Текст книги "Ва: Три рассказа"

Элан Жени
Ва: Три рассказа

Ва

Счет помогает нам почувствовать ритм. Если разбивать предложения на счет //И раз, и // можно ощутить определенный ритм, который будет в дыхание и даст нам впечатление разное, в зависимости от слабости вестибулярного аппарата. //И раз, и // Возможна частичная или полная дезориентация.

Удержание ритма состоит в последовательном согласовании всех предложений.

Хотя можно и без ритма.

Тогда надо делать срезы.

«Это ли смерть?!» – //И раз, и // успела вылететь мысль //И раз, и // з под пресса вместе с девочкой Валей. Бродяга вытолкнул восьмилетнего ребенка, а сам застрял в уничтожающей машине. Оператор, заметив нестандартную ситуацию, выключил мотор в тот момент, когда пожилого мужчину в неряшливых одеждах придавило так, что двигаться он уже не мог. Позвоночник его захрустел, застывшая в позвонках глупая энергия высвободилась и волной покинула тело. Стало легко. //И раз, и // «Как прекрасно твое проявление!»

//И раз, и // Неизвестно, как бы он поступил, если бы мог предвидеть будущее. Бросился ли бы он спасать ребенка, если бы знал, что это не случилось вдруг.

Очевидно, что знать и видеть – это разные вещи.

Жертвоприношение подготавливалось годами.

Он видел, что девочка вот-вот погибнет, что её нужно вытащить из под пресса, и, немедля ни секунды, сделал это, чем нарушил устоявшийся уклад.

«Это ли смерть?! Как прекрасно твое проявление!» – так видел случившееся бездомный мужчина, раздавленный прессом. Он не знал, что осквернил жертвенник, не знал, что сорвал обряд задабривания бога смертью и кровью чистого непорочного дитя. И поэтому был рад. // И раз, и //

Его разместили в прихожей у бизнесмена Родькина, того самого Родькина, для которого проводился нехитрый обряд жертвоприношения. Из документов у него нашли только измятую фотокарточку, выцветшую от времени. На ней были еле различимы силуэты мужчины и девочки на маленькой лошадке.

«Человек унижает себя тем, что плохо одевается», – заключил Родькин, оглядев бездомного человека.

Девочку-заступницу также оставили в прихожей. Она не сводила взгляд с лица умирающего человека. Острый нос на фоне светло-голубых стен казался ей большой снежной горкой, с которой можно лихо катиться на санях.

Дух захватило, было страшно. Она переплела пальцы в кулачок и подперла им подбородок. Так она стояла // И раз, и //, не обращая внимания ни на Родькина, ни на оператора-палача, который сбивчивой речью пытался донести до разума бизнесмена, отчего так все вышло. // И раз, и //

Родькин молчаливо дождался финала истории и покачал головой: «Что же теперь будет? Жертвоприношения не произошло. Покровительница жива. Что будет с моим бизнесом? Что станет с деньгами?!»

Родькин не всякую минуту бывал Родькиным. В качестве исполнителя, проводника идей и удержания традиций он был Родькиным Первым. А в качестве идейного вдохновителя и руководителя он проявлялся в Родькине Втором. О том, что жертвоприношение сорвалось, жалели оба.

С годами люди научились без лишних сентиментальностей приносить жертву Господу. Жертву в обмен на стабильность в бизнесе. Бесконечные переделы собственности выматывают общества. Бог отвернулся от бизнесменов по вине бизнесменов. Нескончаемые войны и банкротства заставили вспомнить, что издавна связь с Богом поддерживалась жертвоприношением. Археологические данные вдохновили на возрождение традиций. Захоронения младенцев в качестве строительной жертвы по всей Европе в XII–XIII вв., человеческие черепа в жертвенных ямах X в., скелеты убитых людей на святилищах X–XIII вв. и другие свидетельства из прошлого поощряли возобновить обряд.

Богу нужна кровь. Не надо стесняться убивать. Но не всех подряд, как на войне или терактах, а избранных. Связь с Господом согласились укреплять путем принесения в дар непорочных девочек восьми лет. // И раз, и // Таких девочек воспитывали с пеленок. Грудными их отбирали в спецучреждения, так что они не знали ни папы, ни мамы. Но зато знали, что избраны людьми в дар Господу. Знали, когда наступит этот день, и ждали его. Зазубривали просьбу от бизнесменов о процветании, которую следовало передать на том свете. Посмертно становились защитниками и покровителями бизнеса.

