабатывают электричество, используя природные циклы почвы, и растят свежие фрукты прямо на стенах кухни. Экологические жилища не имеют широкого распространения, но любой может арендовать такой дом на отпуск. Некоторые любители природы живут в них круглый год.

У нас нет и социальных конфликтов, поскольку, где бы ты ни встретился с незнакомцем, ты всегда можешь провести краткий анализ и получить коррелирующие данные, которые позволят тебе лучше справиться с ролью друга, любовника, супруга или постороннего. И вовсе не обязательно поступать, согласно рекомендациям. Многие люди вообще игнорируют их – с прекрасными, но порой и с удручающими последствиями. Можно даже выяснить, а не наблюдалось ли за интересующей тебя особой игнорирования подобных рекомендаций, и к какому результату привело такое поведение.

Можно продолжать до бесконечности перечислять всякую всячину, которая, в зависимости от ваших личных наклонностей, может казаться то квазикрутой, то ужасающе технократичной, но суть вы уловили.

Хотя, вероятно, вы еще не просекли повседневной банальности наших чудес. Я никогда не задумывался о воздухе, которым дышал. Никогда не проводил отпуска в одном из древесных домов. Профили личных данных я считал полезными, но моим излюбленным причиндалом стал детектор феромонов. Он тихонько щелкал, если у женщины, с которой я общался, происходил выброс особых аттрактивных гормонов, а это означало одно: она заинтересовалась тобой хотя бы настолько, что готова продолжать светский флирт…

Кстати, сам процесс чтения, как и процесс повествования – несколько дик для меня. Конечно, в моем мире есть поклонники толстых романов, вроде моей матери, однако мало кому доставляет удовольствие, когда его держат за руку, как ребенка, и ведут через извилистый лабиринт смыслов и метафор. У нас такие развлечения предполагают хотя бы пассивную интерактивность и используют ту же самую технологию отслеживания нервных импульсов, которая позволяет симулятору виртуальной реальности по утрам выводить тебя из сновидений. Каждая история уникально персонализирована, твои желания, страхи, тревоги, капризы и заскоки встроены в начальную структуру сюжета, служащего скелетом, вокруг которого твои собственные жалкие мозги наращивают единственное в своем роде тело.

В палитре повествования важнейшую роль играет дежавю – то тревожное ощущение, когда кажется, что ты уже слышал историю, но никак не можешь ее вспомнить. Необычный смутный дискомфорт, являющийся одним из самых впечатляющих удовольствий в нашей литературе, почти совершенно не известен здесь. У вас люди недовольны, если считают, будто догадываются, что произойдет в финале. Но разве дело в сюжете? В вашем мире одни и те же слова всегда идут в одинаковом порядке, определяемом степенью личной эксцентричности автора.

Мне не нравится ощущение, будто эта история рассказывает обо мне. В моем мире любые истории всегда рассказывают о тебе.

Прощу прощения. Я, наверное, похож на глупую женщину, которая, вместо того чтобы выкинуть из головы свои прежние привязанности, на свидании с мужчиной только и трещит о своем бывшем без умолку.

И как бы мне ни хотелось заканчивать очередную часть моего рассказа, я понимаю, что пришла пора это сделать.

42

Часы показывали 00.00.00. Время, отведенное на подготовку эксперимента, вышло. Во временно-пространственном транспортировочном аппарате установлено шесть кресел-ложементов, по одному для каждого участника стандартной хрононавтической группы. Облачившись во «вторую кожу», я устроился в кресле, предназначенном для Пенелопы или ее дублера. Я мог бы лечь и, скажем, вздремнуть или, по крайней мере, переждать, но мой шок был слишком силен.

Мои поступки направляли инстинкты, но самосохранения среди них не было. Теперь я понимаю, что стремился отомстить, но тогда я называл это справедливостью. Знаю, мои слова звучат истерично и мелодраматично, но тогда я пребывал именно в таком состоянии.

