Текст книги "Мудрая змея Матильды Кшесинской"

Значит, это шифр. Криптограмма! Скрытокучница.

Алена внезапно расхохоталась, вспомнив, что на свете существует вид папоротника, который именно так и называется – «криптограмма» по-латыни или «скрытокучница» по-русски. Голова нашей героини была набита всевозможными сведениями, нужными и ненужными, которые иногда вдруг начинали вылезать наружу, совершенно как знаменитые иголки и булавки Страшилы Мудрого.

Однако она отвлеклась.

Итак, шифр. Причем хорошо знакомый пожилой мадам – настолько хорошо, что она мгновенно прочитала записку. Определенно прочитала, потому что поняла, что речь там идет о какой-то серой лошади и о каком-то Рицци.

Конечно, читать чужие письма неэтично. Но уже никакая этика не могла сдержать любопытство Алены Дмитриевой. Все-таки не зря она писала детективы. Страсть к разгадыванию всевозможных загадок была ее второй натурой, и ничего удивительного, что она так и впилась глазами в эту тарабарщину, а все колесики и винтики в ее голове закрутились с повышенной скоростью.

За исходный язык записки Алена решила принять французский – все-таки ее соседка была француженкой. Самая частотная буква в этом языке – «е». Алена когда-то читала, что доля «e» во французских текстах составляет почти восемнадцать процентов. А в английском, к примеру, только около тринадцати, хотя великий Эдгар По тоже делал упор именно на «е», когда заставлял своего Леграна разгадывать загадку золотого жука. У Алены при ее гениальной рассеянности всегда была великолепная память на то, что поражало ее воображение, а «Золотой жук» в свое время действительно ее поразил, так что она мигом вспомнила расшифровку таинственной записки из этого рассказа: «Хорошее стекло в трактире епископа на чертовом стуле двадцать один градус и тринадцать минут северо-северо-восток главный сук седьмая ветвь восточная сторона стреляй из левого глаза мертвой головы прямая от дерева через выстрел на пятьдесят футов».

Алена снова расхохоталась. Молодец, Легран, такую жуть расшифровал! А чем хуже Алена Дмитриева? И она свою шифровку прочитает. Вдруг и в ней указана дорога к кладу? Хотя нет, на это мало шансов: мадам вряд ли отдала бы такую драгоценную бумагу случайной русской. С другой стороны, она, конечно, не сомневалась, что эту абракадабру никто не прочтет. Но ведь общеизвестно: что один человек смастерил, другой всегда изломать сможет. Применительно к нашей ситуации – что один зашифровал, другой всегда расшифрует!

Алена выхватила из сумки блокнот, ручку и написала на листке в столбик весь французский алфавит от А до Z. Потом внимательней присмотрелась к тексту. Чаще всего в нем встречалась буква v – целых четырнадцать раз. Предположим, это и есть Е. Алена написала на листке напротив Е – V, полюбовалась своей работой и продолжила расшифровку. Теперь текст выглядел так:

«MxspЕ, iЕmwh-nlr gf hzrh glr-n3nЕ jflr zezmg jfЕ xЕ hlrg gziw. Fm xsЕezo «tirh». OE tzfxsЕ Еhg klhg2irEfi. QЕ fЕ wlmmЕ gilrh qjfi. Zki1h qЕ gЕ gfЕ».

Яснее, понятно, не стало, но Алена не отчаивалась. Она вспомнила, что пожилая дама упомянула о серой лошади. По-французски это cheval gris. Поскольку слово cheval мужского рода, при нем должен быть неопределенный артикль un или определенный le. Во французском без артикля шагу не ступишь!

Алена поискала в тексте сочетание трех слов, в котором первое состояло бы из двух букв, второе – из шести, третье – из четырех, и нашла его довольно быстро: «Fm xsЕezo «tirh». Во втором слове уже разгаданная буква Е стоит именно там, где должна стоять Е в слове cheval. В первом слове ее нет, значит, это неопределенный артикль un. Предположим – только предположим на минуточку, – что Алена угадала. Тогда F – это U, M – N, X–C, S – H, E – V, Z – A, O – L, T – G, I – R, R – I, H – S.

