Текст книги "Клад вечных странников"

– Да ты видел ее полторы минуты, – буркнул звонивший.

– Этого мне на всю жизнь хватило. Никогда ее не забуду!

Эти слова прозвучали как смертный приговор. Впрочем, они и были смертным приговором.

– Да что, мне в дверь ломиться? – переминаясь с ноги на ногу, проворчал звонивший. – Ты знаешь, на сколько замков она заперлась? И соседи ее все сейчас на стреме. И ментовозки тут шныряют мимо дома.

В трубке царило молчание.

– Блин, отключилось, что ли? – с досадой пробормотал звонивший. – Эй, ты где?

– Я здесь, – отозвалось совсем рядом, а в шею воткнулось что-то ледяное, круглое.

Звонивший скрежетнул зубами:

– Псих! Ты здесь?! Убери ствол, больно.

Его послушались, но тут же прозвучал приказ:

– Хватит тут стоять. Иди работай! У тебя и ствол, и нож – справишься. Вон там над подъездом труба газа проходит. Очень удобно. Если уж я сиганул оттуда без ущерба для здоровья, ты всяко залезешь. А я подстрахую около дверей.

И он, поколдовав секунды три над замком подъезда, вошел в дом.

Оставшийся разбежался, пружинисто подпрыгнул и ухватился за край бетонного козырька, нависавшего над дверью подъезда. С силой забросил тело на козырек и встал. Желтая труба газоснабжения проходила совсем рядом, однако она не понадобилась. Человек дотянулся до края балкона и через секунду уже перемахивал через перила, стараясь не задеть ящики с цветами.

Он осторожно сунул лезвие своего ножа в щель между косяком и балконной дверью, и вскоре ручка запора мягко повернулась.

Человек разозлился на себя. Надо было рискнуть, не ждать, пока появится Псих и пинком под зад пошлет его делать привычное дело. Сейчас уже все закончил бы и спал спокойно дома.

Он сунул руку под рубашку и достал из подмышечной кобуры пистолет. Снял с предохранителя и утвердил палец на курке.

Дверь с балкона отворилась бесшумно. Он умел делать такие вещи, умел беззвучно втираться в узкую щель и невесомо перемещаться по старым, скрипучим половицам так, чтобы они не издавали ни звука. Сразу отпрянул от окна в сторону, к стене, чтобы его силуэт не вырисовывался на фоне окна, и помедлил, пока глаза снова не привыкли к темноте.

Сигнализация больше не пищала. Человек усмехнулся. Все, что Псих смог сделать в прошлый раз, это в сердцах сорвать проводку, хотя следовало бы обмотать ее вокруг шеи этой твари и покрепче затянуть. Не удалось. Не такой уж он крутой, как изображает. А строит-то из себя!

На диване белела постель. В постели никого. Значит, она все-таки на кухне. Или в ванной.

Он переместился в узенький тамбур, ведущий в кухню, ворвался в тесное помещение, с трудом удержавшись, чтобы не нажать на курок.

Пусто!

Отпрянул в коридорчик, дернул дверь в ванную (в двери зияла россыпь крошечных дырочек).

Пусто!

В прихожую, стукнув кулаком по выключателю, – пусто! Дернул входную дверь – заперта.

Ну-ну…

Теперь, когда он уже обнаружил себя, можно было не таиться. Хозяйка, конечно, забилась в какую-нибудь щель в безумной надежде, что ее ночной гость поудивляется пустоте квартиры и уберется восвояси. А зря надеется! Он найдет ее: в нише, в шкафу, под диваном, под столом – куда бы она ни спряталась в паническом страхе. Если понадобится, он поднимет каждую доску пола!

Обыск был закончен за три минуты. После этого человек с пистолетом остановился посреди комнаты и тупо уставился на пол, словно и впрямь вознамерился поднимать доски.

Похоже, ему оставалось только это: квартира была пуста.

Но почему?! Куда могла деваться хозяйка?

Звонок в дверь прозвучал так внезапно, что ночной гость едва не выронил пистолет. Ринулся к балконной двери – бежать, но тут же понял, что это Псих явился. Убрав оружие, открыл несложный замок.

Псих шагнул в квартиру и прикрыл за собой дверь.

– Значит, смылась? Так я и предполагал. Хочешь что-то сделать хорошо – сделай это сам.