Отходили в мир иной они под прессом. Господь должен был услышать мучительные крики, принять кровь и обратить внимание на непорочную душу, а через нее наделить бизнес преуспеванием. Расчет был точен. // И раз, и // Именно так и выживали бизнесмены. А девочки спешили к Богу с депешей.

Валя неслась с кончика носа что было духу. Мороз обжигал щеки. Пролетела переносицу, выкатилась на снежную поляну между двух озер, как вдруг лицо умирающего человека пришло в движение, голова приподнялась, еле заметно разомкнулись губы и изо рта хрипло выпало:

– Ва…

«Ва» показалось девочке круглым и квадратным, маленьким и большим, холодным и горячим, мертвым и живым, медленным и быстрым. Оно ловко подхватило Валю и стало водить хоровод у озер. Озера были скованы льдом, а с северной стороны были защищены лесополосой.

Потом голова вернулась на подушку в исходное положение. Сани, на мгновение покатившиеся назад, //И раз, и // вновь полетели что есть мочи.

Девочка обомлела. Сжала кулачок сильнее. Он позвал ее по имени?! Кто же он?! Лицо его совсем незнакомо. Только на рождественскую площадь со снежной горкой похоже. А «ВА» остановилось легло и село так близко, над верхней губой у елки, что стало похоже на «ВА». Валя хотела взять его в руки и прижать к груди, но пальцы не размыкались.

– Он что-то сказал? //И раз, и // – спросил у девочки Родькин Первый.

Валя не ответила. Заворожено разглядывала рот перед снежной горкой.

– Она напугана, – остановила от расспросов Родькина Первого //И раз, и // Родькина Первого жена. Она появилась незаметно из другой комнаты и незаметно скороговоркой произнесла. – Мне показалось, что он сказал «Ва».

– И что это значит? – переспросил Родькин Первый.

– Да ничего, – Родькина Первого жена незаметно махнула рукой и исчезла.

– Это плохо, – помотал головой Родькин Первый, прокручивая в голове события.

– Жертвоприношение сорвано. Девочка жива. А если девочка жива, то бизнес станет мертв. Девочка мертва, – бизнес жив. Простая формула. Но девочка жива. Что теперь будет?! Откуда прилетит?! – Кручинился Родькин Первый о денежных убытках. Прилететь могло с трех сторон. Первое – это повидло! Второе – банк. И третье – ломбард. У денег есть жуткое свойство, если ты их не тратишь, то их тратят другие. Чтобы сберечь нажитое, людям приходится прибегать к разным ухищрениям. Одно из них – это бизнес. Великая иллюзия труда. Даже изготовление повидла из яблок и сахара из обычного мастерства превращалось в игру с ГОСТами и ТУ. В игру, где акционеры играли в темную, а администрация кропила акции. Где надо уметь дурить государство, но не дать управленцам обдурить тебя.

Где найдешь, где потеряешь? – воистину не понять. То нет банки, то сети отказываются платить. То технолог запил, то тетя Света, что ведет шесть предприятий, забыла сдать отчет. А между тем Родькину Первому, как собственнику, приходилось, словно родителю, беспокоиться и за технолога, и за бухгалтера, и за водителя, и за менеджера, беспокоиться, заботиться и обеспечивать всех работой. Полегче дела обстояли с банком. «Банком» Родькин Первый называл полулегальное ростовщичество – выдавал знакомым деньги под проценты. Ну и совсем не просто было с ломбардами. Одни золото приносили, другие его выносили. В числе последних не редко оказывались как грабители, так и работники.

Золото!

Наличие золота несколько успокаивало Родькина Первого, все-таки и время, и войны, и правительства – все проходило, а золото оставалось золотом. Но это так, если смотреть исторически, разглядывая беспечно биржевые графики. А вот если держать деньги в золоте самому, то беспокойства вызывают разные моменты, в том числе и когда государства отбирали у граждан накопленное.