Алена быстренько пополнила свой алфавит. Теперь он выглядел так: A=Z, B, C=Х, D, E=V, F, G=T, H=S, I=R, J, K, L, M, N=M, O=L, P, Q, R=I, S=H, T, U=F, V=E, W, X, Y, Z.

Загадочно, почему автор письма взял слово «серый» в кавычки? Конь не вполне серый? Или, может быть, у этого человека такое представление о грамотности? Люди иногда так пишут, что хочется подарить им орфографический словарь, – уж Алене-то Дмитриевой, великой пуристке во всем, что касалось русского языка, этого ли не знать! Но если некоторые упорно пишут по-русски «не» с глаголами слитно, почему нельзя во французском брать прилагательные в кавычки?

Ладно, это сейчас можно оставить.

Забавно, подумала Алена, что первая буква A обозначается как последняя Z, третья C – как третья с конца X, пятая E – как пятая с конца V… Странные совпадения. Или как раз не странные, а закономерные, и это самый обыкновенный шрифт-перевертыш, когда первая буква переименовывается в последнюю и наоборот, а дальше все идет по тому же принципу?

Алена составила еще один алфавит, буквы в котором шли в обратном порядке: A – Z, B – Y, C–X, D – W, E – V, F – U, G – T, H – S и так далее. Через несколько минут загадочная записка приняла такой вид:

«Odile, rends-moi tu sais toi-m3me quoi avant que ce soit trop tard. Un cheval «gris». Le gauche est postérieur. Je te donne trois jours. Apr1s je te tue».

Значит, пожилую мадам зовут Одиль? Красивое имя. Правда, изрядно устарело. Впрочем, под стать хозяйке.

Цифры, как догадалась Алена, обозначают буквы под диакритическими – надстрочными, попросту говоря, – знаками: 3 – это ê, а 2 – é.

Наша многоумная героиня вздохнула довольно и разочарованно. Довольно – потому что так быстро разгадала шифр, разочарованно – потому что разгадала шифр так быстро. С другой стороны, проще этого шифра может быть только цифровой, когда буквы обозначаются порядковыми номерами: А – 1, В – 2, С – 3 и так далее. Или обратный цифровой, когда нумерация идет с конца к началу: Z – 1, Y – 2, X – 3, W – 4…

Какая-то мысль мелькнула, какая-то мысль, но, как водится у случайных мыслей, немедленно удалилась. Алена не стала ее догонять, пожала плечами и наконец вникла в содержание записки.

Она гласила:

«Одиль, верни сама знаешь что, пока не поздно. «Серый» конь. Левый задний. Даю три дня. Потом убью».

Да… Прочитав такую записочку, в самом деле ничего не стоит грохнуться без чувств.

А что такое «руэн»? Этого слова в записке нет, но ведь дама говорила: «Тот серый конь руэн давно сгорел». Наверное, имя коня. Вернее, кличка.

Вопрос – у лошадей имена или клички?

Ладно, это тоже оставим.

И что такое левый задний?

Нет, это тоже не важно. Самое главное в этом спокойном обещании: «Потом убью».

Из «Воспоминаний об М.К.»

М.К. страшно жалела, что утратила столь многое, когда они с великим князем Андреем Владимировичем и Вовó бежали из России. Сокрушалась о драгоценностях, которые получала в подарок (об этом я еще расскажу), но больше всего горевала о своих дневниках, о письмах цесаревича и его милых записочках. М.К. пыталась воскресить события, создавая новый дневник по памяти, но прекрасно понимала, что не может доверить бумаге воспоминания, которые выставили бы императора не в том виде, в каком его желают лицезреть подданные.

Но мне М.К. рассказывала историю их с цесаревичем любви как эротический роман – вроде тех, что писала Анастасия Вербицкая, сочинениями которой в начале века зачитывалась вся Россия, тайно или явно.

Конечно-конечно, М.К. старалась соблюдать пиетет по отношению к бывшему возлюбленному, но частенько сбивалась на живую, пусть и не вполне приличную в глазах ханжей жизнь!

Итак, после первого знакомства на выпускном спектакле в Императорском училище Маля влюбилась в цесаревича, да и он, очевидно, ею заинтересовался. Его к ней влекло, но, главное, он чувствовал, что это будет вполне приличная связь, не то что с какой-нибудь цыганкой из числа тех, что танцевали перед гусарами в Красном Селе и задирали перед ними юбки, позволяя увидеть то, что у приличных женщин скрыто.