– Слушай, я не понимаю… Она не могла! – забормотал его подельник. – Я не сводил глаз с подъезда, никто не выходил, все ее окна на эту сторону, только во двор, я за ними наблюдал, никто не спускался с балкона, на соседский ей никак не перелезть, далеко, да я бы заметил!

– И все-таки она ушла, – спокойно сказал Псих, держа руки в карманах и покачиваясь с пятки на носок. – Знаешь, как это можно было сделать?

– Чердак! Неужели она вылезла через чердак в другой подъезд?

– Чердак заперт вот на такенный замчище, я проверил. Уйти можно иначе. Спуститься на первый этаж и позвонить в любую квартиру, окна которой смотрят на противоположную сторону. Вылезла в окошко. И вот вам результат.

– Вряд ли! Здесь на первом этаже окна очень высоко. Она бы не рискнула ноги ломать.

– Рискнешь, когда тебе грозит смерть.

– Да ну, брось. Она не сомневается, что это было обычное ограбление, вернее, не состоявшаяся попытка ограбления. Откуда она могла знать, что ты ей заранее подписал приговор?

– Откуда? – Человек помедлил, в упор глядя на своего проштрафившегося напарника. – Ну, может, она прочла это в моих глазах. Как читаешь ты.

Последнюю фразу его собеседник уже вряд ли услышал, потому что к моменту, как она была произнесена, в его лбу образовалась круглая аккуратная дырочка.

Выстрелом его отбросило на диван, и он теперь лежал головой на белой подушке, свесив ноги, с выражением тупого изумления на одутловатом лице с синеватой щетиной на щеках.

Псих сунул в карман пистолет. На это ему потребовалось куда больше времени, чем выхватить его.

Затем он огляделся и прямиком шагнул к креслу, на которое были аккуратной стопкой сложены большой мягкий плед и несколько разнокалиберных подушек, украшавших диван днем, когда постель была убрана. Псих хватал каждую, крепко стискивал и подносил к уху, словно ожидал услышать какой-то звук. Так иногда выбирают арбузы на рынке: сжимая их изо всех сил и прислушиваясь, не захрустит ли. Захрустит – значит, спелый. Но ни одна подушка не была арбузом, может быть, поэтому они и не захрустели.

Лицо Психа, бывшее доселе подчеркнуто спокойным, помрачнело. Он огляделся в поисках других подушек, одну даже выдернул из-под головы мертвеца, но та оказалась мягчайшая, как пух, которым была набита.

Машинально он приподнял убитого и снова уложил его простреленную голову на подушку. И уже по второму разу начал исследовать остальные.

Наконец его внимание привлекла одна, самая маленькая. На суровом полотне наволочки были вышиты васильки и маки, среди которых затесалась ромашка с полуоборванными лепестками. Вышивка была сделана давно: мулине изрядно выгорело, как выгорают цветы в засуху. Да и суровая ткань поблекла. А вот серые нитки, которыми была зашита наволочка, казались на этом фоне очень яркими. Тем более что стежки были крупные, небрежные, в то время как остальные зашивали меленько, аккуратно, почти не заметно…

Псих хмуро посмотрел на нитки, а потом подцепил стежок ногтем и рванул с такой силой, что шов лопнул. И стало понятно, почему подушка плоская, будто безжизненная: в ней лежало старенькое, застиранное до дыр полотенце, свернутое несколько раз.

Псих стоял, держа чехол и полотенце. Он был неподвижен, только руки сильно тряслись. Наконец он отшвырнул тряпье, снова вырвал из кармана пистолет и несколько раз выстрелил в человека с простреленным лбом.

Тело подскочило на мягком диване.

Да, это глупо, стрелять в убитого. Но тогда оставалось бы стрелять только в себя, ведь он сам во всем виноват, если быть честным.

Сам виноват. Сам упустил удачу – громадную, фантастическую удачу, которая совершенно случайно пошла вдруг в руки!

Ну где она? Где ее теперь искать? Неизвестно, зачем ей то, что она вытащила из подушки, ведь она ни о чем не подозревает! Или… подозревает? Она оказалась хитра, очень хитра, Псих сам мог в этом убедиться. Она не только угадала его замыслы, но и сбежала, хотя это было, казалось, невозможно. Почему бы ей не додуматься и до главного?!

Но теперь надо уходить. Делать здесь больше нечего.