Как сохранить нажитое?! Проблема. Мало заработать, – попробуй сохранить! Бизнесмены носятся с деньгами, как с писаной торбой.

Родькин Первый к этому времени уже прошел и Крым, и Рым. Он уже испытывал страх. И доходил в страхе до той грани, когда не страшно уже умирать. Когда смерти делаешь осознанный вызов. Когда черта подведена, в принципе, и неважно становится – продолжится жизнь или оборвется. Деньги значили все! Жизнь – ничего. Вот и теперь знакомые чувства овладевали его разумом. На вопрос: «Что страшнее потерять: бизнес или жизнь?», – ответ был давно сформулирован: «Дело потерять страшнее».

Родькин Первый вернулся к умирающему.

«Да и какая разница, что он сказал. Чем жить в нищете и портить жертвенник, лучше бы ломбард открыл. Хотя бы».

– Нет занятости, вот отсюда и бестолковая жизнь, – пожаловался Родькин Первый. – За что налоги платим?!

– ?.. – незаметно выросла возле Родькина Первого Родькина Первого жена.

– Если бы человек был делом занят, ну хотя бы за ломбардом своим следил, а не в помойках ковырялся, разве бы он стал под пресс кидаться!

– Ты думаешь, он знал про обряд? Скорее он девочку спасал, – незаметно возразила Родькина Первого жена. – Причем тут ломбарды!

– Были бы ломбарды, не стал бы он ничего портить. Я бы не стал. Между девочкой и ломбардом я выбрал бы ломбард.

– Ну ладно, – не стала спорить Родькина Первого жена, – тебе виднее. Просто нищие не знают, какие жертвы мы приносим богу. Вот и лезут. Им не до обрядов.

– Женская логика. Никогда не понимал женскую логику, – посетовал Родькин Второй. – Ни одного слова твоего не понял. С тобой переводчика надо водить, – укоризненно произнес Родькин Первый.

– Тебе чай или кофе? – Родькина Первого жена незаметно удалилась, и погодя вернулась с кипятком в стеклянном чайнике. – Наливай себе сам, – сказала она, поставив чайник на стол. Приблизилась к дивану в прихожей, на котором умирал неопрятно одетый мужчина. Испачканные годами штаны с пузырями на коленях, вытертый пиджак. В нагрудном кармане высохший бутон бардовой розы. Что к чему? Фарс какой-то!

– Видишь, как он одет?! Он давно уже всеми брошен. Бродяга, как раз думал о том, во что одет. //И раз, и //

Вернее думал о том, что одет не по случаю. Ноги ужасно мерзли. Невозможно было терпеть. Хотелось надеть валенки. Черные валенки вспомнились ему из детства. Они стояли на батарее, высыхали после вечерних игр в снегу. Снег каплями воды стекал по секции чугунной батареи и слезками нехотя образовывал на полу лужицу. Мама то и дело вытирала её тряпкой.

Валенки становились сухими.

Нет лучше валенок, ногам тепло и жить охота.

Однажды мальчишкой вернулся домой после игры в хоккей. Стопы вместе с коньками превратились в одну ледышку. Мама осторожно стянула с ног ботинки. А потом принесла тазик с холодной водой и приказала опустить в нее ступни с побелевшими от мороза пальцами. Холодная вода показалась кипятком. Помалу ноги привыкали, и тогда мама подливала теплой воды. Как тогда было хорошо ногам. Вот и теперь пальцы ног окоченели. Кто-нибудь бы водички на ноги полил. //И раз, и //

Видно я умираю. Такой холод в ногах! Неужели и в гробу чувствуют окоченелые ноги?! А как охота, чтобы ноги были упрятаны в валенки! Оденьте мне валенки, пожалуйста! И в гроб меня в валенках положите. В больших, сорок пятого размера, высоких, чтоб под самые колена, и черных, как в детстве. Не забудьте! Люди! Валенки!

– Ва… – только вслух хрипнул бродяга. Валя вздрогнула.

– Не бойся, – дотронулась ее плеча Родькина Первого жена. – Он ничего тебе не сделает.

Девочка не боялась. Для нее было загадкой, откуда этот дяденька знает ее? Зачем зовет? Почему не дал уйти с весточкой к Богу? «Может он вот щас //И раз, и // хочет спросить у меня, что нужно передать боженьке, но никак не может этого сделать?» – девочка еще туже сжала кулачок. Ей показалось, он стал развязываться.