Вообще, надо сказать, жили гусары – а с ними и молодой цесаревич – чрезвычайно весело. Он сам показывал М.К. свои дневниковые записи.

«Вчера выпили 125 бутылок шампанского. Был дежурным по дивизии. В час выступил с эскадроном на военном поле. В пять был смотр военным училищам под проливным дождем…

Тяжелый день после разгульной ночи, но лишь вечер – снова ковшик шевелится… Проснулся – во рту будто эскадрон ночевал».

Гусары пили в самом деле крепко – то поставив рюмку на отставленный локоть и приняв содержимое залпом, то расставив по лестнице рюмки и бокалы – и начиная восхождение от сосуда к сосуду. Не всякому удавалось добраться до верхней ступеньки, многие падали мертвецки пьяными уже на середине лестницы. Зимой веселились с особенной изобретательностью: раздевались донага и выскакивали на лютый мороз, а в это время буфетчик выносил лохань с шампанским, откуда господа гусары хлебали все вместе и выли при этом по-волчьи. Это называлось «допиться до волков».

Надо сказать, после знакомства с хорошенькой балериной К. мысли цесаревича все чаще обращались от утех Бахуса к забавам Эроса. Но встречались они разве что случайно на гуляньях и на балах и обменивались страстными взглядами. Дальше дело не шло, и не только Мале, но и самому Ники порой казалось, что все закончится не начавшись.

Великий князь Сергей Михайлович потом рассказывал М.К., что нерешительность цесаревича доводила его до бешенства. Ники советовался с друзьями, как ему быть с хорошенькой балериной. Ничего он так не желал, как сделать ее своей любовницей, но не мог одолеть робости. Сергей Михайлович с трудом сдерживался, чтобы не выказать племяннику презрение. Уж он-то знал бы, что делать, окажись наедине с этой очаровательной девушкой, в которую влюбился с первого взгляда на том выпускном спектакле!

Но знал он, увы, и о том, что инициатива знакомства с К. исходила от императора и его жены, а отец никогда не простит Сергею, если тот хоть в чем-то вызовет недовольство государя. Но дело даже не в этом. Главное – девушка! Ей уже нравится Ники. Она уже ослеплена своим будущим, она уже летит на него, как бабочка на огонь, лелея самые радужные мечты. Что ж, tant pis!

– Ты пытался встретиться с ней? – с видимым безразличием спросил он однажды цесаревича.

Ники пожал плечами.

«Дурак», – подумал Сергей Михайлович, но вслух ничего не сказал – только тоже пожал плечами.

– Нет, но где мне было найти возможность? – пробормотал Ники, словно оправдываясь. – Если я вдруг приду в театр и захочу с ней увидеться, я ее скомпрометирую!

– Ники, ты ошибаешься, – хихикнул его ближайший приятель, тоже гусар Евгений Волков, у которого был роман с молодой балериной Татьяной Николаевой. – Таня говорила: весь театральный мир совершенно уверен, что К. – уже твоя любовница. Она сейчас уже получила роль, да с кем – с самим Николаем Легатом, опытным артистом, о ней наперебой пишут газеты. Клянусь, если люди узнают, что ты ее даже пальцем не тронул, это скомпрометирует ее сильнее, чем самое отъявленное и громкое распутство!

Однако, по собственному признанию наследника, которое он сделал потом М.К., он боялся неопытности – и своей, и ее неопытности. Он только и умеет, что целовать и трогать женские грудки. Но, может быть, с этого стоит начать, а дальше само как-нибудь пойдет? Но где им встретиться наедине?

И тогда Волков напомнил о Красносельском театре.

В Красном Селе, в двадцати четырех верстах от Санкт-Петербурга по Балтийской железной дороге, с давних пор проходили летние лагерные сборы для практической стрельбы и маневров. В 1860-е годы там был построен деревянный театр для развлечения офицеров. В течение июля и первой половины августа дважды в неделю давали спектакли. Ставилась какая-нибудь веселая пьеса и балетный дивертисмент.