Псих спустился на первый этаж, открыл дверь на улицу – и едва успел отпрянуть, когда опасное синее мигание озарило темный двор.

Полиция! Почему? Что случилось? Кто-то услышал выстрелы? Или за ее квартирой еще с вечера следили? Но почему, ведь это выглядело как простое ограбление, вернее, его попытка?! А может, они не сюда?

Автомобиль затормозил рядом. Сюда!..

Убийца вжался в стену – и едва удержал равновесие, когда одна нога вдруг скользнула куда-то вниз.

Черт! Какая-то лестница?

Да ведь это лестница в подвал, где жильцы хранят гнилую картошку и всякую старую рухлядь. Вот бы куда шмыгнуть! Но дверь заперта, конечно, на такой же амбарный замок, как и чердачная дверь.

Пальцы ощупали засов. Нет. Он отодвинут. Замка нет. Дверь что – открыта, что ли?

Открыта…

У Психа пересохло в горле. Мысли, смешавшиеся от страха, вновь обрели ясность.

Вот куда она подевалась, эта девка. Почуяла опасность неким звериным нюхом, который просыпается у людей в предсмертные минуты, выскользнула из квартиры, может, за мгновение до того, как они с напарником проникли туда, и спряталась в подвале, в одной из ячеек, провонявших прошлогодней проросшей картошкой и прелым луком.

Какой там номер ее квартиры? Пять? Можно не сомневаться, что, подойдя к дощатой двери с цифрой пять, он найдет эту уродину там: за грудой каких-нибудь пыльных мешков, трясущуюся от страха.

Его уже не беспокоило, что наверху полиция, что они будут искать убийцу того человека, который валяется в квартире на втором этаже. Он точно знал, что все обойдется. Главное, что верный друг, счастливый случай, не покинул его, вывел к подвалу, где спряталась эта хитрая дура!

Псих снова вынул пистолет и осторожно вошел в подвал.

* * *

– Я сейчас лопну, – прошептала Ирина, когда сидевший рядом Петр начал подкладывать картошку в ее тарелку.

Сто лет не ела такой вкуснотищи! Вообще она ела мало, но сегодня вечером… с перепугу, что ли? Говорят, стресс повышает аппетит.

Что характерно, вокруг сидели одни сплошные подтверждения этого утверждения: принесенная Маришкой сковородка полуметрового диаметра была уже вторая, первую, такую же, они благополучно усидели под малосольные огурчики, копченое сало и селедочку. Может, конечно, дело было вовсе не в стрессе, а в необыкновенного вкуса наливочке, которую подала баба Ксеня?

– А все-таки странно… – Павел задумчиво взял огурец, словно забыв, что рядом с его тарелкой уже лежит один, едва надкусанный. – Деревня староверская, а вы никак не протестуете против такого соседства, как эти бандюганы!

– Да какие мы староверы? – удивилась бабка Ксеня. – Это небось на Керженце еще сохранились деревни, где скопцы держат старую веру, а у нас тут испокон бегуны, вечные странники[1]1
  Бегуны – одно из течений русского раскола. Изначально бегуны отрицали всякую связь с гражданской властью и избегали любых гражданских повинностей, предпочитая сняться с места и уйти в другие края, исповедуя свою веру и сохраняя приверженность основам раскола, а прежде всего – беспоповщине. Из-за этого их еще называли вечными странниками.


[Закрыть], приют находили. Теперь один дед Никишка остался, да и ему уже не до скита.

– А что, веру переменил? Или больной? – полюбопытствовал Сергей, загребущей рукой подцепляя сразу два ломтя сала и с невинной улыбкой покрывая ими огромную скибку хлеба.

– Не больной, а просто старый. Ему небось сто лет уже, да, баба Ксеня? – вмешалась Маришка, вошедшая из кухни с очередной горой хлеба.

– Может, и больше, – кивнула та. – Он не курит, не пьет, от веку праведничает, так и все двести проживет на своих травках. Знатный травознай!

– Травознай?! – оживился Павел. – О, мне к нему!

– Вы что, аптекарь? – удивился Петр.

– Нет, я винодел. Знаете фирму «Заливаевы и Ко»? Я там работаю технологом. Хотим возродить производство наливок и настоек по народным рецептам. Вот это, что мы пьем, – Павел щелкнул ногтем по рюмке, – это ведь настоящий шедевр! На чем она настояна?