– Наверное, он умер, – предположила Родькина Первого жена. – Или нет. Непонятно.

– Передайте боженьке, пожалуйста, чтобы у Родькина бизнес процветал! – вдруг быстро проговорила Валя умирающему бродяге. Так быстро, чтобы успеть сказать быстрее, чем он успеет умереть и не услышать. Но сделала это очень неслышно, потому что губы пересохли и не разомкнулись.

Губы у Вали были пухлые и красиво исчерчены природой. Глаза большие, голубые, в эту минуту растерянные, волосы светло-русые растрепанные. У бродяги на секунду поднялись веки, и сквозь пелену он разглядел курносого ангела перед собой, только немного сердитого, хмурого бровями. Щеки казались раздутыми от сдерживаемого ртом воздуха. Такой девочка была, когда думала думу: она замирала. В ней словно бы все застывало. Словно не нужно уже было двигаться и что-то доказывать. Будто она уже перед Богом.

Такая девочка, несомненно, понравилась бы Богу. Особенно, когда Бог – это мама, как считала Валя.

– Он умер? – Родькин Первый переживал. Ждал плохих новостей. Но ничего не происходило. И он нервничал.

– Нет, – Родькина Первого жена чувствовала эту нервозность, но старалась не показать вида.

– Нет. Ты понимаешь, что бизнесу хана? Эту девочку надо как можно быстрее убить. Тогда, может быть, выправим ситуацию. Что с процентами? За прошлый месяц все заемщики оплатили проценты? Ты говорила, что какие-то задержки есть. Значительные или незначительные?

– Управляющий еще не отчитался, – она отвернулась, хотела броситься из комнаты вон, уйти от нелицеприятного разговора, но вдруг остановилась, проговорила быстро. – Вроде были задержки, – а хотела сказать, как ее сегодня гаишники поймали.

– Позвони ему. Уточни. Готов он или нет? Все ли деньги собраны? Почему до сих пор нет отчета? Чем они там занимаются! Две цифры посчитать не могут! Раньше на счетах быстрее считали, чем теперь на компьютерах! Позвонила? Прямо сейчас звони!

– Я набираю – не отвечает.

– Еще звони! Может, не слышит. Что значит «вроде»! Разве это ответ председателя! Вроде. Вроде. Ты не знаешь, что там управляющий творит? Если ты не хочешь этим заниматься, так и скажи! Зачем выполнять поручения спустя рукава! Я кому-нибудь другому поручил бы контроль над банком. Или сам чаще проверял. – Родькин Первый требовал от жены осуществление наблюдения за выданными займами, чтобы она не деградировала, сидя дома. А сам контролировал изготовление повидла, тоже чтобы не деградировать.

– Не отвечает, – растерянно собирала руки у груди Родькина Первого жена. – Меня сегодня гибэдэдэ оштрафовало, – она встала в пол-оборота к Родькину Первому, словно занимая оборону, так как понимала, что назревает буря. И прибавила, пока он собирался со злостью: – Еще звонил участковый и сказал, что ограбили ломбард, только пока не знают чей.

– Я так и знал. Вот и началось! Значит, все-таки с ломбарда. Понятно. А за что тебя оштрафовали?

– За ремень.

– Тебе трудно пристегнуться было?! Я буду деньги зарабатывать, а ты штрафы государству раздавать?! Я тебе уже говорил, что человек не ценит того, что не заработал. Как пришло, так и ушло. Так и останешься дочерью шофера. Вот если бы ты зарабатывала деньги, поглядывая за банком, то не стала бы разбрасываться заработанными деньгами. Всеми ремнями пристегнулась бы! А так, зачем! – Родькин Первый налил в кружку кипятка. – Позвони бухгалтерам, а я с Лаптевым потанцую, вот он бежит.

Офицер в отставке строевым шагом миновал прихожую, в ней диван, бомжа и девочку, поскользнулся на повидле и наткнулся прямо на Родькина Второго.

– Вы просили прийти, – отрапортовал Лаптев. Но на его удивление Родькин Второй молча ретировался в столовую.