По окончании училища М.К. была зачислена в балетную труппу Императорских театров и должна была принимать участие в красносельских спектаклях.

Ники появился в театре в первый же день. Он приходил за кулисы и болтал с Малей. В первом сезоне ей не назначили ни одного сольного выступления, а значит, отдельной уборной ей пока не полагалось. Они снова и снова переглядывались, говорили недомолвками, старались украдкой прикоснуться друг к другу…

Как-то раз Евгений Волков, понаблюдав за их переглядками, шепотом выругался, а потом перехватил за кулисами директора Императорских театров Всеволожского и с приятной улыбкой отвел его в сторону.

Через час танцовщице К. объявили, что в завтрашнем спектакле ей придется исполнять сольный танец – все то же очаровательное па-де-де из «Тщетной предосторожности», а потому на завтра ей будет выделена отдельная уборная в первом этаже с окнами, выходящими в сад.

На следующий день задолго до начала спектакля Маля уже была в своей уборной – нужно было заранее причесаться и одеться. Вскоре она увидела, как к ней по дорожке идут великие князья Сергей и Александр Михайловичи, гусар Волков, брат цесаревича Георгий Александрович, а главное – сам Ники.

Какое-то время длился общий разговор, пили чай, а после Волков напомнил великим князьям, что они должны отправиться встречать императора. Молодые люди поднялись. Мале показалось, что красивое лицо Сергея Михайловича необычайно помрачнело, но до великого князя и его лица ей не было сейчас никакого дела. Для нее существовал только Ники.

Господа ушли.

– В это окно дует, – вдруг сказал Ники. – Я его закрою.

Мале не дуло, но она кивнула. Сердце заколотилось с неистовой силой, особенно когда она увидела, что Ники не только закрыл окно, но и задернул штору.

– Запирается ли эта дверь? – спросил он, не глядя на Малю.

Она повернула ключ и стала перед дверью, опустив глаза.

– Сядь здесь, – серьезно сказал Ники, опускаясь на маленький диванчик.

Маля села, вся дрожа.

Театр, где готовилось представление, был полон звуков. За дверью кто-то пробегал, кто-то кричал, что-то с грохотом тащили…

«Лучше бы мы пошли в лес, – подумала Маля. – В лесу так тихо, а здесь постоянно кто-то шумит!»

Впрочем, судя по сосредоточенному лицу Ники, не похоже было, что ему мешает шум.

Он держал Малю за руку и смотрел на ее грудь. Внезапно Ники припал губами к ее шее.

Она ахнула и замерла.

«У меня будет синяк! – подумала она испуганно и тут же мысленно махнула рукой: – А, не важно! Замажу гримом!»

Губы Ники скользнули вверх, к подбородку, и наконец добрались до ее пересохших от волнения губ.

– Ты хочешь пить? – пробормотал он как во сне.

Маля как во сне покачала головой.

– Ты хочешь целоваться? – Голос у него был суров и наивен сразу.

– Да! – выдохнула Маля в его губы, и те приоткрылись. Ники взялся обеими руками за ее щеки и принялся целовать неторопливо и легко, как бы знакомясь.

Маля сидела, упершись руками в диван. Ей хотелось обнять Ники, но он покачал головой и прошептал, не прерывая поцелуя:

– Нет. Сиди так.

Маля замерла, потому что почувствовала его руки на своей груди.

Пальцы Ники все это развязали и расстегнули, коснулись ее обнажившейся груди, а потом он стал приподнимать ей юбки.

– Я хочу посмотреть на твои ноги, – шепнул он. – Хочу их потрогать, понимаешь? Хочу потрогать у тебя между ногами. Хочу узнать, что там. Можно?

Маля слабо кивнула, и осмелевшие руки Ники резко вздернули ее юбки.

– Черт! – тут же прошептал он разочарованно. – Да ведь ты в трико!

Ох, Маля совершенно забыла, что уже нарядилась для спектакля!

– Я сниму трико, – прошептала она.

– Нет, – резко выдохнул он. – Это долго. Кто-нибудь притащится. Иди сюда!

Он резко вздернул ее с диванчика и, подхватив, посадил на край стола. Сильным движением раздвинул ноги, смял пышные юбки и встал вплотную. Прижался к ней и принялся тереться о ее бедра своими.