– Липовку вы пьете, липовничек, – улыбнулась бабуля. – Моя любимая, дед Никишка научил ставить. Вот к нему и иди за рецептами травяных зелий. Он даром что сам не пьет – тебе много чего порасскажет. А уж сказок знает, баек!..

– Сказок? – Сергей чуть не подавился своим колоссальным бутербродом. – Баек?! О, тогда мне к нему. Я ведь фольклорист, пишу докторскую диссертацию по народному творчеству староверов. И как раз фольклора бегунов у меня практически ничего нет.

– Фольклорист? – ошеломленно перепросил Петр. – Ё-ка-лэ-мэ-нэ…

– Эй ты, потише! – грозно рявкнула Маришка. – Петьке больше не наливайте.

В Петровых глазах всплеснулось зеленое пламя, но он ничего не сказал молодой хозяйке, а подчеркнуто повернулся к Ирине:

– Еще картошечки? Со дна, поподжаристей? А?

– Ой, нет, – слабо пискнула она, выставляя ладонь. – Я и так уже со стула не встану.

– Ничего страшного, – галантно сказал Петр. – Донесем на руках куда прикажете. Хоть на край света.

– Да он здесь и есть, край света, ты что, не знал? – проворчала Маришка. – Самый краешек…

– Да, глуховатое местечко, – согласился Сергей, наливая в Маришкину рюмку знаменитой липовки, но не забывая и остальных. – Неужто вы, Мариша, тут всегда живете? Работаете, наверное, в Арени? Но ведь это довольно далеко, на чем же вы добираетесь?

– Да нет, я вообще-то из Нижнего, просто приехала бабулю навестить, на огороде помочь, – ласково улыбнулась ему Маришка. – Тут не больно-то в Арень наездишься, автобусы не ходят уж бог знает сколько времени. Который год уговариваю бабулю хоть на зиму в город перебраться, да разве ее сдвинешь с места? Они зимой тут знаете как живут? Дороги все заметены, Осьмаки полностью отрезаны от мира. Когда завьюжит, поутру первым делом прокапывают от дверей дорожки к калиткам. Чтобы дать знать остальным: жива, мол, я, жива пока еще. Сотовые телефоны тут не работают, сети нет. Жуть истинная!

– Подумаешь, нашла жуть! – отмахнулась бабка Ксеня. – Зато в своем дому, а не в приживалках. И не больно-то мы скучаем. Соберемся с девушками-бабушками, напоемся и напьемся, а потом дед Никишка нас по избам провожает. Сперва он нас, потом мы его. Ночи после буранов светлые, лунные, все аж звенит вокруг. Красотища!

– Так я не понял: этот старик один живет? – уточнил Павел.

– Теперь один. Раньше – это еще до войны, мамонька моя рассказывала, прибрел он сюда и к бобылке Серафиме подселился. Она тоже была староверка, вот они и сошлись. Потом Серафима померла, а дед Никифор Иваныч в ее избе так и прижился. Старый он, слабый совсем. Иной раз как обомрет – вроде совсем преставился. А потом глядишь – отойдет, и опять не хуже молодого.

Ужин продолжался, но наконец все почувствовали, что рты больше не открываются, а глаза слипаются. Настала пора расходиться по избам, куда определились на ночлег.

– Да куда вы пойдете в такую позднотищу? – сладко потянулась Маришка, и сарафан туго натянулся на ее спелой груди. – Ложитесь вон вповалку на сеновале. Там хорошо, дух сладкий от сена идет, живой. Сны хорошие снятся…

– Ой, нет, идите, сыночки, – засмеялась баба Ксеня. – Не то меня Вера с Ольгуней поедом съедят. В кои-то веки на постой к ним кто-то встал, да и те сначала ужинать на сторону пошли, теперь еще и ночевать не придут. Им, бабулькам, тоже небось скучно, хочется живого голоса. А ты, Петенька, у меня останешься по старой памяти.

– Баб, ты что, забыла: у нас же Ира ночует, – недобрым голосом сказала Маришка. – Места больше нет. А Петра дед Никифор к себе звал.

– Да он уже небось десятый сон видит, тот дед Никифор, – отмахнулась хозяйка. – А Петенька на сеновал пойдет, правда, голубочек? Ну, гости дорогие…

Все начали дружно подниматься из-за стола.