– Хорошо, – из глубины зала навстречу Лаптеву вышел Родькин Первый. – Вопрос у меня один: когда девочку убьют? – Родькин Первый обнял растерявшегося Лаптева за талию и повел в вальсе. Он впился в него изучающим взглядом, словно искал слабое место, на которое можно надавить побольнее. Но не находил. Пытался вспомнить за ним какой-нибудь грешок. Конечно, косяки были, ведь и ему в этом году праздновали 65-летний юбилей. Почти вся жизнь за плечами, сколько было сделано ошибок, а сколько хулиганили по молодости. Но все это было так давно. Давно и неправда. Такие притерлись к жизни, заняли свою нишу, стерпелись и слюбились с обществом. Все по любви.

– Я думаю, что через месяц мы сможем возобновить работу, – вынес предположение Лаптев. Он проявлял крайнюю осторожность в отношениях с такими акулами бизнеса, как Родькин Первый. Уж Лаптев то знал, что если не выполнить условия договора хоть на йоту, то тебя разденут, отберут все. Словно только для того и жизнь свою устраивали, чтобы подкараулить какого зеваку, сделать все чтобы он оступился, и захлопнуть за ним ловушку, доказав в суде многомиллионные убытки и обременив беднягу выплачивать моральные компенсации вместе с материальными. Но не в этот раз. Безусловно, убить девочку не составляет никакого труда, но это если рассуждать гипотетически, не учитывая, какие личности становятся в зависимость от этого события. Родькин Первый попил крови у Лаптева в свое время, и Лаптев, хоть и незлопамятный, но отплатить той же монетой нашел для себя за честь и долг. И он позволил вести себя в вальсе и даже послушно наклонил влево голову.

– Нет, нет, – Родькин Первый не ожидал такой долгой отсрочки. – Какой месяц! – воскликнул он. – Нет, так не пойдет!

Вот наглец, как он смеет, целый месяц, вымогатель, цену набивает, да как хватил, аж целый месяц.

– Я восемь лет тратил деньги на этого ребенка! Ты знаешь, сколько это?

Лаптев, конечно, знал. Никогда не было секретом, какие ежегодные взносы следует делать, чтобы вырастить жертву. И эту сумму никак нельзя было назвать непомерной. Пока никто не жаловался. Некоторые оплачивали одновременно воспитание нескольких девочек. Даже Лаптев, хоть и не имел собственного бизнеса, и то подумывал о том, чтобы принести жертву (так, для порядка, как должно свечку в церкви поставить). Скоро так и будет. Каждый имеет право жертву богу принести, не только богатые.

– Форс-мажор, что ж поделать… – с притворной растерянностью на раз-два-три пропел Лаптев.

– Это не фарс-мажор! Это безответственность! Она должна была умереть сегодня! – Родькин Первый был ошарашен бестолковостью Лаптева. Как можно называть безответственность фарс-мажором! Родькин Первый стал запинаться. Уточнил у Лаптева: – Ты как предпочитаешь, помедленнее или по-венски?

– Лучше помедленнее кружите, я уж давно вальс не танцевал.

«Сейчас ты у меня будешь спотыкаться», – Родькин Первый прижал Лаптева к себе.

– Я каждый год выкраивал деньги, чтобы смочь оплатить воспитание этой девочки. Кому она нужна была, посмотри на нее. Так и осталась бы никому неизвестным существом, а не ликом святым, которым по твоей вине не стала еще! И что ты думаешь, сколько мне это стоило? Наряду с этим, необходимо было платить зарплату работникам, оплачивать пенсионные и социальные обязательства, хотя я же не государство, чтобы о людях заботиться! Где мне надо было брать деньги! Приходилось ужиматься, и это притом, что курс постоянно растет, инфляция съедает всю прибыль! Ты понимаешь, что такое инфляция?! Необратимый процесс! Вот, например, возьмем повидло. Я наценяю повидло на сумму потраченных денег на воспитание жертвы. У общепита из-за этого происходит удорожание булочек с моим повидлом, потому что они у меня повидло покупают. Мои работники как потенциальные потребители булочек, следовательно, тратят больше денег на булочки и требуют увеличить зарплату, потому что на булочки не хватает, мне приходится идти им на уступки, потому что они начинают увольняться, и приходится увеличивать зарплату. А где мне для этого деньги брать?! Конечно, я наценяю повидло, и опять наценка возвращается ко мне бумерангом: работники вновь не укладываются в прожиточный минимум, потому что булочки с повидлом стали еще дороже! А себестоимость?! Себестоимость постоянно в убытке, – Родькин Первый говорил так убедительно, с такой неподкупной сиротскостью, будто он был не в первой десятке богатых людей в городе, а каким-нибудь химиком в научном институте. Он так накрутил, что ему самому уже казалось, что Лаптев не только должен был исполнить обряд именно сегодня, но и восполнить ему все вложенные деньги в течение восьми лет. – А ты хоть знаешь, что такое себестоимость?