Маля зажмурилась.

Блаженство подступило вдруг, скрутило тело сладостной судорогой – и медленно отпустило.

Она открыла глаза и увидела бледное, покрытое испариной лицо Ники. Он покачал головой, улыбнулся.

– Это не совсем то, но очень хорошо, очень сладко, – прошептал Ники. – А тебе?

Она слабо кивнула, все еще ловя эхо наслаждения, которое блуждало между ее раздвинутыми ногами.

– О боже! – вдруг воскликнул Ники негромко. – Сюда идет отец! Я слышу его голос! Он не должен меня видеть!

Он отодвинул шторы, распахнул окно и перескочил через подоконник на улицу.

Обернулся с выражением напроказившего мальчишки:

– Я хочу твою фотографическую карточку. У тебя есть? Передай мне с Волковым! Увидимся, когда вернусь! Слышишь? Я вернусь!

Маля растерянно кивнула. Почему он вдруг заговорил о карточке? А у нее совершенно нет ничего приличного! Она так ужасно выглядит на своей последней карточке! Ничего, она снимется быстро-быстро…

Вдруг воспоминание о только что испытанном блаженстве ударило, как солнце – прямо в глаза. Ощущение счастья было почти невыносимым.

Стук в дверь заставил ее испуганно подскочить.

– Мадемуазель К., здесь государь, он ищет наследника, – послышался встревоженный голос Волкова.

Маля торопливо повернула ключ:

– Его здесь нет.

– Его здесь уже нет, – хмыкнул Волков, цепким взглядом окидывая ее туалет. – И где он? В окошко выпрыгнул?

Маля кивнула, еле удерживаясь от хохота.

А Волков не собирался сдерживаться: он расхохотался во весь голос и тоже выскочил в окно, совершенно как Ники.

Побежал было по дорожке, но обернулся:

– Эй, приведите себя в порядок, вы совершенно растерзаны! И вот здесь, вот здесь прикройтесь! – Он ткнул пальцем в шею и исчез за поворотом дорожки.

Маля кинулась к зеркалу, с восторгом и ужасом находя на шее след пламенного поцелуя. Она едва успела застегнуться и завязать ленточки на корсаже, как дверь снова распахнулась.

На пороге стоял государь.

Маля нырнула в реверансе, с ужасом думая о том, что шею так и не прикрыла и алый след виден всякому глазу.

Нет, лучше не подниматься!

Она так и оставалась полусклоненной, чувствуя спиной тяжелый взгляд императора.

– Моего сына здесь нет? – спросил он, и Маля, не разгибаясь, покачала головой.

– Что ж вы делали? – спросил он вдруг насмешливо. – Небось вовсю кокетничали?

И хлопнул дверью.

Маля осмелилась разогнуться, только когда его тяжелые шаги совсем стихли.

Кокетничали! Ах, если бы он только знал!

Бургундия, Мулян, наши дни

Внезапно до Алены долетел какой-то странный звук. Похоже, внизу кто-то ходил.

Да господи, она же не заперла входную дверь, хотя собралась как следует исследовать чердак. Приходите, дорогие воры, берите что хотите!

Алена опрометью кинулась вниз по лестнице, но, к счастью, успела вовремя притормозить, чтобы не сбить с ног – кого бы вы думали? – ту самую старую даму из крайнего дома. Одиль!

На сей раз она выглядела совсем иначе: с тщательно подрумяненными щечками, напомаженными губками, в подвитых кудерьках, одетая в ярко-зеленые бриджи и бело-голубую маечку с надписью «Forever – toujours»[18]18
  Forever (англ.), toujours (франц.) – всегда, навсегда.


[Закрыть] из магазина «Маркс и Спенсер». Алена точно знала, что именно оттуда, у нее тоже была такая же маечка. Ах да, еще на бабульке были сабо на каблучках.

Полный парад, а что флаг некоторым образом прибит к мачте гвоздями, так это уже детали.

– Ой! – сказала Алена и изумленно хлопнула глазами.