– Завтра увидимся? – тихо спросил Павел, наклоняясь к Ирине.

– Конечно, – смущенно кивнула она. – Здесь мудрено не увидеться. Тем более мне тоже нужно к этому деду Никифору. Если кто и поможет найти старые книги, так это только он. Вы представляете? Этот дурацкий Виталя сказал, что в подвале скита была целая гора старых книг и они все пожгли. Вот варварство, да?

– Вандализм! – возмутился Павел.

– Что вы говорите? – Это Сергей услышал их разговор. – Сожгли старые книги?! Невозможно, невозможно поверить… Но, может быть, хоть что-то осталось? Хоть что-нибудь! Как бы попасть в этот скит, поискать?

– Ради бога! – обеими руками схватилась за него Маришка. – Не вздумайте! Еще неизвестно, чего нам сегодня ночью от этого Витали ожидать, а вы опять голову волку в зубы сунуть хотите.

– Да уж, с вашим личным оружием супротив Витали делать нечего, – подал ехидную реплику Петр. – Я все хотел спросить: вы же вроде не курите, зачем с собой такую зажигалочку интересную таскаете?

– Таких дураков пугать, как ты и Виталя, – огрызнулась Марина. – Пойдемте, Сережа, я вас до калитки провожу.

И, подхватив молодого человека под руку, вывела его на крыльцо.

– Я готов помочь со стола убрать, – робко предложил Павел. – Я очень люблю мыть посуду. А потом мы с вами, Ира, может, немножко прогу…

– Посуда – дело бабье, – буркнул Петр, протягивая ему руку на прощание и очень ловко вытесняя из горницы. – И не до прогулок, поздно уже, спать пора.

– Ира! – крикнул Павел, высовываясь из-за его крутого плеча. – Ваши вещи, они пропали, конечно, у этих мерзавцев, так мы можем завтра съездить в Арень, купить вам чего-нибудь. Денег у меня достаточно, вы не беспокойтесь. И мне все равно надо ехать за продуктами для моей хозяйки, я вас заодно прихвачу. Хорошо?

Последние слова долетали уже из-за дверей.

– А чего ему Маришкино платье не нравится? – удивилась баба Ксеня, беря Ирину за руки и поворачивая так и этак. – Красивенькое, веселенькое, оборочки вон какие… разве что великовато малость, ну так подумаешь!

«Платьице» было «великовато» как минимум на четыре размера.

Против окна громко, вызывающе расхохоталась Маришка, и Ирина разглядела ее статную фигуру. Рядом маячил высокий мужчина – Сергей. Он заботливо вел ее по колдобинам улицы, поддерживая под локоток, а Маришка жалась к нему, словно в стужу к печке.

– Ох, дорезвится молодка! – пробормотала баба Ксеня, начиная собирать со стола ложки.

Ирина с тоской поглядела на стол, заставленный грязной посудой.

Кошмар! Сейчас придется мыть все это. А горячей воды нет. Про «Фэйри» здесь небось и не слыхали, придется по старинке, с хозяйственным мылом. От Маришки помощи не дождешься, она, видимо, отправилась провожать этого долговязого Сергея не только до калитки, а до самой избы бабы Веры. Потом, конечно, он проводит ее… А что ж, в такую ночь только и провожаться до рассвета. Луна таинственно заглядывает в окно, так и манит. Может, и Ирине следовало выйти проводить Павла – тем более что он именно этого и хотел.

Ирина вспомнила его глаза – светлые, широко расставленные, нос – будто ястребиный клюв, губы – твердые, четкие, которые не смягчались даже улыбкой. Красивый парень. Петр тоже очень симпатичный, с этим его не то диковатым, не то добрым взглядом. Он единственный ничего о себе не рассказал за столом. Кем он работает, интересно? Обветренные щеки, загорелое лицо – наверное, много времени проводит на свежем воздухе.

Впрочем, Сергея с Павлом тоже «белыми воротничками» по виду не назовешь. Они между собой чем-то похожи, общим типом, что ли, хотя у Сергея более худощавое лицо и резкие черты. Недобрый излом бровей, пристальный прищур серых глаз. Странно – откуда это ощущение, будто она его видела раньше? Ну, наверное, и впрямь видела – в библиотеке: все-таки он фольклорист, не мог там не бывать. Правда, она раньше и представить не могла, что бывают такие фольклористы. Они все какие-то тухлые, заморенные, а этот вон как махал руками и ногами в драке…

– Поставь, поставь! – воскликнул кто-то над ухом, и задумавшаяся Ирина от неожиданности чуть не брякнула на пол сковороду с остатками картошки.