– Знаю, – поспешил ответить Лаптев, понимая, что если Родькин Первый сейчас начнет и про себестоимость рассказывать, то Лаптева вытошнит.

– Думаю, не знаешь. Все говорят – знаю, говорят, не подумав. А когда начинаю спрашивать, ну скажи, что такое себестоимость, никто сказать не может. Вот, скажи, если знаешь, что такое себестоимость? – Родькин Первый лукаво прищурился. Для того чтобы сбить оппонента с толку следует ввести в оборот непонятное слово, например: СЕБЕСТОИМОСТЬ. Он знал, что никто не может сказать однозначно, что это. Он сам себе объяснял это слово в разные годы по-разному. Поэтому даже если кто-то и скажет в ответ, что себестоимость – это «расходы», то Родькин Первый тут же не согласится с этим и поправит: «Не расходы, а затраты». Если ответят: «Затраты», – Родькин Первый поправит: «Издержки». Если в ответ прозвучит: «Стоимостная оценка», – он попросит уточнить: – «Стоимостная оценка чего?» Родькину Первому было интересно, что люди думают об этом понятии. И все больше и больше убеждался, что люди не думают про себестоимость в принципе. Не за-мо-ра-чи-ва-ют-ся.

– Ну… – затянулся было глубокомысленно Лаптев и сдался, предполагая, что тошнить могло из-за повидла, которое было тут всюду. – Так основательно я, пожалуй, не знаю, чтобы определениями из книжки говорить, – ну что ж пусть расскажет и про себестоимость, послушаю И подумал: «Какой же он зануда, все-таки. И так вывернет и этак, чтобы виноватым выставить. А как ногами выкручивает! Вот ведь как сильно хочет денег от меня поиметь, что пока все книжки не расскажет – не уймется. И, правда, денеги отдашь, лишь бы не выслушивать этот бред. Как бы сбежать уже отсюда?»

– Вот! – многозначительно воскликнул Родькин Первый. – Это наука целая! Она в инфляции первая дудка! – тут он решил преумножить вину Лаптева фразой: – А ты хочешь, чтобы я по миру пошел! – и предупредительно растянул губы в совестливую ухмылку. – А ты хочешь, чтобы я по миру пошел! – произнес он с легким укором. – Это все от незнания себестоимости. Ты возьми дома книжку, – по-отечески посоветовал Родькин Первый. – Почитай. На многое посмотришь другими глазами.

– Хорошо, – поторопился Лаптев убедить лектора в том, что возьмет дома книжку и прочтет. А фразу: «А ты хочешь, чтобы я по миру пошел!», – пропустил мимо ушей. – Я возьму и почитаю. – Лаптев остановил кружение, кивнул головой. – А теперь мне надо бежать.

– Куда же бежать? – схватил Родькин Первый Лаптева за локти. – А девочка?

– А что с ней? Она жива-здорова, в вашей прихожей, – позволил себе съязвить Лаптев. Он вызволил локти и сделал полушаг в сторону Вали.

– Ты хочешь, чтобы я по миру пошел! – взмолился Родькин Первый, чем вызвал движение мебели в доме. Шкафы покачнулись. Стулья, обтянутые прозрачной пленкой, спрятались под стол. Стол присел в ожидании.

– Зачем же вы так! – засовестился Лаптев. – Вы уважаемый человек! – выразительно подчеркнул он, оглядываясь на шкафы. – Как можно! – а про себя Лаптев подумал, что вот это был бы номер, Родькин – и по миру. – У вас столько повидла! – тем не менее взвесил воздух руками отставник.