– Извините, мадам, – улыбнулась старушка. – Я пришла вас поблагодарить за то, что вы помогли мне утром. Давление поднялось и сбило с ног, вы понимаете, возраст… – Она слабо улыбнулась. – Я совершенно не понимала, что делаю, что говорю. Потом спохватилась, а письма, очень важного письма, которое мне прислали, нет. Смутно припоминаю, что я сунула его вам. Вы не могли бы его вернуть?

Алена снова хлопнула глазами.

– Ах, я совсем о нем забыла! – воскликнула она. – Конечно, конечно, я сейчас его принесу, минуточку подождите. Оно так и лежит в кармане шортов. Я сейчас, сейчас!

«Интересно, она в самом деле хочет освежить в памяти те приятные впечатления, которые получила при первом чтении этого письма, или просто забеспокоилась, как бы я не прочла его? Конечно, я промолчу, что именно так и поступила, но, господа, если вы заботитесь о сохранении своих тайн, в следующий раз придумывайте криптограммы покруче, а главное, следите, чтобы они не попали в руки ушлой дешифровщицы Алены Дмитриевой, которой совсем не впервой, нет, не впервой разгадывать самые изощренные цифровые и буквенные загадки!»

С этими мыслями наша героиня поднялась по лестнице, вбежала в спальню, схватила опасную записку, сложила ее и сунула в карман шортов. Держа их перед собой как доказательство того, что она не совала нос в чужие тайны, поспешно спустилась и на глазах соседки достала записку из кармана.

– Спасибо, – сдержанно поблагодарила дама. – Не буду вас задерживать. Судя по вашему наряду, вы занимаетесь уборкой?

– Некоторым образом, – улыбнулась Алена. – Я собиралась хоть немного привести в порядок чердак. После ремонта там прибавилось пыли! У нас сегодня был брокант из Дижона, забрал некоторые картины – так видели бы вы его рабочий наряд! Настоящий скафандр.

– Картины? – насторожилась пожилая мадам. – Картины Маргарит, ах, конечно! Я их очень хорошо помню. Во всяком случае, некоторые из них, написанные во время войны. Я и забыла о них. Слишком много лет прошло! В 43-м, когда я вернулась в Мулян из Парижа, мне было всего семнадцать…

«Вернулась в Мулян из Парижа? Ничего себе! По какой причине, интересно знать, можно было предпочесть глухомань столице? В 43-м ей было семнадцать? Это какого же она года, получается?»

Алена была не бог весть каким математиком, однако даже ей не составило труда вычесть из сорока трех семнадцать. Вышло двадцать пять. То есть мадам родилась в 1926 году, и сейчас ей девяносто один. Ого, а ведь для таких-то лет она выглядит и соображает просто супер. Впрочем, Франция – вообще страна долгожителей. Средняя продолжительность жизни у женщин здесь восемьдесят пять лет. Но это – средняя, запросто можно перешагнуть девяностолетний порог и чувствовать себя при этом великолепно. И это касается не только француженок. Та знаменитая балерина, книжку о которой читает Алена Дмитриева, не дожила каких-то полгода до своего столетия! Мадам Одиль по сравнению с ней просто девочка.

– Как бы я хотела взглянуть на картины Маргарит! – перебил ее мысли голос соседки. – Вы не позволите мне?..

Она выжидательно умолкла.

– Извините, – смущенно сказала Алена, – но я здесь не хозяйка. Через два-три дня приедет мсье Детур. Не сомневаюсь, что он не станет возражать.

– А какие именно картины забрал брокант, не помните? – поинтересовалась гостья.

– Пейзажи, натюрморты, очень красивое фантастическое полотно с птицами и животными, – увлеклась Алена, – и четыре-пять портретов: дети, крестьянин, старушка, молодая женщина в черном платье с брошью, светловолосый молодой человек…

Искусственный румянец на щеках пожилой дамы внезапно показался Алене слишком ярким. Что за причуды зрения? В следующую минуту стало ясно, что с глазами у нее все нормально – просто-напросто гостья вдруг побледнела.

– Что с вами? – испуганно спросила Алена.

– А что такое? – удивилась та. – Со мной все прекрасно!

Голос прозвучал гораздо резче, чем раньше, и Алена взглянула на нее с невольным уважением.

Крепкая бабулька. Явно стыдится мгновений слабости, чем бы это ни было вызвано: перепадами давления или волнением из-за… Из-за чего на сей раз?