– Никак посуду мыть собралась? – возмущенно спросила баба Ксеня. – Да ты и так еле на ногах держишься. Иди, иди спать! Зайди в задец[2]2
  Старинное название уборной, которую устраивали в задней части крестьянских домов.


[Закрыть] по нужному делу, да и поднимайся в светелку в Маришкину. А она в боковушке ляжет ради такого случая.

– Да не надо, это неудобно, я сама могу в боковушке, – смущенно пробормотала Ирина.

– Нечего, нечего! Гостю честь и место!

У Ирины заплетались ноги и закрывались глаза. Она кое-как нашла этот самый задец, помыла руки под умывальником, висящим на стенке, взобралась по кривой лестничке в мезонин и вошла в комнатенку с покосившимся потолком.

С улицы несся заливистый Маришкин смех.

«Ох, дорезвится молодка!» – вспомнила Ирина. Хотела выглянуть, но окошко оказалось затянуто марлей от комаров. Луне, однако, марля была не преграда: на полу лежал бледный, дымчатый квадрат, да и вся комната, чудилось, плавает в голубоватом тумане.

Кровать была жутко старомодная – железная, с шишечками на спинке. И до чего узкая! Как только объемистая Маришка на ней помещалась?

Ирина стащила платье и трусики – она всегда спала голой – и забралась под покрывало.

Спать! Боже, какое счастье! Наконец-то кончился этот бесконечный день. Ни о чем не думать, только спать. Завтра надо будет…

Она так и не успела решить, что будет делать завтра: голова ухнула в мягкую бездну подушек, и сон, как лунный свет, озарил ее прекрасное даже в глубокой усталости лицо.

* * *

Из старых писем:

«Дорогая мамаша, здравствуйте. Дорогая мамаша, первым делом хочу сказать: если сейчас рядом с вами сидит кто-то из меньших, или тетка Серафима, или соседи, а то еще какие пришлые люди, вы письмо мое далее не читайте, а примите какой-нибудь вид, что вам неможется. Как бы заболела голова или схватило сердце, но читать нету сил. Или еще чего-нибудь соврите. И только если рядом с вами сидит братишка Минька, ему дозвольте прочитать, что скажу, потому что без его подмоги дело сие не сделать.

Мамаша и Минька, знайте, что здесь, в госпитале, мне привелось услышать весть о том, как нам, наконец, выбиться в люди из нищеты нашей. Только все это надо сделать шито-крыто, чтоб ни одна живая душа не проведала, не то плохо нам будет, еще даже хуже, чем теперь.

Слушайте, что надо сделать поначалу. Вы, мамаша, сходите сей же момент на Черный пруд, там за кинотеатром стоят домишки, ни номера, ни квартиры не знаю, но вы спросите, где живет Ася Николаевна Дворецкая с ребятишками. Наврите ей чего хотите, только наведите разговор на письмо, которое пришло ей от мужа из госпиталя. Разузнайте, кровь из носу, тот адрес, по которому она должна была сходить из-за мужниной просьбы. Это должно быть ваше первое и главное дело.

Мамаша, не мне вас учить, как человеку в душу влезть. Вы сами без мыла куда угодно влезете. Если не выведаем адреса, по которому ходила Дворецкая, все пропадет пропадом, и очень скоро. Поэтому до Дворецкой отправляйтесь прямо сейчас! Я хотела вообще выбросить письмо ее мужа, чтоб никто даже и намеком не понял, что случилось, однако тогда мы не нашли бы адреса, по которому теперь лежит наше богатство и счастье.

Теперь слушайте самое главное.

У тех людей еще с до революции… (Эта строка зачеркнута.)

Нет, опасаюсь. Всяко может быть, еще попадет письмо мое в чужие руки, и лучше мне все вам сообщить с глазу на глаз. Поверьте на слово, сделайте, как прошу, и ни о чем нам в жизни больше печалиться не придется. Помните, как я маленькая девочка была и все играла в барыню, про каких бабушка сказки сказывала? Все хотела такой барыней быть, чтоб в драгоценных каменьях и золотых браслетках?..