Будь у меня возможность, я бы переместился в недавнее прошлое и спас бы Пенелопу. Но надеяться на чудо было нельзя: к сожалению, машина времени требовала серьезных доработок. Увы, это был всего лишь самый передовой образец техники, порожденный человеческим разумом. Даже знай я, как перепрограммировать временно-пространственный навигационный код, мои манипуляции ничего бы не изменили. Проклятый аппарат был намеренно создан только для одного пункта назначения.

Значит, спасти Пенелопу я не мог. Но я мог завершить то, что она начала.

Я намеревался сделать нечто особенное. И мой отец был, конечно, не помеха.

Я должен стать первым хрононавтом. Даже если меня арестуют, отдадут под суд или казнят (а разве путешествие во времени незаконно?) – мне плевать. Мое достижение останется навсегда. И кто бы потом ни сделал то же самое, первым навеки буду я.

Невзирая на то что эти мгновения моей жизни вполне могли оказаться для меня последними, я не стал ни медлить, ни думать рационально. Какое там благоразумие? Мои мозги взбунтовались. Зато я смог без колебаний выполнить серию многократно отработанных последовательных операций. Я отсчитывал их по секундам в четком ритме, точно так, как меня учила Пенелопа.

Неожиданно выяснилось, что на протяжении сотен часов занятий на тренажерах-симуляторах я обращал внимание не только на Пенелопу.

Аппаратура для путешествия во времени имеет трехступенчатую систему контроля доступа – генетический экспресс-анализ, сложный кодовый пароль и красную кнопку. Биологическая, интеллектуальная, физическая ступени.

Я включил машину времени.

С путешествием во времени не связаны зрительные или слуховые феномены. Но отец вбил себе в голову, что первые пользователи техники будут чувствовать себя обиженными, если для них не устроить какую-нибудь аудиовизуальную ерунду. С научной точки зрения в этом не было никакого смысла – чистейшая показуха.

Неужели, чтобы произвести впечатление на богатых потребителей, которых намеревались привлечь финансисты, поддержавшие отца, было недостаточно самого перемещения в прошлое?

В общем, чтобы разобраться, как лучше обеспечить эмоциональное погружение в процесс, привлекли целый отряд психологов, и те создали приглушенный мелодический фон и переливающееся сияние теплых оттенков.

Психологи знали толк в своем деле. Почти сразу же после того, как началась цветомузыка, мои печали, гнев и потрясение улеглись. Я ощутил в себе основательность, надежду и свободу.

И с абсолютной ясностью понял, что моя затея никуда не годится.

Но было уже поздно. Дурацкие переливы звуков и игра света произвели бы на меня фантастическое впечатление, если бы, знаете ли, заиграли прямо перед тем, как я запустил устройство, а не сразу после…

Я почувствовал, что мой мозг сдавило, словно он втискивался куда-то, как улитка в раковину. Я стал казаться себе неуклюжим: такое обычно бывает, когда поскользнешься на льду или когда самолет приступает к вынужденной посадке. В такие мгновения ты вроде бы застываешь в той фазе, когда полет – твой или же воздушного судна – начинает сдаваться перед натиском земного притяжения. Кровь стала тяжелой, густой, вены и артерии трепыхались, как мокрые полотенца на веревке. Ногти на руках и ногах зудели и гнулись, как будто росли с невероятной скоростью, завиваясь в спирали мертвенно-бледного кератина. Глазные яблоки пульсировали под напором невыносимого света, заполняющий их тягучий сироп, казалось, закипал. На языке мелькали странные вкусовые ощущения – прокисший чай, гнилой лимон, сладкая трава, губы Пенелопы. Волосы на голове словно росли внутрь, пронизывая череп и срастаясь с дендритами. Или, может, дендриты прорастали наружу, выглядывая из скальпа, как нежные волоконца, покрывающие шкурку морской звезды.

Все было чрезвычайно, немыслимо странно.

А затем меня не стало.