– Значит, эту картину забрал торговец, – задумчиво повторила гостья.

«Эту картину? – насторожилась Алена. – Какую именно? Портрет мужчины? Или молодой женщины? А почему это ее так волнует?»

– А как его фамилия? – спросила мадам долгожительница.

– Маршан, как ни странно, – улыбнулась Алена, и ее гостья беглой улыбкой тоже оценила эту игру слов. – Кстати, завтра он будет на броканте в Нуайере, и очень возможно, выставит там и эти картины.

– Тем лучше, – воскликнула пожилая мадам. – Я как раз собиралась завтра в Нуайер за продуктами. Заодно загляну и на брокант. Мы отлично знакомы с Маршаном. Спасибо, мадам! Ах, какая я невежливая… пришла вас поблагодарить, а сама даже не представилась. Меня зовут Одетт Бланш.

Алена онемела.

Одетт? А кто же тогда Одиль? И почему записка, адресованная ей, произвела такое впечатление на мадам Бланш?

После некоторой заминки Алена тоже представилась, назвавшись на французский лад Элен, потому что слышать свое имя с непременным ударением на последний слог (таковы нерушимые правила французской орфоэпии) она была решительно не готова.

Они пожали друг другу руки, потом облобызались на прощание, и мадам Бланш отчалила, оставив Алену в некотором недоумении.

Что-то со вчерашнего дня буквально зависло над ней «Лебединое озеро», или, выражаясь по-здешнему, «Le Lac de cygne», просто-таки на каждом шагу натыкаешься на имена его героев. Вчера Зигфрид. Сегодня Одиль и Одетт. И, что характерно, Одетт именно Бланш, что можно перевести как Белова. Если следовать этой логике, Одиль должна была носить фамилию Нуар, Чернова?[19]19
  Одетт и Одиль (в русской версии Одетта и Одиллия) – персонажи балета П.И. Чайковского «Лебединое озеро»: первая – девушка-лебедь в белых одеяниях, вторая, дочь злого гения Ротбарта, появляется только в черном и пытается заставить принца Зигфрида забыть слово, данное им Одетт.


[Закрыть] Они были подругами? Или наоборот?

А может быть, Одиль была сестрой Одетт? Она умерла, а Одетт упала в обморок не потому, что прочла страшную записку (она, возможно, и не знала этого шифра!), а просто потому, что записка была адресована ее покойной сестре? И Одетт даже не подозревает об угрозах неведомого типа… Может быть, ее предупредить?

Стоп. На конверте ничего не было написано: имя Одиль было зашифровано, как и прочий текст. Кроме того, не прочитав записку, невозможно догадаться о какой-то серой лошади по имени (или все же по кличке?) Руэн и испугаться угрозы.

Или Одетт находилась полностью в курсе дел покойной сестры?

Загадки, загадки… Алена любила страну Мулянию не только за красоту, а еще за то, что судьба беспрестанно задавала ей здесь всевозможные загадки. И с каким же наслаждением Алена их разгадывала! Может быть, и эту разгадает и напишет об этом романчик. А может быть, и нет: и не разгадает, и не напишет. Пока слишком мало данных. И вообще, она ведь на чердак собралась. Что, если в числе не разобранных еще полотен отыщутся портреты сестричек Одетт и Одиль? Интересно, они были похожи? Может, это поможет разгадать тайну странной записки?

Алена Дмитриева заперла все двери, чтобы снова не появились незваный гость или незваная гостья, и поднялась на чердак, прихватив сырую тряпку. Она зажгла свет, порадовалась, что Маршан оставил свои софиты – с ними совсем другое дело! – и принялась за уборку. Носила эта уборка, впрочем, довольно причудливый характер, поскольку Алена расчищала себе путь только к тем углам, где, как ей казалось, могли быть составлены или сложены картины. Но нет, они оказались небрежно свалены за остовом старой кровати, поставленным вертикально и прислоненным к стене.

Алена не без труда вытащила рулоны и подрамники на середину чердака, под свет софитов, и принялась рассматривать то, что осталось от картин.