А теперь немедля же отправляйтесь к Дворецкой. А потом ждите от меня новых вестей. Глядишь, и выберусь к вам на денек, все сладим, а там… Ну, прощайте на этом. Сделайте же, как прошу.

Дочь ваша Клавдия Кособродова».

* * *

Прошлое

– Везучая вы, однако, девушка, Екатерина Дмитриевна, – покачал головой капитан.

В пятом часу этого туманного, сырого утра у него пролегли тени под глазами, а щеки сделались синеватыми от проклюнувшейся щетины. Он смотрел на Катерину, то щурясь, будто она отлетела куда-то далеко-далеко, то широко открывая глаза, словно она вдруг надвинулась на него близко-близко. У самой Катерины тоже плыла муть в голове и глаза резало так, словно в них сыпанули песку, однако она старалась держаться перед этим бесконечно усталым человеком. У него выдалось тяжелое дежурство, в отделении народ кишмя кишит, будто белый день в разгаре, и все какие-то криминальные элементы, и с каждым надо разбираться, а тут Катерина Старостина второй раз за ночь! То ее грабить собрались, то обнаружился труп в квартире…

– В самом деле, если бы я не пошла к соседке, они бы меня наверняка застрелили!

– Почему вы думаете, что были какие-то они? – сердито подавляя зевок, спросил капитан. – Не исключено, тот человек сам у вас в квартире застрелился. Вообще, надо еще выяснить, не были ли вы с ним знакомы, может быть, что это ваш отвергнутый поклонник покончил с собой.

– Поклонники у меня, конечно, были, – соврала Катерина с независимым видом. – Однако этого человека я вижу в первый раз, честное слово. А главное, сам он вряд ли мог застрелиться четырьмя выстрелами, не так ли?

Сержант Асипов закашлялся, подавляя смешок.

– Да, что и говорить, вовремя вашу соседку прихватило, – пробормотал капитан. – И часто с ней такое бывает?

– Довольно часто, но так сильно, как этой ночью, ни разу не было. Она позвонила, конечно, в «Скорую», но они никак не ехали, а ей становилось все хуже и хуже. И тогда она позвонила мне и попросила зайти и сделать укол. Ну, внутримышечно все умеют делать, это совсем не сложно, а вот внутривенно… – Катерина поежилась. – Я иногда знакомым своим делаю уколы, даже капельницы ставила, а все равно ужасно боялась, руки знаете как тряслись? Но, слава богу, все обошлось. И докторша из «Скорой» потом сказала, что все сделано очень хорошо и своевременно. Но я так с этим уколом перетряслась, что потом, когда началась вся эта суматоха вокруг трупа, даже не очень-то испугалась. До меня как-то только сейчас все это начинает доходить… И как же мне теперь там ночевать, в этой квартире?

Она испуганно огляделась и сгорбилась, обхватив плечи руками.

– А ночевать сегодня и не придется, уже утро, – успокоил ее Асипов. – Днем вам не так страшно будет, а к вечеру вы приберетесь, успокоитесь. Если хотите, я могу вам дать телефон одной женщины, она зарабатывает тем, что убирается в квартирах после всяких таких случаев. У вас еще ничего, только постель сменить да чуть-чуть замыть вокруг дивана, а знаете, бывают какие квартирки? Ого-го! То расчлененка, то вырежут всю семью, то братки начинают выяснять отношения и палят друг в дружку через всю комнату так, что мозги по стенам…

Катерина издала какой-то странный звук и поспешно зажала рот рукой.

– Заткнись, Асипов, – устало сказал капитан. – Главное, что Екатерина Дмитриевна жива, что мы спугнули убийцу. Но куда он мог подеваться, если у входа в подъезд наша машина стояла?

– Через подвал ушел! – быстро сказала Катерина.

– Мы проверили подвал, – обиделся Асипов. – На всех ячейках замки наружные висят, не мог же он сам себя снаружи запереть. А которые без замков, те пустые были. Куда ему деваться? Нет, не было его в подвале!

– Был, – уныло сказала Катерина. – Был! Он меня искал. И первым делом, конечно, сунулся в сарай с цифрой «5» – номером моей квартиры.