– Почему же тогда у всех нормально все получается! – ядовито заметил Родькин Первый. – Каждое воскресенье жертвенники работают без всяких проблем, – попрекнул он и недоуменно развел руками. – Почему на мне все это сломалось? – и правда, Родькин Первый ни от кого не слышал, чтобы что-то пошло не так при убийстве девочек. Все доведено до такого автоматизма, что и в голову не могло прийти, что в самый ответственный момент может появиться бомж и все нарушить.

– Да кто же его знал, что этот бомж под пресс бросится, жить ему, что ли, надоело! – словно читая мысли Родькина Первого, ответствовал Лаптев. Он, правда, недоумевал, откуда взялся этот бедный человек и зачем такое натворил. Прошел бы себе мимо и ничего бы не случилось. Не нянчился бы сейчас Лаптев с этим капризным бизнесменом.

– Ну, так следите за бомжами! – справедливо негодовал Родькин Первый. Его маленький рот рисовал букву за буквой с такой аккуратностью, что Лаптев без звука разбирал слово за словом. – А как вы хотели!? Хотите деньги зарабатывать, так исполняйте свои обязанности в срок!

– Мы стараемся, – фигурно вывернул изнутри наружу ладонь Лаптев. – Но этот бомж…

Родькин Первый, как цыганка, пытливо посмотрел на развернутую ладонь Лаптева, и словно читал по руке:

– Нет, вы не стараетесь! И бомж здесь ни при чем. Вина это лично твоя! А стараться, так ты сколько хочешь старайся себе на здоровье, ничего из этого не выйдет, потому как ты безответственный человек. И не будет тебе теперь никакого счастья!

– Совсем не согласен с вами, никакой моей вины нет, – спрятал ладонь Лаптев. – Я за бомжей не отвечаю!

– А за себя отвечаешь? – подбоченился Родькин Первый, словно боевой петух.

– За себя, да, – не уступал и Лаптев.

– За свои действия отвечаешь?

– За свои действия, да! – хлопнул крыльями Лаптев.

– А чем отвечаешь? – это был коронный вопрос Родькина Первого. Лаптев знал об этом, но все равно на него нарвался. Родькин Первый словно прибил его им.

Родькин Первый трепетно относился к тому, когда партнеры по бизнесу достают из рукава джокер: «Я отвечаю». Он никогда не велся на это «убедительное» обещание.

«Чем?» – всегда останавливал оппонентов Родькин Первый. Какой ликвидностью? Головой? Голова не нужна. Честью? Бред. Словами? Смешно. Что дает основание людям бить себя в грудь? Авантюризм? Опыт? Знания? Чтобы ни было за плечами бизнесмена, но, как говорится, и на старуху бывает проруха. Поэтому положи денежки в залог или имущество – вот это и есть ответственность мужчины. Другой альтернативы нет. Разглагольствования про испорченную карму Родькина Первого давно уже не вдохновляли.

– Чем? – Лаптев медлил с ответом. – Ну, отвечаю и все, – промямлил он из западни.

– Ну и что это за отвечание такое! Ответь деньгами. «Ну вот, ведь не отстанет, пока деньги не выцыганит», – Лаптев нахмурился.

– Как деньгами?

– Деньгами. Положи вот сюда на стол деньги. Не выполнил работу – положи деньги!

– Ну, я же не виноват! Почему я деньги должен дожить?!

– Вот именно, что никто никогда не виноват, как до денег доходит. Только на словах все отвечают.

– За свои поступки я отвечаю. – Хватит. Значит, меня интересует… когда?

– Ну, потерпите немного, мы все сделаем. Честно!

– Я не терпила! Терпеть не буду! Мне нужно, чтобы сегодня.

– Вы без ножа режете! Это невозможно! – Лаптев несогласно затряс головой, сделал неловкое движение, чтобы высвободиться из объятий Родькина Первого, в которых опять оказался, совсем незаметно.

– Что значит невозможно! Я отказываюсь это понимать! Это же просто, возьмите и убейте ее. Сейчас это сделайте.