Судя по всему, именно о них говорил Морис, дескать, место им в пубели, настолько печальным было их состояние. Порою трудно было вообще понять, что изображено. Однако некоторые оказались еще вполне ничего, и они-то поставили Алену в тупик.

Например, на одной был изображен голый мужчина. Конечно, Алена знала, что художники непременно набивают руку на нагой натуре, однако несколько неожиданно было обнаружить таковую на чердаке деревенской самоучки.

Все пропорции и детали стройного мужского тела были замечательно соблюдены. Натурщик стоял вполоборота, деликатно прикрывая то, что считал нужным прикрыть. Это был молодой и, возможно, привлекательный человек, однако краска наверху картины облупилась, и лицо натурщика оказалось невозможно разглядеть. По некотором размышлении Алена предположила, что это тот самый симпатичный блондин, портрет которого увез Маршан.

Интересно, из любви к чистому искусству раздевался этот мужчина перед художницей или?..

Алена не додумала эту несколько неприличную мысль до конца просто потому, что на следующей картине – поясном портрете – увидела того же обнаженного мужчину. Лицо его по-прежнему можно было разглядеть с трудом, а все остальное – очень хорошо. Одной рукой он придерживал наброшенный на плечо серый китель с нагрудным орлом и свастикой на правом кармане.

Вот тебе раз! Натурщиком Маргарит Барон был оккупант! Фашист!

Да уж, если Коко Шанель была персонажем «горизонтального коллаборационизма», то как устоять деревенской художнице? Куда конь с копытом, туда и рак с клешней.

Когда волна неистового возмущения немного улеглась, постаралась взять себя в руки.

Морис как-то упоминал, что во всех домах в Муляне были насильно размещены солдаты и офицеры вермахта. Разумеется, стояли они и в доме Маргарит Барон. Остальное можно только предполагать – и осуждать или сочувствовать. Например, этот офицер мог заставить молодую художницу рисовать его в таком виде. Неведомо, что еще он заставлял ее делать, этот ценитель искусств. «Paris bei Nacht»[20]20
  Ночной Париж (немецк.).


[Закрыть] был ему недоступен, вот он и довольствовался «Mühle bei Nacht»[21]21
  Mühle (немецк.) и Moulin (франц.) – мельница.


[Закрыть]!

«Какой сюжет!» – уже снисходительней подумала Алена и продолжила разбирать полотна.

Увы, больше ничего интересного она не нашла. Единственным относительно сохранившимся натюрмортом оказалось изображение лежащего на белой кружевной салфетке католического молитвенника в черном переплете с изображением креста и металлической застежкой. Рядом художница разместила темно-бордовую розу и очень красивую брошь в виде свернувшейся змейки, украшенной множеством каких-то блестящих мелких камешков и с большим синим камнем на голове.

Алена оживилась. Она отлично помнила этот молитвенник, всегда лежавший в спальне четы Детур на письменном столике. Его никто никогда не открывал, поскольку Морис был атеистом, а Марина и девочки крещены в православной церкви, однако при уборке с него всякий раз почтительно смахивали пыль. Алена сама сколько раз это проделывала! Черный бархат изрядно потерся, крест едва можно было разглядеть, но это был, конечно, тот самый молитвенник. Розы росли около крыльца, ну а брошь… наверное, это какая-нибудь из семейных реликвий рода Детур или Барон.

Стоп. Такое ощущение, что Алена видела нечто подобное, причем совсем недавно!

А не та ли самая брошь была приколота к черному платью девушки, портрет которой увез сегодня Маршан? Правда, Алена решила, что она из серебра, а здесь тщательно выписаны блестящие камешки на золотом змеином теле. Синий камень на голове гладкий, нешлифованный. Кажется, такие камни называются кабошонами.

Например, сапфир-кабошон. Но это, конечно, не сапфир, а маленькие белые камешки уж, наверное, не бриллианты. Откуда бы взяться сапфиру и бриллиантам в Муляне?

Брошь, брошь… Алена совсем недавно слышала о какой-то броши, но что и о какой?

Она не успела вспомнить: начала чихать так, что пришлось сбежать с чердака. Все-таки хорошо бы завести нормальный аптечный респиратор, если она вздумает еще раз отправиться на этот остров сокровищ. А пока надо сбросить пыльное тряпье и пообедать.