– Мы тоже туда заглянули, – кивнул все еще надутый Асипов. – Никого там не было, и замка тоже не было. У вас сараюшка совсем пустая, хоть шаром покати, да еще и стенка проломлена.

– А она, кстати, не моя, – усмехнулась Катерина. – У нас там почему-то все цифры перепутаны, мой сарайчик, например, номер 17. Разве угадаешь, если не знаешь? А в пятом вообще никто своих вещей не держит, он лишний, ничей, и в стенке не просто пролом, а ход в подвал соседнего подъезда.

– Ход?! – вскрикнули капитан и Асипов.

– Именно так. Когда-то давным-давно подвал затопило, надо было протаскивать помпу, стенку сломали, ну и не заделали, конечно. Теперь вы понимаете, каким образом этот человек скрылся?

Асипов возбужденно кивнул.

– Это-то мы понимаем, – озвучил его движение капитан. – Одного мы так и не смогли понять, Екатерина Дмитриевна, – одного. А именно: за каким чертом он упорно лезет именно в вашу квартиру?

Катерина опустила голову так резко, что уставший за ночь узелок на затылке развалился.

– Не знаю, – сказала она глухо. – Не знаю, и от этого мне еще страшнее.

Капитан и Асипов озадаченно переглянулись. Второй раз за ночь они общались с этой невзрачной особой, но ни разу никому и в голову не пришло, что ей может быть страшно. Гражданка Старостина вела себя совершенно не так, как полагалось бы перепуганной женщине. Она совершала поступки, на их взгляд, бессмысленно рискованные, она пыталась сопротивляться обстоятельствам там, где элементарная осторожность требует подчиняться. И все это, оказывается, делалось от страха?!

– Ну ладно, – сжалился над ней (а может, над собой) капитан. – Давайте на сегодня с этим покончим. Асипов вас отвезет, проверит квартиру.

– Не привыкать! – усмехнулся Асипов. – И мы опять какой-нибудь условный знак установим, правда же, Екатерина Дмитриевна? В прошлый-то раз сигнальчик сработал, это мы на ваши освещенные окошки отреагировали так оперативненько! Вот классно, что преступник сам нам просигналил, верно?

Катерина благодарно улыбнулась ему и опустила глаза. Строго говоря, этот сержант со странной фамилией Асипов спас ей жизнь, а она только что и капитану, и ему соврала. Сказала, будто не знает, что искали в ее квартире.

А ведь она знала…

Но она будет молчать. Она никому ничего не скажет.

Поэтому она снова улыбнулась Асипову и пошла было к двери, как вдруг от стенки послышалось задушенное хрипенье, а потом беленькая коробочка динамика, висевшая рядом с листом календаря, сказала человеческим голосом:

– Оперативная группа, на выезд.

– Какого там еще?.. – Асипов закончил предложение шепотом и перегнулся через стол к селектору: – Куда едем? Что случилось?

– На улице Горького, напротив ночного клуба «Гауди», убийство. Какой-то маньяк застрелил двух женщин и скрылся, разумеется. Сосед случайно трупы обнаружил: собака скулить начала, он вышел, а там дверь нараспашку и трупы. Там жили старуха с правнучкой. Девушка убийце, очевидно, отперла, он ее тут же, в прихожей, в упор… А старуху достал уже в комнате – прямо в лоб. Что характерно, в квартире ничего не тронуто. Пришел, убил и дальше пошел. Фамилии убитых: Оксана Мальцева и Клавдия Ефимовна Кособродова.

Послышался звук, словно упало что-то тяжелое.

Асипов испуганно обернулся. Капитан растерянно глядел на гражданку Старостину, которая в глубоком обмороке лежала на полу.

– Ничего удивительного, – сочувственно сказал Асипов. – Ей, бедняге, сегодня досталось!

Эх, знал бы он…

* * *

Ирина очень удивилась, почувствовав, что проснулась и таращится в полутьму. Что-то ведь разбудило… И это была не луна – ночное светило уже ушло из окна, оставив только бледный туманец за стеклом, как раз достаточный для того, чтобы различить очертания скудной мебелишки – и темную фигуру, застывшую как раз против окна.

Тело сковало страхом. Ирина только и могла, что лежать и беспомощно смотреть, как человек совершает какие-то странные, торопливые телодвижения. И вдруг до нее дошло, что незнакомец… поспешно раздевается!