– Да вы совсем, что ли! Сами возьмите и убейте! Отпустите! Для этого есть операторы. Но у них утвержденный график. Совсем голову закружили. Нет никакой возможности взять и из-за вас нарушить весь порядок! Вы же сами прекрасно знаете, какая очередь!

– Вы знаете, что такое себестоимость? Вы знаете, сколько денег я трачу? Почему же вам непонятно, что от вас ждут профессионализма! Давайте, убейте!

– Хорошо, я попробую уговорить оператора. Остановитесь. Я не могу вальсировать без музыки.

– Да это ж просто, раз, два, три… раз, два, три…

– Я перезвоню.

– Не верю!

– Дайте мне немного времени, час-другой.

– Нет. Я не хочу терять деньги. Уж точно не по твоей милости!

– Да боже упаси! У вас и оснований никаких нет так беспокоиться за деньги! Вас же не обокрали, в конце концов!

– Неизвестно. Вот управляющий трубку не берет. А мне хотелось бы знать: где мои деньги? Вот ты можешь ответить мне на этот вопрос? Если уж деньгами ответить не можешь, так хоть на простой вопрос ответь!

Лаптев знал, что Родькин Первый не любил когда кто-нибудь проявлял осведомленность о его заграничных счетах, и ввернул:

– Говорят, у вас счета есть в Германии, может там. Родькин Первый побагровел.

– Доведите свою работу до конца, – отрезал он.

– Я ухожу, – с другой стороны отрезал Лаптев.

– Нет. Не уходите.

– Нет. Ухожу! Не станете же вы меня силой удерживать! – А девочка?

Но Лаптев уже был в прихожей, где к удивлению своему вновь поскользнулся на повидле и наткнулся на Родькина Второго.

– У вас известный талант убеждения, – бросил ему Лаптев. Пытливо осмотрел Валю. – Уговорите ее саму себя на тот свет отправить! – и испарился.

Валя стояла в двух шагах от бродяги. Он постоянно звал ее по имени. И она импонировала ему. Она никогда не видела таких людей. Лицо его было одержимо подвигом. А каким оно было, когда бродяга вытолкнул ее из-под пресса? Валя не видела. Потому что лежала с закрытыми глазами. Также лежала, как он теперь лежит. Только никого не звала. Думала о пользе, которую должна была принести. Зато теперь можно было поиграть с «Ва».

– Ва… – выхрипнул подвиг.

– Ля… – пропел сияющий шар. Он рождался изо рта, опирался на губы. Губы потрескавшиеся и черные. Старые, ненужные, но гордые и одинокие приготавливали шар, чтобы улететь. Непонятыми никем не хочется оставаться вместе. //И раз и // В котором все равно останешься, потому что сияние померкнет, соскользнет с губ, как лопнет шар.

Тогда Родькин Первый пожаловался в остывшую кружку:

– Ну вот. Во-первых, никто работать не хочет! Слышали? И Лаптев туда же. Я не виноват. А что я мог сделать? Я за бомжей не отвечаю. – Родькин Первый примерил образ Лаптева. – Во-вторых, непонятно где Управляющий. В-третьих, кровь. Нужна кровь. Но никто этим заниматься сегодня не будет. А не будет крови – не будет денег. Вот так вот. Родькин Первый думал о конце дня. Еще есть немного времени. Можно в «Веришь не веришь». Начинай! – предложил он Родькина Первой жене.

Она собралась с мыслями и, полагая, что страхи Родькина Первого накручены им же самим, спросила:

– Веришь, что Управляющий присвоил все проценты и скрылся с ними?

Родькин Первый верил. Но признайся в этом – тут же проиграл. Не верить – следует подтвердить данными. А таких данных нет. Он замешкался. Стало понятно, что Родькин Второй это заметил, и теперь его провести будет почти невозможно.

– Верю, – сказал Родькин Первый и перевел ход к Родькину Второму. – Взял проценты, взял возвращенное тело кредита и скрылся со всем этим. Веришь?

– Минутку, – возразил Родькин Второй. – Мне кажется, что вон тот бродяга в прихожей на диване и есть возвращенное тело кредита. Стало быть, Управляющий его не взял. Оно здесь. Посмотрите. Вот оно. Как с этим быть?